Вот что произошло.
Вот — правда.
Я смотрел на нее сквозь лед и стеклянный ящик. И она была другая. Совсем другая. Мне никогда не увидеть закат на Сол-Земле, но вот он, передо мной — ее волосы, плывущие во льду. Кожа белая, словно овечья шерсть. Она — моя ровесница.
Она никогда не поймет.
Потом я снова спустился туда, смотрел и мечтал. Думал, сколько всего она смогла бы рассказать мне о Сол-Земле. О том, что она — единственная из всех на этом проклятом корабле — она была бы моего возраста, когда начнется Сезон.
Я больше не был бы один.
А потом я услышал его. Тихий шепот у меня в голове, едва слышный голос, на который я почти — не обратил внимания.
Он задал вопрос. И вопрос этот был:
А что, если ее отключить?
Сначала я от него отмахнулся. Голос становился все громче. И громче.
Он вопил.
И, просто чтобы заткнуть его, я протянул руку, повернул выключатель в ящике над замороженной головой Эми и глядел, как огонек сменился с зеленого на красный.
И голос у меня в голове облегченно вздохнул, и зашептал слова утешения, и пообещал, что она улыбнется мне, когда растает лед.
Я собирался ждать прямо там, быть рядом, когда она зевнет, потянется и встанет из контейнера. Быть рядом, когда ее глаза распахнутся, а губы сложатся в улыбку.
И тут я услышал…
…как, прячась среди теней, Орион бормочет что-то самому себе — но тогда я не знал, что это он. Клянусь, я не знал, что это он наблюдает из темноты.
И я побежал к лифту, поднялся в сад и притворился, что вовсе не оживлял никакой девушки щелчком выключателя.
И тут завыла сирена.
И ее вой — ay! ау! — слился с криком Эми.
С криком боли.
А потом — отчаяния. Горя. Разбитых надежд и грез.
Это я разбил ее надежды.
Я.
И ничто не могло ее утешить, ничто, даже моя любовь, которой она не замечала.
И Док сказал, что она не сможет вернуться, никогда не сможет.
И я понял… я понял…
Я никогда не смогу сказать ей правду.