Блуждающий меж звезд

Жертва

Утром мальчик проснулся с твердым решением поговорить с отцом о матери и рассказать все, что ему известно. Вчерашнее происшествие за просмотром фильма заставило его наконец отказаться от иллюзий и принять правду такой, какая она есть. С мамой случилась беда, и с этим нужно было что-то делать.

Услышав голоса, доносившиеся с кухни, Дэвид спустился вниз, но замер на пороге, когда увидел, что в кухне нет никого кроме мамы, разговаривающей сама с собой разными голосами. Он поспешил спрятаться за угол и перевел дыхание. Нужно было найти отца – он не мог никуда уехать, а значит, должен быть в доме или …

– Гараже, – догадался Дэвид и направился к заднему выходу через бойлерную.

К счастью, Дороти его не услышала, поскольку была слишком поглощена обсуждением с Литэс действий, которые следует предпринять. Ей хотелось выяснить все до мельчайших подробностей, чтобы приготовиться и не дать маху в последний момент.

– Пап? – Дэвид зашел в гараж в поисках отца.

– Да, сынок. Я здесь, – Леонард лежал под машиной, откуда периодически доносился металлический звон инструментов.

– Мне надо тебе кое-что рассказать, – мальчик поглядел в сторону дома и убедился, что мама не пошла за ним.

– Дружок, я немного занят. Это не может подождать до завтрака?

– Нет. Пап, пожалуйста, это очень серьезно.

– Дэвид, я все понимаю, но у меня тут тоже нешуточная проблема…

– Пап, с мамой беда.

– Что? – последовал глухой звук, – Черт! – от неожиданности Леонард резко поднял голову и ударился о дно машины. – Что случилось? Нужно вызвать скорую?

Леонард выполз из-под машины и был готов бежать на помощь жене, но, увидев испуганное лицо сына, он понял, что дело в чем-то другом.

– Что случилось, Дэвид?

– Я… – мальчик замялся, опустив голову в пол.

– Если начал говорить, то говори. В чем дело? – Леонард сел на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с сыном.

Чувствуя, как слезы то и дело подкатывают, а голос дрожит, Дэвид пересказал отцу все, что ему было известно: о первых странностях мамы; о том, как никто не хочет ему верить; о ночи, когда отец оставался в кафе; о ее разговорах с кем-то невидимым и многое-многое другое, включая увиденное этим утром на кухне. Хоть и пришлось приложить немало усилий, но мальчик выложил абсолютно все, что ему было известно. В его голосе чувствовались страх и тревога за мать. Долгое время, пока взрослые не обращали внимания, Дэвид наблюдал, как разрушается его привычный мир. Едва последнее слово вылетело из уст мальчика, он больше не смог сдерживать слезы и расплакался.

– Иди сюда, – Леонард притянул к себе сына и обнял. – Все хорошо.

Поначалу, слушая сына, Леонард скептически относился к тому, что считал не более чем фантазиями ребенка, но некоторые моменты оказались ему знакомы, и он задумался. Продолжив перебирать воспоминания, Леонард вынужден был признаться себе, что неоднократно становился свидетелем «странностей» жены, которые при этом отказывался должным образом воспринимать. После аварии Дороти стала другой. Из общительного улыбчивого человека она превратилась в замкнутую женщину, стремящуюся свалить свое нежелание выходить из дома на усталость или головную боль. Неоднократно Леонард подолгу ждал, пока Дороти выйдет из ванной, и каждый раз удивлялся, что же там можно так долго делать. И даже ее разговоры с самой собой он оставлял без должного внимания. Почему? Как так? Леонарду стало стыдно не только перед Дэвидом и Дороти, но и перед самим собой. Ребенок, который только учится жить в мире и для которого он должен быть наставником и опорой, открыл ему глаза на очевидные вещи.

– Послушай меня, – Леонард крепко взял сына за плечи и посмотрел в глаза, – мы поговорим с мамой.

– Пап, она скажет, что все нормально…

– Нет-нет. Мы поговорим о том, что нужно поехать к врачу, покажем ей, что мы рядом и готовы помочь, а если она откажется, то я вызову доктора сюда. Договорились?

– Я боюсь, – опустив взгляд, признался Дэвид.

– За маму? Все будет хорошо.

– Нет, я боюсь маму. Мне кажется, она может сделать нам что-то плохое.

– Что ты такое говоришь? – трудно было поверить собственным ушам, когда слышишь нечто подобное. – Она же твоя мама.

– Она так зло смотрит. Улыбается, но смотрит, – перед глазами мальчика всплыло натянутое выражение лица, которым Дороти много раз прикрывала настоящие мысли, роящиеся в голове.

– Дэвид, не перегибай палку. Да, возможно, маме нужна помощь, но она не способна сделать больно ни тебе, ни мне. Мы поговорим и все решим, – даже теперь, после столь, казалось бы, явного прозрения, Леонард не допустил возможности того, что неправ.

– Пап…

– Все будет хорошо, – Дэвид знал этот отцовский тон, означавший, что разговор окончен и не стоит даже пытаться вставить лишнее слово. – Пойдем, – Леонард выпрямился и взял сына за руку, – веди себя как обычно. Нужно быть сильными. Ты понял?

– Да, – кивнул Дэвид и последовал к дому вместе с отцом.

Завтрак был почти готов. На столе в идеальной последовательности и на одинаковом расстоянии друг от друга дожидались своего часа тарелки, стаканы, и четко посередине расположилась хлебница с тонко нарезанными ломтиками. Дороти стояла возле плиты, пока ее разум витал где-то далеко, а рука сама помешивала омлет на сковородке. Литэс ушел, оставив ее одну. Она так и не поняла, куда и зачем, но, с другой стороны, это было не ее дело, ведь он сам себе хозяин, и не дело задавать лишние вопросы.

По результатам разговора Литэс убедил Дороти, что необходимо предпринимать действия по спасению Дэвида в самое ближайшее время, поскольку промедление подобно смерти, и Оболочка, что обрела достаточно сил, может поглотить ребенка, растворив его, подобно еде, попавшей в объятия желудочного сока.

Дороти не заметила, как пришли Леонард с Дэвидом, – ни звук двери, ни стук шагов не привлекли ее внимания, и только неожиданный поцелуй в щеку заставил опомниться и вернул в хорошо знакомый ей мир.

– Вкусно пахнет, – заметил Леонард, приобняв жену за плечи.

– Надеюсь, что на вкус еще лучше, – холодно ответила Дороти, даже не пытаясь придать фразе эмоций.

Если бы не разговор с Дэвидом, Леонард, скорее всего, оставил бы этот момент без внимания, но теперь, когда его глаза оказались открыты, он прочувствовал всю глубину безразличия в произнесенных женой словах. Он мог бы начать разговор прямо сейчас, но не стал этого делать, а решил дождаться окончания завтрака. Почему? Ему хотелось бы верить в то, что к делу нужно подходить неспешно и плавно. Хотя на самом деле он просто боялся. Пока проблема безмолвно витает в воздухе, она остается чем-то эфемерным и даже ненастоящим. Но стоит ей получить признание, как обратного пути не будет. Именно этого и боялся Леонард Розен. Он боялся в те моменты, пока смотрел на Дороти, пока ел свой завтрак, ковыряя вилкой омлет, запивал его чашкой горячего черного кофе с тремя ложками сахара и даже пока читал спортивный раздел в местной газете. Не в силах отвлечься от назойливых мыслей, его разум был обречен гонять их по кругу, выискивая все новые и новые подтверждения.

Конечно, ситуация могла оказаться не столь страшной, как ее описал Дэвид и как успел надумать себе сам Леонард, но симптомы говорили об обратном.

На протяжении всего завтрака воздух словно был наэлектризован от напряжения: то и дело вспыхивали и гасли искры, отчего у Дэвида мурашки бежали по коже. Исподлобья он поглядывал на отца, ожидая, когда же наконец настанет время для разговора, а встретившись взглядом с матерью, остолбенел от ужаса и решил впредь смотреть только в свою тарелку.

