Черное солнце

Глава 4 «ВЕРХНИЙ СВЕТ»

12 декабря, 9 часов 20 минут.

Афросоюз, СШЮА, Кейптаун.

«Борт номер один» починял диффузоры, так что быстро вылететь в АЗО не получилось.

— Сделаем пересадку в Кейптауне, — сказал Сихали. — Сан Саныч туда обещал борт перегнать.

— Морем дотуда, — лаконично объяснил Тугарин-Змей, — и на юга.

На том и порешили. Сборы заняли не больше пяти минут, и «великолепная шестёрка» поднялась на борт экраноплана «Гиппогриф». Два его огромных сигарообразных фюзеляжа соединялись широким крылом, спаренные турбины разделял высокий киль.

Граждане ТОЗО и АЗО прошли внутрь правого корпуса и пересекли крыло по узкому проходу — места для них были заказаны в левой «сигаре».

— Всё будет о'кей, Димдимыч, — болтал Рыжий. — Отыщем мы этих «шварцев».[31] И так засветим, что…

— Обнаглели вконец, — процедил Купри. — Шпана, погань… Главное, средь бела дня! «Шварцы» драные…

— Ты с Самоа связывался? — спросил Тимофей, не оборачиваясь.

Илья кивнул. Вспомнив, что шеф его не видит, сказал:

— Связывался.

Вытащив радиофон и набрав серию кодов, он сунул его генруку. Стереопроекция оформилась в квадратное лицо Дженкинса.

— Коллегиально приветствую! — ухмыльнулось лицо. — Как отдыхается?

— Нормально. Что там насчет теракта?

— Ха! — хмыкнул Самоа. — Это мы так думали, что теракт. Там «гоп со смыком» был — эти, из «Чёрного солнца» которые, просто увели ценный груз. А тех, кто рядом был и всё видел, прикончили.

— И что за груз?

— Щас… Я с третьего раза запомнил… Интрапсихическая техника. О как. Волновой генератор для направленной передачи эмоций.

— И на фига он им?

— Дык, ёлы-палы… Вопрос! Да там вообще хрень творится, и непонятная какая-то. Помнишь, где это долбаное «Чёрное солнце» самый первый раз засветилось? На Таити-2. Девять убитыми. Ну, мы тогда тоже сразу — теракт, теракт! А сейчас копнули поглубже…

— И чего нарыли?

— Трупы — это зачистка была. «Чёрное солнце» никогда не оставляет свидетелей…

— Потому они и за нами гоняются, — вставил Сихали.

— Ну да… Так там ещё десятый был — и пропал. Получается, похитили его.

— Кого именно?

— Виджая Чарана. Говорят, крупный спец по волновой психотехнике. Величина!

— Вот, блин…

— И не говори.

— Ладно. Копай дальше.

Дженкинс кинул два пальца к виску, и стереопроекция угасла.

Белый, шествовавший последним и не слышавший переговоров, громко провозгласил:

— Занимайте места согласно купленным билетам!

Кресла были огромными и объемными — хоть клубком в них сворачивайся. Браун уселся ближе к проходу, Харин занял место у окна. Купри и Сегаль устроились напротив.

— Знаю я, — сделал вывод Борис, — почему криминал распоясался! Гангстеры совсем страх потеряли — их же больше не казнят, а Психонадзор никого не пугает.

— И зря, — сказал Сихали. — Борь, ты плохо знаешь, что такое Психологический надзор. Вот представь себе: ты совершил убийство, и тебя приговорили к трансформации по классу «А»… Знаешь, как это бывает? Сначала тебя помещают в изолятор — готовят к ментодеструкции. Преступнику дают время осознать и ужаснуться. Ведь не сеанс позитивной реморализации предстоит — та подействует с месяц, и блок «рассасывается» — наложенный гипноиндуктором запрет снимается, как заклятие. А тут — «полная переделка»! Тебя фиксируют на стенде, делают глубокое ментоскопирование, а потом начинается самое страшное — ментальная деструкция. Твою память постепенно стирают, ты теряешь себя — твоё тело живо, но личность распадается полностью. И чем это лучше медленной смерти? Да это и есть смерть! Ведь человек — это не тело, не мозг даже. Мы — это наша память. Эмоции, чувства — всего лишь реакции на раздражитель, ум — способность перерабатывать информацию. Но когда стирается информация о тебе самом — ты исчезаешь, перестаешь быть! Это хуже смерти, Борь. Ведь каждую минуту ментодеструкции, пока к тебе подступает небытие, ты всё-всё понимаешь! И знаешь, что твоё здоровое, сильное, молодое тело никуда не денется. В бывшем твоём мозгу нарисуют ложную память — мнемогенезис это называется, восстановят навыки… Родится как бы новый человек — с твоими генами, с твоим фенотипом, но не ты. И почему ментальную деструкцию называют гуманной, я понятия не имею. По-моему, это ужаснее электростула или гильотины!

— Ну можно же обойтись просто операцией на сознании… — пробормотал Сегаль.

