Боярышня Дуняша 2

Глава 28

Дуняша в последний момент решила придать своему барельефу немного объёма при помощи подкрашивания. Она на полпути развернулась, схватила подаренные ей краски и помчалась к посаднику. Жена посадника забеспокоилась, начала уточнять, готов ли барельеф или всё же нет.

— Пара часов, — успокоила её боярышня, тряпочкой растирая едва видную краску.

Дуня использовала нежнейшие тона, чтобы только подчеркнуть где-то тень, где-то черепицу на крыше или облако. И лишь веточки дерева, через которые как бы открывался общий вид Кремля, она подкрасила посильнее. Со временем внесенные ею поправки выцветут, и барельеф вновь станет белоснежным, но это тоже красиво. Просто сейчас Дуне захотелось внести больше жизни в него.

Наконец она отошла, велела помощницам убрать всё лишнее и обернулась. На скамье у окошка сидели епископ Геронтий и боярин Афанасий. Они о чем-то неспешно разговаривали.

— Я закончила, — с улыбкой объявила боярышня и мужчины поднялись.

Зимнее солнышко тоже решило полюбопытствовать и попыталось пробиться сквозь слюдяные вставки. На полу появились озорные лучики и весь зал преобразился.

— Лепо! — воскликнул Афанасий. — И вчера лепо было, а сегодня всё словно ожило. Если бы рядом не стоял отец Геронтий и я сам не видел, как вся эта красота создавалась, то я бы назвал тебя кудесницей.

— Да что ты такое говоришь? — возмутился епископ. — Наслушался местной ереси, городишь не пойми что! А ты, отроковица, не слушай его. Дар божий тебе дан видеть красоту и отражать её в делах своих. Я свидетель тому, как ты, ведомая искрой божьей и своим трудом, создавала это украшение.

— Так и я о том же! — воскликнул Афанасий. — Прости, ежели не умеючи выразился.

Дуняша улыбнулась, растерянно огляделась и поняла, что не знает, что дальше делать.

— Боярышня, тебе бы переодеться в красивое, а то сейчас люд набежит… — подсказал отцов товарищ, заботящийся о ней всё последнее время.

— Ой, — спохватилась девочка и помчалась в горницу, где ежедневно переодевалась в простое, чтобы работать и не беспокоиться о наряде.

Каждое утро она приходила в дом посадника царевишной, а после снимала дарёную княгиней шубку и накидывала на рубашку простенький сарафан. Вечером его тут стирали, а утром следующего дня она вновь надевала его. За эти дни сарафан выцвел от стирок, но разве эта мелочь может сравниться с чувством удовлетворения, которое Дуня испытала, завершив такую большую работу.

Переодевшись в достойное, она зашла к хозяйке дома, чтобы вместе с ней войти в пиршественный зал. Поблажки по свободному перемещению по дому закончились и надо было следовать приличиям. Прасковья с нетерпением ждала её.

— Ах, как же мне не терпится посмотреть, что у тебя там получилось, — раскрасневшаяся женщина, обмахивалась платочком и шумно отдувалась, попивая горячий напиток.

Дуня рассмеялась, глядя на взволнованную жену посадника: Прасковья уже давно изнывала от любопытства, но дала слово мужу, что не будет подсматривать, что получается у Дорониной. И теперь рвалась, чтобы приятно удивиться или… разочароваться.

Хозяйка дома приложила руку к груди, желая успокоить разошедшееся в беге сердце, но сейчас её мало что могло остановить. Возле неё собрались все женщины дома, и всей толпой они ворвались в пиршественный зал, заставив посторониться собравшихся там мужчин.

Вместе с посадником в зале находилось немало домашних и близких Алексею Васильевичу людей. Они нехотя отступили перед хозяйкой, и со снисходительными улыбками наблюдали за поведением женщин. Те искренне охали, ахали, подходили ближе к барельефу, чтобы разглядеть мелкие детали, отдалялись, желая охватить картину целиком.

— Это же наш Кремль! Вон Троицкий собор, а там Покрова Богородицы…

— Точно! А вот и наш дом! Смотрите, крыша видна…

— Да здесь многие дома…

— Дивно, до чего же дивно! Неужто ребёнок это всё сделал? Невозможно! Никак невозможно!

