Брелок желаний

ГЛАВА 13 «МИЛАН»

— Уважаемые пассажиры, наш самолёт совершил посадку в аэропорту города Милан Мальпенса, — прогудел голос командира судна, с интонацией человека, который в прошлом, возможно, водил Ту-160, но теперь подрабатывает в небе, чтобы хватило на ипотеку и психотерапевта.

Я прижался лбом к иллюминатору. Милан встретил нас весенним солнцем, глянцевыми крышами и лёгкой тоской по несбывшимся архитектурным амбициям. Город казался стильным, дорогим и немного усталым — как супермодель на утреннем рейсе в экономе. Всё выглядело так, будто сюда однажды приехал дизайнер с идеей и остался с ипотекой.

Пайка потянулась зевком на полсалона, как будто только что дала анкор в Гданьске, на бис, без фонограммы и с температурой. Всё это — гостиница, еда, трансфер, заправка самолёта, аренда зала для дыхательной практики Боба и даже отдельная миска с тунцом для Григория — оплачивалось ею. Не продюсером, не лейблом, не таинственным фондом, а исключительно из её личного, нежно взращённого счета.

Я, конечно, сто раз предлагал ей просто загадать желание через брелок. Ну, так... сэкономить пару миллионов евро.

— Серьёзно, — сказал я, когда мы уже ехали к отелю. — Одно простое желание. Например, «хочу карту без лимита». Или хотя бы «хочу, чтобы евро снова стоил шестьдесят». И всё — никакой волокиты, никаких чеков. Спишь — и капает. Магия, она ж на то и магия.

— Я не пользуюсь магией на бытовуху, — отрезала Пайка, уставившись в окно. — Это тебе не дрон с Алиэкспресса.

С заднего сиденья флегматично буркнул Григорий, закутанный в плед, как старый философ в пансионате:

— Магия — это не дрон. Магия — это налоговая декларация, где в примечании мелким шрифтом написано: «Сюрприз».

И снова захрапел.

Мы выехали на окружную, и я решил, что пора внести ясность. Хоть кто-то в этой машине должен был это сделать, и, к несчастью, этот кто-то — я.

— Повторю ещё раз, — начал я, как будто собирался защищать кандидатскую по космической археологии. — По нашим данным, есть двенадцать ключей. Происхождение — туманное, но явно древнее. Сначала у них был искусственный интеллект, потом — искусственное тесто, и только потом — колесо.

— Где ты берёшь такие сравнения? — спросила Пайка, приподняв бровь.

— Из головы. Она у меня как бар винтажных метафор. Открываешь — и никогда не знаешь, что там всплывёт.

— Инженер кнопки бы оценил, — буркнул Боб, листая что-то на планшете. — Он, кстати, был гуманоидом. Из тех.

— Тем более, — кивнул я. — Один ключ у нас — с правами администратора. Второй — Калининградский. Мы его уже вырубили, чтобы не дёргался. Осталось десять. Из них четыре активированы. Это значит, кто-то нажал кнопку, и желание исполнилось. Остальные шесть — найдены, но, скорее всего, пылятся у кого-то в бардачке, и человек думает, что это китайская зажигалка или флешка с корпоративной вечеринки.

— А что, если они всё-таки нажмут? — подал голос Боб, не отрываясь от экрана.

— Тогда будет шесть новых локальных апокалипсисов. Один в виде летающего кота. Второй — в форме гигантского манго с интеллектом. Кто-то ведь может пожелать «быть невидимым» и навсегда исчезнуть со всех фотографий, включая школьные. Или пожелает быть счастливым — и станет деревом. В парке. В одиночку.

— Твои желания пугают, — тихо сказала Пайка.

— Это не мои. Это человеческие. Я лишь каталогизирую.

— Где находятся четыре активированных? — спросила она.

— По информации от нашего живого радара, то есть от Гриши, один — в Японии. Один — в Польше. Один — в Пакистане. Один — здесь, в Милане.

Остальные шесть — пока молчат. Но это ненадолго.

Пайка вздохнула так, будто ей только что предложили снова отправиться в тур по Сибири.