– Они знают, – тихо-тихо прозвучал голос Литэс внутри головы. – Им все известно. Я вижу это по глазам.

– Боюсь, ты прав, – мысленно согласилась Дороти. – Что мне делать? Действовать сейчас? Я не смогу одолеть Леонарда.

– Нет, ни в коем случае. Подыгрывай им. Нужно усыпить их бдительность. Мы дождемся своего момента. Верь мне. Джеку ни за что не победить.

– Я верю тебе, – без тени сомнений подтвердила женщина.

В первые месяцы после аварии Дороти боялась голосов и отторгала их как нечто неправильное и чужеродное, а позднее граница между вымыслом и реальностью начала стираться, пока окончательно не исчезла в тот момент, когда Дороти признала без каких-либо оговорок и голоса, и Китобоя Джека настоящими. И вот за столом перед Леонардом и Дэвидом сидела женщина, по самую макушку увязшая в болоте, из которого ей никогда не выбраться без чужой помощи.

– Дороти, – прервал молчание Леонард.

– Да? – ответ не заставил себя долго ждать.

– Нам нужно… Поговорить, – слова давались Леонарду нелегко. – С тобой ведь что-то происходит? Не в физическом плане, а, как бы лучше выразиться… в душевном.

– Что ты имеешь в виду? – она максимально достоверно изобразила искреннее непонимание.

– Милая, я все знаю, – Леонард потянулся к руке жены, лежащей на столе, но стоило ему едва коснуться кожи, как она тут же отдернула ее и спрятала под столом.

– Я тебя не понимаю, – нахмурилась женщина.

– Дэвид, я думаю тебе лучше подняться в свою комнату. Это взрослый разговор.

– Но… – попытался воспротивиться мальчик.

– Давай без «но»? Пожалуйста, иди к себе, – стоило Леонарду начать разговаривать с сыном, как дрожь в голосе сразу исчезла.

Дэвид повиновался – он встал из-за стола и, не поднимая головы, побрел в сторону лестницы. Мама не заступилась за него и даже не попыталась ничего сделать, что было на нее совершенно не похоже. Зато Дэвид был абсолютно уверен, что она наверняка провожала его своим ледяным взглядом, вплоть до того момента, пока он не покинул пределы кухни. Как самый близкий человек на свете может стать настолько чужим? И не просто чужим, а враждебным. Порой для этого достаточно одной лишь секунды, а иногда не хватит и десяти лет – вопрос в первопричине. Что именно послужило толчком? Обида, болезнь, предательство или что-то еще? Дороти понадобилось чуть меньше года, чтобы стать совершенно чужой для своего сына. Капля за каплей нарастающее безумие подтачивало крепкую связь матери с ребенком. Но главный парадокс заключался в том, что, утратив связь с реальностью, она не утратила любовь к Дэвиду, а наоборот, была уверена, что делает все, чтобы спасти его. Таковы странные особенности миров, в которых мы живем: глядя на небо, один видит звезды, а другой пустоту.

Поднявшись почти на самый верх, мальчик остановился и подумал: «Они ведь меня не увидят! Я могу остаться здесь. По крайней мере, буду знать, о чем разговаривают». Дэвид сел на ступеньку и, крепко обхватив перила обеими руками, прислушался. Тихий отцовский голос едва долетал до его ушей, но все-таки это не помешало разобрать большую часть слов. Леонард зашел издалека и начал с мелочей, о которых Дэвид не задумывался: стремление оставаться дома, чтобы избежать общения с другими людьми; долгое нахождение в ванной, особенно в сравнении с тем, сколь мало времени прежде уходило на подобные занятия; хождение во сне; кошмары; молчание. Он все говорил и говорил, излагая словами мысли и чувства, сложившиеся в единый пазл, а Дороти молчала в ответ. Возможно, она кивала в знак согласия – этого Дэвид не знал и мог лишь предположить.

– Послушай, – под конец голос Леонарда ослаб, словно отдал много сил на столь откровенный разговор, – я знаю, что ты можешь отказаться, но я прошу тебя: давай покажемся доктору.

– Все не настолько плохо, – впервые Дэвид услышал, как мать отвечает. – Да, возможно, у меня сейчас проблемы с настроением, а как бы ты чувствовал себя на моем месте? Погибло три человека.

– Сделай себя виноватой в его глазах, – шепотом подсказал Литэс.

– Если бы я не поехала так поздно, а осталась у друзей, то ничего бы не произошло. Вместо того чтобы лежать в деревянных гробах, – голос Дороти задрожал, – под землей, все были бы живы и проводили тот вечер со своими семьями.

– Ты в этом не виновата.

– Любая мелочь имеет значение. Я сделала свой внушительный вклад в аварию. Ты не можешь этого отрицать.

– Могу. По твоей логике я виноват не меньше, а может быть, и больше твоего! Ведь это я отпустил тебя одну.

– Не говори ерунды, – отмахнулась Дороти.

– То есть твой вывод имеет место, а мой не имеет права даже на существование? – со злостью сжав в руке ложку, Леонард продолжал внешне оставаться спокойным и держать себя в руках.

– Ты утрируешь.

– Давай не будем спорить? Я волнуюсь, Дэвид волнуется. Покажемся врачу и все.

– Какому? Психиатру? Чтобы меня закрыли…

– Никто не будет тебя нигде закрывать. Они просто помогут справиться с проблемой, пока она не поглотила тебя и не сделала хуже.

– Я не хочу, Леонард. Мы ведь говорим не о кашле во время простуды…

– А в чем разница? – он снова перебил жену, не давай ей закончить фразу. – Это такой же недуг, как и все остальные. Какие-то проявляются физически, какие-то психически, но остаются болезнью, несмотря ни на что. Вот сломает кто-нибудь руку, – Леонард осекся, вспомнив о травме Дороти.

– Продолжай. Она уже не болит, и твой пример вполне подходящий. Я, кажется, понимаю, о чем ты, – успокоила его Дороти, чувствуя, что разговор проходит в нужном русле.

– Сломает кто-нибудь руку, и что он будет делать? Пойдет к врачу, чтобы вылечить. Ему нужна рука. Она ему дорога, и потому человек примет все необходимые меры. Душевный недуг ничем не отличается. Здесь, как и с переломами нельзя надеяться, что все пройдет само. Нет, – твердо отрезал Леонард, – может стать только хуже.

«Говори, говори, – думала Дороти. – Я знаю, что все это ложь, чтобы сбить меня с толку».

– Молодец, – поддержал Литэс, – Ты хорошо справляешься. Подтверди все, что он скажет.

– Ты прав, – опустив взгляд на руки, теребившие бумажную салфетку, женщина выдержала короткую паузу и затем безоговорочно согласилась с мужем. – Мне нужна помощь. В этом непросто признаться, но да.

– Мы с Дэвидом с тобой. Тебе нечего бояться, – Леонард вместе со стулом пересел к жене и обнял за плечи.

Если бы в тот момент, когда его рука коснулась Дороти, он посмотрел ей в лицо, то успел бы увидеть тень отвращения, которая моментально исчезла благодаря внутреннему контролю. Но Леонард поверил словам, сказанным любимым человеком, и ничего не заметил. Стоило быть более осмотрительным, но за годы, прожитые с Дороти, он привык к тому, что брак – это доверие, союз людей, готовых выслушать и помочь друг другу. Столь хорошая привычка в итоге сыграла с ним злую шутку.

– Я позвоню в больницу и узнаю, можно ли сегодня приехать.

– Нет, не сегодня, – встрепенулась Дороти.

Ей живо представилось, как они приезжают в больницу, и доктор, не имеющий ни малейшего понятия о Китобое Джеке и всем том, что происходит в их доме, настаивает остаться для полного обследования. Даже малейшая вероятность подобного события ставила весь план под угрозу.

– Не стоит откладывать этот вопрос, иначе мы так никогда туда не попадем.

– Завтра, – прошептал Литэс.

– Завтра, – сказала Дороти. – Дай мне морально подготовиться. Ладно? Завтра поедем хоть рано утром.

Леонард взглянул ей в глаза, полные мольбы, и его решительность тут же растаяла.