Женщины всё больше шумели, узнавая храмы и дома своих соседей, восхищались, выказывали недоверие.

Дуня подошла к посаднику и спросила его о том, помнит ли он об обещании, что умолчит о мастере, сделавшем ему эту красотень.

— Помню, боярышня Евдокия, и исполню, — с большим уважением произнёс Алексей Васильевич и склонил голову перед нею. — Я сам вижу теперь, что слава только смуту принесёт в твою жизнь.

Посадник даже поморщился, глядя на хорошо знакомых ему женщин. Все много лет жили в его доме, помогали Прасковье по хозяйству и казались разумными, а вот же, начали спор о том, не обманули ли их, когда запретили ходить и смотреть за работой московской боярышни. Вдруг тут работала целая артель приглашённых мастеров?

А Дуня, хоть и видела, что всем нравится её работа, всё же спросила:

— Доволен ли ты увиденным, Алексей Васильевич?

— Ещё как! Я теперь даже рад тем насмешкам, что были. Если бы не они, то не видать мне такой красоты.

— И я рада, что ты рад, — засмеялась Дуня. — Только должна предупредить тебя, что не знаю, как долго можно любоваться моей работой.

Посадник нахмурился.

— Если дом не топить, то может что-то осыпаться, но поправить не сложно. Те девушки, что помогали мне, сумеют справиться с возможными проблемами, а вообще они сами могут попробовать свои силы в этом деле. Я довольна их помощью и вижу в них дух к созиданию.

— Хм, здесь всегда кто-нибудь живёт, так что дом не промерзает. А за девок спасибо тебе. Они похвастались уже Прасковьюшке, что смогут её горницу украсить цветочным барельефом.

— Смогут, — утвердительно кивнула Дуня.

Неожиданно посадник присел на корточки, чтобы не возвышаться горой над ней, и спросил:

— Боярышня, подскажи мне, какой подарок хочется тебе привезти из Пскова?

— Не успела я погулять, разузнать, чем дышит город, — с сожалением ответила Дуня, — а так целью нашего приезда было посмотреть на семью Пучинковых и выгодно распродать изделия наших крестьян. Наверное, отец уже всё продал

— Я могу выступить сватом, — предложил Алексей Васильевич, — мне не откажут.

Дуня сообразила, что он уже всё разузнал и спросил её, думая услышать о каких-то личных, девичьих мечтах. Наверное, ожидал, что она грезит о красивом венце или шубе, платье, сапожках. Всё это дорогие вещи и послужат многим поколениям.

— Не надо сватом, Алексей Васильевич, — покачала головой она и тише добавила: — Не вижу я Машиного счастья в этой семье, уж прости.

Посадник понимающе кивнул и поднялся.

Уж ему ли не знать, что Пестинея у многих поперёк горла стоит из-за своего гонористого характера. Не любят её женщины. Сколько лет живёт в Пскове, а своею не стала. Всякий разговор норовит перевести на тему, что в Речи Посполитой иначе и надо бы как там поступать.

Дуня засобиралась домой. Прасковья немного задержала её, чтобы выразить свои эмоции, но Дуне уже хотелось на волю. Ей бы сейчас пробежаться по хрусткому снегу, скатиться с горки на санках или разогнаться на коньках, изображая конькобежцев. Отчего-то душа просила скорости. Афанасий снисходительно отнёсся к тому, что боярышня свернула к речке, но напомнил, что на ней сейчас дорогая шуба.

— Да я так… просто… — со вздохом ответила Дуняша и направилась к дому.

Боярыня Соломония велела никому не спрашивать девочку о том, как всё прошло, но на следующий день, когда она вернулась от посадника, то приказала устроить пир.

И пусть этот пир был только для домашних, но чествовали Дуню как взрослую и ради неё все сели за один стол, как делалось это только в двух случаях: на поминках или во время свадьбы.

Дуняша, как какая-то княжна, распоряжалась раздачей пирогов и вин, не забывая подзывать за угощением и самых маленьких. Она очень ответственно отнеслась к этой задаче и родня сопровождала каждое указующее движение её пальца шутками-прибаутками, и всем было весело. Да так весело, что спустя время, когда настали именины самой маленькой Посниковой, то она потребовала такого же праздника. Малышке не чествование было нужно, а сбор всей родни и весёлая атмосфера. И Посниковы даже не заметили, как для всех своих детей начали устраивать общий стол на именины, и эта традиция прижилась.

