Брелок желаний

ГЛАВА 16 «ПАКИСТАН»

После польской круговерти с погонями, фальшивыми паспортами, охранниками Козинского и героическим заплывом через белорусские болота — где я лично познакомился со стариком по имени Степан и его легендарным гусем, — наша славная команда решила на время сбавить обороты. Никто нас не гнал. Ни враги, ни совесть, ни даже Древняя Расса, которая почему-то с недавних пор фигурировала в наших жизнях чаще, чем реклама сковородок в YouTube.

Москва-Сити встретила нас стеклом, высотой и ценами, от которых даже доллар начинал икать. Пайка приютила меня у себя в апартаментах — башня, небоскрёб, вид на крыши богачей и кондиционеры, гудящие как старые моторы МиГов. Боб занял номер этажом ниже, вместе с котом Григорием, который попеременно спал на главной подушке и грелся в холодильнике. Он утверждал, что так “лучше хранятся тактические идеи”.

Мы с Пайкой… наслаждались. Точнее, она наслаждалась моей харизмой, я — её ироничным взглядом и тем, как она ест круассаны, не уронив ни крошки. Всё это выглядело подозрительно идиллически, будто в затишье перед большим ядерным взрывом.

— И как я раньше не заметила в тебе такую харизму? — спросила она, лёжа на боку и щекоча мне ухо взглядом.

— Наверное, потому что сначала ты хотела меня убить, — сказал я.

— Это аргумент.

— А я, между прочим, по пьяни тебе письмо отправил. В фан-клуб. Не получала?

Она посмотрела на меня как профессор на студента, который только что перепутал Гегеля с Губкой Бобом. И тут же мы расхохотались. Это был тот самый смех — не от шутки, а от абсурда всей жизни. Словно сама Москва, уставшая, но довольная, прислушалась и кивнула: мол, всё правильно, ребята, ржите, пока можно.

— О чём задумался? — спросила она, когда я уставился в потолок, как будто там была развязка сериала.

— Да вот... думаю. Всё это — как будто из другой жизни. Я же ещё пару месяцев назад был замерщиком окон в Смоленске. Питался роллами из «ВкусВилла», любовался начальницей Юленькой и думал, что максимум адреналина — это подняться на девятый этаж без лифта.

— Юленька, значит… — прищурилась Пайка. — Дай её адрес. Я её найду. Ну или просто убью. Чтобы ты более ей не любовался.

Мы снова рассмеялись, и мне на секунду показалось, что этот мир можно победить не оружием, а вот таким простым счастьем. Но, конечно, это иллюзия. Нас ждали артефакты, Прайд, инопланетная возня и очень жаркие пески.

— Всё поменялось, — сказала она, перекладывая голову мне на грудь. — До всей этой кутерьмы я жила, как будто кто-то другой управлял моей жизнью. Миллионы подписчиков, рекламы, фальшивые путешествия… Даже вода для единорогов. Я лежу, а мне за это платят.

— Ты сейчас хвастаешься? — прищурился я.

— Да ну, конечно, нет. Просто я пока не готова всё бросить. Начать жить жизнью обычной девушки — ходить в «Магнолию», гладить бельё и не думать, что папарацци прячется в стиралке. Я... не хочу перемен. Ещё не сейчас.

— А я что, зову тебя всё бросить и уехать в Смоленск строить бизнес по установке пластиковых окон? — фыркнул я. — Я сам кайфую. Я только с тобой и начал дышать полной грудью. До этого как будто жил, зажав нос.

— Ну да, как говорит Григорий, ты ещё и зарабатываешь на наших операциях. Еврей Мотя Смирницкий собственной персоной.

— Предательница! — с этими словами я кинулся щекотать Пайку, та визжала и извивалась, и всё это напоминало рекламу идеальных отношений, снятую без бюджета, но с душой. Я прижал её к себе, вдохнул запах её волос и вдруг посерьёзнел. Позже, когда мы сидели у окна и смотрели, как закат превращает Москву в карамель, я тихо сказал:

— А если серьёзно... я боюсь тебя потерять.

— Серьёзно? Смирнов, не начинай. Ты теперь мой. Пока не выжму из тебя всё — не отпущу. А потом выкину. И снова заберу. Ты как тот коктейль в Польше: гадкий, но потянет.