– Хорошо. Завтра, – он глубоко вздохнул и еще крепче обнял жену. – Но только больше никаких переносов.

– Никаких, – подтвердила она и, доигрывая роль до конца, прижалась к Леонарду.

Дэвид, все еще сидевший на ступенях, был рад исходу разговора родителей, хоть в отличие от отца и тревожился от того, что поездка произойдет только завтра.

Волна, набирающая силу во время шторма, заставляет мир на одно мгновение застыть. Мгновенье длится всего лишь секунду, но ты успеваешь поверить, что самое страшное позади, и тут волна обрушивает на тебя всю свою мощь до последней капли, увлекая на дно под толщу воды. Леонард, согласившийся перенести визит к доктору на следующий день, даже не подозревал, что облегчение, которое он почувствовал, не более чем обман, который раскроется, едва волна окончательно наберет мощь.

***

Отпросившись гулять, Дэвид выбежал из дома и залетел в гараж, где за долю секунды отыскал взглядом велосипед, в дальнем углу дожидавшийся своего хозяина под старым покрывалом, которое родители любезно отдали сыну, чтобы он оберегал дорогую для себя вещь от грязи и пыли.

Велосипед был совсем новый (его подарили Дэвиду на Рождество), и благодаря заботе хозяина он выглядел так, будто ему самое место в витрине магазина, чтобы привлекать клиентов.

Сбросив покрывало с железного коня, мальчик выкатил его на улицу и тут же оседлал.

– Вперед, Росинант! – прокричал Дэвид, со всей силы нажимая на педали.

Они мчались по грунтовой дороге средь голого поля, где от колосившейся пшеницы остались одни воспоминания. Прохладный ветер хлестал Дэвида по щекам, но это не доставляло дискомфорта, а скорее наоборот – он чувствовал жизнь в ее первозданном проявлении, которое ускользает от многих людей, едва они пересекают границу между детством и взрослостью. Возможно, что сама граница и есть отказ от былых чувств и мыслей. Их место занимает нечто более обыденное, человеческое. Нечто, лишенное легкости и простоты, зато наполненное надуманной ответственностью и проблемами. К счастью, Дэвид был еще мал для того, чтобы видеть мир как взрослые, и потому мог с неподдельным восторгом нестись вперед, рассекая воздух. Дорога пролетела незаметно, и расстояние до дома Фенька растаяло, словно его вовсе и не было.

Мальчик слез с велосипеда и аккуратно прислонил его к перилам на крыльце.

– Жди, Росинант. Я скоро вернусь, – сказал Дэвид и направился к двери.

Но не успел он постучать, как внутренняя дверь открылась и через тонкую противомоскитную сетку на него уже смотрели хитрые горящие глаза Фенька.

– Привет! – обрадовался Дэвид и попытался открыть дверь с сеткой, но девочка держала ее с обратной стороны.

– Пароль! – топнув ногой, грозно сказала Фенек.

– Ааа… Эээ… Я забыл, – мальчик хлопнул себя ладонью по лбу.

Это была такая игра – каждый раз, расставаясь, придумывать пароль для встречи, чтобы убедиться, что они все еще они, а не клоны, которых подослали пришельцы из космоса ради порабощения Земли.

– Тогда, может быть, мне стоит спросить, с какой ты планеты? – Фенек нахмурила брови.

– Подожди! Я вспомню. Подожди, – Дэвид зажмурился, перебирая в памяти пароли один за другим. – Розмарин!

– Фух, – с облегчением выдохнула девочка, – я уже подумала, что ты и вправду гуманоид с Альфа Центавры.

– Не говори глупости! Им просто так меня не взять, – уперев руки в бока, гордо заявил Дэвид.

– Раз ты не пришелец, то приглашаю тебя присоединиться к завтраку. Бабушка испекла оладьи с шоколадом! – Фенек толкнула дверь вперед, открывая Дэвиду путь.

– Спасибо, я только что поел, – ответил он, проходя в дом.

Когда они оказались на кухне, то перед Дэвидом предстала хорошо знакомая картина. Дедушка Фенька сидел во главе стола с толстенной книгой и покуривал трубку, зачитывая своей жене особенно удачные фрагменты, пока она не спеша доедала завтрак, запивая каждый кусочек кофе.

– Человеческий организм, выросший в рамках одного мира, существует исключительно по заведомо определенным законам. В связи с этим объективная реальность остается не замечаемой им так же, как слепой не замечает окружающие его предметы, – Майкл оторвался от чтения и поднял взгляд на детей. – Привет, Дэвид! Ты успел вовремя. Хочешь оладий?

– Здравствуйте, мистер и миссис Лоурен, – они оба, не сговариваясь, кивнули в ответ. – Нет, спасибо! Я не голоден.

– Поел дома, надеюсь? – уточнила Лиза, подозрительно прищурившись.

– Да! Мама, как всегда, много наготовила. Я теперь еле могу ходить! – Дэвид наигранно выпятил живот и похлопал по нему двумя руками.

– Хорошо, а как насчет какао? – Лизу, как и многих других бабушек, было трудно угомонить, если дело касалось еды и детей.

– Будет, – Фенек толкнула Дэвида в плечо, когда тот хотел попытаться отказаться. – Ба, ты же знаешь, он скромный: от всего откажется, что ни предложи.

– Хорошо-хорошо. Садитесь за стол. Сейчас все сделаю, – перекинув через плечо лежавшее рядом полотенце, она поднялась со стула, опираясь при этом обеими руками на стол.

Пару лет назад, когда в подвале перегорела лампочка, Лиза не стала дожидаться мужа и, взяв стремянку, решила устранить проблему самостоятельно. Убедившись в том, что лестница стоит крепко и не наклонена, Лиза забралась наверх. Выкрутить старую лампочку не составило никакого труда, но, когда она вкручивала новую, то что-то произошло, и лампочка буквально лопнула у нее в руках. От испуга Лиза вскрикнула и полетела вместе со стремянкой на пол. Итог – перелом бедра и долгие месяцы в постели.

– Чем ты там занималась? Пыталась изобрести потоковый накопитель? – уже в больнице спросил Майкл у жены, намекая на популярный фильм о путешествиях во времени, а в ответ получил лишь взгляд, полный негодования.

Со временем кость зажила, но то и дело продолжала напоминать о себе в самый неподходящий момент.

– Дэвид, а как дела дома? Как поживает твоя мама? – не отвлекаясь от приготовления какао детям, поинтересовалась Лиза.

– Дома? Все хорошо. Мама сильно устает и… – Дэвид вовремя успел остановить себя, чтобы не сказать лишнего.

– И? – выглянув из-за книги, переспросил Майкл.

– И поэтому много отдыхает. Никак не придет в себя.

– Ничего страшного, – покачал головой пожилой мужчина. – Мне приходилось видеть вещи гораздо страшнее, и в итоге люди полностью выздоравливали. Поэтому ты не волнуйся. Твоя мама сильная. Но если что, то вы можете рассчитывать на нашу помощь. Договорились?

– Да, спасибо, мистер Лоурен.

Фенек незаметно для бабушки и дедушки пнула Дэвида под столом по ноге. С немым вопросом «За что?» он посмотрел на нее, и увидел такой же немой вопрос: «Почему ты не расскажешь? Давай!»

– Нет, – одними губами ответил мальчик.

– Дэвид, ты не против заумных книг?

– Эх, – вздохнула у плиты Лиза.

– Они не заумные, а интересные! – воскликнула Фенек.

– Уна, для вашего с Дэвидом возраста они заумные. Мне удивительно, но в то же время приятно, что тебе нравится. Только, возможно, Дэвиду это неинтересно.

– Очень интересно. Я даже запомнил, что вы читали про объективную реальность.

– Вы странные дети, ей-богу.

– Может быть, это мы с тобой странные? Если в наше время было принято играть в ковбоев, принцесс и тому подобное, то у них в почете книги?

– Дорогая, – Майкл развернулся к ней вместе со стулом, поскольку никак не ожидал услышать нечто подобное, – ты сама веришь в то, что сейчас говоришь?