— А, это другое, это класс «В», трансформация психосущности индивида. Тебе вживят мозговой датчик и поставят под психоконтроль. Локаторы-уловители общей сети наблюдения обеспечат постоянный мониторинг — у тебя будет свой канал связи с машиной Психологического надзора. Импульсы запретных влечений, агрессивности, сигналы опасной потери равновесия будут подавляться, и ты даже сам не поймёшь, почему, скажем, не ударил человека, который тебя обозвал нехорошим словом. Будешь считать, что пожалел. А на самом деле это машина-контролёр, получив сигнал с твоего мозгодатчика, ответила транквилизирующим воздействием. Но вы знаете, парни, что самое пугающее? Тысячи людей уже добровольно идут на ТПИ, вживляют себе эти датчики!

— Зачем?! — изумился Рыжий.

— А для счастья! У этих людей подавляются импульсы страха, неуверенности в себе, побуждается творческая активность… Люди живут в состоянии душевного комфорта! Эти, с мозгодатчиками, никогда не кончают самоубийством, у них не бывает психических расстройств, они никогда не впадают в депрессию, не страдают от неразделённой любви, их не мучает совесть, сердце не болит от горя… Они всегда бодры, веселы, счастливы! Но люди ли они?

— Киборги какие-то… — пробормотал Сегаль.

— Хуже, — буркнул Купри. — Киборги тоже не шибко страдают, но они-то хоть сами себя контролируют, как мы. А эти… Охота же им быть куклами…

— Но счастливыми куклами!

— Нет уж, спасибочки.

Подсунув друзьям тему для обсуждения, Браун глянул в иллюминатор — в темноте на берегу светились огоньки, проходили Людериц, — и откинулся в кресле, решив поспать.

Утром «Гиппогриф» уверенно вошёл в бухту Кейптауна, полумесяцем врезавшуюся в материк. Пик Дьявола и суровая кубическая громада Столовой горы, прикрытая плоским облаком-«скатертью», тяжеловесно парили над городом, охватывавшим бухту гигантским амфитеатром.

Экраноплан разошёлся с расфуфыренным белым лайнером и причалил к пирсу.

— Пересадку делаем ровно в полдень, — объявил Сихали. — А пока можно и погулять.

На берег сошли всей компанией. Для начала отправились в центр, где раскинулись ботанические сады, грузно расплывался старинный форт и торчала куча памятников. Кейп — город невысокий, два-три этажа, лишь кое-где пузырились стометровые купола с аркадами и овальными окнами — стиль «взбалмошных» сороковых, да над Икапой вставали стодвадцатиэтажные пирамиды, разделённые садами через каждые шесть ярусов, — смотрелось красиво.

Изрядно «почернев» в начале века, ныне Кейптаун прибавил «белого»: лица европейцев более не терялись в толпах африканцев и индийцев — понаехало много выходцев из Евроамерики.

А ещё поражали деревья. Свыкшись с пальмами, китопасы будто впервые разглядывали могучие дубы и платаны. Умом Браун понимал, что тутошний юг ближе к Антарктиде, чем к экватору, но чувства сомневались в выводах рассудка. Да и как совместить взлаивавших павианов на Винбергском холме с пингвинами, облюбовавшими самые южные скалы Африки близ Саймонстауна?

— Удивительно, — покачал головой Купри. — Ходим, гуляем, глазеем… И никто даже внимания не обращает на генрука!

— Здра-асте! — протянул Тимофей. — Приехали. Тоже мне, — фыркнул он, — нашёл «звезду»! Меня и в ТОЗО не всякий узнаёт, а тут Африка.

— И слава богу, — буркнул Харин, — что не узнаёт.

— Во-во… А то я однажды побывал с официальным визитом в Евразии…

— И что? — нахмурился комиссар.

— А ничего! Всю ночь просидел в полицейском участке — личность мою выясняли. И знали же, сволочи, кто я есть, а всё равно…

— Ты же генрук!

— Это я по ответственности — шишка, а по статусу — тьфу! Мы все для Большого Мира — третий сорт. Всё, тему раскрыли — и закрыли. Я в отпуске!

— Гуляем, — приказал Тугарин-Змей.

Океанцы с антарктами бродили по городу там, куда их заносили ноги, и высматривали в основном не достопримечательности, а симпатичные мордашки местных девушек да трудящиеся массы. Афросоюз по-прежнему держал сомнительное лидерство по количеству рабочих мест среди союзов государств. Трудилась половина всех африканцев, но основное число «арбайтеров» числились официантами, барменами, портье, даже водителями и бульдозеристами! Брауну дико было видеть, как люди в касках и оранжевых жилетах рыли землю ковшами экскаваторов, как дворники — живые дворники! — сметали мусор в кучки, а почтальоны в чёрных форменках разносили почту. Люди, чьё время было драгоценным и невозвратимым, тратили его на бездумное исполнение прямых обязанностей роботов. У Сихали просто в голове не умещалось, как можно по пять часов в день рулить электробусом! Неделя за неделей, месяц за месяцем, по одному и тому же маршруту… Бездна потерянного времени! И до чего же это скучно! К таким работам в Евразии только хулиганов приговаривали — давали пятнадцать суток, и мой шваброй тротуар…

А вот африканцы ничуть не страдали. Водитель электробуса весело скалился и заигрывал с кондукторшей — работницей, взимавшей с пассажиров плату за проезд. Шурики здорово веселились, когда отдавали негритянке с сумкой на груди маленькие алюминиевые кружочки с губастым профилем первого президента Соединенных Штатов Южной Африки. Они словно провалились в прошлое, и календарь показывал зиму какого-нибудь 1997 года.

