Брелок желаний

ГЛАВА 9 «БОБ – ТЫ ТУПОЙ»

Боб стоял на балконе, не моргая, как будто пытался прошить взглядом бетон и стекло противоположного здания. В ухе пищал наушник. Рядом на столике пульсировал планшет с интерактивной картой Парижа — на ней красной точкой мигал адрес на окраине: склад, записанный как "архив писем фанатов".

— Подтверждаю, метка стабильная. «Объект не двигается», —сказал голос в наушнике.

— А местная полиция? — спросил Боб.

— Даем им наводку от анонимного источника. Скажем, запах химии, может быть подпольная нарколаборатория.

Боб хмыкнул.

— Ну, хоть немного креатива в вашей скучной жизни. Хорошо. Пускай вломятся с понятыми и собаками. Смирнов на такое должен среагировать.

Он выпрямился, бросил взгляд вниз — Панамеры не было. Машина исчезла. На её месте стоял фургон с надписью «Boulangerie du cœur». (Пекарня сердца).

— Чёрт. — Он щёлкнул по планшету. Красная метка на складе не двигалась.

В комнату вошла Пайка с бокалом.

— Ты его напугал? — спросила она лениво.

— Он не испугался. Он ушёл. Быстро и красиво.

— Это плохо?

— Это профессионально, — ответил Боб и снова уставился на планшет.

Он прибавил яркость. Метка мигнула... и сдвинулась на пару пикселей. Потом вернулась обратно.

— Глюк? — Пайка подошла ближе.

— Не думаю. Слишком чётко. Или нас дурят, или это отвлекающий манёвр.

Он включил дополнительную камеру наблюдения — изображение со склада, снятое дроном. Пустой двор. Пыльные окна. Пара крыс пробежала в кадре. Всё было слишком... аккуратно.

— Если бы ты была Смирновым... — начал он.

— Не будь Бог так милосерден.

— ...и хотела бы увести нас подальше от себя, куда бы ты отправила ложный след? – продолжил Боб.

— На склад с письмами фанатов, — усмехнулась Пайка. — Это так тупо, что даже гениально.

Боб кивнул.

— Устроим представление. Пусть думает, что его трюк сработал. Мы начнем спецоперацию, засветим полгорода, но на самом деле...

***

Париж, поздний вечер. Склад на окраине. Камера с дрона.

Под жужжание вертолётного винта и мигание синих проблесковых маячков грузовой двор оживал, как сцена в дешёвом телесериале. Полицейские в бронежилетах шли по периметру, как будто искали убежавшего преступника, вооружённого до зубов. На заднем плане суетились двое статистов в защитных комбинезонах с надписью "TOXIQUE – INTERVENTION" — будто на складе нашли мини-Чернобыль.

На крыше соседнего здания Боб наблюдал за представлением через оптический монокль. Под ним, в переулке, стояла скорая. Рядом нервно топтался инспектор полиции, явно из знакомых: брюки не глажены, пиджак болтается на вешалке в багажнике, усы торчат в разные стороны.

— Ну как тебе постановка? — спросил Боб в наушник.

— Как "Миссия невыполнима", только бюджет — три багета и кофе.

Он ухмыльнулся.

— Главное, чтобы тот гад купился. А публика пусть наслаждается.

***

В другом районе Парижа. Маленький отель, второй этаж. Мот и Григорий перед телевизором.

Гриша развалился на подушках, как римский патриций, держа в лапе багет, начинённый сыром бри. На экране новостной канал вещал с драматичностью, которой позавидовал бы Netflix.

— …полиция Парижа проводит масштабную операцию в районе Сен-Дени, где предположительно находится подпольная химическая лаборатория. По информации наших источников, сигнал тревоги поступил от анонимного гражданина…

На экране — склад. Камеры дрожат, комментатор шепчет с надрывом:

— …операция началась около 19:30, на месте работают кинологи, сапёры, а также специалисты по… письмам фанатов?.. мм, что?.. — шёпот за кадром, ведущий кашляет. — Да, мы уточняем информацию.

Я отпил колу и усмехнулся:

— Ну, начинается. Глоток истины и литры французской глупости.

— Ммм, — сказал Григорий, не глядя, — наш спектакль вызывает аплодисменты. Я бы сказал, почти стоя.

— Да не почти. Эти клоуны в касках реально на коленях лазают. Смотри.

Он ткнул пальцем в экран: один из полицейских полз по бетонному полу, пока другой пытался подсветить ему путь айфоном.

— Смотри, они даже сапёра притащили.

Им бы ещё барабанщика с фанфарами.

— Я тебе говорил, адрес со "складом писем фанатов" — идеальный вброс.

— Удивительно, — сказал кот, — как легко люди верят в архивы писем. Я лично уверен, что у Пайки ни одного не было.

Я хмыкнул.

— Было. Я одно писал. Пьяный. В 2017-м. Песню попросил.

— Тебе ответили?

— Да. Сервис доставки прислал уведомление, что "Почта России просит вас быть терпеливым".

Кот кивнул с уважением и сказал: - Ну да, почта России просит быть терпеливее.

— И ты ждал?

— Три года. Потом понял, что проще украсть её брелок.

Телевизор переключился на студию, где аналитик с серьёзным лицом рассуждал о возможных связях склада с российскими спецслужбами.

— Теперь точно можно уезжать, — сказал я. — Пока вся эта комедия не превратилась в цирк с обвинениями в биотерроре.

Григорий зевнул и закрыл глаза.

— Тогда разбуди меня в Неаполе. Или если поймёшь, что мы снова что-то зря нажали.