Вести о необыкновенной стене в палатах псковского посадника мгновенно облетела весь город и его дом осаждали желающие посмотреть на диковинку. Дуня слушала, что болтают женщины о том, на какие ухищрения идут недруги Алексея Васильевича, чтобы попасть к нему в гости — и улыбалась. Для неё это было своеобразным признанием её таланта.

— Дуня, что-то ты квёлая, — отвлекла дочь от мечтательного состояния Милослава. — Я думала, что когда ты закончишь работу, то будешь рваться в город.

Дуняша пожала плечами. Она тоже думала, что займется навёрстыванием упущенного, а вместо этого сидит и слушает, что говорят про её барельеф.

— Не заболела ли ты?

Боярышня мотнула головой, ленясь отвечать.

— Да что же это? То Сенька Волк пропадает, вместо того, чтобы быть подле тебя, то ты спишь на ходу.

— Семён пропал? Его ищут?

Милослава раздраженно махнула рукой.

— Он не пропал, а… — боярыня наморщила лоб и тихо пробормотала для себя, — как же он сказал? А! — радостно воскликнула она и процитировала Семёна: — «Изучает обстановку и переносит данные на бумагу!» Прямо как чужеземец заговорил, не сразу и разберешь, что сказать-то хотел.

— А-а-а-а, — потеряв интерес, протянула Дуня.

— Недавно к тебе прорывался, хотел, чтобы ты что-то или кого-то посмотрела.

— Так я ж у посадника была.

— Вот! Ты занята была, а дома мы оберегали тебя, следили, чтобы ты высыпалась.

Дуня благодарно кивнула и с неохотой поднялась.

— Ты куда?

— Так пойду, поищу боярича.

— Нет его, говорю же, целыми днями по городу рыщет, честный люд беспокоит. Побьют его, ей богу побьют и не посмотрят на боярскую шапку.

Дуняша всё же переоделась и вышла во двор. Побродила, поиграла с братом и маленькими Посниковыми, поболтала с Алексейкой. Она уже решила возвращаться в дом, как появился Семён и сразу же бросился к ней.

— Дуня, я возле храма Покрова Богородицы видел маленькую девочку, похожую на твою подружку.

— Какую девочку? Какую подружку?

— Твоя подружка Мотя рассказывала, что у них со двора свели сестричку. Не помню, как её звали, но я уверен, что видел её здесь.

Дуня недоверчиво смотрела на Семена и пыталась сообразить сразу же несколько вещей. Белобрысых девчонок много и все они похожи друг на друга, а опознать кого-либо из них по старшей сестре невозможно, и даже она не решилась бы доверять своим глазам в столь сложном деле.

— Ну, что ты стоишь? — рассердился боярич. — Надо опознать её!

— Погоди, дай подумать. Не факт, что она сейчас там, где ты видел её в последний раз.

— Она там, — упрямо заявил Семён и лицо его стало каким-то жёстким, злым, неприятным.

— Фу, ты мне рожи-то не корчи, — поморщилась боярышня, — сколько можно учить тебя приветливости! Надо улыбаться, и тогда никто от тебя шарахаться не будет! А то как зыркнешь — все за мошну хватаются, думают, что ты к их добру прицениваешься. А ежели хочешь, чтобы они не рычали на тебя, а поступали так, как тебе нужно, то находи убедительные доводы.

— Я краденую боярышню нашёл, а ты даже посмотреть не хочешь, — обижено воскликнул он, привлекая внимание остальных.

— Ну, хорошо, пошли, — согласилась Дуня.

— Переоделась бы в нарядное, — посоветовал ей Семён. — Негоже тебе в простецком.

— Тогда надо возок брать. В своей шубе я далеко не уйду.

Волков задумался, потом отогнал любопытную дворню и зашептал:

— Не надо возок. Мы инкогнито.

— Чего?

— Ну, ты же сама говорила, что инкогнито — это…

— Я знаю, что такое инкогнито, но причём тут ты?