Океанцы с антарктами поднимались вверх по Вейл-стрит до малайского квартала Бо-Каал. С террас района Тамборсклооф любовались видом всего города. Спускались вниз к Вотерфронту — когда-то там располагались доки, а ныне теснились галереи, магазины, музеи, висячие сады. Через Оутбей по Чепменспик-драйв — дороге, вырубленной в скалах по кромке берега, — добирались до мыса Доброй Надежды и вертели головами: направо — Атлантический океан, налево — Индийский. Здорово!

Набродившись так, что ноги гудели, «азовцы» и «тозовцы» спустились к набережным, туда, где раньше на замусоренные пляжи выходили негритянские гетто. Ныне на берег бухты глядели фасадами стандартные двухэтажные коттеджи спецов средней руки.

Пройдя половину дубовой аллеи-набережной, Тугарин-Змей сказал приглушённо:

— Сихали, не оглядывайся.

— А чего?

— Нас пасут.

— Кто? — насторожился Тимофей.

— Знать бы…

— Двое топают за нами, а ещё один… — быстро проговорил Рыжий. — Нет, тоже двое идут сбоку, за деревьями, так что…

— А как они выглядят? — поинтересовался Белый.

— Ну-у… — Тимофей нагнул голову и скосил глаза. — Один, такой, выбрит, причёсан по моде, хоть в витрину ставь. Другой в комбезе, и борода такая, колечками…

— Колечками? — вздрогнул Сегаль.

— Ага. Хромает сильно.

— Хромает?..

Переглянувшись с Купри и Шуриками, Борис присел, якобы поправляя магнитные защёлки на башмаках. Встав, он бросил короткое:

— Это он!

— Кто? — нетерпеливо осведомился Сихали.

— Кому я ногу зацепил на Унтерзее, — осклабился Белый. — Жаль, что не оторвал…

— «Чёрное солнце» взошло… — пропел Рыжий, запуская руку под куртку.

— Как взошло, так и зайдёт, — отрезал Илья.

— Замечательно… — сказал Тимофей.

Он шагал, как и прежде, пружинисто, разве что походка его обрела мягкость кошачьей поступи. И ещё он прикладывал немалые усилия к тому, чтобы не каменеть спиной. Трудновато жить, полагаясь на свои рефлексы, но ведь до сих пор он как-то опережал убийц…

Неожиданно развесёлая компания чёрной молодежи повалила на аллею с гоготом и выкриками, вознамерившись на людей посмотреть и себя показать. Тёмнокожие, молодые, здоровые, не отягощенные знаниями и печалями, они топали в такт и ревели старинную боевую песню зулусов:

Молодёжь отрезала океанцев с антарктами от их преследователей — те остановились покурить.

— Вызываем полицию? — нервно спросил Купри.

— Щас! — буркнул Харин.

— Подождём, — сказал Сихали, непринуждённо разваливаясь на скамье.

— Чего? — нахмурился комиссар.

— Чтобы можно было побеседовать без свидетелей.

— И без жертв среди мирного населения, — добавил Шурик Рыжий, приседая рядом с генруком.

— Золотые слова, — лениво сказал Сихали, поглядывая на скамью, облюбованную парочкой — смуглой мулаточкой с пышной гривой волос и белым худым парнем в очках — не в тех, что защищают от солнца, а в оптических, для коррекции близорукости.

Африканская гопа, завидев этих двоих и осудив подобный вид межрасовых отношений, окружила скамью и расселась на спинке, поставив ноги на сиденье.

— Мангати! — торжественно произнёс жилистый курчавый парень с кожей странного серого оттенка. — Что ты видишь, Мангати?

— О, Макала! — напыщенно ответил с другой стороны лавки чёрный лоснящийся толстяк. — Не что я вижу, а кого!

— И кого же, инкоси?[32]

— Я вижу белого бааса,[33] Мангати, охмуряющего нашу Коко!

— Верно, Макала! А ты что скажешь, Мгану?

— Непорядок, Мангати, — понурился Мгану.

— Надо бы нашим чёрным кулачкам, — задумчиво проговорил самый крупный из африканцев, — начистить это белое очкастое рыло.

— Вер-рна, Мбазо! — воодушевился Мангати.

Трое зулусов лениво встали, окружая белого. Тот загнанно озирался, блестя стёклами очков.

— Поможем? — спросил у Брауна Илья.

— Посиди, — успокоил его генрук. — Мужчина должен сам справляться со своими проблемами.

— Да их много…

— Но он ещё даже попытки не сделал, чтобы осадить кафров.[34]

— Точно, что кафры… — пробурчал Белый. — Вон, Цондзома — нормальный пацан. А эти…

— Эти везде одинаковы, — криво усмехнулся Браун. — Что чёрные, что белые… Ага, вот это уже наглёж.