Я потянулся к рюкзаку.

— Только не говори это рядом с брелком. Он обидчивый.

«ПРИВЕТ ТЕБЕ, МОЙ ФАНАТ»

Москва встречала Пайку как блудную дочь, которой готовы простить всё — даже проваленные эфиры, отменённые туры и внезапный запой с шаманами на юге Франции. Она вышла из частного джета в сопровождении охраны, бросив в воздух меховую накидку, как коронационный знак, и сразу же начала выдыхать московский смог с такой жадностью, будто Париж всю дорогу держал её в кислородной кабале.

Пока её гламурная свита занималась чемоданами и увлажнением кожи, Пайка молча смотрела на город, как на поле битвы, где ей предстоит взять реванш.

Через три дня Лужники гудели, как электрическая сковородка. Её концерт, который почти отменили, внезапно стал событием национального масштаба. Продюсеры выдали это за «великий камбэк», залы раскупили за сутки, и даже Прометей на фасаде стадиона светился розовым. Пайка вышла на сцену как рок-богиня, в платье, будто сплетённом из огня и жемчуга. Музыка загремела, лазеры вспыхнули, и тысячи голосов выдохнули одно имя: «Паааайкаааа!» «Паааайкаааа!» «Паааайкаааа!»

Но в середине шоу, во время баллады под живую виолончель, она вдруг замолчала. Музыка стихла. Все замерли.

— Этот куплет... — начала она, глядя в камеру, — я хочу посвятить одному человеку. Матвею Смирнову из Смоленска. Мой брелок — у тебя. Моя душа — рядом. Я жду тебя. Я одна. Приходи — и не пожалеешь.

Толпа ахнула. Кто-то заплакал. Кто-то записал сторис. Продюсер уронил планшет, а один старый охранник случайно съел гарнитуру. Пайка не шутит. Если она что-то говорит на сцене — это уже почти государственная политика.

А в это же время Боб сидел на краю кресла в номере отеля в Неаполе. На экране ноутбука — серо-зелёная карта города. Красные точки — ложные следы, которые оставил Смирнов. Он двигался, как призрак. Уходил за пару минут до появления дронов. Улыбался в камеры. Однажды даже оставил в кафешке пустую чашку эспрессо и салфетку с надписью: "Не сегодня, Бобик."

— Он издевается, — прошептал Боб, морща лоб. — Этот козёл из Смоленска взял в руки брелок, пересёк пол-Европы, и теперь водит меня за нос как муху по стеклу.

Он стукнул по клавиатуре. Система не видела Мота уже девять часов. Но он знал: это затишье. Тишина, как перед выстрелом.

Телефон завибрировал.

Пайка прислала видео с концерта и подпись: "Я дала приманку. Жду, пока мой брелок придёт ко мне сам."

Боб усмехнулся. Он понял план. Это не просто шоу — это вилка. Если Мот действительно увлечён или просто поддался тщеславию, он появится. Если нет — у Пайки хотя бы рейтинг подскочит.

— Ладно, Смирнов, — сказал он, допивая терпкий лимончелло. — Твоя игра, твои правила. Но у меня в рукаве — война. И я всё ещё здесь.

На столе лежала папка с новыми спутниковыми координатами. Мот снова засветился. В маленькой итальянской деревушке, где растут оливы и шепчутся старушки.

Боб поднялся, поправил кобуру и бросил ключи от номера на кровать.

— Время охоты, — сказал он и вышел в ночь.

***

Утро в итальянском Вербании разлилось по улицам, как капучино по фарфору: мягко, неспешно, с лёгкой пенкой ветра, от которого холодеют пальцы и теплеет взгляд. Матвей Смирнов сидел на веранде гостиницы, притворяясь туристом. Кот Григорий лежал на соседнем стуле, завернувшись в серый свитер, где ещё вчера прятался айпад с макетом их маршрута. На столе остывал эспрессо и крошилась кедровая булочка. Никто бы не сказал, что этот человек и его меховой компаньон только что ускользнули от международной погони.

— Ну, чего молчишь, а, сыщик из тиктока? — буркнул Григорий, смотря в небо, где чайка описывала восьмёрки, как будто рисовала карту с высоты. — Радуемся жизни или прикидываем, куда потом бежать?

Я не ответил. Просто смотрел в экран телефона, на котором метка Пайки осталась на месте — в Москве. Уехала. Сорвалась. Как и предполагалось.

Я выдохнул. Вдохнул. И только потом сказал:

— Она улетела. Реально. Дала концерт в Лужниках. В прямом эфире передала привет “фанату Смирнову”. Ждёт. Сама. Наивная.

— Мм, романтично. Почти как в “Трёх метрах над уровнем неба”, только с международным розыском, брелком и говорящим котом.

— Не зарывайся, Гриш.

— Я не зарываюсь. Я переживаю. Потому что, пока ты тут ешь булочки, Бобик не уехал. Он за нами идёт. Я его нюхом чую. Профессионально чует. Этот тип — как клей. Или запах в вагоне “Москва-Сухиничи”. Никуда не денется, пока не испаришься.

Матвей кивнул. Он это знал.

— А ты выяснил, что у него за имя такое дурацкое? — Григорий вынырнул из рюкзака, как подлодка из глубин сейсмического идиотизма. — Боб. Бобик. Как дворняга Шарик или как наш УАЗик, который называют «Бобик». Ну серьёзно, человек с такой кличкой тебя ловит?

— Кто у нас тут с интеллектом Эйнштейна? — хмыкнул Матвей, дожёвывая кедровую булочку и неспешно листая карту железных дорог Италии. — Это я тебе должен такие вопросы задавать.