– Не особо, – не задумываясь, призналась Лиза.

– Вот-вот. Дети всегда остаются детьми, просто у этих двоих любопытства побольше, чем было у нас с тобой.

– Ой, говори за себя, старый пень, – в шутку заявила Лиза, – я за всю свою жизнь, начиная с самого детства, прочитала книг в несколько раз больше, чем ты.

– Но каких… – издевательски подметил Майкл и расплылся в ехидной улыбке, ожидая услышать ответ.

– У меня тут кастрюля, сковородка и, наверное, еще смогу оторвать кран. Выбирай, чем хочешь получить по голове?

– Можно я откажусь?

– Можно, но тогда продолжай уже читать и не беси меня.

– Ведьма ты моя.

– Сам ты ведьма, – Лиза вернулась к столу с двумя горячими чашками, наполненными до краев какао. – Пейте аккуратно, ребят. Горячее.

– Спасибо, ба, – первой отозвалась Фенек.

– Спасибо, – тихо поддержал ее Дэвид.

Сколь сильно отличалась атмосфера в доме Лоуренов от того, к чему в последнее время привык Дэвид. Только сейчас, очутившись в теплых объятьях семейного уюта, он ощутил, как же холодно ему в родных стенах.

Кухни, внешне казавшиеся почти идентичными (примерно одинаковая краска на стенах, похожая мебель и даже стол стоял в том же самом месте) в действительности были едва ли не полной противоположностью. Дэвид, как и его отец, долго пытался убедить себя в том, что все в порядке, но рано или поздно всегда наступает момент, когда ты осознаешь, что сидишь посреди болота, которое медленно, но верно затягивает тебя вглубь.

Родной дом стал чужим местом, где его преследовали страх и непреодолимое желание согреться. А ведь еще совсем недавно все было другим. Еще совсем недавно – целую вечность назад.

За пределами семьи Розенов жизнь продолжала идти своим чередом, не зная ровным счетом ничего об их бедах. Они были лишь каплей в море: одни из многих, но единственные в своем роде.

– Мы живем в многоуровневом мире, – продолжил читать Майкл Лоурен, – грани которого играют на свету подобно бриллианту. Но, к сожалению, эволюция наградила нас «даром» видеть не драгоценный камень, а мутное гладкое стекло. И потому задачей человечества на грядущее столетие станет преодоление сложившихся барьеров. Мы привыкли мыслить в рамках материи: строить, планировать, существовать, словно материя – единственный возможный наш хозяин. Но в действительности материя станет подвластна тому, кто познает законы, которые управляют ею, и тогда невозможное станет реальностью.

– Какие-то общие слова. Демагогия. Тебе не кажется? – поинтересовалась Лиза.

– Это вступление к главе. Оно и должно быть таким… Как сказать? Воодушевляющим, что ли, – задумался Майкл.

– Меня оно не очень воодушевило, – фыркнула Лиза.

– Ну не знаю, – Майкл пожал плечами. – На меня подействовало.

– Потому что ты хочешь, чтобы это все было правдой.

– А почему нет?

– Потому что на самом деле все очень просто. Ты же сам знаешь. Жизнь – это просто жизнь. А смерть – конец. Бритва Оккама – наиболее очевидный ответ чаще всего верный.

– Неужели тебе не хочется верить…

– Нет, не хочется.

– Дети, – Майкл повернулся к Уне и Дэвиду, – вы ее не слушайте. У нее старческие штучки-дрючки.

Удар полотенцем по затылку оказался неожиданным, отчего Майкл даже подпрыгнул на месте.

– В следующий раз это может оказаться тарелка, – с улыбкой на лице предупредила Лиза.

– Надо рассказать полиции, что ты меня избиваешь. Почему я вообще люблю тебя?

– Потому что я чудо.

– Точно! – он хлопнул по столу и рассмеялся.

Это была другая жизнь. Чужая. Глядя на них, Дэвид думал о том, что в его доме после разговора все вернулось на свои места: отец в гараже чинит машину, а мать неподвижно стоит перед окном, разговаривая сама с собой. Но есть надежда – завтра все должно измениться.

Покончив с какао и еще раз поблагодарив бабушку, дети направились в комнату Фенька. Комната десятилетней девочки скорее походила на логово пацана-старшеклассника. На стенах висели плакаты музыкальных групп и фильмов, всюду валялись одежда и смятые бумажки, а на столе в совершенно непонятном порядке высилась стопка книг. В какой-то мере комната отражала авантюрный склад характера своей хозяйки, но главное, о чем она говорила, – это то, что Фенек была свободна в своих взглядах, несмотря на столь юный возраст.

– Мама согласилась показаться врачу! – воскликнул Дэвид, едва за его спиной закрылась дверь.

– Что? – переспросила Фенек, которая никак не была готова к такому разговору.

– Сегодня утром папа поговорил с мамой о ее… настроении. И она согласилась завтра поехать к врачу.

– Это же здорово! Хотя я не понимаю, почему нельзя было посоветоваться с дедушкой.

– Он, как и все взрослые, не захотел бы меня серьезно слушать, – признался в своих сомнениях Дэвид.

– Нет, дедушка не такой. Давай сейчас с ним поговорим? – Фенек попыталась подойти к двери, но Дэвид заслонил собой проход.

– Нет-нет! Не надо.

– Почему? Она же призналась, что плохо себя чувствует. Это больше не тайна.

– Не надо, пожалуйста.

– Ты… – Фенек неожиданно поняла истинные мотивы поступка друга, – Ты не хочешь, чтобы другие знали?

– Да, не хочу. Завтра врач ее посмотрит, и все наладится.

– Тебе стыдно?

– Я… – Дэвид не знал, ведь прежде никогда не задавался этим вопросом, но с ужасом понял, что Фенек права.

Мальчик стыдился своей мамы. Того, что другие могут подумать о ней, о нем и всей их семье. Кроме Фенька и Профессора он никому не говорил о том, что происходит, а каждый раз, когда кто-то задавал вопрос о том, как дела дома, он отвечал, что все хорошо, и еще какое-то время переживал, чтобы его не уличили во лжи. Дэвид стыдился самого доброго и светлого человека в жизни: того, кто носил его в животе, а потом бессонными ночами прижимал к груди, следил за первыми шагами и заботился, помогая в начале жизненного пути. Когда это произошло? Почему? Он вспомнил. Чувство стыда пришло вместе со страхом в ту самую ночь, когда мама впервые разговаривала сама с собой в его комнате. Стыд и страх разорвали его душу на две равные части и заполнили собой отвоеванные территории. У каждого из них было свое определенное время: находясь внутри дома, он ощущал страх, а за его пределами – стыд перед другими людьми за то, что мама сходит с ума.

– Дэвид? – Фенек попыталась заглянуть ему в глаза.

– Да, мне стыдно, и теперь я ненавижу себя за это, – он сполз вниз по двери и уткнулся лицом в колени. У него не было ни малейшего права на столь отвратительное чувство, но оно родилось без его воли в обход сознания, а он ответственен за то, что вовремя не заметил и позволил ему расцвести во всей своей красе.

Девочка без слов понимала, что следует делать. Она села рядом с Дэвидом и толкнула его плечом.

– Ну чего ты раскис? Ты не виноват, – подбадривание прозвучало довольно неуверенно, что они оба это почувствовали.

– Виноват, – шмыгая носом, ответил Дэвид, даже не подняв головы.

– Нет! Я тебя сейчас ударю, – она понадеялась на старый прием, который много раз выручал в сложных ситуациях.

– Бей. Я заслужил, – ответил мальчик, чем поставил свою подругу в тупик.

Фенек было замахнулась, чтобы отвесить ему подзатыльник, но рука зависла в воздухе. Ситуация раскрылась перед ней с другой стороны: рядом сидел ее лучший друг, которому нужна была поддержка, а не упреки или порицания. Она не любила объятья, но все-таки медленно обняла Дэвида и прижалась к нему всем телом.