Мангати, сопя и облизывая вывернутые губы, полез к девушке.

— Змей, приглядывай за нашими «друзьями», — бросил Тимофей, вставая.

— Я бдю.

Сихали неторопливо подошёл к разбитной гоп-компании. Не то чтобы он так уж стремился к справедливости…

Ну кто ему эта девушка? Однако существовали ещё и такие понятия, как долг и честь. Если уж тебя считают сильным и смелым человеком, если ты сам мнишь себя таковым, то за тобой должок — оказывать противодействие злому. Не исполнишь сей долг — замараешь честь, подмочишь репутацию, а репутация — это такая тонкая материя, которую очень легко намочить, вот только, чтобы высушить её, порой не хватает целой жизни. Тимофей просто вовремя понял, что для настоящего мужчины ничего дороже чести и великолепного чувства достоинства не существует, вот и берёг их, как мог, доказывая всему миру: я достоин! И честь имею. Только это вовсе не значит, что ему хотелось вступаться за Коко, ввязываться в драку. Ужас, как не хотелось! Однако положение обязывало…

— По-русски разумеешь, кафр? — лениво спросил он толстяка.

— Разумею! — угрожающе ответил Мангати. — За «кафра» ответишь!

— Лапы от девушки убери, а то обломаю.

Африканцы притихли, щеря белые зубы. Наконец-то набрели на развлечение!

Мангати неожиданно легко поднялся, повёл налитыми плечами, хотел и бицепсы напружить, да времени не хватило — Браун не стал выпендриваться, а сразу, без долгих разговоров, всадил зулусу в солнечное сплетение палец, твёрдый как отвертка, и тут же пяткой ладони саданул в чёрный вялый подбородок. «Кафра» отбросило на спинку скамьи. Улыбки на лицах африканцев притухли. Защёлкали вынутые ножи, чёрные пальцы продевались в кастеты.

Сихали спокойно, словно не замечая зловещих приготовлений, взял перепуганную девушку под локоток и сказал:

— Беги домой, малышка.

Зулусы напали сразу с двух сторон.

— Узуту! — раздался боевой клич. — Узуту! Унзи! Узуту!

Замелькали лезвия ножей, раскрутилась цепь — и всё слилось. Браун едва поспевал уворачиваться, блокировать удары и бить сам. Подножка. Отбив ножа. Залом. Удар ребром ладони. Хук слева. Прямой в голову. Уход. Блок. Удар…

Рядом мелькнуло разгорячённое лицо Сегаля. А вон Тугарин-Змей, сжав зубы, ритмично дубасил самого крупного афро — Мбазо кажется. Шурик Рыжий что-то приговаривал перед очередным тычком…

«Может, я просто зло сгоняю на них?..» — подумал Браун. Сама ситуация была забавной — генеральный руководитель проекта ТОЗО, зональный комиссар АЗО и «другие официальные лица» метелят афро-отморозков…

И вдруг всё кончилось. Звуковая солянка из пыхтенья, воплей, хэканья, треска рвущейся ткани, тупых и звонких ударов растаяла, сменившись топотом ног убегавших и стонами тех, кто остался лежать, сидеть и корчиться. Тимофей обшарил глазами аллею — никого. Ни «кафров», ни белых из «Чёрного солнца». Хотя нет, один бледнолицый всё-таки задержался — тот самый очкарик. Сидит, сжался весь и ручками подёргивает. Не знает, интель, куда их деть — то ли на коленях сложить, сохраняя лицо в моральном плане, то ли прикрыться ими, когда бить будут.

— Как зовут тебя, — насмешливо спросил Тимофей, — о гордый потомок фоортреккеров?[35]

— Клаасенс… — пролепетал потомок.

— Если ты трус, — сказал Браун назидательно, — то найди себе взрослую тётю, которая станет тебе хорошей няней.

— Я не трус! — вякнул парень.

— Так что же ты не вступился за девушку, удалец?

— Вы не понимаете, они зулусы, их предки и так натерпелись, и…

— Всё ясно с тобой, ты не трус, — прервал Клаасенса Тимофей. — Ты политкорректное чмо. Запомни, может, дойдёт и до тебя: бить надо любую сволочь, независимо от того, какого она цвета. А-а, ладно… Пошли, ребята! А то прибудут чёрные полицейские и настучат по белым хулиганам!

Где-то вдалеке провыла сирена, и океанцы с антарктами поспешили затеряться в переулках. «Мокрушники» из «Чёрного солнца» больше не показывались. Видать, решили, что четверо на шестерых — расклад невыгодный.

Поплутав, «великолепная шестёрка» попала на чистенькую улочку, куда выходили веранды нарядных домов. На детской площадке играли ребятишки. Было им лет по пять-шесть, иным по девять-десять. В их весёлой куче мешались и зулусы, и смуглые индийцы, и бледнолицые буры. Они все одинаково вопили, дурачились, догоняя друг друга и валя в песок. Тёмнокожий растрёпа валил бледнолицего растрёпу, а подножку ставил «цветной».