— Ну тогда выжми из меня его остатки, — буркнул я, и в меня полетела подушка.

Закат казался медом, растёкшимся по крышам. Было так тихо и тепло, что я почти поверил, что дальше будет легко. Но это, конечно, иллюзия.

— А если честно... — снова заговорил я. — Я боюсь, что будет потом. После всех этих брелоков. После миссии.

— Думаешь про Рассу и их войну с Прайдом? — уточнила Пайка, беря меня за руку.

— Да. Нас просят помочь… Но что мы можем? Мы — планета, где на днях два депутата подрались из-за бутерброда. Как мы можем помочь цивилизации, которая завтраком поглощает целые звёздные системы?

— Ты слишком заморачиваешься. Давай будем действовать по ситуации и ориентироваться на мнение кота. Он всё-таки у нас стратег. И, кстати, что-то о них с Бобом давно ничего не слышно. Может, они без нас уже в Пакистан слетали и вернулись обратно?

— Вряд ли. Скорее всего, жрут, спят и смотрят очередной сезон «Ментовских войн». Григорий без ума от Романа Шилова. Серьёзно. Устюгов теперь у нас — кумир на хвосте.

— Кто это вообще?! — фыркнула Пайка, заливаясь смехом.

— Я смотрю, ты у нас не фанат отечественного драматургического сериала. Очень зря.

В этот момент домофон запищал, и на экране планшета появилось лицо Боба — слегка замятое, но довольное. За его плечом угадывался меховой силуэт Григория, сосредоточенно держащего кружку с надписью “Устюгов — наш президент”.

— Ну вот, только вспомнили про Шилова — и пожалуйста. Григорий, как истинный фанат, не мог пропустить камео.

Я засмеялся, и Москва-Сити, казалось, хмыкнула в ответ.

Дверь открылась с театральной неспешностью, будто знала: сейчас будет сцена. Вошёл Боб — в своих любимых кроссовках с прилипшей жвачкой и лицом человека, который знает, что его никто не ждал, но он всё равно зашёл. За ним уверенной походкой римского сенатора, слегка потрёпанного жизнью и суши-сетами, вошёл кот Григорий. Он остановился в дверях, оглядел помещение как налоговый инспектор — тщательно, вдумчиво, с предвкушением гадости.

— О, у вас тут романтика, — сказал Боб, улавливая атмосферу. — Это ничего, мы быстро. Мы чисто по делу.

— Ага, по делу, — буркнул я, прикрываясь подушкой от возможных выпадов хвостатого. — Сериал закончился?

— Да, — гордо сообщил Григорий, запрыгивая на подоконник и удобно устраиваясь на обогревателе.

— Финал был слабый. Я бы лучше снял. Но Шилов — величайший. Его бы к нам в команду, он бы Прайду сам всё объяснил, без лишнего шума.

— Слышь, Шилов, — сказала Пайка, обращаясь к коту, — ты где был два дня?

— Мы искали просветление, — важно произнёс Боб, сев в кресло и закинув ногу на ногу. — В кофейнях, шаурмячных и в двух магазинах с подозрительной азиатской лапшой.

— Он жрал, а я наблюдал, — уточнил Григорий. — Один раз даже записал на видео, как Боб за одну минуту съел семь хинкали и обжёг себе нёбо.

— Мы сливались с народом, — продолжил Боб, не смутившись. — Понимаете, оперативная маскировка, скрытая разведка, сбор данных через желудок. Я, между прочим, трижды почти почувствовал отклик артефакта. Один раз даже в метро. Правда, это оказалась просто женщина с очень мощным парфюмом.

— Так вы сведения о пакистанском артефакте искали или пробу брали по всей Москве? — спросил я, поднимая бровь.

— И, да и нет, — отмахнулся Боб. — А ещё у нас есть новости.

Все напряглись. Даже Григорий приоткрыл один глаз, хотя изначально планировал только дремать, излучая авторитет.

— Я получил сообщение, — сказал Боб и достал из кармана планшет. — Неизвестный отправитель. Координаты. Пакистан. Вчера.

— Что за координаты? — нахмурилась Пайка.