– Все будет хорошо, – сказала Фенек и закрыла глаза,

Девочке казалось, что так она сможет передать ему часть своих сил и разделить тревогу. Словно они станут единым целым, и тогда любая проблема отступит.

И время услышало ее ожидания и остановилось – оно прекратило свой неумолимый ход, чтобы позволить детям вырваться за пределы нескончаемой гонки, которая для взрослых была слишком реальной, чтобы отказаться от нее хоть на мгновение.

Здесь, в мире, где ничто не отличалось от нашего, были только они вдвоем. Ни тревог, ни бед – ничего, только тишина и покой в теплоте объятий друг друга. Они были еще слишком малы, чтобы говорить о любви, но более чем зрелы, чтобы мы могли почувствовать подлинное единение душ.

Во многом это мгновение стало определяющим в жизни Дэвида Розена и Уны «Фенька» Лоурен. Из друзей они превратились в нечто гораздо более… важное, если так можно сказать. Правда, им потребовалось немало времени, чтобы признаться себе в этом.

Дэвид ощутил, как нахлынувшее чувство ненависти к себе постепенно затухает – его выдавливали крепкие объятья Фенька, принесшие вместе с собой покой.

– Все будет хорошо, – мысленно повторил мальчик слова подруги и согласился с ними.

– В одночасье я избавился от стыда, – издалека звучал голос взрослого Дэвида. – Ты этого не заслуживала. Никто не заслуживал. Но только страх не ушел, а временно затаился, ожидая возвращения домой.

– А вот твой страх был оправдан, – сказала Дороти Розен.

– Жаль, что бесполезен.

– Почему? – удивилась женщина. – Разве он не помог тебе?

– Он не помог тебе, и это гораздо важнее.

– Ты был маленьким мальчиком. Моим маленьким мальчиком, а не рыцарем в сияющих доспехах. Я понимаю, что тебе хотелось сразиться с чудовищем и победить его, но это было не твое время.

– А когда еще, если другого шанса спасти тебя не было?

– Сейчас. Ты здесь, мой родной. Сейчас твое время, и сейчас ты рыцарь, с ног до головы закованный в латы, пришел сюда, чтобы вместе со своим лучшим другом спасти меня от чудовища, чья сущность обрела плоть.

– Но…

– Никаких «но». Давай закончим нашу историю.

***

Пока дети сидели в комнате Фенька, дом Розенов погрузился в тишину. Леонард, как и предполагал Дэвид, вернулся в гараж, а вот Дороти по велению голоса спустилась в подвал, чтобы ни единая душа не могла узнать о ее разговоре с Литэсом. Закрыв за собой дверь, она хладнокровно спустилась во тьму, где зажгла тусклую лампочку, висевшую под потолком и покрытую толстым слоем пыли и паутины. Розены довольно редко пользовались подвалом, поскольку он служил для них скорее хранилищем ненужных вещей, вроде картонных фигур жителей города, избавиться от которых Дороти не позволяла совесть. Здесь в окружении хлама и разнообразных коробок ощущалось обреченное дыхание умирающих воспоминаний.

Встав напротив зеркала, некогда принадлежавшего прабабушке, Дороти неподвижно замерла в ожидании Литэса. В темной мутной поверхности отражались очертания лица несчастной женщины, лишившиеся былого единства. Она чувствовала, что на ее внешности проявляли себя другие люди – те, кому принадлежали голоса, то и дело заполнявшие ее разум. Так не должно было больше продолжаться – этому следовало положить конец.

– Мы близки к цели, – прошептал Литэс губами Дороти.

– Да, – тут же согласилась она.

– Если что-то пойдет не по плану, я возьму управление твоим телом на себя, – Дороти почувствовала, как Литэс из головы проникает в ее конечности, и она теряет над ними контроль. – Я довольно неплохо освоился и надеюсь, что ты не захочешь мне помешать, – Литэс поднял руки Дороти вверх и осмотрел их.

– Нет, не буду. Я хочу спасти сына, – смиренно констатировала Дороти.

– Тогда у нас все получится. Китобой потерпит поражение, от которого еще долго не оправится.

Прежде чем Литэс исчез, освободив тело Дороти от своего влияния, он вплоть до мелочей поведал ей свой план. Она внимала каждому слову и кивала. Каждый шаг следовало запомнить как следует, ведь от этого зависела не только ее судьба.

– Я все поняла, – под конец сказала Дороти и через секунду почувствовала, как Литэс ушел, даже и не думая прощаться.

На его место пришли голоса других. Они закружились внутри головы в вихре оборванных фраз. Каждый старался донести свою мысль, но не мог, ведь его тут же перебивал другой, и только одно слово Дороти продолжала слышать с завидным постоянством: оболочка, оболочка, оболочка…

***

– Когда вырасту, выучусь и посмотрю весь мир от края до края, я хочу вернуться и жить здесь, – заявила Фенек, – чтобы каждый день смотреть на закаты.

Они сидели, опершись спинами на ствол могучего дерева, что росло посреди поля, и следили, как огромный огненный диск неспешно опускается за горизонт. Неугомонный ветер играючи шевелил крону дуба, создавая неповторимую мелодию. Последнее волшебное мгновение детства утекало сквозь пальцы, а Дэвид об этом даже не знал.

– И будем так же сидеть, как и сейчас, – поддержал мальчик.

– Пообещаем друг другу?

– Конечно!

Чтобы скрепить обещание, дети крепко пожали руки.

– Учти, если обманешь, то я достану тебя, где бы ты ни жил. В Бостоне, Лондоне, Москве, Мельбурне…

– Зачем мне жить в Бостоне?

– Мне почем знать? Я тебя везде найду и притащу сюда!

– Как бы мне не пришлось этого делать. Мало ли куда тебя занесет. Джунгли, пустыни, моря, горы.

– Куда бы ни занесло, обещание есть обещание.

– Угу, – только и сказал Дэвид.

Фенек улыбнулась и придвинулась ближе, чтобы положить голову на плечо своего друга. Благодаря прошедшему дню, который они провели, играя и катаясь на велосипедах, Феньку удалось отвлечь Дэвида от гнетущих мыслей. Его улыбка сияла, как в самые лучшие дни, что она помнила.

Тем временем солнце уже наполовину скрылось за горизонтом, отчего окрасило линию между небом и землей в оранжевый цвет, по краям плавно переходящий в бордовый. Здесь царила тишина и покой, пока где-то там, в открытом космосе, на расстоянии ста пятидесяти миллионов километров огромный ядерный реактор, который мы называем Солнцем, неутомимо выполнял свою работу.

– Не забывай о том, что мир был соткан в гневе яростного взрыва, – произнес мальчик, не отрывая глаз от горизонта.

Эту фразу однажды вечером сказала ему Дороти Розен. Сидя на краю кровати сына, она слушала удивительные вещи о космосе, которые Дэвиду удалось узнать за минувший день. Последняя его история была о том, что некогда атомы нашего тела сформировались внутри сверхновой звезды, а затем в результате ее смерти в виде взрыва их выбросило во Вселенную. Спустя миллиарды лет они собрались воедино, чтобы образовать наши тела. Дослушав до конца, Дороти задумчиво перевела взгляд за окно, где на черном полотне висела луна, как всегда напоминавшая большой ломоть сыра.

Дэвид молча смотрел на маму, даже и не думая нарушить тишину. Блеск в глазах, уголок рта, слегка потянувшийся вверх, прядь волос, выбившаяся из-за уха, руки, которые она любила, скрестив, положить на колени, – он знал ее наизусть, но каждый раз любовался как в первый. Некоторые люди думают, что ребенок любит одного из родителей больше, чем другого. Возможно, где-то оно и так, но Дэвид в равной степени любил маму и папу, правда, каждого по-своему.

Когда мысли в голове Дороти улеглись, она сказала одну единственную фразу, которую Дэвид неосознанно запомнил на всю жизнь и произнес сейчас Феньку.

– Красиво, – голос девочки вернул Дэвида из воспоминаний. – Пусть это будет наш… пароль.

– Пароль? – удивился Дэвид, учитывая количество слов, ведь обычно они использовали не больше двух.