В сторонке, устроившись на качелях, одевали кукол две девочки — одна белая, с «хвостиком», а другая — чёрная, со множеством тонких косичек. Они равно водили расчёсками по пышным кукольным гривкам и уговаривали своих «дочек» слушаться «мам».

— Прелесть! — сказал Браун. И все с ним согласились.

12 декабря, 16 часов 10 минут.

АЗО, станция «Молодёжная».

На суровых просторах Земли Эндерби много выходов коренных пород, притягательных для геологов, а в полутора тысячах шагов от берега моря Космонавтов стелется ровное каменистое плато с тремя пресноводными озёрами. Здесь-то, в окружённой сопками долине, и расположилась столица Антарктиды — станция «Молодёжная».

Здешние дома поднимались на сваях в человеческий рост вышиной. И неспроста — не будь свай, намело бы сугробы выше крыш, а так ветер сносил почти весь снег в море, только с улиц приходилось убирать намёты.

Но это зимою, а летом на улицах «Молодёжной» пыльно — вездеходы и танки-транспортёры размолачивали верхнюю корку, не прикрытую снегом, а ветра сдували каменный прах в море, покрывая коричневым налётом припай,[36] да так густо, что грязный лёд у берега таял быстрее.

Вблизи столица АЗО не впечатляла, больше напоминая ковбойский городок времён освоения Дикого Запада, только что разросшийся не в меру. А так — похож. Те же пыльные улицы, та же безжизненная пустыня за окраиной, те же тёмно-коричневые скалы. А уж дома на сваях и вовсе сошли бы за свои на улицах какого-нибудь Дюранго или Доджа, даже фальшфасады имелись.

Отель «Яранга», «Гранд-отель», салун «Пингвин», салун «Мешок гвоздей», салун «Бон-тон», салун «У Алека Сневара» — хоть сейчас вестерн снимай. А то, что встречные-поперечные щеголяли в каэшках и меховых куртках, так это лишь прибавляло экзотики.

Вот «досюда», как выразился Тугарин-Змей, и долетел «борт номер один» — обычный турболёт типа «Голубая комета», похожий на круглый каравай с несерьёзными остроконечными крылышками. «Летуны» так и прозывали турболёты — «батонами». В ТОЗО на таких субмарины по воздуху перебрасывали, если надо было срочно спасти китих от касаток или истребить стаю акул.

Турболёт плавно опустился на аэродром в широкой лощине у горы Вечерней и откинул трап. Снаружи было тепло, невинно голубело небо, в чистейшем, хрустальном воздухе просматривалась каждая ложбинка на боках тёмно-коричневых скал. Однако голубые айсберги на севере, вмёрзшие в припай залива Алашеева, и белый купол континента, круто поднимавшийся к югу, напомнили Брауну, что он всё-таки в Антарктиде.

— С вещами на выход! — объявил Шурик Белый, подавая пример. Припадая на раненую ногу, он заговорил с большим пафосом: — Делегацию ТОЗО встречал генеральный руководитель проекта АЗО Леонид Шалыт.

Нещадно пыля, подъехал огромный квадратный транспортёр «Селл», смахивавший на марсианские песчаные танки, и развернулся на месте, загребая каменное крошево. Из кузова полезли антаркты-молодёжники, предводительствуемые лобастым, энергичным крепышом с трёхдневной щетиной на лице. Это и был генрук Шалыт.

— Приветствую хомо акватикусов на нашей грешной Терра Аустралис![37] — завопил он, протягивая обе руки сразу.

Сихали пожал только одну и громко вопросил.

— Лёнь, чё за фигня, ты можешь объяснить?

Рыжий прокомментировал на манер Белого:

— Встреча прошла в тёплой, дружественной обстановке, в связи с чем…

Тугарин-Змей красноречиво продемонстрировал громадный кулачище, и Шурик смиренным жестом показал, как закрывает рот на замочек, а ключик теряет.

Леонид Шалыт осмотрел «делегацию», узнал Купри — и всё понял. Замялся, закряхтел, выдавил едва:

— Сам в шоке, Сихали. Я час назад с «Новолазаревской». Вени, види, но не очень вичи…[38]

— Они получили SOS с Унтерзее? — вышел вперёд комиссар Купри.

— Получили, наверное… Сик.[39]

— Наверное или точно? — напирал Димдимыч.

— Точно. Наверное… Сигнал принял начальник Службы индивидуальной безопасности, сообщил дежурному администратору…

— Ну?!

— Ну и нету их! Обоих. Ни администратора нету, ни начальника СИБ. Пропали.

— А опергруппы? Я обе посылал — и Женькину, и Хорхе!

— Тоже ищем… Обе…

Купри сразу как-то сник. Хотел было рукой махнуть, да не закончил жест, отступил.

— Вот такие дела… — проговорил Шалыт и насупился. — Сик транзит глория мунди[40] так сказать…

— Дело ясное, что дело туманное… — подхватил Сихали и скомандовал: — Едем!

— Куда это? — расширил глаза генрук АЗО.

— В гости.

— К кому это?

— К тебе!

