Блуждающий меж звезд

Предвестники

***

– Дороти, вы меня слышите? – мужской голос звучал приглушенно и казался очень далеким. – Дороти, сожмите мою руку.

Голова раскалывалась так сильно, словно по ней били молотком. Она пыталась ответить, пыталась сжать руку мужчины, но не могла. Где она находилась? Что случилось? Все как в тумане. Была только боль, которая разливалась по телу и стремилась затянуть женщину в свое бушующее море. Вначале Дороти пыталась сопротивляться – удержаться на плаву, но волны накрывали ее одна за одной, не позволяя передохнуть ни секунды. И, в конце концов, она обессилила и сдалась. Тело погрузилось в черную пучину боли, где, как оказалось, Дороти перестала что-либо чувствовать и отключилась.

– Дороти, вы меня слышите? Она потеряла сознание! Давайте быстрей, – прокричал своим коллегам с носилками врач.

Ночную тьму разрезали красно-синие вспышки машины скорой помощи, остановившейся на обочине дороги. Они запутывалась в густой листве леса, тянувшегося по обе стороны, и бесследно затухали где-то в глубине, где не оставалось места для света. Дождя хоть и не было, но воздух, насыщенный сыростью, неприятно давил на легкие. Хотелось поскорей укрыться от него и больше не выходить на улицу. В радиусе десятка метров на асфальте валялись искореженные детали машин: то бампер, то осколки фар, то целое крыло, а сами автомобили стояли в центре дороги, превратившись в единую груду металла, где лишь благодаря цветам угадывалось их различие. Из четырех человек, что оказались в этой мясорубке, выжили только двое: Дороти и водитель другой машины. Таксист, который вез ее домой, был не пристегнут, и поэтому, от удара выбив телом лобовое стекло, перерезал себе глотку острыми осколками. А пассажир второго автомобиля принял на себя основной удар, отчего получил множественные переломы, разрывы органов и вскорости скончался от внутреннего кровотечения еще до прибытия скорой помощи.

Была ли виновата дорога, где местные власти так и не удосужились установить освещение, скользкий асфальт или человеческий фактор, сейчас не имело никакого значения, ведь первостепенная задача заключалось в том, чтобы спасти жизнь тем, кому посчастливилось выжить.

Обоих пострадавших погрузили в автомобили, и они тут же помчались в сторону города, оставив на месте аварии полицейских, которым предстояло во всем как следует разобраться.

***

Пробуждение от долгого глубокого сна – дело непростое. В первое мгновение миры перемешаны между собой и ты не можешь отличить сновидение от реальности, но с каждой секундой пелена рассеивается, а границы окружающего мира обретают четкость, и тогда все становится на свои места.

Дороти медленно открыла глаза. Вместо того чтобы обнаружить себя в спальне своего дома в воскресный день, она увидела скромного размера больничную палату со стенами светло-салатового цвета. Через открытые окна проникал яркий солнечный свет. Где-то там слышались голоса людей, но здесь было абсолютно тихо. Левая рука женщины оказалась загипсована, и Дороти, с трудом приподняв ее вверх, удивленно осмотрела столь неожиданную обновку. Затем она заметила человека, спавшего в кресле рядом с постелью. Это был ее муж Леонард. Вытянутые вперед ноги расслабленно лежали на полу, руки скрещены на груди, а голова свесилась на грудь.

– Леон… – осипший голос не позволил сказать и одного слова, и Дороти закашлялась.

Леонард тут же вскочил с кресла, вытаращив глаза. Неожиданные звуки застигли его врасплох, о чем и говорил испуганный взъерошенный вид Розена-старшего.

– Дороти, – непонимание сменилось улыбкой, – ты пришла в себя.

– Что… – она снова закашлялась.

– Подожди, не говори. Я дам тебе воды, – Леонард подошел к столику у противоположной стены и наполнил стакан водой из графина, а затем передал его жене. – Справишься сама или помочь?

Дороти одарила мужа взглядом «Со стаканом-то я точно управлюсь» и принялась жадно пить.

– Не спеши, а то всю воду мира выпьешь, – он стоял рядом с ней и нежно гладил по плечу.

Когда стакан опустел, Дороти отдала его обратно мужу. Ей стало гораздо лучше, и она с облегчением вздохнула.

– Родная моя, – в голосе Леонарда звучала искренняя радость, – как ты себя чувствуешь? – он хотел обнять ее и крепко-крепко прижать к себе, но боялся, что подобный порыв чувств способен принести вред.

– Я не знаю. Нормально, – Дороти пожала плечами. – Почему я в больнице?

– Ты ничего не помнишь?

– Нет. Я помню, как собиралась ехать домой и ждала такси, но потом просыпаюсь здесь. Леонард, что случилось?

– Вы попали в аварию по дороге. Столкнулись с пикапом Нельсона.

– Харви Нельсона? – уточнила Дороти, хотя и без того понимала, что речь идет об одном из их соседей.

– Да, Харви, – взгляд Розена-старшего ушел в сторону, и он уставился в пустоту перед собой.

– Леонард?

– Прости, – вместо того, чтобы посмотреть жене в глаза, он опустил голову. – В аварии погиб таксист, который тебя вез, и сын Харви – Родни. Он сидел на пассажирском сиденье, и у него не было ни единого шанса.

– Боже мой, – здоровой рукой она прикрыла рот. – Бедные Нельсоны.

– Харви вместе с тобой доставили в больницу, но он скончался на следующий день, так и не приходя в сознание, – наконец, он поднял взгляд. – Знаю, мне не следовало тебе говорить, чтобы ты не расстраивалась. Прости.