— Район Вазиристан, — ответил Григорий, прежде чем Боб успел пикнуть. — Это племенные территории, горы, дроны, козы. Очень весело. Если хотите экзотики и пуль в потолок — это туда.

— Там что, брелок? — спросил я, чувствуя, как в груди поднимается тот самый старый добрый комок тревоги, перемешанный с адреналином и легким недоумением.

— Очень может быть, — кивнул Боб. — Но сигнал есть. Похож на ту же частоту, что и первый артефакт. Мы с Григорием провели первичную дешифровку.

— Он проводил, — уточнил кот. — Я в это время ел суши и спорил с доставщиком, почему васаби у них больше похож на зелёную грусть.

— А когда вы планировали нас об этом известить? — спросила Пайка, слегка сдвинув брови.

— Ну, я хотел сначала выспаться. И доесть торт, который я спрятал за банками с фасолью. Но, видимо, теперь уже всё — выспаться не дадут, фасоль не спрячет, и кота никто не уважает.

— Я требую уважения по расписанию, — заявил Григорий. — И отдельную подушку в самолёте. Если мы летим, конечно.

— Мы летим, — подтвердил я, встретившись взглядом с Пайкой. — В Пакистан. К следующему брелоку. Прямо к сердцу неприятностей.

— Где мы ещё не были! — бодро добавил Боб, поднимая воображаемый бокал. — Ну что, команда? Собираем чемоданы?

— Собираем, — сказала Пайка. — Только сначала я доем круассан, который, возможно, ты у меня стащил два дня назад, когда "искал просветление".

— Я всего лишь понюхал, — обиделся Боб.

— А я видел, — сказал Григорий. — У меня хорошая память. Особенно на кражи.

Они снова рассмеялись, будто все тучи рассеялись. Было ощущение, что это ненадолго. Впереди — путь. Новый артефакт. Новые враги. И Пакистан, в котором, по словам Григория, даже чай может устроить покушение, если его заварить не в той кастрюле.

Но пока был вечер. Москва сияла. Команда снова была в сборе. И всё, по большому счёту, было правильно.

Ладно, не знаю, как вы себе представляете подготовку к операции по поиску межгалактических артефактов, но у нас она всегда начинается одинаково: Пайка включает ноут, Боб включает желудок, а кот Григорий — сарказм. И всё это в одной комнате, в башне Москва-Сити, где за окном как будто трейлер к фильму: огни, стекло, и ощущение, что где-то тут точно прячется Бонд. Или хотя бы его стилист.

— Всё, народ, хватит прелюдий, — щёлкнула тачпадом Пайка, будто запускает ракету. — Включаю режим «генерал с ноутом». Сейчас будет брейншторм, держитесь за извилины.

— Готов. Мой мозг давно требует эвакуации, — отозвался Боб, плюхаясь на диван и обнимая рюкзак, как будто это был его любимый плюшевый кабан.

На экране вспыхнула карта. Красная точка аккуратно светилась прямо в сердце Вазиристана — региона, куда не советуют лезть даже тем, у кого танк, ракетная поддержка и личная СМС от Пентагона: «Good luck».

— Отлично, — буркнул я. — Прямо курорт. Медовый месяц в зоне, где Wi-Fi только через шамана, и то если правильно угостишь.

— А ты что хотел? Луна-парк с артефактами в форме плюшевых мишек? — фыркнула Пайка. — Это не отпуск. Это эпопея вселенского масштаба. Так что сейчас Боб расскажет, как мы будем выживать.

Боб кивнул, щёлкнул ещё раз, и на экране появилась схема: горный перевал, деревня, явно пережившая семь землетрясений и одно барбекю, и огромная зона радиомолчания.

— Начнём с маскировки, — заявил он. — В Пакистане мы как три чёрта на детском празднике: ни виз, ни прикрытий. Григорий предложил представляться гуманитарной миссией, но сам же идею зарубил. Мол, я — это минус к гуманизму.

— Эй! Я гуманитарен, когда еда вкусная! — возмутился Боб, обращаясь к коту.

— Твоя еда требует амнистии и суда в Гааге, — не открывая глаз, буркнул Григорий с подоконника. — Но идея рабочая. Нужно: транспорт, деньги, проводник.

