Вернувшись в Больницу, я наконец вздыхаю полной грудью. Сильный, резкий запах дезинфицирующих средств почти успокаивает — по крайней мере, хоть чем-то воздух в помещении отличается от уличного.
Прохожу мимо семейной пары, которая регистрирует пожилого мужчину — наверное, отца. Старик что-то бормочет себе под нос, слишком тихо и неразборчиво — мне не понять из-за говора, но все же ясно, что он расстроен.
— Что с ним? — слышу я скучающий голос медсестры, вызывая лифт.
— У него появились какие-то странные воспоминания, — бесстрастно и монотонно отвечает ей молодая женщина. Я останавливаюсь и с удивлением смотрю на них. Если бы моему отцу понадобился врач, я бы, наверное, переживала посильнее.
Медсестра делает пометку на тонком прямоугольнике из чего-то вроде пластмассы.
— Да, последнее время у стариков это часто бывает.
Мужчина кивает.
— Пришло их время.
Дверь лифта открывается, но я все стою и пялюсь на пару. Он что, имеет в виду время умирать? Нет, быть не может.
— Пойдем со мной, — говорит медсестра старику. Он опирается на ее руку и дает увести себя к лифту. Супруги оставляют его, даже не попрощавшись.
— Подержи лифт, пожалуйста, — говорит медсестра. Я прихожу в себя и протягиваю руку, придерживая дверь.
— У нее странные волосы, — говорит старик. Он глядит на меня пристально, но в голосе не слышно ни следа эмоций.
— Да, правда, — отзывается сестра, заходя в лифт и бросая на меня взгляд. — Док предупреждал, что в Больницу поступила необычная девушка.
— Ну, да. — Как на такое отвечать? Нажимаю кнопку третьего этажа — там моя комната.
— Четвертый, пожалуйста, — медсестра бросает взгляд на светящийся экран на стене лифта. — Скоро наступит время принимать лекарства; если поторопимся, успеем обустроиться в новой комнате, — добавляет она, похлопывая старика по руке.
На третьем этаже лифт открывается, и я выхожу, радуясь возможности сбежать от них. Старику, кажется, давно уже пора было поселиться в доме для престарелых, хоть очень старым он и не выглядит. Но глаза его пусты, на лице отсутствующее выражение. Прямо как у бабушки, когда болезнь Альцгеймера настолько прогрессировала, что маме пришлось отдать бабушку в дом престарелых. Мы навещали ее в последнюю Пасху перед тем, как она умерла, и она подарила мне крашеное яйцо. Правда, она назвала меня маминым именем и не помнила, где находится, но все же подарила мне то яйцо.
Я слабо улыбаюсь старику — в этой улыбке больше от извинения.
Когда я уходила, в комнате для отдыха был только один человек — тот, высокий. Но, как было сказано, пришло время принимать лекарства. В комнате полно людей, а между ними, раздавая бело-голубые пилюли, ходят две медсестры. По неуютной тишине понятно, что только что комната была полна шума и движения — в воздухе дрожат замирающие отзвуки гитары — но я словно бы нажала на паузу. Все замерли, обернувшись ко мне.
— Да, — дружелюбно усмехается какой-то парень, — сейчас будет весело.
За ним, опершись на стекло большого окна, стоит тот самый высокий парень, которого я видела утром. Губы его растягиваются в ухмылке куда более зловещей, чем у первого.
Под прицелом враждебных взглядов я делаю несколько шагов вглубь комнаты.
— Я — Харли, — представляется первый парень. — Так это ты, наверное, новая пациентка!
Одна из медсестер торопливо сует ему три таблетки — одну большую, бело-голубую, и две поменьше, зеленую и розовую. Он глотает их все зараз и, обойдя медсестру, направляется ко мне. Улыбка его становится еще шире.
— Что с вами, народ? — бросает он через плечо. — Это новенькая, Старший мне про нее говорил!