— Всё равно не понимаю, почему ты не используешь кнопку на что-то полезное. Например, чтобы перестать ныть.

— Потому что я реалист. Я бы пожелал что-то вроде «чтобы носки никогда не терялись», и потом пять лет страдал бы от того, что они начали размножаться.

Она усмехнулась. Я победил — на мгновение. Но главное — я снова был в фокусе.

И тут с заднего сиденья снова раздался голос Григория, сквозь дрему, с абсолютной уверенностью бывалого:

— Вы оба уже загадали. Просто не поняли.

И снова уснул.

Вот ведь... Мастер короткой формы, говорящий кот. Интересно, где ему выдают гонорары?

«ПО ДОРОГЕ В ОТЕЛЬ»

Милан встречал нас как манекен на витрине: ослепительно стильный, недосягаемо дорогой и абсолютно не предназначенный для тех, кто когда-то клеил уплотнители на балконах. За окном мелькали рекламные щиты, фонтаны, старинные каменные стены и современные стальные фасады, и всё это под тонким соусом тоски и базилика. Всё как в Москве, только в шесть раз дороже, и пахнет не бензином, а пряностями и стремлением к вечной молодости.

Мы ехали в сторону центра на арендованном минивэне. Машина была аккуратная, свежевымытая, с характерным запахом кожзама и лёгкой паники в салоне. Паника принадлежала водителю — худому итальянцу лет сорока с глазами, как у человека, который однажды побывал в Сочи и теперь боится всего на свете. Особенно говорящих котов.

Григорий сидел на переднем кресле, разложив хвост с достоинством древнегреческого философа, которому только что вручили право модерировать Олимп. Его шерсть переливалась в солнечном свете, морда была сосредоточена, как у спикера Госдумы перед скандалом. Водитель же периодически косился на него, словно ожидал, что кот сейчас объявит о повышении налогов.

— Ты уверен, что он не укусит? — нервно переспросил водитель по-английски, с акцентом "побывал в России и выжил".

— Уверен, — сказал я. — Он максимум отчитается по поводу твоей политической позиции. Или вкуса в музыке.

Григорий повернул голову и лениво взглянул на него.

— У тебя вкус, как у луковицы из супа быстрого приготовления, — изрёк он.

Водитель осел в кресле, как будто в него выстрелили словарём. Затем внезапно дёрнулся, припарковал машину у обочины и выпрыгнул наружу. Сначала он крестился, потом что-то бормотал, искал глазами ближайшую церковь и в конце концов просто убежал куда-то в сторону канализации. Быстро, как человек, который видел слишком многое — и ничего при этом не понял.

Я повернулся к Пайке:

— Ну вот. Абсолютно безопасный кот. Если не спрашивать его мнение о мультивселенной.

Пайка не отреагировала. Она сидела с телефоном, глядя в экран с выражением лица, которое встречается у людей, одновременно получающих отказ от спонсора и читающих прогноз погоды в Берлине. Впрочем, она всегда выглядела так, когда не выступала со сцены. Боб ехал за нами, на другом такси: сказал, что "в одной машине с котом, который имеет больше административных прав, чем он сам, он сидеть не собирается".

Когда он увидел наш незапланированный пит-стоп, с кротким вздохом вышел из своего авто, обошёл наш минивэн и молча сел за руль. Настроение у него было как у человека, которого наделили ответственностью, но лишили смысла.

— Что так долго, Бобик? Почему заставляешь нас ждать? — осведомился Григорий с интонацией римского сенатора, скучающего в банях.

— Гриша, давай без высоких тонов, — попросил я и отвернулся к окну.

Мы проезжали мимо галереи с мраморными арками. На секунду я замер. Прошлой весной я в это время спорил с клиенткой на Плющихе о том, какая москитная сетка считается "правильной". А сейчас я вожу по Милану говорящего кота, поп-диву с контрактами на три континента, телохранителя, способного уложить слона, и магическую кнопку, с помощью которой можно в три действия превратить Нью-Йорк в рюмочную.

Прогресс налицо.

— А если серьёзно, — вдруг сказала Пайка, убирая телефон. — Ты правда думаешь, что нам удастся найти все шесть?