– Нет-нет. Не как обычно. Даже не пароль, а обещание! Точно, обещание на будущее. Всегда помнить его и сообщить друг другу, когда мы вернемся сюда взрослыми. Что скажешь?

– Хорошо, – согласился он.

Дэвид моментально согласился, потому что в этой идее оказалось что-то немыслимо приятное и притягательное. Фраза стала чем-то особенным не только для него, но и для еще одного дорогого человека. Таким образом мамины слова будут жить вечно. Маленький Дэвид тогда не понимал или, даже будет вернее сказать, не в полной мере прочувствовал их истинное значение, поскольку видел только смысл, лежащий на поверхности. Но всему свое время, и спустя годы он осознал, что же мама имела в виду, когда произнесла их, глядя на Луну.

***

Чем неотвратимей становилось приближение полуночи, тем сильнее разгоралась тревога Дороти.

После дневного разговора в подвале с Литэсом она буквально не знала, чем себя занять, чтобы как можно скорее дождаться намеченного часа, но все изменилось, когда пришло осознание его неотвратимости. Он перестал быть неким гипотетическим событием, а превратился в самую настоящую реальность, и тогда Дороти ощутила ту самую тревогу, медленно, но верно, перерастающую в ужас. Ей хотелось кричать во всю глотку, чтобы до крови разодрать ее – тогда, возможно, физическая боль перекроет душевную, и станет легче. В голове успела пронестись мысль о побеге, но она не имела права, ведь на кону стояла жизнь сына, а если повезет, то и мужа. Литэса не было рядом, хотя именно сейчас она нуждалась в нем больше всего.

– Мы здесь, – вернулись голоса.

– Мы с тобой.

– Мы не бросим тебя.

– Мы рядом.

– Мы никуда не уйдем, – вместо привычного хора они говорили поочередно и даже не перебивали друг друга.

– Кто вы? – за все это время Дороти так и не смогла понять.

– Мы здесь.

– Мы с тобой.

– Мы рядом, – голоса и не думали отвечать на ее вопрос.

Долгое время Дороти слонялась по дому, берясь то за одно, то за другое дело, но ничего не доводя до конца. Часы на стенах предательски играли с ней, превращая прямую то в петлю, то в горку, а то вообще завязывая в узел.

Когда несколько часов назад вернулся Дэвид, она ретировалась в комнату, чтобы лишний раз с ним не встретиться. Закрыв дверь и затаив дыхание, Дороти решила выждать, чтобы мальчик ушел к себе. Прежде чем подняться наверх он, очевидно, заглянул на кухню, чтобы перекусить.

– Пап? – позвал Дэвид.

– Я в гостиной.

– Я хотел сказать, что пришел. А где мама?

– Не знаю, наверное, в спальне. Может быть, решила прилечь?

– А ты уверен… – голос стал тише, и Дороти ничего не смогла расслышать.

– Черт! – подумала она. – Что за дурацкая идея здесь прятаться? Они же могут сговориться, – но выходить было поздно, да и ноги ее не слушались, словно кто-то приказал им стоять на месте и не двигаться. Через пару минут до ушей Дороти донесся звук шагов по ступеням. Она много раз его слышала и потому с легкостью узнала Дэвида. Мальчик поднялся наверх, прошел по коридору до родительской спальни и затих.

«Что же ты остановился?» – со злобой мысленно спросила женщина, боясь, что он может попытаться зайти к ней.

Дверная ручка на долю секунды дернулась, но тут же замерла. С обратной стороны двери Дэвид стоял, сжимая холодный металл ручки. Ему хотелось убедиться, что с мамой все в порядке, но в то же время он боялся лишний раз ее беспокоить. Тонкое дверное полотно отделяло Дэвида, освещаемого теплым светом коридорных ламп, от Дороти, чей разум тонул во мраке.

«Нет. Если она спит, то пусть спит», – подумал мальчик и отпустил ручку.

Едва послышались удаляющиеся шаги, как Дороти вздохнула с облегчением. Угроза оказалась позади. Звук закрывшейся двери ознаменовал момент, когда она наконец могла покинуть свое убежище.

«Проклятая оболочка, недолго тебе осталось», – с этой мыслью Дороти вышла из спальни и поспешила на кухню.

В отличие от Дэвида Леонард большую часть дня провел дома, то и дело докучая Дороти вопросом о ее самочувствии. Только после обеда он ненадолго отъезжал в город, чтобы купить детали для машины и заодно заскочить в супермаркет за продуктами. Теперь же он сидел в гостиной перед телевизором и смотрел передачу о дикой природе. Дороти издалека следила за ним и пыталась увидеть границу, что пролегла между тем человеком, которого она безумно любила, и безвольной марионеткой Китобоя Джека. К сожалению, не нашла ни одной зацепки ни внешне, ни в движениях – со стороны это был все тот же Леонард, но Дороти знала правду и не собиралась позволить им себя обдурить.

Чтобы не вызывать подозрений, она взяла первую попавшуюся книгу и расположилась на кухне. Несколько попыток прочитать и усвоить информацию не принесли никаких плодов. Ничего. Стоило глазам зацепиться за строчку, как спустя каких-то две-три секунды разум соскакивал и переключался на насущный вопрос. Поэтому Дороти просто сидела, глядя в открытый разворот, и изредка переворачивала страницы.

– Милая, может быть, пора спать? – послышался рядом голос Леонарда.

Она повернула голову и увидела мужа стоящим в дверном проеме.

– Завтра все-таки рано вставать.

– Да, – подтвердила Дороти, смутно вспоминая о том, что днем, вернувшись из магазина, Леонард рассказал ей, как заехал в больницу и записал ее на прием на десять часов утра, – пора. Я сейчас приду. Иди ложись.

– У тебя все в порядке? – подойдя к лестнице, Леонард обернулся и в который раз задал один и тот же вопрос.

– Если ты еще раз спросишь, то я откушу тебе нос, – вспышку злобы Дороти перевела в шутку. – Все нормально. Я сейчас тоже приду спать.

– Нос мне еще пригодится, поэтому молчу, – он приложил указательный палец к губам и едва заметно кивнул.

Леонард стоял, не двигаясь с места и ожидая, что жена хоть как-то отреагирует на, как ему казалось, забавный ответ, но она только безмолвно улыбалась.

– Ладно. Жду тебя наверху. Люблю тебя.

– Хорошо, – одно единственное слово вылетело из ее уст и, словно наконечник ледяного металла рапиры, кольнул Леонарда в сердце.

– Да, – покачал он головой, глядя себе под ноги, и побрел наверх.

Дороти осталась одна. Пустая кухня, как молчаливый свидетель, наблюдала за женщиной, но не могла проронить ни слова. Ей оставалось только смотреть и впитывать в себя отпечаток событий, чтобы он навеки стал ее частью. Стрелки на часах расположись на двадцати двух сорока шести. Немного. Оставалось совсем немного.

Если бы ни Литэс, Дороти не стала бы ждать, а провернула дело еще днем. Ведь это не так трудно! Уже сейчас все могло закончиться. Правда, Литэс заверил ее, что они обязаны ждать полуночи, поскольку именно в эти несколько минут перехода от одного дня к другому Китобой Джек особенно слаб и не сможет им помешать.

– Ты готова? – из глубин сознания далеким эхом выплыл голос.

– Нет, – призналась Дороти.

– Все будет хорошо. Не переживай. Доверься мне.

– Я верю тебе, но я боюсь.

– Твой страх – лишний повод для счастья Китобоя, – голос Литэса обрел силу и поглотил окружающие звуки. – Джек здесь. Все это время он наблюдает за тобой, оставаясь за пределами твоего мира. Ему некуда спешить, ведь дело сделано, и остается только ждать. Разве ты хочешь, чтобы он победил?

– Нет.

– Я слишком часто вынужден напоминать тебе об этом. Мне начинает казаться, что ты не справишься или даже… не хочешь помочь сыну, – издевка и вызов, с которыми он говорил, звучали слишком очевидно, чтобы их не заметить.