— Из всего этого у нас есть только деньги, — пожала плечами Пайка. — Остальное — под вопросом.

— Есть старые связи в Пешаваре, — продолжил Боб. — Сможем арендовать джип. Пешавар — последняя точка, где ещё можно купить чипсы и не словить дрон в лоб. Дальше — дорога, жара, пыль и шанс, что нас не подстрелят на первом блокпосту. Примерно пятьдесят на пятьдесят.

Я почесал шею. Уже начиналось чесаться предчувствие беды.

— А проводник?

— Мансур, — сказал Боб. — Бывший геолог. Ныне — подозрительная борода с человеком внутри. Согласился помочь за деньги или банку нашей сгущёнки. Я за сгущёнку. Так душевнее.

— Ладно, по снаряге, — взяла слово Пайка. — Список стандартный:

1. Тёплая одежда и бронежилеты — утро в горах как февраль в Якутии.

2. Спутниковая связь — без этого мы только друг другу будем пересказывать, кто где чихнул.

3. Фальшивые документы — настоящие нас сдадут быстрее, чем Боб сдастся ради чебурека.

4. Аптечка — потому что Григорий снова, наверняка, сожрёт что-нибудь несъедобное.

— Это была лечебная мазь! — закричал кот. — И никто меня не остановил!

— Ты делал это в три ночи, с криком: «Если умру — хороните в тапках!» — напомнила Пайка.

— Так, народ, — поднял я руки. — А сам артефакт-то точно там?

Григорий нехотя поднялся, потянулся, как йог после сиесты, и сказал:

— Да, координаты верные. Но вот где именно он — не ясно. Может, зарыт, может, охраняется, может, из него уже построили мини-цитадель. Мы идём не как туристы. Мы идём как...

— Как фрилансеры по спасению галактики, — подсказал Боб.

— Только без пенсионного фонда, — вздохнул кот. — И желательно без шума. Один лишний шаг — и нас дроны примут за утку.

— Класс, — протянул я. — То есть план: добраться до Пешавара, найти Мансура, пересечь зону радиомолчания, найти брелок, не умереть и вернуться.

— Всё просто, — кивнула Пайка. — Типичная суббота.

— Возьму свою счастливую кофту, — сказал Боб. — Она спасала мне жизнь дважды: один раз от пули, другой — от разъярённого гуся. Гусь был страшнее.

— Завтра вылетаем, — сказала Пайка. — Через Дубай, потом — в Пешавар. А сейчас — спать. Последняя ночь на нормальных подушках.

— А я не буду спать, — сказал Григорий. — Я буду смотреть «Шилова». Он вдохновляет. Может, пригодится.

— Типа, как кинуть табуретку в лицо и остаться героем? — усмехнулся я.

— Именно, — кивнул кот.

А потом мы все немного замолчали. Только вентилятор гудел, как старый дед, ворчащий на судьбу. Завтра нас ждала жара, пыль и неизвестность. Но сегодня у нас был диван, шутки и сгущёнка. И иногда — это всё, что нужно, чтобы продолжать идти.

«ПЕШАВАРСКАЯ РАЗМИНКА»

( Из записок Матвея, всё ещё живого).

Пешавар не шумел. Не пытался захватить внимание криками, запахами или восточным базаром в лоб. Он просто смотрел.

Как голодный хищник, лениво лежащий в тени: вроде бы мирный, но в каждом его движении — угроза. Как будто город давал нам фору. Последнюю.

— Запоминайте, дети, — прохрипел Боб, вылезая из микроавтобуса с видом опытного экскурсовода по аду, — здесь опасны две вещи: жара и ты сам. Ошибся — и всё. Капут. Или, как тут говорят… капут, иншаллах.

Григорий вытянулся из рюкзака у него за спиной, сонно потянулся, глянул на улицу сквозь узкие глаза и моргнул с укором:

— Это не город. Это сковородка. Только вместо масла — недоверие. А тебя жарят не за преступление, а за документы. Иногда — просто за лицо.

Я выглянул наружу. Воздух дрожал, словно сам мир перегрелся и теперь стоит на грани плавления. Было ощущение, будто нас не пригласили — нас впустили из вежливости. Временной.