— Если не мы, то кто-нибудь другой, — пожал я плечами. — И тогда миланская кухня получит новый специалитет: "вяленый Париж" под соусом из постапокалипсиса.

— Ты хорошо шутишь, — сказала она. — Когда не врёшь.

— Это был комплимент или угроза?

— Сам выбери. Твой кот администратор, у вас теперь демократия.

Я взглянул на Григория. Он выглядел странно сосредоточенным. Обычно в дороге он предпочитал дремать и издавать философские суждения раз в двадцать минут. Сейчас он не дремал и молчал подозрительно долго.

— Ты чего такой напряжённый, Гриш?

— Я голоден, — мрачно произнёс он. — Когда я голоден, я не могу думать о судьбах вселенной. Только о судьбах тунца в масле.

— Бобик, гони нас скорее в отель, потом сразу в ресторан, — потребовал он. — Я начну кусаться, если не поем в течение ближайших двадцати минут.

— Может, наколдуешь себе что-нибудь? — усмехнулся Боб. — Пакетик «Вискаса»?

— Ты в своём уме? — фыркнул Григорий. — Это Италия. Какой уважающий себя кот в Италии будет есть «Вискас»? Я хочу пасту. С соусом болоньезе. И маскарпоне. И, быть может, каплю чего-то, что нельзя купить без рецепта.

— Ну ты и буржуй, — сказал я.

— Я не буржуй, я гурман. А ещё я — системный администратор кнопки, между прочим. И если я проголодаюсь до потери сознания, кто тогда будет следить, чтобы ты, Матвей, не пожелал себе венигретного тела?

— Я не собирался! — возмутился я.

— Пока. Но мы все знаем, как заканчиваются твои желания.

Мы засмеялись. Даже Пайка. Боб только хмыкнул, не отпуская руль, будто подумывал, не свернуть ли с дороги на первые же Альпы и не жить там отшельником. Но вместо этого он включил поворотник и направил нас к отелю — в сердце Милана, где ждали белоснежные простыни, ужин с видом на Дуомо и, возможно, ещё один кусочек информации о судьбоносных брелках.

А кот Григорий тихо выдохнул и прошептал:

— Паста… я иду к тебе.

«РЕСТОРАН»

Мы выбрали небольшой ресторанчик рядом с отелем — не туристический, но и не настолько местный, чтобы нас там сразу начали бить хлебом за неверно выбранное вино. Григорий настоял, чтобы был столик на террасе, «с видом на страдающую Европу».

— Bonasera! — поприветствовал нас официант лет сорока, улыбаясь всеми зубами, как будто он был не просто официантом, а наследным принцем тосканской пасты. — Mi chiamo Alessandro! Я ваш обслуживающий! Какой прекрасный кот!

— Он не просто кот, — предупредил я. — Он сомелье. И немного проклят.

— Oho! Прекрасно! Тогда я дам ему нюхнуть вина! У нас сегодня особое — Nebbiolo delle Langhe!

Григорий лениво потянулся, слез со стула и забрался на соседний, как будто всю жизнь дегустировал вино под шум миланского трамвая.

Александро торжественно налил немного в бокал и поднёс к Грише. Кот глубоко вдохнул, чуть наморщил нос и изрёк:

— Левый берег. 2018-й. Настроение — «меланхолия вдовы в тосканском доме». Таннины не сбалансированы. Сойдёт к ризотто, но не к паэлье. И уж точно не к этой рыбе.

— Madonna mia... — прошептал официант и перекрестился. — Он святой?

— Он инженер, — поправил я. — Но не спорьте с ним. У него диплом. По какой-то странной программе от древней цивилизации.

Пайка хихикнула, впервые за день. Боб присоединился к нам через пятнадцать минут, вымотанный и слегка злой.

— Гриша уже дегустирует? — буркнул он.

— Гриша уже вывел ресторан из кризиса, — сказал я. — Ему предложили партнёрство.

— Надеюсь, не виноторговое. Он вчера не мог отличить сок от моторного масла.

— Я думал, ты не доверяешь Григорию, — прищурился я.