— Ладно, Смирнов, не умничай. — Кот скрестил лапы, будто у него были рукава и диплом. — Говори, что наковырял. У меня жажда знаний и трясучка от этого имени. Я хочу понимать, от кого мы прячемся, чтобы респектовать себе хотя бы на восемьдесят процентов.

Матвей откинулся на спинку стула, потянулся и с удовольствием щёлкнул шеей.

— Ну слушай, профессор усатой социолингвистики. Боб — это сокращённая форма имени Роберт.

— Роберт? — Григорий приподнял бровь. — Прямо как у шеф-повара в ресторане с чересчур дорогими яйцами пашот?

— Почти. — Матвей заговорил с тем тоном, каким обычно гуглят профессора, когда хотят казаться умнее, чем есть. — Роберт — это древнегерманское имя. Образовано от “hrod”, что значит “слава”, и “beraht” — “яркий”. То есть буквально: “славный и яркий”.

Кот какое-то время молчал. Видимо, переваривал и славу, и яркость.

— Значит, по сути, он — Яркий Славик. Интересно. Но у меня есть альтернативная этимология.

— Какая?

— Бобик мне нравится больше. Всё честно, без претензий. Назвался Бобом — будь готов бегать за палкой.

Матвей рассмеялся. Первый раз за последние двое суток — по-настоящему. Смеялся тихо, но с отдачей, как будто где-то внутри выдохнулся страх и на его место пришла настоящая ирония.

— Ты понимаешь, что, если он нас поймает, первым делом тебя отдаст в лабораторию.

— Тогда уж пусть сразу в ток-шоу. Я не для пробирок создан. Я для микрофона и аплодисментов.

— Как и Пайка, — усмехнулся Матвей. — Только она это делает со сцены, а ты — в рюкзаке.

— У каждого свои декорации, Матфей. У каждого — свой Брелок Судьбы.

***

На другом конце города, в пыльной машине на стоянке, Боб сидел в тени. Он ел сочную персиковую дольку из пластикового контейнера, но в глазах у него не было ни капли удовольствия. Вся эта история с Пайкой, с брелком, с этим психом из Смоленска — уже переросла фазу "профессиональной задачи". Это стало личным. И дело было даже не в брелке. Просто Боб не терпел, когда его держат за дурака. Особенно дважды.

Он перелистнул фотографии на планшете. Панамера, тень кота на заднем стекле, размазанный силуэт Смирнова — всё это было сделано позавчера в Чезано-Мадерно. Сегодня они уже в Вербании. Значит, три дня — три города. Один и тот же стиль движения: утром въезд, вечером съёмка жилья, на следующее утро — исчезновение. Почти безупречно. Почти.

Боб включил аудиоаналитику, скомандовал системе искать фоновый шум гудка Panamera, присвоил его ID, и запустил по маршруту. Через пять минут алгоритм выдал: “соответствие — 63%, один случай — юг Вербании, парковка гостиницы VillaSan Lorenzo”.

— А вот и ты, МОТ. С булочкой, наверное.

Он стёр усмешку с лица, как хирург — каплю крови с перчатки. Потом набрал номер:

— Лео, ты где?

— В лодке. Глушу мотор.

— Окей. Через 40 минут — ложный вызов в гостиницу. Пожарная тревога. Нужно, чтобы вся система эвакуировалась.

— А они?

— Не будут эвакуироваться. Не успеют.

Он выключил телефон и снова уставился в окно. Он знал: Матвей знает, что он рядом. Но вот чего Матвей не знал — что Боб теперь играет на его поле. Тихо. Изнутри. С помощью итальянской полиции, систем GPS-подмены и даже пары старых связей в логистике. Если Смирнов сбежит — только на поезде. Машина его будет арестована по “нарушению парковки в охраняемой зоне”, брелок — изъят “на проверку”.

А пока — зрелище. Театр имени паранойи.

***

В 9:44 утра в холле VillaSan Lorenzo завыла сирена. Красный свет моргнул, как у робота, умирающего на подиуме. Из дверей высыпали туристы. Паника не случилась — итальянцы реагировали вяло, как будто это всего лишь симфония на завтраке. Но администратор в панике обзванивал службы, а двери автоматически разблокировали аварийные выходы.

Я стоял у окна, смотрел на улицу. К Панамере уже шёл человек в зелёной жилетке, с какими-то бумагами. Местный. Но чужой. Слишком методичный. А через улицу — под навесом — стоял тот самый силуэт, что мелькал ещё в Париже. Сука, седой Бобик.

— Пора, — шепнул я, всматриваясь в мутное стекло отеля, как в экран старого телевизора, на котором мелькала наша возможная смерть.

— Но булочка… — с мольбой прошептал Григорий, прижимая к себе крошку, как последнюю надежду на углеводное счастье.

— Живым важнее. Уходим пешком. Без машины. Панамера теперь — приманка. Она красива, но её время вышло.

Кот, будто по команде, юркнул в рюкзак, как морской котик в оранжевую спасательную шлюпку. Он даже немного всхлипнул — возможно, от булочки, возможно, от утраты четырёхлитрового немецкого благородства.

Через минуту мы проскользнули через боковую дверь. Электричество в коридоре ещё не отключили, но над нами уже сгущалось напряжение — электричество другого рода.

— Эх, — причитал кот из рюкзака, когда мы спускались по лестнице. — А какая была Панамера. Мечта, а не машина. Стремительная, как оплата по кредитке Пайки, и тихая, как её голос на утро после корпоратива. А ты можешь наколдовать у брелка ещё одну? Только, ну... жёлтую.