— Прекрасно, — пробормотал я. — Мои солнечные ожоги уже начали формировать политические взгляды.

— Первое правило: мы туристы, — сказала Пайка, пряча глаза за тёмными очками. — Глупые, добродушные, фотографируем всё подряд и обязательно теряемся в переулках.

— Второе: Мансур ждёт нас в кафе «Традиции и шашлык». Без лишних вопросов.

— Как будто у них в меню «Гоголь в панировке», — буркнул Григорий, слезая на мостовую. — И всё по старинному рецепту: с кориандром, паранойей и небольшим предательством на гарнир.

Пешавар встречал нас, как старый враг, который почему-то решил пока не стрелять. Но это ощущение — словно кто-то уже знал, кто мы. Знал, зачем. Или, по крайней мере, догадывался. Здесь даже тени умеют шептать.

На рынке жизнь пульсировала в странном ритме — три молитвы вперемешку с восточной музыкой, где в каждом ударе барабана слышались похороны, свадьба и вызов в военкомат. Люди смеялись, торговались, мерили друг друга взглядом. За любым "ассаляму алейкум" слышалось "а ты кто такой?"

Кафе пряталось под брезентовой тенью. Пахло жареным мясом, кориандром, и чем-то, от чего хотелось держать руку на кобуре — даже если ты без оружия.

Мансур сидел в углу. Борода у него была как кустарник в пустыне — жила своей жизнью. Он встал. Кивнул. Сел. Как будто мы пришли попить чаю, а не приносить возможный конец света.

— Привезли? — спросил он тихо. Без акцента. Без лишней эмоции. Словно речь шла не о предмете, а о чём-то, от чего сходит с ума небо.

Боб молча достал банку сгущёнки. Густой, липкой, как тоска по родине.

— Гост. Без пальмы. Без НАТО. Только тоска и патриотизм.

Мансур поднёс банку к носу, вдохнул, как следопыт, принюхивающийся к ветру. Кивнул. И сказал:

— Завтра — путь. Сегодня — тишина. Я устрою.

— Геолог, говорите? — спросил я, когда он поднялся.

— Был. Пока не понял: камни врут. А люди — просто молчат.

Он исчез за занавеской. Как будто и не был настоящим.

— Что думаешь? — спросил я Пайку, прислушиваясь к уличному шуму.

— Думаю, что он сдаст нас за два мешка риса и карту, на которой стрелочка «выйти живыми».

На рассвете следующего дня джип, глухо урча, тронулся с места. Небо ещё не зажглось, оно только собиралось — будто древний костёр, над которым кто-то в раздумьях держал спичку. Мы уезжали в тишине, оставляя за спиной Пешавар — не город, а тень города, распахнутую дверь, которую забыли закрыть. Или не захотели.

Песок под колёсами шелестел, как пересохшая змея, трущаяся о металл. Машина тряслась с такой неуверенностью, словно за рулём сидел не водитель, а новенький игрок на последней ставке в казино. Внутри салона витало густое молчание — не пустое, не случайное. Это было то самое молчание, которое появляется перед ударом. Боб не отпускал ни одной шутки. Григорий — тем более. А когда молчит наш кот, становится особенно тревожно.

— Маячок не двигается, — негромко проговорила Пайка, изучая экран. — Значит, он либо ждёт. Либо сдох. Или, что хуже, ждёт, пока сдохнем мы.

Я медленно повернул голову к окну. За стеклом лежал мир, обнажённый и равнодушный. Ни птиц, ни теней, ни даже звука. Только раскалённый воздух и ощущение, будто под этой золотистой кожей песка прячется не просто артефакт. А ловушка, расставленная на терпение.

Когда Григорий вдруг ткнул лапой в дюну, словно нашёл у неё пульс, внутри у меня что-то щёлкнуло — как невидимый тумблер.

— Здесь, — сказал я. — Прямо под нами?

— Зарыт? — уточнила Пайка, не отрывая взгляда от песка.

— Или мы уже внутри него.

Мансур что-то пробормотал про свою жену, про местность, про «если бы тут что-то было, он бы знал». Но даже его голос звучал неуверенно, как человек, который лжёт… но так хочет верить, что говорит правду, что почти сам себя убеждает.