— Так я ж тайную разведку чиню.

— Семён!

— Что?

Дуня хлопнула себя по лбу и посмотрела на синее небо, спрашивая: «За что?»

— Все тут знают, что ты боярич Волк, приехавший в гости к боярам Посниковым.

— Я никому не говорил и шубу снял.

— А шапку? А куда ты возвращаешься после своих делишек? Люди всё видят и идут к Посниковым спрашивать, не дурак ли ваш московский гость?

— Чё? Прямо так и спрашивали? — насупился Семен.

— Нет.

— А, ну ладно, — облегченно выдохнул.

— Другими гадкими словами тебя называли, но боярыня отвечала: «Простите дурака, он головой ударился в детстве и чудит»

— Всё шутишь?

Дуня всплеснула руками, но Семён уже осознал, что его «инкогнито» провалилось и разведовательская деятельность была на виду. Всё же его учили скрываться в лесу, а в городе он вообще мало жил и непривычно ему.

— Ну, хорошо, я научу тебя как надо, — почувствовав воодушевление, объявила Дуня и побежала просить полушубок у дворовых. По её размеру не нашлось, но так ей показалось даже лучше. Для Семена она спросила другую шапку и получила сильно поношенную и чутка подъеденную молью мурмолку.

Переодетые, они еле успели ускользнуть от Афанасия и других сопровождающих. Радостная и предвкушающая тайную операцию по опознании пропавшей Ксюши парочка, быстро шагала по направлению к церкви.

— Она там милостыню просит, — сообщил Семён Дуне. — Представляешь, родовитую боярышню заставляют на паперти стоять! — скрежетнул он зубами.

— Погоди, может, это не она. А если и так, то сам знаешь, от тюрьмы и сумы…

— Ты не понимаешь! Она не для себя просит, а других нищих кормит. Там целая шайка.

— Так уж и шайка? — Дуня насторожилась.

В конце девятнадцатого века шайки нищих существовали и были ужасающе жестокими, намеренно калечащими детей, чтобы им подавали, но сейчас их быть не должно. Нищие могут сбиваться в группу, представлять некоторую опасность, но воровать детей…

— Ну, может, не шайка, — пошёл на попятную Волков, — меня прогнали оттуда.

— Прогнали?

— Злые бабищи подняли вой, а мне что, воевать с ними?

— Так ты там уже засветился?

— Чего я сделал? Не понял.

— Сеня, чем ты слушал, когда я тебе рассказывала, как колобки проводят расследование? Они во время работы остаются в тени, а как только их увидели, опознали или прогнали, то это и называется «засветился».

— А, точно!

— Сделаем так: я без тебя пройдусь и погляжу на светленьких девочек.

Боярич вынужден был согласиться.

Они вышли к нужной церквушке и остановились. Милостыню просили всего несколько человек. Места было мало, да и служба сейчас не проходила.

Где-то в стороне проповедовал очередной расстрига, собирая народ, но скоро его погонят. Дуне хотелось послушать его. На её взгляд, он говорил всё то, к чему придут потомки, но сейчас церковь считает его речи вредными.

Дуня не спешила вставать на чью-либо сторону, понимая, что может кому-то и не нужны святые отцы, чтобы почувствовать Бога в душе, но подавляющее большинство нуждается в наставлениях.

И какую бы правду сейчас ни открывали расстриги, то была правда для личности, для повышения собственной ответственности перед богом, а для государства — ненужная ересь. С индивидуалистами оно не станет сильным и пропадет под напором стремительно развивающихся соседей.

Но Дуня не смогла бы никому объяснить свои мысли, потому что опиралась в своих рассуждениях на знания того, как проходили последующие века. Поэтому она ещё раз огляделась, вглядываясь в каждый уголок, но девочки среди просящих милостыню не было.

Дуня зашла внутрь церкви, купила свечку, прочитала благодарственную молитву. Ей было за что благодарить бога. Когда она вышла, то увидела крошечную фигурку в рубище, обходящую небольшую площадь. Худенькая малышка с распущенными белыми волосиками шла босиком по снегу с протянутой рукой и её жалели, подавали.

Дуня остолбенела. На улице мороз, а кроха… господи! А люди… они что же не понимали, что ребёнок раздет? Охают, подают, крестятся и уходят. На негнущихся ногах она подошла к девочке.