— Я ему не доверяю. Но я уважаю. Потому что он хотя бы говорит, когда врёт.

Официант принес первое. Местный осьминог, вяленый, со специями. Григорий нюхнул и замер.

— Есть плохие новости, — сказал он, — этот осьминог точно связан с одним из ключей.

— Как ты узнал? — спросила Пайка.

— Он смотрит на меня. И, возможно, моргает. Мы в правильном направлении, друзья.

«ПОСЛЕ УЖИНА»

Ночь в Милане опускается как тяжёлая бархатная штора: мягко, но без шансов на протест. Улицы потихоньку смолкли, и даже редкие мотороллеры за окном звучали скорее, как воспоминание, чем как звук.

Я сидел в халате на балконе гостиничного номера с крохотной чашкой чего-то крепкого, местного и странно чесночного. Внизу, между платанами и припаркованными машинами, бегал дворник с лицом человека, который знает больше, чем говорит. В этот момент я ему очень завидовал.

Внутри Григорий уже развалился на кровати, поставив лапы на подушку, как будто он не кот, а князь Владимир в отпуске. Пайка у себя. Боб, по слухам, поселился этажом ниже и потребовал номер с сейфом, чтобы туда класть нервы, остатки надежд и возможно себя самого.

— Ну что, Григорий, — сказал я, — завтра начинается шоу?

— Оно уже началось, — сонно буркнул он. — Просто публика ещё думает, что пришла на лекцию.

Я лёг. Свет выключился. И в эту тишину — полную загадок, бессонных окон и далёких сирен — вдруг заползла мысль: а если один из этих ключей не просто лежит, а уже начал звать?

Но я быстро отмахнулся. Завтра разберёмся.

«УТРО НАЧАЛОСЬ»

Утро в Милане наступило внезапно: окно моего гостиничного номера распахнулось настежь, впустив в комнату свежий ветер, запах эспрессо и терпкий шлейф выпечки. Этот город умел завоёвывать сразу – ароматами, планами, обещаниями. Пока я приводил себя в порядок, Пайка и Боб уже сидели в ресторане на первом этаже: она – с лицом опытной дивы, которая не впервые спасает мир, он – с лицом героя, вынужденного защищать её в перерывах между звонками менеджеров.

– Где Григорий? – спросила Пайка, протягивая мне карту Милана. – Изучает фэн-шуй нашего балкона, – ответил я. – Сказал, с такой энергетикой мы найдём ключ разве что… от номера.

– Отлично, – серьёзно кивнула она. – План на сегодня такой. Я еду одна на виллу Аркоре – там реставрация, и среди старых колонн нашли нечто странное. Это может быть деактивированный ключ. Вы с Бобом и Гришкой направляетесь на рынок Navigli.

Гриша говорил, что у старика-антиквара до сих пор хранится “кнопка от счастья” — один из наших ключей.

Боб лишь хмыкнул и уже потянулся за планшетом, как вдруг со второго этажа послышались степенные, важно отмеренные шаги.

— Что это за звук? — спросил я.

— Либо маршировка мышей, либо Григорий готовит выход, — мрачно сказал Боб.

И точно.

По лестнице, медленно, словно спускаясь на подиум перед пенсионерами, появился Гриша. На нём была жёлтая жилеточка с кармашком, в котором торчал маленький блокнот и зубочистка. На голове — мини-сомбреро, сидящее так гордо, будто его лично примерял Сальвадор Дали. А глаза скрывали огромные солнцезащитные очки, больше самого кота — настоящие "авиаторы".

Он ступал медленно, задрав хвост, с достоинством участника международной конференции по кошачьему величию.

— Ну что, собратья мои несмазанной судьбы... — протянул он, глядя на нас сквозь стёкла. — Вижу, вы всё ещё не сгорели в огне собственной некомпетентности. Молодцы.

Мы с трудом сдерживались, но, когда он, спрыгнув с последней ступени, топнул задней лапой, и его шляпа слегка накренилась на бок — Боб расхохотался.

Боб. Который смеётся примерно раз в год, и то в коме.

— Григорий... — выдавил он, вытирая глаза. — Ты серьёзно?