«Нет! Хочу! Справлюсь!» – чуть было не закричала Дороти, но смогла ответить мысленно, дабы не привлекать к себе лишнее внимание.

– Отлично. С этой минуты я все время буду рядом с тобой. Не отойду ни на шаг, обещаю.

– Спасибо.

– А теперь иди. Нужно лечь, чтобы Леонард ничего не заподозрил и заснул, тогда и приступим.

Пока Дороти добиралась до спальни (а именно это слово больше всего подходит, чтобы описать ее путь, ведь каждый шаг давался ей с таким трудом), она заметила, что окружающий мир стал казаться чужим. Дом словно выцвел изнутри и пропитался гнилью. Вот что, оказывается, на самом деле находилось за ширмой привычного восприятия.

– Да, ты видишь все моими глазами, – ответил на безмолвный вопрос Литэс. – Здесь нет обмана, а лишь истина, которую теперь я могу тебе открыть. Порча расползлась повсюду, она под обоями. Если сорвать их, то ты увидишь, как ее тонкие черные пальцы тянутся по стенам, проникнув в самую глубь каркаса дома.

Когда Дороти открыла дверь спальни, то замерла на пороге от удивления – на краю кровати в свете лампы с журналом в руках сидело нечто, как две капли воды похожее на Леонарда. Оно отличалось мертвенно-бледной кожей, лопнувшей в нескольких местах на шее и лице. Из расползшейся раны на лбу медленно текла черная вязкая жидкость. Пробегая между двумя пустыми глазницами, она замирала на кончике носа, чтобы затем тяжелыми каплями падать вниз. Набухшие вены на руках двигались под кожей, словно кольчатые черви, пытающиеся найти выход.

– Это и есть твой Леонард, – прошептал Литэс. – Китобой поглотил его душу, оставив плоть гнить. Теперь ты видишь?

Дороти медленно кивнула в знак подтверждения. Ей не хотелось верить, что с мужем приключилась такая беда, но о какой вере может идти речь, когда перед тобой неопровержимые факты? Она любила его, знала как саму себя, и вот его нет.

– Милая, ты чего там стоишь? – чудище подняло голову и уставилось на нее пустыми дырами вместо глаз.

– Он не должен знать, – напомнил Литэс.

Где-то глубоко внутри груди за тысячью дверьми и сотнями выстроенных стен Дороти плакала горькими слезами, чтобы хоть как-то унять свалившееся отчаяние. Леонарда не вернуть. Никогда, никакими средствами.

– Ничего, – Литэс помог ей натянуть на лицо улыбку. – Просто смотрю на тебя. Я забыла ответить.

– На что? – при каждом его слове изо рта то и дело выпадал бурый язык, покрытый язвами.

– Там на кухне, – она не знала зачем, но, видимо, в память о дорогом человеке все-таки сказала. – Я тоже тебя люблю. Спасибо за все, что ты для меня сделал.

– Не за что, – рот чудища искривился в жалкой ухмылке.

– Давай спать? Я очень устала, – отведя взгляд в сторону, Дороти пошла к своей половине кровати.

– Ты не пойдешь в душ?

– Нет, я не могу. Утром. Прости.

– Ничего страшного. Нашла повод извиняться.

Дороти легла на кровать и повернулась на бок лицом к окну, чтобы больше не видеть эту мерзкую тварь. Одеяло стало ее броней, а подушка – щитом, призванными защитить от прикосновений ледяных рук, некогда бывших такими родными.

– Спокойной ночи, – сказал Леонард и выключил свет.

– Спокойной ночи, – ответила Дороти и включила в памяти воспоминание одного из далеких дней, когда ее семья была счастлива.

***

– Дороти, открой глаза. Пора, – Литэс был абсолютно спокоен, и потому его голос звучал тихо и размеренно. – Вставай. На часах почти полночь.

Дороти последовала его указанию и открыла глаза. Как в бреду, она села на кровати и уставилась в незашторенное окно. Ни луны, ни звезд, а только серые кучевые облака, растянувшиеся на многие километры над голым полем, где не осталось ничего кроме перепаханной земли. На электронных часах рядом с кроватью значилось двадцать три часа пятьдесят три минуты.

– Скоро все закончится. Потерпи. А теперь вставай и иди.

– Я…

– Никаких «я», – своей крепкой рукой Литэс как будто бы схватил ее за плечо и дернул вверх так сильно, что она мигом встала, начисто позабыв о сне. – Иди.

Леонард спал, подложив руку под голову. Не было слышно, как он дышит, но грудная клетка плавно поднималась и опускалась. Дороти не видела его – перед ней все еще находилось чудовище без глаз. И потому она лишь на долю секунды бросила на него взгляд и тут же с отвращением отвернулась.

«Будь ты проклят», – подумала она, покидая пределы комнаты.

Прикрыв за собой дверь, женщина направилась к столику, стоявшему посреди коридора. Там в ящике, пока днем никого не было дома, она спрятала нож для мяса, который теперь извлекла из импровизированного тайника и крепко сжала в руке.

– Помни, нельзя медлить, – прорезая холодную тьму, сказал Литэс. – Ты должна сделать все одним движением, чтобы они не успели спохватиться.

– Одним.

– Воткнула и вверх. Воткнула и вверх. Поняла?

– Воткнула и вверх, – повторила женщина.

– Умница. Иди.

Босые ступни касались прохладного пола, шаг за шагом приближая Дороти к комнате Дэвида. В ее голове не осталось никаких мыслей, кроме одной. Сомнения растаяли, критическое мышление рассыпалось в прах, и остались только цель и Литэс, направляющий ее ослабшую душу в благом деле.

Сколько раз Дороти ходила по этому коридору к сыну? Сосчитать невозможно. Она будила его по утрам, желала спокойной ночи или даже проведывала просто так, чтобы о чем-нибудь поговорить, послушать, полюбоваться им и тем, как быстро он растет, становясь похожим на нее саму и Леонарда.

Время относительно, и существует только для того, чтобы все события не происходили одновременно. Но если бы мы могли собрать со стрелы времени всех Дороти, что ходили по этому коридору, и поставить в один момент, то здесь не осталось бы свободного места. Они наслаивались бы друг на друга, а их мысли шумели нестройным хором, как листва на ветру.

Жаль, что все в нашей жизни имеет свой конец, и это касается не только людей, но и самой Вселенной. Однажды огонь гаснет, подобно звезде, и на его месте остается только черная пустота.

В последний раз Дороти Розен шла в комнату Дэвида, сама этого не понимая. Она вот-вот готовилась рассечь жизнь надвое, породив тем самым новую эпоху, а прежнюю оставив безвозвратно утерянной. Ей двигали благородные мотивы, затуманенные безумием.

Вот и дверь. Женщина еще крепче сжала рукоятку ножа, да так сильно, что почувствовала, как от боли сводит пальцы.

– Твой сын ждет помощи. Он заперт внутри. Освободи его, – с внушительными паузами между каждым предложением сказал Литэс. – Время пришло.

Дороти аккуратно открыла дверь, бросила взгляд на спальню, где спал Леонард, и только потом зашла в комнату Дэвида. Во тьме не было видно ни мебели, ни обоев – они предстали размытыми пятнами, молчаливо дожидавшимися рассвета. И потому комната выглядела бесконечно пустой, если не считать кровать, на которой тихо-тихо посапывал ребенок. Шаг, еще шаг. И вот она уже стояла вплотную к Дэвиду, но глядя на него, видела серую оболочку, с большим трудом напоминавшую человека только благодаря общим очертаниям.

– Возьми нож двумя руками, – скомандовал Литэс, и Дороти повиновалась.

– Подними его над головой, – продолжил он, наблюдая, как исполняется его воля.

Что-то внутри Дороти отчаянно сопротивлялось, и потому поднять нож оказалось не так уж и просто. Он словно весил целую тонну.

– Поднимай, – более грозно приказал Литэс.

Холодная сталь миновала уровень груди, затем прошла мимо лица и вот наконец оказалась в своей наивысшей точке перед грядущим ударом.

– Будь проклят Китобой, – с отвращением прозвучали слова в голове.