— Почему именно жёлтую?

— Цвета солнышка, конечно. Ты что, не рад солнышку?

Я оглянулся, как будто проверяя, не подменили ли кота ночью на какую-нибудь хиппи-версию.

— С чего я должен быть рад солнышку? — сказал я и ускорил шаг.

Но Григорий уже вошёл в поток собственного спонтанного TED-тока:

— Потому что солнышко — это чудо из чудес! Ты только подумай: если бы оно было чуть ближе — мы бы сгорели. Если бы чуть дальше — замёрзли бы к чертям. Всё бы, включая твои булочки, покрылось льдом. Ну разве это не поразительное, умилительное, космическое ЧУДО?

— Удивительное, да. Но новой машины не будет. И не будет Порша. Всё, финита.

— Ну хоть немецкую, — взмолился кот. — Потому что я категорически отказываюсь передвигаться в машинах с французскими замашками. Эти ваши «Ситроены» вызывают у меня экзистенциальную чесотку.

— А если я закажу Мазератти? Или Ламборгини?

— Мазератти и Ламборгини?! — фыркнул Григорий. — Пока выговоришь, уже захочется лечь под неё и сдаться. Это тебе не “Порше” — тут язык в трубочку сворачивается.

Я усмехнулся:

— Ладно. Тогда следующая машина будет двухколёсная. Мотоцикл. Купим тебе шлем. Будешь МотоКот Григориан. Идеально.

— Нееееет! — заорал кот так громко, что прохожий, проносившийся мимо на велосипеде, едва не врезался в фонарный столб. — Я боюсь этих жжжужалок! На двух колёсах! У них внутри бесы! И они шумят! Я не создан для ветра в усах и вибрации в лапах!

— Тогда ходим пешком. Как философы. Или хоббиты. Или студенты в Стамбуле.

— Лучше уже на осле, — пробурчал Григорий и спрятался глубже в рюкзак, обиженный и гордый, как потомок древнего рода.

***

Через полчаса Боб стоял у брошенной Панамеры.

Дождь закончился, но асфальт ещё держал влагу, словно сцена после спектакля, где актёры уже ушли, но аромат их игры висел в воздухе. Чёрная, наглая машина стояла у края дороги — одинокая, как оставленная любовницей вещь: дорогая, бесполезная, зловеще красивая.

Он открыл дверь.

Щелчок был хрустким, как выдох. Салон встретил его пустотой. Ни запаха кофе, ни бумаги, ни даже шелухи от семечек, которые обычно предают машине след живого. Пусто. Чисто. Безупречно. Настолько аккуратно, что это уже не выглядело бегством. Это был знак. Оставленный специально.

Пальцы Боба скользнули по приборной панели. Пластик был холодным. Всё выключено. Даже перчаточный ящик открыт — демонстративно. Словно кто-то говорил: «Смотри. Здесь ничего нет. Ни тебе планшета, ни записки, ни подло забытого провода, за который ты уцепишься, как патологоанатом за ниточку под ногтем».

Он выдохнул. Повернулся к улице. Смотрел. Молчал.

Смирнов ушёл.

Снова.

Но теперь — по-другому.

Боб нажал на кнопку в наушнике. Вызвал протокол. Ещё ночью, когда они отследили движение средств с виртуального счёта, он перехватил один странный сигнал — подтверждение оплаты за купе в ночном поезде. Всё было через VPN, с двойным шифрованием, но внутри — осталась тонкая цифровая нить. Практически незаметная. Почти поэтическая, если бы он был сентиментален. Но он не был.

И теперь он знал: поезд ушёл на юг. В сторону Генуи. Возможно — Рим. А может — уловка. Классический подброс маршрута. Смирнов вполне способен на подмену. Оставить "хвост", чуть-чуть подставить данные, чтобы Боб бросился за фантомом.

Он об этом подумал.

— Не слишком ли просто? — спросил себя вслух. Его голос прозвучал как выстрел по стенам машины.

Возможно, Смирнов специально оставил этот след. Переиграл. Переоценил себя. Или наоборот — знал, что Боб засомневается, и потому сделал всё «по-настоящему», чтобы обман выглядел как правда. Уровень двойного блефа.

— Думаю, нет, — сказал Боб себе.

Он знал: Смирнов не играл. Он бежал. План был построен на спешке. На реакции. Не на провокации. Слишком свежий был след. Слишком правдоподобно исчезли все вещи.

Боб закрыл дверь Панамеры. Лёгкий хлопок прозвучал, как аплодисменты. Пустые. Одинокие. Не ему.

Он достал телефон, открыл карту. Цифровая нить ожила — светлым маршрутом, как нерв, тянущийся по Италии. Поезд был в пути. Боб знал номер вагона. Знал — купе одиночное. Знал даже, что проводнику кто-то дал чаевые — криптой. Значит, Мот там. Не в другой стороне. Не в Берлине. Не в Амстердаме. Не в какой-нибудь бункерной лачуге в Альпах.

Сейчас — Генуя. Потом — кто знает. Море? Ватикан? Папа Римский?

Боб усмехнулся.

Он не торопился. Он знал: на этот раз он рядом. В спину Смирнову уже дышал не ветер, а охотник.

«ГОРД ХОЛМОВ, ТЕНЕЙ И ТУПИКОВ»

Генуя.

Он словно создан для беглецов — с его узкими переулками, домами, прижавшимися друг к другу, как испуганные котята, с его запахами соли, плесени и надежд. Здесь никто не смотрит в глаза. Здесь каждый третий — двойник, а каждый второй — призрак. Именно сюда приехали Матвей и Григорий — и именно сюда Боб перенёс свою охоту.