Встречавшие и прибывшие расселись в тряском кузове, и танк-транспортёр, хрустя камнями, помчался к станции напрямую через сопку Озёрную. За скалистым гребнем внизу Браун увидел разноцветные домики, стоявшие вразброс. Красные, зелёные, голубые, оранжевые коробочки зданий карабкались на высокий хребет сопки Гранатовой, занимали холмы Тала между нею и Озёрной, окружали три озера — Лагерное, Овальное и Глубокое. Водоёмы были покрыты толстым слоём льда, но сверху на него натекли талые воды, и поэтому озерца светились яркой, первозданной, немыслимой голубизной.

Центр станции был смещён к террасе у сопки Озёрной. Склон этой террасы круто спадал в долину, плавно переходившую в бухту Опасную залива Алашеева.

«Селл» спустился на главную улицу «Молодёжной» — проспект Сомова, прокатился по обрывистому берегу озера Лагерного и остановился у Клуба полярников.

— Вылазим! — дал команду Шалыт, и Особо Важные Персоны запрыгали через высокие борта на гулкий пластмассовый тротуар.

— В честь высоких гостей был дан обед… — внушительно заговорил Белый, продолжая свою политическую хронику «тонким намёком на толстые обстоятельства», но ему не вняли.

К Шалыту, отряхивавшему пыль с меховых штанов, приблизился щуплый некрасивый человечек, до того зубастый и лупатый, что смахивал на глубоководную рыбу.

— Здорово, Удильщик! — поприветствовал его генрук АЗО, подтверждая, что в головы океанцев и антарктов приходят одни и те же ассоциации. — Что у нас нового?

— Да тут опять… аномальные явления, — доложил щуплый.

— Где это? — навострил уши Купри. — Когда?

— Да здесь, прямо на берегу. Над холмами Свиридова, отсюда хорошо видать было. Буквально двадцать минут назад.

Комиссар выдвинулся вперёд.

— Пострадавшие есть? — спросил он.

— Обошлось без жертв.

— Знакомьтесь, — опомнился Шалыт и представил Удильщика: — Колян Фищев, начальник СИБ.

Сихали небрежно пожал маленькую руку Коляна Фищева и обратился к Шалыту:

— Одолжи вездеход, я прокачусь на место ЧП.

— Да бери! — сделал тот широкий жест и крикнул водителю: — Чак! Подбросишь дорогого гостя!

— Я с тобой, — заявил Тугарин-Змей. И полез в кузов, не слушая возражений.

Тимофей только рукой махнул — с телохраном спорить бесполезно! — и занял место в тёплой кабине. Водитель, прыщавый парнишка лет осьмнадцати, робко кивнул генруку.

— Холмы Свиридова — это где? — спросил генрук.

— Это там, — показал водитель, — на полуострове Борщевского.

— Нам туда.

Транспортёр сыто заурчал мотором и покатил, тарахтя широкими гусеницами.

Спуск к морю от «Молодёжной» был полог, и всё пространство к северу открывалось глазам — белый припай, гранёные розоватые айсберги, отбрасывавшие голубоватые тени. Полярное солнце шутило со зрением, и бескрайняя ледяная равнина отливала вдали желтоватым знойно-пустынным колером.

Пятнадцать минут спустя транспортёр выехал к самому ледяному барьеру. Высотою метров десять, он обрывался отвесно к припаю, запорошенному песком и пылью. Припай «дышал» — колыхался незаметно для глаза, зато были хорошо видны трещины, то разверзавшиеся до чёрной воды, то со скрежетанием и скрипом смыкавшие ледяные челюсти.

— В прошлом году, — сказал Чак мужественным голосом, — припай аж тридцатого января взломало. Заснули — был, просыпаемся — нету! За ночь все льдины в море унесло… А в этом году рановато что-то. Вон как лёд посинел, набух весь…

— А припай толстый? — спросил Сихали, лишь бы поддержать разговор.

— Смотря где, — солидно ответил водитель, — обычно метр или два…

В следующее мгновение бласт-импульс пробил ветровое стекло, брызгая каплями расплава, и снёс Чаку полголовы. Безжизненное тело мягко повалилось вбок, пачкая дверцу сгустками чёрной крови.

Сихали этих подробностей не разглядел — выхватив бластер, он выцеливал неожиданного противника. Враг не заставил себя ждать — и справа, и сзади появились два таких же транспортёра, как и тот, что только что лишился водителя.

— Замечательно!.. — прорычал Браун, не зная, за что хвататься.

Положив левую руку на рычаг управления, он следил за тем, как бы вездеход не ухнул с барьера, а ногой вышиб дверцу. И тут же выстрелил. Мимо! Второй импульс был удачен — водитель транспортёра, валко нёсшегося справа, схватился руками за простреленное горло. Тяжёлая машина развернулась боком, выбрасывая снег из-под гусениц, — и сделала «шварцев» удобными мишенями. Тугарин-Змей тут же открыл огонь на поражение, стреляя как в тире — и не промахиваясь.

Не успел опасть вываленный снег, как вражеский транспортёр развернулся на месте, будто приведённый в ярость носорог. Меткий импульс провыл перед самым носом Тимофея, пронизывая обе дверцы. Ещё один угодил в блок управления.

Браун подёргал рычаг — машина слушалась. А вот скорость сбросить или затормозить не желала. Подбили-таки!