— Конечно серьёзно, — отозвался кот. — Это моя полевая форма. Вдруг кто подумает, что я обычный кот? Надо держать уровень.

Он ловко запрыгнул мне на плечо, подвинул очки лапкой и сказал почти серьёзным голосом:

— Вперёд, мой Ватсон. Место пахнет магией, пряностями... и чужими тайнами. Только держись подальше от рыбы. Она подозрительно молчит.

— Почему?

— Потому что знает. — ответил он, подмигнул и чуть наклонил сомбреро.

Я похлопал кота по голове и вызвал такси. Боб, который не соглашался сидеть в одной машине с “котом-администратором”, задержался в лобби, но вскоре присоединился, прихватив планшет и серьёзный вид. Мы тронулись.

«РЫНОК Navigli»

Рынок раскрывался перед нами лабиринтом прилавков, висевших на ниточке истории. В воздухе витал ветер из жареных артишоков, сушёных грибов и дешёвого парфюма. Между ларьками, где продавали всё – от старых фотоаппаратов до “советских авиамоделей” – торговцы кричали предложения с таким азартом, будто продавали ключ к счастью.

– По легенде, – начал Боб, – кнопка была у старика-антиквара в самом конце рынка. Рядом с палаткой, где торгуют “антикварной” утюжной доской за 50 евро.

– И он звал её «кнопкой от счастья», – вставил Григорий, пробиваясь сквозь толпу на моем плече. – Но счастье получалось жестковатым.

– В чем фишка? – спросил я, уворачиваясь от стекающих магнитов с Папой Римским.

– Она исполняла желания… но как-то… скажем так, по-самарски, – усмехнулся кот. – Например, один парень пожелал стать богатым. Наутро его теща умерла от передоза панеттоне, унаследовав поместье и сочный сервиз с петухами, которые щедро взирают на гостей на каждой тарелке.

– Работает, – укоризненно кивнул Боб.

– Но другой захотел настоящей любви. Получил: его прекрасная и умная избранница – старший следователь по налоговым преступлениям – арестовала его через два дня.

– И где он теперь? – уточнил я.

– В СИЗО, – хмыкнул Григорий. – И, говорят, впервые чувствует себя свободным.

Мы улыбнулись, двигаясь дальше по ряду. Легенды множились, как итальянские маслины:

Тот, кто попросил вечного счастья, превратился в каскадёра – без чувства самосохранения; теперь он в гипсе, но улыбается.

Тот, кто попросил никогда больше не чувствовать боли, стал видеть невидимые щипцы судьбы и чуть не сошёл с ума.

Наконец мы добрались до «Antico e Mistico» – крошечного лотка, утопающего в пыли и паутине, между киоском с комиксами “Папа-киллер” и точкой «Ролуксы под пять евро».

Старик-антиквар, сухой, как итальянская бреза, встретил нас без сахара:

– Кнопка у меня была, но я её спрятал, – проговорил он, не поднимая глаз от облупленной табуретки.

– Почему? – спросил Боб.

–Устал чинить реальность, – вздохнул старик. – Один пожелал “встретить своего внутреннего ребёнка” – и тот потребовал алименты. Другой захотел “остановить время” – три дня пролежал в супермаркете, пока никто не двигался. А третий попросил “быть в двух местах одновременно” – теперь он наполовину тут, наполовину там; жалуется, что в Италии ему жарко, а дома – одни соседи.

– Где кнопка? – спросил Григорий, которого давно уже не смущала говорящая кошачья логика.

– В кофемолке, – признался старик. – Чтобы хоть кто-то бодрился.

Мы осторожно разобрали кофемолку и достали знакомый маленький чёрный модуль с красной кнопкой. Он лежал в жестяной коробке «Extra Caffè Forte», словно кофеин готов к пробуждению Вселенной.

– Не нажимать и не гладить, – предупредил старик. – Один погладил – и стал видеть цвет настроения всех вокруг. Сказал, ему было тяжело.

– Обещаем, – сказал я, забирая кнопку в рюкзак.

Подводя итоги, я спросил вслух:

– Кто вообще подтолкнул кого-то делать кнопку на желания?