Боб стоял в полутьме под аркой, спиной к стене, руками в карманах плаща. Его профиль был похож на клинок. Наушник в ухе шептал обрывки переговоров: итальянская оперативная группа, один человек с Дании, двое из Мюнхена. Интерпол двигался как оркестр — слаженно, но громоздко. Ему это не нравилось. Всё слишком официально. Слишком медленно. А Смирнов — он двигался иначе. Он был, как жидкость: просачивался, ускользал, оставлял после себя только лёгкую влажность подозрения.

Бобу прислали фотку — серую, зернистую. Смирнов у входа в старую харчевню на набережной. Он был с рюкзаком и тёмными очками, хотя день был пасмурным. Рядом в кадр попала лапа — скорее всего, кот. Боб вглядывался в неё как в икону.

— Есть у меня ощущение, что этот кот… — начал он вслух, но не закончил. Слишком рано.

Боб вёл охоту по нитям: треки билетов, списки прибывших, IP-адреса. Один оставленный отзыв в приложении для туристов. Один комментарий к фотографии маяка. И всё — след. Цифровой. Но всё же след.

— Он не профессионал, — говорил он в трубку бывшей жене. — Но его кот... этот чёртов кот... как будто за него думает.

— Что ты куришь, Боб? — спросила она.

— Если бы. Я уже два дня, как не спал. Я чувствую, что они где-то рядом. Пару улиц. Может, квартал. Но у меня ощущение, что я охочусь не за человеком, а за каким-то фантомом. Он предугадывает действия, будто знает их заранее.

— Поговори с психологом.

— Угу. А лучше — с ветеринаром. Может, они мне скажут, как поймать разумного кота.

***

Мы вышли утром. Неспешно. Я был одет в туриста, немного несуразного, слегка уставшего. Гриша — в рюкзаке, с приоткрытой молнией.

— Пахнет засадой, — тихо сказал кот.

— Где?

— Вокруг.

Улица вела в тупик. Слева — рынок. Справа — арки старых складов. Люди — слишком неподвижны. Один фотографирует нечто невидимое. Другая слишком настойчиво предлагает купить браслет.

— Прыгай, — скомандовал я.

Кот одним движением выскочил на мостовую. В тот же миг я побежал — не в сторону тупика, а вверх, к лестницам, что вели на уровень выше. За спиной хлопнула рация. Кто-то закричал по-итальянски. Гриша шмыгнул под столы кафе, обогнул ларёк, вильнул мимо корзин с мандаринами.

Снизу прогремел выстрел. Не по нам — предупреждение. Или кто-то психанул.

Я быстро вскочил в открытую дверь старого автобуса. Туристы. Китайцы. Кинул монету водителю, сел, склонился к стеклу. Через мгновение кот уже был рядом — чумазый, но целый.

Мы уехали. Снова.

«ОСОЗНАНИЕ»

Боб вышел на мостовую через минуту после того, как всё случилось. Над площадью всё ещё стоял пыльный воздух, густой от крика и мандариновых шкурок. Суетились оперативники — кто-то жаловался на радиосвязь, кто-то на обувь, а один из местных торговцев, с лицом святого и голосом адвоката, уже выкладывал список убытков, начиная с витрины и заканчивая моральным ущербом его бабушки.

Боб их не слышал. Он стоял, как вкопанный, глядя на рюкзак.

Чёрный. Почти точь-в-точь как тот, что был у Смирнова. Только этот — пустой. Обманка. Или, хуже того, напоминание: «Ты промахнулся. Опять».

Он наклонился, коснулся ткани — свежий, дешёвый полиэстер, чуть пахнущий сигаретами и чем-то кисловатым, вроде яблочного сока с бензином.

— Они не бегут, — сказал он, не оборачиваясь. — Они играют. Со мной.

Он поднял взгляд и посмотрел прямо в камеру видеонаблюдения на углу здания, как будто знал, что его сейчас кто-то смотрит. Подмигнул. Шепнул:

— Хорошо. Играй, Смирнов. Но я начну играть тоже.

Вечером он сидел на крыше гостиницы, облокотившись на холодное перильце. Генуя шумела внизу, как море — многоязыко и бессмысленно. В руках у него было фото. Зернистое, старое. Там — Смирнов. И чёрная лапа. На долю секунды в углу кадра — движение уха, чуть открытая пасть. Кот. Который, кажется, говорил.

— Я слышал его, — пробормотал Боб. — Я точно слышал голос этого кота. Не могу же я сойти с ума настолько.

Он достал блокнот. Написал: Смирнов. Кот. Говорит? Помолчал. Посмотрел на надпись. Зачеркнул. Написал снова, крупнее. КОТ. ГОВОРИТ!

Откинулся на спинку шезлонга. Прокрутил в голове всё сначала. Один за другим.

— Так... — начал он себе под нос. — Так, допустим. Если не я схожу с ума — то это реальность. И тогда…

Он поднялся, резко, как будто его толкнули в спину. Бросился к ноутбуку. Открыл базу данных. Потом полез в телефон. Несколько поисков, несколько старых документов — и вдруг:

— Да мать вашу! — выдохнул он, глядя в экран. — Как же я раньше не догадался? Это ж всё вот оно, перед глазами.

1. Брелок.

Пайка. Великая певица. Принцесса эфира. Превратилась в безжалостного охотника за... побрякушкой? Не за кольцом с бриллиантом, не за компроматом на продюсеров, а за брелком с кнопкой. Странная одержимость. Не хочешь — не носи. Купи другой, подделку, и забудь. Но нет. Она каждый день звонила, выносила мозг, грозила, плевалась. Почему?