— Превосходно…

Заднее окошко отворилось, и в кабину просунулся Илья. Змею хватило одного взгляда, чтобы оценить положение.

— «Шварцы» нас к барьеру отжимают! — заорал Сихали, высматривая, где барьер пониже.

— Вижу!

— Держись там!

Как по заказу, барьер отошёл мористее, полого скатываясь к припаю. Браун резко свернул и погнал вездеход по плотному снежному насту. Съехав с горки, танк вынесся на припай. Мощная льдина лопнула, поддаваясь, вздымая из трещин фонтаны воды, но гусеницы драли грязный лёд с прежней силой — транспортёр одолел пару широченных расселин и понёсся по гладкому полю припая.

Мельком Браун заметил, как в стороне взвихрился снежный султанчик — это был чей-то промах.

Но думать надо было не о стрельбе. Враги не последуют за ними, если испытывают желание прожить подольше. Но им-то как быть? Припай уходит в море километров на тридцать, что же им, в воду булькать?

Тимофей обернулся, оценивая расстояние до берега, и крикнул товарищу:

— Прыгаем!

Илья молча перемахнул через борт.

— Чтоб вам… всем… — пропыхтел Сихали, выбираясь на подножку. — Отдохнул, называется!

Оттолкнувшись, он полетел на лёд, а угодил в снежницу — выемку, забитую снегом. Было мягко, но мокро — под снежком пряталась талая вода. Выбираясь из ямы на карачках, Тимофей проводил взглядом удалявшийся вездеход. Подкидывая задком, тот пёр строго на север, но ушёл недалеко — льдины вдруг встали дыбом, и транспортёр канул в море. Аминь.

Стая пингвинов Адели, галдевшая неподалёку, словно шумно обсуждавшая давешнее зрелище, неожиданно понеслась к берегу, ковыляя с расставленными крылышками, падая на лёд и подгребая.

Сихали, отплёвываясь от снега, поднялся с четверенек. Смахнув с головы капюшон каэшки, он прислушался и побледнел.

— Припай ломает… — пробормотал он.

— Вот гадости… — глухо пробасил Тугарин-Змей.

А над ледяным полем будто канонада началась — припай лопался, змеясь трещинами, оставляя широкие разводья. Лёд поднимался и опускался, всхрапывая и тяжело, сипло втягивая воздух.

— Ищем льдину поширше! — прокричал генрук.

Парочка тюленей, отдыхавшая поблизости, покосилась на людей недовольно: дескать, можно потише?

Илья выбрал льдину по себе — самую крепкую с виду. Она была столь огромна, что лежала плоско, не поддаваясь качанию волн. Лежала-лежала, да и треснула. Послышался звук, будто экструзионная машина сработала, и льдина разошлась надвое.

Илья, оставшийся по ту сторону разлома, перескочил на эту, едва не сверзившись, — тюлень фыркнул, как Тимофею почудилось — насмешливо.

Из разводья заполошно выплыл пингвин, но выпрыгнуть на льдину не успел — морской леопард схватил «адельку» за голову и начал с силою трепать из стороны в сторону. Через несколько взмахов шкура пингвина слетела, а хищный тюлень нырнул с освежёванной тушкой под воду.

— Борьба за жизнь, — философски заметил Илья.

Харин вынул радиофон, но тот, паскуда, сиял пустой стереопроекцией. Нежный женский голосок прощебетал: «Извините, вы находитесь вне зоны доступа».

— Бесполезно, — сказал Тимофей. — Это ж АЗО, Приполярье. Надо ждать, пока Спу-57 не появится… Часика через четыре.

— Ну и фиг с ним…

Льдину медленно выносило в море. Берег — дырявое белое покрывало, там и сям проткнутое острыми коленками скал-нунатаков[41] — всё удалялся и удалялся. В стороне чернели островки Майолла и Мак-Махона. Припай расстилался вокруг разрывчатым белым полем, льдины со скрипом и гулом тёрлись друг о друга, то расходясь, открывая в прогалах свинцово-зелёную студёную воду, то сталкиваясь и громоздя торосы. В километре к западу важно проплывал айсберг, отливая купоросной синью. Пускали фонтаны киты, плавно, величественно даже выгибая чёрные, лоснящиеся спины. Поморник, величиной с орла, парил поверху с отвратительным клёкотом, ниже стремительно кружилась стайка вильсоновых качурок.

— Хорошо как… — зажмурился Харин.

— Тепло… — поддакнул Браун. — Плюс пять в тени.

— Птички поют…

Сихали хмыкнул только и уселся на лёд.

— В ногах правды нет, — изрёк он.

— Она вся в заднице, — подхватил Змей, приседая рядом.

Небо неожиданно нахмурилось, серые низкие облака, местами в виде бахромы, спустились к поверхности моря. Стоковый ветер[42] с Антарктиды донёс своё морозное дыхание, затягивая белый свет непроглядным молочно-белым туманом.

— Мы сделали всё, что могли, — изрёк Харин.

Включив терморегулятор каэшки, он надвинул капюшон и завалился подремать.