Мы начали копать. Песок не был мёртв — он сопротивлялся. Словно знал, что мы ищем, и не хотел отдавать. Он осыпался медленно, липко, будто мы трогали не дюну, а спину огромного существа, которое ещё не решило: просыпаться или нет.

Прошёл час. Мы стояли по колено в пыли, вымотанные и настороженные. Пот заливал глаза, дыхание сбивалось. Паника уже не царапала — она сидела рядом, курила и ждала сигнала. И тогда они появились.

Два джипа, словно выросшие из горизонта, двигались на нас с направлением, которое у Боба получило бы сухое: «пятнадцать часов». Восемь бойцов. Без спешки. Без сигналов. Без вопросов.

— Это не доставка еды, — пробурчал Боб, застёгивая бронежилет. — Это доставка судьбы.

— Мы под наблюдением, — прошептала Пайка, как будто в этом признании был ключ к выживанию.

— Нас ищут, — сказал я вслух, подтверждая то, что мы все уже знали.

— Нас нашли, — подытожил Григорий, и прозвучало это не язвительно, а почти устало.

Вдруг — едва уловимый звук. Ни выстрел, ни двигатель, ни голос. Нет. Это был звук, который больше чувствуешь позвоночником, чем слышишь ушами. Скрип. Тонкий, как прикосновение ножа к стеклу. Земля под ногами дрогнула, но не так, как во время землетрясения. А так, как дрожит кожа, если по ней скользит чужое дыхание.

— Это не я, — пробормотал Боб, глядя вниз.

— Это не человек, — тихо добавила Пайка, глядя вперёд.

Земля вдруг отпустила нас. Просто разом сдалась — и провалилась. Всё исчезло: небо, солнце, песок. Мы полетели вниз — без шанса на контроль, без времени на крик. Только шорох сыпучего ужаса, сдавленный рёв гравитации, и тьма, чёрная как отказ.

Сознание вернулось не сразу. Где-то капала влага. Воздух был густым и влажным, будто в ноздри дышал кто-то древний. Каменные стены светились мягко, от кристаллов, похожих на живые осколки молний, застывших в вечности.

— Мы живы? — сипло спросил я, не узнавая свой голос.

— Пока да, — откликнулся Боб. — А потом — как пойдёт.

Григорий поднялся, отряхнулся и посмотрел на карту. Она вспыхнула синим, и это было… почти торжественно. Не сигнал, не тревога. А обещание.

— Брелок — в пятидесяти метрах, — сказал он, кивая на массивную каменную плиту. — За ней.

Я смотрел на камень. За ним действительно что-то было. Не просто вещь. Не просто металл или камень. Что-то большее.

Артефакт. Проклятие. Или… только начало.

Григорий стоял у двери, как кот, который вдруг вспомнил все свои прошлые жизни, но решил, что вспоминать — это для сентиментальных хомячков. Его усы дрожали, будто он ловил сигнал с радиоволны древнего сарказма. Он не шевелился. Только глаза бегали по резьбе, как будто читали древний комикс о конце света.

— Это место… — прошептал он с пафосом и лёгким внутренним зевком. — Оно для меня. Только я могу туда пройти.

— Почему ты? — осторожно спросила Пайка, глядя на дверь с той осторожностью, с какой люди смотрят на торт после 23:00 — вроде бы и хочется, и знаешь, что ничем хорошим это не закончится.

Григорий обернулся медленно, как уставший император на пенсии, которому всё ещё лень объяснять, почему он лучше всех.

— Потому что я, мать его, не поддаюсь логике. Я кот. Я делаю, что хочу. Я вхожу, когда все выходят. Я сажусь на клавиатуру, когда вы пишете диплом. Я ложусь в коробку, а не в дизайнерскую лежанку за семь косарей. Я, чёрт возьми, жидкость с усами — могу лечь в вазу, чашку или вашу последнюю надежду на порядок в доме. И в отличие от вас, я не боюсь увидеть правду.

Он шагнул вперёд. Камень дрогнул, как будто внутри кто-то лениво потянулся и зевнул: «Ну наконец-то, этот важный прибыл». Резьба вспыхнула мягким, солидным золотым светом — таким, каким светятся дорогие коньяки и награды за вклад в панику.