2. Смирнов. Пацан с удивительно скучной биографией.

Окна замерял, в поездах ездил, в столовках пил кисель. И тут — бах! — сдаёт все экзамены на отлично, хотя формально ещё учиться и учиться. Экстерном! Да кто так делает? Да и кому надо?

3. Мать и брат.

Плавно переезжают из страны в страну, с видом счастливых беженцев с золотыми визами. Финал — Бали. Остались там. На все лето. Как? На что? Раньше жили в трешке в Смоленске, а теперь – вилла с кокосами и курсами йоги? Откуда, черт возьми, деньги?

4. Паспорт.

У Смирнова его не было. Вообще. Ни разу за границей не был. А теперь разъезжает по Европе, как местный барон. Шенген. Свобода. Поезда, гостиницы, рестораны. Он кто? Агент? От ФСБ? Или из Моссада? А может, из будущего? Или из книжки?

5. Деньги.

Гостиницы не дешёвые. Поездки — ежедневные. Где бабки, Зин? Где транзакции, где счета? Всё чисто, как у девицы в монастыре. Либо он из мафии. Либо...

6. Кот.

Ориентал. Чёрный. С лицом профессора и манерами старого еврея. Шевелит челюстью. Говорит. Не мурчит, не мяукает — говорит. Я это видел. Я это слышал. Или я поехал. Или всё поехало без меня.

— Булгаков, твою мать, — пробормотал Боб. — Это что, Бегемот? Его сюда Воланд заслал, чтобы Смирнов его спасал от кого-то? Или наоборот?

Он побарабанил пальцами по крышке ноутбука.

— Надо заканчивать с этой Пайкой. Врет, как дышит. Никакой информации, только угрозы. Брелок она хочет. Да скажи уже, что он делает!

И тут — вспышка. Внутри. В голове. Свет включили. Боб вскочил. Снова. Словно его ударило током.

7. История Пайки.

Школа, потом — ни с того ни с сего — поступление в суперэлитный вуз. С брелком. Потом — песня в Тик-токе. Обычная. Пятая снизу в списке подобных. И вдруг: миллионы просмотров, контракты, слава, Мерседес с бантами. Совпадение? Ну-ну.

8. Брелок с кнопкой.

— Он исполняет желания, — прошептал Боб и сел обратно на стул, глядя в одну точку. — Исполняет... желания.

Перед глазами всплыла сцена. Смоленск. Остановка. Смирнов стоит, лижет мороженое. Позади — пылает офис. Он улыбается.

— Он загадал, чтоб он сгорел..., да он загадал это! И я.… только сейчас догадался!

Он вскочил. Снова. Подбежал к краю крыши. Там — всё та же Генуя. Но теперь он видел её иначе.

— Окей. Меняем тактику. Всем отбой. Интерпол — досвидос. Операция окончена. Спасибо за участие. Бывшей жене ручкой помашу. Пусть сидит в своём офисе и дальше штаны протирает.

Он рассмеялся. И в этом смехе уже слышался звон металла, как в кино, где главный герой внезапно решает стать злодеем и уничтожить весь мир.

9. Новый план.

— Теперь понятно, почему он как жидкость. Он знает мои шаги. Он видит на десять ходов вперёд. Он, мать его, гроссмейстер! Или пророк! Или просто... игрок.

Он замер. Потом кивнул сам себе.

— Ему скучно. Он играет. В догонялки. Это для него весело. А кот… кот, возможно, его тренер. Ахаха! Кот его тренирует! Твою мать, ну и шизофрения. Кому расскажи, в психушку закроют до конца дней.

Он резко заткнулся. Потом, медленно, глядя в темноту, прошептал:

— Я отберу у него брелок. Никому не скажу. Оставлю себе. И буду... жить. Вечно.

Ночь была тихой. Слишком тихой.

Смирнов и кот, где бы они ни были — они снова выиграли. Но Боб теперь знал. Теперь у него были ответы. Или, по крайней мере, хорошие догадки.

И самое главное — у него появился план.

А с этого всё только начинается.

«МОЙ КОТ ВУНДЕРКИНД»

Прошло две недели. Две недели, за которые погода успела смениться трижды, мой банковский счёт — четырежды, а у кота Григория проснулась непреодолимая тяга к философии, сарказму и тунцу с лаймом.

Мы добрались до самого края Европы — Лиссабона. Дальше был только Атлантический океан. И за ним — мир, полный новых проблем: Америка, Бразилия, Канада, Мексика... и, возможно, ещё больше котов, которые умеют говорить и не терпят глупости.

Гриша сидел на подоконнике номера в отеле с видом на реку Тежу. (Тахо). Вид у него был задумчивый, как у капитана Немо в отпуске.

— Слушай, Смирнов, — протянул он, размешивая хвостом воздух, — а тебе не кажется, что нас отпустили? Или, может, они сменили тактику, и я больше не чую этих одеколонных агентов?

Развалившись на кровати с ноутбуком, я буркнул ему:

— Пайка всё ещё в России. Геометка стабильная. Но да... ты прав. Слишком гладко мы проехали оставшиеся страны. Ни одной слежки, ни одного дрона, ни одного хакера в кофейне. Может, они теперь работают по-крупному — пытаются свести нас с ума. Паранойя как оружие массового поражения.

— Вот именно. Как ты, так и я — начали чесаться без видимой причины. У меня, между прочим, шёрстка как у французского дизайнера. А теперь зудит от тревоги. — Кот пристально уставился на меня. — Слушай... а не приходило ли тебе в голову, что Пайкина овчарка, Бобик этот... наконец-то допёр?