– Видимо, существо, которое жутко разочаровалось в людях, – отозвался Григорий. – Массовая месть… или просто плохое чувство юмора.

Мы вышли из лавки, унося чёрный ключ. В воздухе запахала отчаянная свобода — и чуть-чуть страха.

Позже, когда мы отошли от рынка и спрятались в тенистом сквере за старым собором, где даже голуби шептались, Григорий наконец вытащил артефакт.

Это был крохотный ключ, чернёный, с красной кнопкой. Такой же, что был у меня. Он лежал у него в лапе, как дирижёрская палочка в преддверии симфонии.

— Так-с... пришло время соединения. Матвей, не дыши. Боб, даже не думай что-то фотографировать — тебе всё равно не поверят. А я... я щас буду красивый. — Он стянул сомбреро и аккуратно повесил его на сучок, будто это боевой шлем.

Он положил брелок к нашему брелку — тому самому, что мы называли “администратор”, — и мягко провёл лапой по ребристой поверхности.

Сначала ничего не происходило. Потом воздух над ключами дрогнул, как будто от жара. Послышался щелчок, похожий на звук, когда змея открывает глаз.

И всё изменилось.

На несколько секунд тишина уплотнилась — так, что даже ветер замер. Григорий закрыл глаза, усы у него слегка зашевелились, будто ловили радиосигналы другой цивилизации.

— Контакт установлен, — произнёс он медленно, открывая один глаз. — Ключ принят. Кнопка... поглощена.

Наш артефакт, казавшийся безмолвным, теперь тихо вибрировал. Внутри его круга побежали светлые нити, как молнии, только без звука. Цвета переливались от бирюзового до ржаво-золотого, словно где-то внутри работал вечный калейдоскоп.

— Что теперь? — прошептал я.

— Теперь? — Григорий поправил жилетку. —

Он снова надел сомбреро, вздохнул и добавил:

— Пора валить из этого сквера. Тут пахнет священной угрозой и голубями с дурным прошлым.

***

Телефон зазвонил в самый разгар обсуждения, нужен ли Григорию отдельный паспорт, раз он теперь считается администратором инопланетного устройства. Он уже настаивал, что, мол, в графе "пол" укажет "астральный кот", а в месте рождения напишет «Созвездие Печали», но тут зазвонил мой мобильный. Не номер Пайки, а какой-то странный, с +39, но из какого-то региона, где в коде подозрительно много троек.

— Матвей? — голос был хриплый, с прострелами боли и злобы. — Это я. Пайка. Меня... немного задержали.

— Это как? — я встал, оттолкнув чашку с кофе, которая с характерным «оп» перевернулась на стол.

— Сюрприз. Хотела быть крутой, как в кино. Получилось, как в дешёвом сериале на первом канале.

— Где ты?

— На вилле. Та самая, в Аркоре. Только тут реставрация, как выяснилось, велась не архитектурная, а мафиозная. Меня приняли, как родную, сразу с табуретом по спине. Сказали, что я теперь VIP-гость. Very Injured Person.

— Тебя что, в заложники взяли?

— Да. Да и еще раз Да. Мать твою. До синевы и потерянной самооценки. Один из них — с лицом как у сломанного гнома — позволил позвонить. Сказал: «Звони кому хочешь. Всё равно никто не приедет — они ж тебя не любят». Ты представляешь?! Он думает, что меня никто не любит! Даже я чуть не согласилась. Но потом вспомнила: у меня же есть вы. Вы ж ради меня хоть как-то напрягаете свою магическую прелесть?

— Они чего хотят?

— Выкуп. Или Пугачёву. Я не до конца поняла. Один всё время кричал, что он "не верит в попсу", другой — что его жена фанатка, а третий хотел просто сфоткаться. Короче, бардак. Но они суровые. Фото тебе сейчас пришлют. И не пугайся — это всего лишь грим. Ну… почти.

Пока она говорила, у меня уже пикнул мессенджер. Там — фото. Пайка. Лицо распухшее, глаз подбит, губы — как после дешёвой увеличивающей косметики, но без косметики. На фоне — ободранная комната, обои с цветочками и надпись маркером: «SILVIO FOREVER».