– Будь проклят Китобой, – вслух повторила Дороти.

Из-за постороннего звука Дэвид открыл глаза и спросонья не сразу понял, что происходит.

– Мама? – удивился он.

– Бей! – Литэс заревел так громко, что в ушах зазвенело, и Дороти вместо того, чтобы нанести удар, на несколько секунд остолбенела от шока. К счастью, Дэвиду хватило этого времени, чтобы увидеть блестящее лезвие, которое грозило ему неминуемой погибелью – он вскрикнул и скатился с кровати на пол. Острие ножа воткнулось в еще теплую подушку.

– Нет! Не дай ему уйти! – невидимый друг Дороти рассвирепел еще больше.

– Я знаю! – стиснув зубы, прошипела женщина и бросилась в погоню за ребенком, который успел подняться и ринулся к двери.

– Папа! – выбежав в коридор, прокричал Дэвид, преследуемый матерью, что, разрезая воздух, рьяно размахивала ножом.

– Стой! Стой, скотина! – гортанный голос, что мальчик слышал у себя за спиной, не был похож на голос матери, к которому он привык с детства.

– Папа! Папа! – вместо того чтобы забежать к отцу в спальню, он почему-то решил искать спасения на первом этаже.

Без труда преодолев половину лестницы, нога мальчика соскользнула с одной из ступеней, и остаток пути он проделал уже кубарем. Ударившись спиной, головой и даже рукой, Дэвид все равно вскочил на ноги и, не оборачиваясь, побежал на кухню.

Леонард, проснувшийся от криков сына, успел застать момент его падения и увидеть жену с ножом в руке, которая едва ли отставала на пару метров.

– Дороти, остановись! – Леонард кинулся вслед за ними.

– Быстрее! Он проснулся! Быстрее! Иначе навсегда потеряешь сына, – Литэс не замолкал ни на секунду.

Оказавшись на кухне, Дэвид понял, что попал в ловушку. Ему не оставалось ничего другого, кроме как прижаться к противоположной от входа стене.

– Тварь! – Дороти была уже здесь.

В слабом свете из окна мальчик все-таки успел взглянуть в лицо матери: бешеные выпученные глаза смотрели прямо на него, раздувшиеся от ярости ноздри и оскаленные зубы. Это не его мама. Нет. Это определенно не она.

Если бы не Леонард, набросившийся на Дороти со спины и поваливший ее на пол, то, возможно, она все-таки успела бы сделать то, что планировала. Кулак разжался, и нож со звоном упал на плитку.

– Дороти, очнись! Дороти! – взывал к своей жене Леонард.

– Отпусти меня! Я убью тебя! – ревела Дороти.

Ей удалось извернуться и ударить Леонарда затылком в нос, отчего его хватка ослабла, и женщина вырвалась на свободу.

– Хватай нож! – скомандовал Литэс, и его приказ был тут же выполнен. – Отойди от них!

Тяжело дыша и выставив вперед оружие, Дороти сделала несколько шагов назад, чтобы оказаться на безопасном расстоянии.

– Милая, все хорошо, – держась одной рукой за нос, из которого хлестала кровь, сказал Леонард. – Положи нож, мы не причиним тебе вреда.

– Не слушай его, – у Литэса было свое мнение на этот счет. – Ты же видишь их истинные лица!

Дэвид дрожал от страха, но продолжал стоять ровно на том же самом месте. Тот факт, что мать пыталось его убить, никак не укладывался в голове.

– Мама, пожалуйста, – молил мальчик.

– Дороти, это же я. Леонард. А это Дэвид. Мы твоя семья.

– Он лжет! Они его рабы!

Дороти знала, что Литэс прав, ведь она собственными глазами видела перед собой оболочку и гниющую нечисть, заменившие собой ее родных.

– Леонард, если в тебе осталось хоть что-то человеческое, то отойди в сторону! Я спасу Дэвида! – с надрывом прокричала женщина, стараясь сохранить самообладание.

– О чем ты говоришь? Дороти, положи нож. Мы все решим, все исправим.

– Исправим? Ты? Жалкая марионетка. Отдай мне моего сына!

– Дороти, – Леонард сделал небольшой шаг вперед, надеясь незаметно сократить расстояние и выхватить оружие.

– Нет, тебе меня не обмануть, – она тут же отошла назад. – Леонард, если ты где-то там и любишь меня, отойди в сторону.

– Джек здесь, – сообщил Литэс.

Прямо над головой на втором этаже послышались тяжелые шаги. Потолок сотрясался, отчего люстра раскачивалась из стороны в сторону.

– Леонард, времени почти не осталось! Я просто вытащу его из оболочки. Он ничего не почувствует.

– Поздно. Посмотри на свои руки, – в голосе Литэса чувствовалась обреченность.

– Что случилось? – Дороти непонимающе взглянула на кисти, но они были такими же, как прежде. – Я не понимаю, ничего нет.

– С кем ты говоришь? – Леонард попытался сделать шаг к жене.

– Стой на месте, тварь! – она снова отошла назад.

– Когда Леонард набросился на тебя, то впустил в тело свою порчу. Поэтому Китобой и пришел: он хочет забрать твою душу и превратить в такую же марионетку, как Леонард.

– Что мне делать? Литэс, говори, что делать?

– Милая, здесь нет никого кроме нас. Пожалуйста, послушай меня, – Леонард не знал и боялся того, что может произойти в следующий момент.

– Твое тело начало трансформироваться, и это не остановить. Нужно избавиться от него, – голос Литэса начал походить на заедающую пленку в магнитофоне: он то растягивался, то ускорялся, но так или иначе не оставлял Дороти в покое.

– Избавиться? От тела? Что ты имеешь в виду?

Шаги Китобоя зазвучали на лестнице – гигант не спеша двигался к своей цели. И Литэс, и Дороти почувствовали приближение холода, который всегда сопровождал Джека, а также мерзкий запах рыбы. На заднем фоне что-то говорил Леонард, но Дороти не слушала его – подобно картонному кусту на сцене театра он стал лишь декорацией основного действия.

– Не волнуйся, ты возродишься. Проиграть сражение не значит проиграть войну, – понимая, что у Дороти может не хватить духу, Литэс перехватил контроль над телом. – Доверься мне, как ты делала это прежде.

– Я верю тебе, – со слезами на глазах сказала Дороти Розен.

– Нет! – заорал Леонард, когда увидел, как жена перевернула нож лезвием к себе.

– Мама! – от беспомощности голос мальчика сорвался.

Леонард бросился к Дороти, но… не успел. Даже не вскрикнув от боли, она одним движением по самую рукоятку вогнала нож себе в горло. Во все стороны брызнули капли крови, а кухня наполнилась булькающими хрипами. Дэвид еще много лет во снах видел бесконечно долгое мгновение, пока мама стояла на ногах и смотрела на него глазами, полными любви. Окровавленные губы беззвучно произнесли: «Мой мальчик», и только после этого обмякшее тело начало падать. Тут подскочил Леонард и подхватил ее. Вместе с Дороти он опустился на пол. Его разум прекрасно понимал, что это конец и ее не спасти, но сердце продолжало надеяться.

– Дэвид, скорую! Звони в скорую!

– Я… – мальчик не мог говорить.

– Дэвид, пожалуйста, не стой! Звони в скорую.

Прежде чем навсегда закрыть глаза, Дороти увидела очертания Китобоя Джека, который стоял в прихожей и наблюдал за происходящим.

– Твой план сорвался, – слабеющим мозгом подумала Дороти. – Я вернусь сильнее, чем была, и тогда…

Когда ее не стало, густая темно-бордовая кровь все еще продолжала растекаться по кремовой плитке.

Прямо на глазах у Леонарда и Дэвида она перестала дышать, а стеклянные глаза замерли, уставившись в одну точку.

Все остановилось, словно на фотографии, и медленно погрузилось во тьму.

– Это конец истории, – прозвучал голос Дороти.

– Той, что я пытался забыть, и однажды у меня действительно получилось, – ответил Дэвид. – Но бегство ничего не решает. Прости меня, мама.