Я приподнял бровь:

— До чего?

— До сути. До брелка. До кнопки, которая исполняет желания! — Григорий понизил голос до театрального шёпота и прикрыл рот лапой. — Но это строго, между нами. У меня тут, может, жучки в подушке.

— Что ты сказал? Я нихрена не слышу. Повтори нормально, не шипи как бабушкин утюг.

Григорий закатил глаза, свернул уши рупорами и повторил в полный голос:

— Я! ПРЕДПОЛАГАЮ! ЧТО БОБ ЗНАЕТ! ПРО БРЕЛОК!

На секунду повисла тишина. Потом я вскочил, как ужаленный, и заорал:

— ТЫ ЧТО, СУМАСШЕДШИЙ?! ТАКИЕ ВЕЩИ НА ВСЮ КОМНАТУ НЕ КРИЧАТ!

Кот со свистом рухнул с подоконника, изображая инфаркт. Лапа — к груди. Язык — набок.

— Ты... ты псих! — прохрипел он. — Кажется, я потерял одну из своих девяти жизней! Больше так никогда не делай. Я же артист, а не военный!

Я засмеялся и помог коту подняться.

— Обещаю. Больше без эмоциональных вспышек.

Григорий деловито отряхнулся, запрыгнул обратно на подоконник и, свесив лапы, философски произнёс:

— Слежка прекратилась, потому что Бобик понял, с чем имеет дело. А теперь представь: у него на руках информация о волшебной кнопке. Что он сделает в первую очередь?

— Попробует загадывать бессмертие и швейцарский счёт в Биткойнах?

— Нет, балбес. Он уберёт всех, кто может об этом узнать. Закроет операцию, распустит команду. Кто теперь в игре? Кто ещё знает?

Я и Григорий одновременно вскочили и в унисон выкрикнули:

— ПАЙКА!

Затем оба сели. Кот принял позу лектора в университете имени Стивена Хокинга, только пушистого.

— Представим: Бобик знает о брелке. Он не идиот. Значит, первое — полная зачистка. Второе — контроль над источником. Третье — устранение лишних глаз и ушей. А теперь вспомни, кто у нас орёт с каждой сцены страны, что она хочет вернуть «личную вещь». Кто знает про брелок, но не знает, что Боб уже всё понял?

— Пайка... — протянул я, замирая. — Он пойдёт за ней?

— Ну, конечно. И знаешь, в чём ирония?

— В чём?

— Что, когда он её убьет или подстроит несчастный случай, следующей целью станешь ты. Если, конечно, он не решит тебя первым завалить! Раз он уже в Европе.

— А тебя?

— Я, голубчик, буду наблюдать за этим из подвала виллы в Ницце. Или с балкона в Порто. В зависимости от того, где первым найдут лобстера. Кстати, не хочешь заказать мне тапас и миску минеральной воды? Умственным трудом, знаешь ли, тоже устают.

Я вздохнул, почесал голову и встал:

— Ты не кот, ты администратор Вселенной какой-то. Что мне делать?

— Первое: не орать в номере, где возможны прослушки. Второе: перестать меня недооценивать. И третье — самое важное — придумать, что будем делать, когда Боб приедет сюда.

— Думаешь, он уже едет?

Кот посмотрел на меня с таким выражением, как будто я только что предложил стерилизовать его ради экономии на корме.

— Думаю? Смирнов, дорогой ты мой двоечник с золотой медалью, если бы у тебя был чуть более гибкий мозг, я бы мог тебя оставить в покое и спать, как обычный кот. Но ты — ходячий генератор неразумных решений. Я почти уверен, что Бобик приедет сюда, и очень скоро. Ты его обманул, унизил, затроллил и сбежал. Он теперь как Тор из «Мстителей», только с лицом налогового инспектора.

— Так что же делать?

— Прятаться, Мот. Но не просто так. Мы должны стать тенями. Пылью. Газом. А потом — тыщ! — и исчезнуть. Больше никаких с ним игр. Раньше он просто хотел нас поймать и отобрать брелок, а теперь он хочет нас убить.

— Ты... ты серьёзно? - чуть заикаясь спросил я.

— На девяносто процентов. Остальные десять я оставил на случай, если кто-то принесёт мне устрицы в соусе терияки. Всё, конец лекции. Я пошёл в ванну медитировать. Там плитка с подогревом.

Я, охреневший, остался сидеть на кровати. В голове стучали слова: «Боб знает». Я посмотрел на брелок, лежащий на тумбочке. Небольшой, с красной кнопкой. Мир менялся каждый раз, когда я его касался. А теперь менялся ещё быстрее.

Из ванной послышался голос:

— И купи мне новый ошейник! Этот меня душит. Я достоин лучшего.

Я закатил к небу глаза и вздохнул.

— Да чтоб тебя, Гриша...

— Да чтоб и тебя, Мот. Только сначала — ужин. Или сейчас тебе объяснять, почему у тебя поутру оказались тапки обсосанными?

Но всё пошло наперекосяк ещё до того, как Григорий успел заказать тапас.

Сначала отключился интернет. Потом сработала пожарная сигнализация. За ней — лифт застыл между этажами, и, наконец, дежурный портье, с виду милый португалец с усами в стиле «Молодого Михалкова», вдруг вытащил рацию и прохрипел в неё:

— Está no quarto. Repito, está no quarto. (Он в комнате. Повторяю, он в комнате).