— Я приеду, — сказал я.

— Приезжай не один. И захвати кота. И Бобика. И желательно бронированный тостер — вдруг понадобится.

Она оборвала связь, как будто, с другой стороны, отключили роутер, и в комнате повисла тишина.

Григорий посмотрел на меня с выражением, которое можно было бы назвать "интеллектуальная паника с нотками британского сарказма".

— Ну что, Матвей? Пора спасать поп-звезду из лап фанатов архитектурного вандализма. Хотя, честно говоря, она сама это накликала. Одна. На виллу. В Италию. Без охраны. Кто так делает? Только вы, люди, и голуби.

— Что будем делать? — спросил я, уже натягивая куртку.

— Мы? Мы идём за Бобом. И за вином. Потому что это будет долгий вечер. Но сначала — за Пайкой. Спасать её, конечно. А потом — всё остальное. Потому что, Матвей… — он на секунду замолчал, а потом добавил: — …если она погибнет, кто будет заказывать нам отельные номера через свой фан-клуб?

Мы выскочили на улицу, и ветер Милана шептал нам в уши: "Вперёд, герои. У вас только кот, кнопка и хреновый план. Но иногда и этого хватает."

«ВИЛЛА В ТОСКАНЕ»

Ночь в Тоскане пахла лавандой, вином и чем-то ещё, тихим и жутким, как шаги по мрамору перед смертным приговором. Воздух был густ, а в небе, где давно должно было быть только спокойствие, что-то затаилось — то ли птица, то ли предчувствие.

На холме стояла вилла. Белая, с колоннами и каменной лестницей, обсаженная оливами и охраняемая мужчинами, у которых совесть умерла ещё на срочной службе. Она возвышалась, как старый театрал на премьере — уставшая от драмы, но всё ещё жаждущая аплодисментов. Здесь, в комнате на втором этаже, где мраморная ванна была свидетельницей куда более личных сцен, чем просто водные процедуры, сидела Пайка. Связанная, злится, дышит резко, словно каждое вдыхание — это акт неповиновения. Лампа в виде Венеры отбрасывала странные тени, и белая простыня под ней была настолько безмятежна, что это казалось издевкой.

Она прокручивала план. Третий раз. Месть. Если не спасут — будет им всем и антисанитария, и полная потеря кредитной истории. Но они шли. Точнее — один из них. Боб.

Он не бежал, не карабкался в героическом забеге, не рвался в бой, как в плохих фильмах. Он полз. Медленно. Намазанный грязью и оливковым маслом, как просроченный анчоус, которого забыли на пляже. На поясе — нож. На лице — выражение человека, который когда-то задушил кабана голыми руками, потому что тот чавкал слишком громко.

— Цель видна, — прошептал он в микрофон. Бесполезный, как тостер в бассейне, он всё равно говорил в него по привычке. — Считаю: двадцать три ублюдка. Один из них, судя по голосу, когда-то пел в опере. Начну с него.

01:03. Опера закончилась.

Первым был охранник у калитки. В майке, с сигаретой, с пузом, которое жило отдельно. Наушник в ухе — символ причастности. Он не знал, что его вечер закончится так быстро. Тихо. Почти поэтично. Щелчок — и лезвие уже проходит по горлу, как дирижёрская палочка по партитуре. Он оседает. Боб подхватывает тело, усаживает в куст, будто тот сам туда прилёг подумать о жизни.

01:07. Вино пролилось.

Следующим был охранник на веранде. Смотрел в небо, пил кьянти. Боб подходит сзади, рука — на горло, нож — в печень. Вдох. Выдох. Тишина. Боб нюхает бокал.

— У вас тут уютно, — шепчет он, и продолжает дальше.

01:13. Бассейн опустел.

Трое. Один пытается кричать, но вода и сталь не дают. Второй видит тень, ошибается — думает, галлюцинация. Умирает с удивлённым выражением. Третий просто не успевает понять, как из этого вечера исчезла перспектива завтрака.

01:23. Комната для гостей.