Дверь открылась. Без фанфар. Без проклятых звуков оперы. Просто — шшшххх — и перед нами открылась пасть тишины.

Запах был... книжный, сухой, с привкусом меди и тревожного ожидания. Как если бы кто-то заварил старый словарь в самоваре и скормил получившееся привидению с расстройством желудка.

Мы вошли. Я — первым, с лицом туриста, который понял, что в этом музее не будет сувенирной лавки. Боб — следом, как партизан на экскурсии в штабе врага. Пайка — ближе к стене. А Григорий шёл впереди всех, величаво, как будто собирался продать экскурсию в загробный мир кому-нибудь на TripAdvisor.

— Это не просто катакомбы… — прошептала Пайка, всматриваясь в потолок, как будто ожидала там скидку. — Это архив, — добавила она, — архив страхов, ошибок и непрошенных воспоминаний.

Боб осветил стены. На фресках были… мы. Наши тени, наш путь. Кто-то явно заранее знал наш маршрут. Возможно, даже с аннотациями.

Зал походил на библиотеку для тех, кому нельзя доверять учебники. Книги — без названий. Карты — с материками, которые двигались, как в отпуске после увольнения. А на потолке — глаз. Большой. Следящий. Живой. Шевелился. Или нам так казалось из-за преломления света.

Под ним — платформа. И на ней — он.

Брелок. Маленький. Чёрненький. С красной кнопкой. Безмятежный. И в то же время — абсолютно уверенный, что он тут главный.

— Не трогать, — предупредил Григорий. — Он нас чувствует. Он... считывает.

И в этот момент Мансур начал смеяться. Глухо, как будто у него в голове включили кассету с демоверсией безумия.

— Чего ржёшь? — напрягся Боб.

— Потому что вы, — сказал Мансур, доставая пульт, — все идиоты. И были пешками.

Он нажал кнопку. Дверь за нами — бух — закрылась. Где-то в темноте прозвучал радостный «дзынь», как будто система поставила галочку «Всё пошло по плану».

— Познакомьтесь, — произнёс он с гордостью, — с наследником Хуссейна аль-Фазля. Моё семейное древо уходит корнями в песок и кровь. А вы — в его кроне. Добро пожаловать.

— Чего? — спросил я, пытаясь осознать: мы в истории или в салате из предательства.

— Григорий! — скомандовала Пайка.

Кот молчал. Он понял.

— Как только я увидел тебя, — сказал Мансур, — я понял, что ты и есть Ключ. О, сколько я читал о тебе. Легенда. Кот-аномалия. Хранитель Врат Знания.

— Ты заманил нас? — уточнил я.

— Конечно. Никто не должен выйти. Ни один человек. Ни один кот. Вы — отвлекающий манёвр.

— Ну... — сказал Григорий, — это определённо не худшее место, где я ночевал.

— Но ты забыл одну вещь, Мансур, — сказал Боб, доставая гранату. — Мы тоже не очень логичные.

Мансур раскинул руки, под потолочным глазом, который смотрел на него с нескрываемым презрением.

— Подойди, — велел он Григорию, — и дай мне артефакт.

Кот сел. Прямо на пол. — А вот хрен тебе, предатель с комплексом власти.

— Что?

— Ты не проверил главное, — сказал Григорий, свернув хвост кольцом, как древний символ презрения. — Артефакт не работает в моём присутствии.

— Ты врёшь!

— Я кот. Мы не врём. Мы просто утаиваем информацию.

Мансур в панике схватил брелок, нажал на кнопку. Ничего. Только пик.

Перед Григорием вспыхнула надпись:

ОШИБКА 403: ДОСТУП ЗАПРЕЩЕН

Аккаунт зарегистрирован на:

GREGORIUS THE CAT Связь с владельцем обязательна.

— Ты… ты заблокировал меня?! — завизжал он, как разъярённый роутер.

— Добро пожаловать в администрируемую реальность, — сказал Григорий. — Иди посиди в подвале, подумай.

Он щёлкнул усом. Пол под Мансуром провалился. Тот исчез с воплем. Люк закрылся с глухим "чпок", как будто даже здание решило, что ему надоело это всё. Чрез некоторое время. Выстрел. Один. Из темноты. Никто не прокомментировал. Это было... логично.