Я встал как вкопанный. Григорий вскочил на подоконник, хвостом сделал полукруг и сказал с каменным лицом:

— Ну всё, аллигаторы, приехали. Система нас вычислила. Мы теперь не туристы, а мишени. Добро пожаловать в рубрику «Побег недели».

— Ты уверен? Ты же сказал он будет один? Может это не он? Ты точно уверен?

— Уверен, как твоя бывшая, что ты «не виноват, но всё равно мудак». Идём!

— Не было у меня никогда никакой бывшей, - на ходу сказал я.

Кот сорвался с места, выскочил в коридор, мимо недоумевающей горничной, и повернул налево к пожарной лестнице. Я бежал за ним, босиком, в одной футболке и шортах с ананасами.

— Куда мы вообще бежим? — задыхаясь, спросил я.

— Куда бегут все идиоты в кино! — рявкнул кот. — НА КРЫШУ!

— Это же тупик!

— Ну так ты и живёшь в тупике, чего уж там.

Крыша. Вечер. Город горел оранжевым светом. Над головой — стая птиц, под ногами — битумный ковёр и горячий гравий. Я стоял, обхватив брелок в кармане. Кот ходил кругами, как генерал перед атакой.

Снизу доносились шаги. Кто-то быстро поднимался. Тяжёлые, целеустремлённые, как налоговая в день зарплаты.

— Он идёт... — прошипел кот. — Я чувствую его запах. Он фонит ненавистью.

— Что делать?

— Ну... Умереть достойно? Или попытаться нажать кнопку?

— Не могу. Это будет уже слишком очевидно. Он поймёт, что брелок работает. Всё потеряно.

— Тогда у нас остаётся только один вариант. Ультимативный. Последний. Абсолютно безумный.

— Какой?

— Импровизация!

И в этот момент дверь на крышу распахнулась. Медленно, без скрипа. И в проёме возник он. Боб.

Непонятного вида костюм. Лицо — камень, гравий, бетон и разочарование. В руках — пистолет с глушителем. В глазах — холод академика, которого заставили смотреть «Дом-2».

— Смирнов, — сказал он, без эмоций, — дальше некуда.

Я чуть шагнул назад. За ним был край крыши и двадцать метров вниз.

— Я всё понял, — продолжил Боб. — Брелок. Желания. Переезды, как по маслу. Исчезающие следы. Вундеркинд-кот. Ты думал, это все пройдёт мимо меня?

— Ну… у меня была надежда, что ты тупой, — выдавил из себя я гримасничая.

Кот шагнул вперёд. Встал между мною и Бобом. Как Леонид перед персами.

— Бобик... — начал он. — Ты же умный человек. Но ты попал в логическую ловушку.

Боб чуть удивлённо наклонил голову:

— Я весь внимание. И не называй меня Бобик. Я тебе что, собачка?

Кот хмыкнул и продолжил:

— Если ты убьёшь нас, — кот поднял лапу, будто сейчас щёлкнет пальцами, — ты никогда не узнаешь, как работает брелок. Никогда. А если возьмёшь нас живыми — я лично буду устраивать тебе инфаркт каждый день, пока ты не начнёшь разговаривать с холодильником.

— Или с кофемашиной. Он с ней и так иногда беседует, — вставил я и засмеялся.

Боб прищурился. Его пальцы сжались на пистолете.

— Так, хватит! — Вы оба встали на край. Один шаг — и вы трупы. Или рассказываете, как работает эта штука, или я беру её с ваших холодных трупов.

— Холодных? — фыркнул Гриша. — Я вообще-то тёплый кот, между прочим. С восточным климатом. Попробуй заморозь.

— Последний шанс, — тихо сказал Боб. — Отдай брелок. Добровольно.

Я мельком взглянул на Григория.

— Держись, — одними губами прошептал ему я. — Сейчас будет жесть.

И рванулся в сторону пропасти.

Выстрел. Пуля пронеслась мимо — посвистела, как оса на взводе.

Я прыгнул. Вниз. В полёт. С края крыши.

— СМЕРТНИК! — заорал Григорий. — Я ТЕБЯ ПРИДУШУ, ЕСЛИ ВЫЖИВЕМ!!!

Воздух разорвался грохотом. Затем — тишина.

Боб подошёл к краю, заглянул вниз. Под крышей — мусорный бак, вздувшийся от пакетов. Вокруг — тишина, покачивающаяся крышка бака и еле слышный звон.

— Вот же ублюдок... — выдохнул Боб, пряча оружие.

Позади — хлопок двери. Он обернулся. На крыше остался только ветер.

Внизу, в переулке, где пахло сардинами и свободой, я выкатился из-за бака, держась за бок. Григорий в моих руках корчился от возмущения.

— ТЫ БОЛЕН! — кричал он. — ЭТО БЫЛ ПРЫЖОК В МУСОР, НЕ В СПАСЕНИЕ!

— Мы живы, Гриша. Мы живы…

— Я чуть не стал паштетом! У меня сейчас от страха хвост линять начнёт! Купи мне валерьянку и новый позвоночник.

Я, пригибаясь, нырнул за угол, бросил взгляд наверх — Боба уже не было.

— Нам снова повезло, — отдышавшись, сказал я.

Кот вскинул на меня взгляд, полный древней, яростной ненависти, которую в теории можно было бы улавливать спутниковой связью:

— Повезло? Повезло?! Я тебя ночью задушу. Тунцом. Медленно. С эффектами.

И, драматично завалившись назад, обмяк у меня на руках, при этом вывалив язык на бок.

— Ну артист. "Роман Шилов нервно курит в сторонке", - сказал я и ушел с котом в закат.