Четверо. Покер, водка, пицца. Один говорит по-русски. Шутит. Не успевает досказать. Боб врывается, как несогласованная ремарка. Ломает руки, вставляет ножи, разбивает бутылки. Всё быстро. Чётко. Как будто репетировал.

01:29. Двор.

Пятеро остались. Профессионалы. В броне. Кричат. Координируются. Один что-то про орбиту и перехват. Второй зовёт по имени. Третий стреляет. По кустам. Бесполезно. Боба там уже нет.

Он на дереве. Прыгает. Ломает. Протыкает. Дышит ровно. Без пафоса. Один — со сломанной шеей, второй — без глаза, третий — с дырой в горле, четвёртый — с коленом, которое больше не работает. Пятый пытается бежать. Не успевает. Его ловят. Боб шепчет:

— Где она?

Молчание. Только глаза отвечают. И этого хватает. Боб вытирает нож о рубашку.

01:35. Второй этаж.

Комната Венеры. Капли. Тишина. Потом — дверь. Боб входит. В крови. Как анатомическая иллюстрация в музее ужаса. Пайка смотрит. Он режет верёвки, и они падают. Молча. Затем:

— Где остальные?

Он смотрит в окно.

— Там, где нет света. И нет мафии.

01:39. Тишина.

Только запах лаванды, вина и смерти. Песня сверчка. Боб ведёт Пайку, как дирижёр ведёт оркестр — молча, точно, с внутренним ритмом. Они идут по мрамору, между тел. Она босиком. Грязная. Прекрасная.

— Ты не просто телохранитель, — говорит она, отдувая волосы.

— Я просто парень с ножом. И мотивацией.

Они выходят на холм. Внизу — вилла. Тлеет. Где-то — огонь. Пайка дрожит. Он надевает на неё куртку. Она шепчет:

— Это ты… ты их всех?

Он смотрит на огонь. Пожимает плечами.

— Может, кто-то сам подскользнулся на крови и умер от стыда.

Она смотрит на него. Говорит:

— Ты мог бы быть певцом. Или диктатором.

— А я стал хирургом по призванию. Только без лицензии.

Тишина. Потом — шаги. Это я. Из темноты. Угрюмый. Реальный. Вонючий. В футболке, где коты играют в джаз. Подхожу. Молчу. Потом — просто обнимаю.

— Я думала, ты не приедешь… — Пайка всхлипывает. — Я… они сказали…

Я не отвечаю. Просто держу её. Она дрожит. Не от холода. От того, что внутри снова что-то живое.

— Всё уже, — говорю я. — Мы с тобой. И даже Григорий в костюме.

И правда. Гриша стоит рядом. В жилете. В самбреро. С сигарой, которая не горит.

— Давайте без сиропа. Я уже приторный. Где тут бар и пианино?

Пайка хохочет сквозь слёзы. Живо. По-настоящему.

— Я испугалась. Сначала за тебя… потом за себя… потом за весь этот чёртов мир…

— А я боялся, что ты забудешь, — отвечаю. — Но ты здесь. Живая. И красивая. Даже вся в пепле.

Снова обнимаем друг друга. Ветер шелестит травой. Пожар гаснет. Ночь дышит. Гриша ставит ногу на камень.

— Всё, дети. Вы оба теперь обязаны мне ужин и участие в международных операциях. Без романтики. Я серьёзно.

Мы смеёмся. Нас четверо на холме. Тишина. И ничего спасать не надо. Ни мира. Ни себя.

Мы идём к машине. Пайка садится. Смотрит назад. Взрыв. Стекло. Свет.

— Боб… если ты ещё раз спасёшь мне жизнь, я… я не знаю, что с тобой сделаю.

— Только не кричи, — отвечает он.

Машина едет. Тоскана уходит в темноту. Пейзаж — как картина, где что-то уже завершилось.

— Кстати, — говорит Гриша. — У меня аллергия на итальянцев. Может, на Мальдивы?

— Только без крови, — говорит Пайка. — Я хочу в отпуск.

— Без крови — это скучно, — улыбается Боб. Переключает передачу.

И мы несёмся вперёд. В ночь, где пока никого не надо спасать.

Кроме, может быть, себя. Но это уже другая история.