Когда платформа встала на место, открылась основная дверь. За ней — бойцы. Те самые, сверху.

Боб выглянул: — Ну всё. Там они. Есть идеи?

— Гриша, а второго выхода нет? — спросил я.

Кот даже не посмотрел:

— Не сегодня, Матвей. Выход только один. И нам — через него.

Мы стояли у распахнутой двери, как три идиота перед входом в анекдот. За порогом уже шуршали — тяжёлые ботинки, переговоры в рации, аромат пота, предательства и мужиков, которых называли "оперативники", потому что "бессмысленные, но красивые в касках" слишком длинно.

— Гриша, ну есть там проход? Тайный ход? Портал? Труба, ведущая в канализацию, как в хорошей тюрьме? — спросил я, отодвигаясь от двери.

— Нет, — лаконично ответил кот. — Но у нас есть альтернатива.

— Какая?

— Паника. Удивление. И невероятное количество наглости.

Пайка поправила волосы, глубоко вздохнула, затем спокойно вытащила из кармана зеркальце, глянула в себя и сказала: — Окей. Тогда мы не прячемся. Мы… выхо…

— Выносимся, — вставил Боб, отщёлкивая предохранитель на автомате.

Григорий махнул хвостом. Дверь открылась сама. Из катакомб — в зал. Из мифов — в фарс.

Бойцы уже строились полукольцом. Шлемы. Камуфляж. Взгляд "мы делаем вид, что не боимся". И тут вышли мы.

Боб — первым. Пайка — с видом актрисы, которой дали Оскар за главную роль в побеге. Я — за ней, как третий лишний, но с лицом, полным решимости и бессонницы. Григорий же… Григорий просто вышел, как будто это его территория. А мы — экскурсанты.

— Стоять! «Руки вверх!» —прокричал главный.

— О, да брось ты, — Боб подошёл ближе. — У тебя шнурки развязаны.

Боец машинально посмотрел вниз. И вот он — этот момент истины: Григорий нажал на кнопку. Ту самую. Но уже в своём режиме.

В воздухе повисло что-то похожее на запах грозы, чеснока и корпоративной презентации.

И… все бойцы начали чесаться. Причём не просто чесаться. Они начали снимать с себя броню, плакать, раскаиваться и один даже начал петь "Wind of Change". На немецком.

— Что происходит?! — заорал я.

— Артефакт вошёл в фазу психоэмоционального обнажения, — объяснил Григорий. — Каждый из них сейчас чувствует всю боль своей службы, мать его.

Боец в каске упал на колени: — Я хотел быть флористом… Мама… прости, мама… Другой заорал: — Я обожаю вышивку крестиком! Мне не стыдно!

Боб хлопнул меня по плечу: — Мы делаем ноги, пока они ищут себя.

— А потом?

— Потом найдём самолёт. Или хотя бы гужевой транспорт.

Мы рванули. Григорий — первым. Кот мчался, как уверенность в себе в первый день диеты. Пайка — с грацией, которой позавидовал бы любой акробат. Боб — со спокойствием мужчины, который уже видел, как ракета не взлетела. А я — со всеми своими мыслями, страхами и перегруженным мозгом.

— Они же очухаются, да? — крикнул я, петляя по туннелям.

— Очухаются, — ответил Григорий. — Но уже с осознанием, что настоящая угроза — не мы.

— А кто?

— Их внутренние демоны и мама в WhatsApp.

Мы выскочили из туннеля. Впереди — день. Солнце. Пыльная дорога. Где-то воет мотор. На обочине — машина. С ключами. И табличкой: "Мансур, если не сработает — добирайся пешком"

Мы сели. Я — за руль. Пайка — на пассажирское. Боб с автоматом — в багажник, откуда удобно стрелять. Григорий — на приборку, как святыня.

Двигатель взревел. Мы рванули прочь. Катакомбы остались позади. Позади — правда, предательство и очень странная армия. Впереди — граница. И следующий брелок.

Григорий посмотрел в зеркало заднего вида: — Что ж… Он — у нас. Остался последний в Японии.