…Минул час. Прошёл другой и третий. Туман разошёлся, но и суша отдалилась так, что линия берега почти сливалась с океанским простором, далеко на юге голубея сквозь розовую дымку. Завечерело, стало подмораживать. Близился день летнего солнцестояния, и дневное светило лишь на один-два часа заходило за высокий купол Антарктиды. Огненный шар краешком скрывался за возвышенностями и, искажённый рефракцией воздуха, пылал, подобно жаркому бездымному костру, на снежной белизне. А внизу, на снегах, тянулись траурные тёмно-фиолетовые тени. Чёткая линия облаков, натекавшая на материк, закрыла солнце, и край их окрасился в насыщенные малиновые, зелёные, жёлтые тона.

— Картинка! — хмыкнул Илья.

Тимофей не успел разделить с товарищем его тихий восторг — он неожиданно ощутил острый зуд за ушами. Челюсти завибрировали, как камертон, улавливая луч мощного гидролокатора субмарины.

Тугарин-Змей тоже встрепенулся, тревожно глянул на Сихали. Генрук медленно кивнул — чую, мол.

— Знать бы, кто… — сказал он.

В чёрных водах прорезалась смутная белая тень, и вот из глубины всплыла покатая рубка субмарины. Тимофей узнал обводы самоходной подводной баржи, рабочей лошадки океана. Вода ещё стекала пенными струями с округлых бортов, а люк уже залязгал, отвалился в сторону, и на узкую палубу выпрыгнул Шурик Рыжий.

— Накатались? — проорал он, скаля крупные зубы.

— Это они в тюленей играли, — выдвинул версию Сегаль, выглядывавший из люка.

— Хватит баловаться, — донёсся гулкий зов Белого. — Илюша-а! Тимоша-а! Домо-ой!

— Разговорились… — проворчал Илья.

— Скройтесь с глаз, — заорал Сихали Браун, — уступите место!

Он перепрыгнул на скользкую палубу СПБ и удержался, подхваченный за локоть могучей дланью Харина.

— Залазь, генрук! — сказал Сегаль, сияя.

— Вовремя вы… — выдохнул Тимофей.

— Обыскались совсем! — жизнерадостно забалаболил Рыжий. — Мы только-только в салун завернули, решили прибытие отметить, а тут… Шалыт залетает — глаза как у бешеного таракана. Орёт, будто ненормальный: «Спасайте! Срочно! Их с припаем в море унесло!» Мы бегом к бухте Фритт[43] — у «молодёжников» там две зспэбэшки[44] причалены, и вот… И давай к погружению готовиться!

— Показали «пингвинам» мастер-класс! — донёсся вопль Белого с ЦПУ.

— Молчи уж, баклан, — проворчал Купри, выбираясь из закутка.

Сихали впервые увидел комиссара радостно улыбавшимся.

— Орден повешу, — пообещал Сихали, крепко пожимая руку Купри, — «За спасение утопающих».

— Приготовиться к погружению! — заорал Белый.

— Да что ж ты всё время орёшь? — покривился Димдимыч.

— Это не я ору, это душа поёт!

Браун присел на комингс, отстранённо, как бы вчуже наблюдая за товарищами, быстро и ловко управлявшимися со сложным хозяйством СПБ. Напряжение спало, и тут же навалилась усталость. Он откинул голову к переборке и уставился в верхний иллюминатор. За ним синело небо, потом стали заплёскивать волны.

— А эта группа велика… — протянул комиссар. — Я имею в виду «Чёрное солнце». Они мобильны, их действия скоординированы. Не удивлюсь, если у них полно агентов — уж больно «шварцы» осведомлены…

— Ох, как же мне всё это надоело… — простонал Тимофей. — Я Пэ-Пэ-Вэ хочу заниматься, а не всей этой фигнёй! Чтоб им всем… Димдимыч, регистрограммы у тебя?

— Какие? — не сразу понял Купри. — А-а… У меня. Обе.

— Начнём с них. Вон как за ними «шварцы» бегали! Димдимыч, есть знающие люди на примете? Те, что дружат с волновой психотехникой? Надеюсь, не всех же их похитили!

— В точку, — одобрительно кивнул Борис Сегаль, — а то уж слишком часто я слышу эту приставку — психо!

Комиссар задумчиво почесал ухо.

— Есть один спец, — сказал он. — Головастый мужик, хоть и с закидонами. Он священник в Мак-Мердо.

— В Мак-Мердо так в Мак-Мердо… Шурка, вызывай «борт номер один».

— Есть!

— И вот что… — серьёзно сказал Тимофей. — Димдимыч… Я не знаю точно, внесли ли меня «шварцы» в свой «чёрный список», но более чем уверен, что вы там значитесь.

— И что? — насупился комиссар.

— Светитесь поменьше.

Браун глянул за прозрачный колпак. Чёрная пелена льда наверху вся была увешана иззубренными гребнями, похожими на сталактиты. Потом бугристая чернота льдины кончилась, и разлился «верхний свет» — так подводники называли разводья в ледяном покрове. Купри тоже поднял голову, проговаривая:

— Как взошло «Чёрное солнце», так и закатится. А не захочет — сами закатим!