Стоящие возле лифта девушки что-то нервно бормочут, потом начинают переговариваться. По толпе пробегает волна шепота. Большую часть я совсем не понимаю — этот их говор слишком неразборчивый. Но нетрудно догадаться, о чем они говорят. Ощущения точно как у новичка в старших классах: ты видишь, как все пялятся, слышишь, как все шепчутся, и знаешь, что пялятся на тебя и обсуждают тебя.
— Что с ней случилось? — раздается шепот неподалеку.
— Ничего со мной не случилось, — громко говорю я.
— Волосы… — произносит кто-то у меня за спиной. Я резко оборачиваюсь, так, что волосы взметаются позади. Кто говорил, понять нельзя, но они все смотрят на меня — смотрят карими глазами на смуглых лицах, обрамленных темпами волосами.
Высокий облизывает губы. Он даже не скрывает, что пялится.
— Рад познакомиться! — говорит Харли, прерывая неловкое молчание. От его рукопожатия у меня на ладони остается яркое пятно краски. Харли худой и долговязый, волосы у него непослушные, несколько прядей испачкано в краске. Лицо открытое и симпатичное. Этим он немного напоминает Старшего.
— Народ, это новенькая. Она — знакомая Старшего. Новенькая, это народ, — несколько человек учтиво поднимают глаза, пара-тройка человек даже улыбаются. Большинство, однако, глядит в лучшем случае с недоверием, в худшем — с отвращением. Ближайшая ко мне медсестра стучит пальцем за ухом и начинает что-то шептать в пустоту.
— Что это с ней? — спрашиваю я у Харли, идя за ним к его столу.
— Не бери в голову, мы тут все двинутые.
Я хихикаю, в основном от нервов.
— Хорошо, что я читала «Алису в стране чудес». Это определенно самая настоящая кроличья нора.
— Что ты читала?
— Неважно. — Все следят за каждым моим движением.
— Слушайте, — начинаю я громко. — Я знаю, я выгляжу необычно. Но я точно такой же человек, как и вы. — Не опуская голову, я гляжу им в глаза и пытаюсь не отводить взгляд, сколько могу.
— Ну, конечно, — говорит Харли с улыбкой Чеширского кота.
— Откуда ты взялась? — спрашивает высокий, все еще сверля меня взглядом и ухмыляясь.
— Тебя как зовут? — раздраженно перебиваю я.
— Лют, — отвечает он тихим, скрипучим голосом.
— Так кончай на меня пялиться, Лют, — скрещиваю я руки на груди. Лют ухмыляется шире и не отводит взгляд.
— Так откуда ты взялась? — спрашивает женщина рядом с Харли.
У меня вырывается вздох. Какой смысл требовать, чтобы Лют перестал смотреть на меня? Все равно они все смотрят.
— С Земли, — отвечаю я. — Это было очень давно.
Некоторые глядят с недоверием — ну, ладно, большинство — но у некоторых в глазах загорается свет, и я понимаю: эти люди часто вспоминают, что их небо — это крашеный металлический потолок.
— Расскажешь нам о ней? — просит Харли.
И я сажусь на предложенный им стул, не обращая внимания на то, как удирает девушка, сидевшая ближе всех. Что рассказать им о Земле? Как описать, что воздух пахнет по-другому, что почва кажется жирнее, что ты сам кажешься себе другим, потому что знаешь — в твоем распоряжении весь мир? Может, начать с гор, вечно укутанных облаками и снегом… они вообще знают, что это такое: «облако», «снег», «гора»? Или я могла бы рассказать о разных видах дождя: о проливном, из-за которого хочется остаться дома и посмотреть фильм или почитать книжку; о мороси, которая словно пронизывает кожу иголками; о теплом летнем ливне, от которого еще слаще делается первый поцелуй первой любви.
Они смотрят на меня, горя нетерпением услышать о планете, которую я зову домом.
Я начинаю с неба.