— Дуся, дай копеечку, — попросила она, — а то тётка заругает меня.

— … — Дуня смотрела на неё, не в силах вымолвить ни слова. Еле выдавила из себя:

— Что? Ксюша? Ты?

Малышка смотрела на неё голубыми глазёнками и переминалась с ноги на ногу. Боярышня шокировано смотрела на её ножки, покрытые язвочками — и неожиданно для всех подхватила девочку на руки. Та оказалась тяжеловата для неё, но Дуня ни за что не отпустила бы свою ношу.

— Господи, как же так? — шептала она, стараясь поскорее уйти с этой площади и при этом как-нибудь обмотать девочку своей одёжей. — Как же так?

— Дитё украли!!! — завизжало где-то рядом, и Дуня поднажала, но поскользнулась и вместе с ношей рухнула. Еле извернулась, чтобы Ксюшка упала на неё. На них надвинулась тень, но это оказался Семён, а на него уже наскакивала какая-то баба и подтягивались люди.

— Ох-хо-хо, — простонала Дуня, но вновь спросила девочку: — Ты же Ксюша? Ксюша Совина?

— Не помню.

— А сестру твою как звали, помнишь?

— Мотька.

— Кого ещё помнишь?

— Тятю и мамку.

— Хорошо.

— А я Ксюха, а не Ксюша, — вдруг поправила Дуню малышка.

— Ах ты, моя умница! Ну теперь мы с тобой повоюем! Потерпи немного, сейчас Семён всех раскидает и…

— Это ж лазутчик, ратуйте, люди!

— И воровку держите! Она мою дитятку украла!

Дуня видела, что Семёну не справится, а если оружие доставать и кровь лить, то ситуация обострится до крайности. Она выпрямилась и постаралась призвать всех к порядку:

— Да как вы смеете на боярина руку поднимать? А ну прочь!

Кто-то отступил, но всего лишь на шажок.

— Никакой это не боярин! Вы на его разбойную рожу посмотрите даром, что молодой! И она прохиндейка! Одёжка-то не по плечу, да и драная.

— Точно, тать это и лазутчик! А девка заграбасталка!

— Да кого вы слушаете? — грозно сверкала очами Дуня. — Я именитая боярышня!

— Боярышни не такие! Они все красавицы, одна лепше другой! А ты задохлик какой-то, тьфу! Да и срамно одета для боярышни.

У Дуни начали отнимать Ксюшу, но та больно кусала чужие руки и тут с одной стороны подоспела стража, а с другой Афанасий с Гришкой.

Дальше всё было как в тумане. Уже вечером Дуняша невнятно бросила родным, что их всех повязали и дело шили, потом захихикала и еле отпоили её.

Соломония сама ополоснула холодной водицей лицо Дуняше, читая наговор, а после отослала её спать. Всем было понятно, что девчонка перепугалась и несёт околесицу.

Дуня и правда испытала стресс и находилась в нездорово-возбужденном состоянии. Против неё чуть действительно не организовали дело, но визгливая баба потерялась по дороге к посаднику и засомневавшийся народ ввёл Дуню во двор Алексея Васильевича, как требовал Афанасий с Гришкой. А так-то хотели сразу в поруб бросить.

Ну, а дальше опознали боярина Афанасия, саму Дуняшу и Семёна, а за маленькую Ксюшу сказали слово все Доронины и многие из их дворни. Этого было достаточно, чтобы отдать её им. Опросили и саму кроху.

Оказалось, что она сама выбежала со двора «посмотреть мишку», а дальше запомнила только долгую дорогу в чужих телегах и наконец тетю, которая её признала и научила жалостливо просить милостыню.

Посадник дал знак своим, чтобы искали «тётю» и привели на правёж. Ксюша же сказала, что по снежку ходила помаленьку, чтобы не студить сильно ножки, но Дуня слышала в её груди хрипы, даже стоя в стороне. Малышку предстояло долго лечить, но, даст бог, всё обойдется. С этими мыслями боярышня легла спать и поняла, что ей хочется домой. Поскорее бы Пучинковы дали ответ, пока ещё что-нибудь не произошло.