– Нет-нет, – воспротивилась Дороти, – спасибо, что сказал.

– Я не могу хранить от тебя секреты, даже такие.

– Все равно я бы узнала. И лучше сейчас от тебя, чем потом неизвестно от кого. А из-за чего? Кто виноват?

– Пока так и не выяснили. Может быть, олень выскочил на дорогу или какое-нибудь другое животное. Неизвестно. Машины были исправны, водители трезвы. Думаю, что полиция к тебе еще зайдет, чтобы допросить.

– Но я ничего не помню…

– Они этого не знают. Ты пробыла без сознания почти неделю, а они изучили все, что смогли, но оказались в тупике.

– Неделю, – тихо повторила одно слово из речи мужа Дороти.

– Да, неделю, – подтвердил он, пододвинул кресло ближе к постели и сел в него, взяв жену за руку.

Какое-то время Леонард и Дороти молчали. Он благодарил Бога и тихо радовался тому, что жена пришла в себя, а она пыталась принять и понять ситуацию, в которой оказалась. Память, наверное, однажды восстановится, и у нее будет возможность пролить свет на аварию, но сейчас не было ничего. В какой-то момент ее переключили, словно канал на телевизоре, а затем вернули обратно, пропустив за это время самое важное.

– А где Дэвид? – встревожилась Дороти и слегка приподнялась на кровати.

– Спокойно. Он у Лоуренов.

– У кого? – жена с непониманием смотрела на Леонарда.

– Уна Лоурен. Девочка, с которой дружит Дэвид.

– Ах, да. Я слишком сильно привыкла, что она зовет себя Фенек. Как будто каждый вечер она превращается в лисенка и убегает в лес, – когда волнение за сына ушло, Дороти улыбнулась.

– Мне тоже начинает так казаться, – согласился Леонард. – Каждый день днем я забираю Дэвида из школы, и мы приезжаем сюда, а через пару часов Уна вместе с бабушкой приезжают за Дэвидом.

– А ему не рано сидеть в больнице рядом с матерью в отключке?

– Брось, – Леонард махнул рукой. – Парню уже десять лет. Это его осознанный выбор. Я говорил ему, что нет никакой нужды находиться здесь, но он хотел быть рядом, когда ты придешь в себя.

– Твоя демократичность до добра не доведет. Я понимаю, что ты хочешь общаться с сыном как с равным, но он все равно ребенок.

С самого знакомства Дороти была хорошо осведомлена об этой особенности в характере мужа. Вначале она ею восхищалась. Мужчина не строит из себя важного индюка, который, нахохлившись, разгуливает по окрестностям и учит других тому, как им следует жить, а старается выслушать, понять, предоставляет право самому сделать выбор, высказывая свои опасения или давая рекомендации. Но когда появился ребенок, Дороти поняла, что политика мужа имеет и обратные стороны. В определенном ряде вопросов, где стоило быть строже и не допускать фривольностей, Леонард заводил всю ту же шарманку про личный выбор и свободу воли.

– Мне нужно было запретить ребенку навещать мать в больнице?

– Да! – сказала Дороти, но тут же осеклась. – Нет. Хотя бы не каждый день. Я не хочу, чтобы он смотрел на все это, и не хочу, чтобы он видел меня такой.

– Милая, когда мы состаримся, Дэвид и не такими нас увидит, – смеясь, заметил Леонард.

– Фу, – поморщилась Дороти, понимая, что имеет в виду ее муж.

Перспектива старости пугала ее ничуть не меньше, чем сама смерть. Обвисшая дряблая кожа, выпавшие зубы, редкие седые волосы и многие другие бонусы, которые человек получает с годами, были вечным источником страха в ее мыслях о будущем.

– Я пойду быстренько сбегаю за доктором. Он просил сообщить, когда ты придешь в себя.

– Ты хотел сказать: если приду в себя?

– Нет, – покачал головой Леонард. – У меня не было никаких «если», я точно знал, что так оно и будет. И, – он обвел жену счастливым взглядом и довольно улыбнулся, – как видишь, оказался прав!

– Дурак ты, Леонард Розен, – в самом хорошем смысле этого слова заметила Дороти.

– И я тебя люблю, – Леонард поцеловал жену и тут же исчез за дверью, оставив ее одну.

Дороти смотрела на свою загипсованную руку. Правда, услышанная из уст мужа, никак не укладывалась у нее в голове, которая в свою очередь неприятно гудела, хоть и не доставляла особенного дискомфорта.

– Выжила только я, – сказала в пустоту женщина.

Пока Леонард был рядом и они разговаривали так, словно не произошло ничего особенного, она могла дистанцироваться от событий, не соотносить себя с ними, а воспринимать в качестве услышанных по телевизору неприятных новостей. Но вот он ушел, а она почувствовала каждое травмированное место. Закрыв глаза, Дороти попыталась представить, как едет в машине по ночной дороге. Их ослепляет яркий свет встречного автомобиля, и через несколько мгновений удар, скрежет металла. Нет. Это только фантазия. Она не помнила, как все произошло на самом деле.

В правом ухе раздалось странное отдаленное шипение, похожее на голоса несколько людей, разговаривающих друг с другом одновременно. Дороти повернулась на звук, но никого не увидела. Лишь закрытая дверь.

– Наверное, кто-то проходил мимо моей палаты, – подумала Дороти.

К сожалению, рядом не оказалось никого, кто мог бы подтвердить или опровергнуть ее мысль.

***

«Добро пожаловать домой, мама!» – гласила надпись, растянутая в коридоре прямо напротив входной двери.

Большие разноцветные буквы, нарисованные акварельной краской, украшали изображения цветов, получившихся не очень удачными, но все же достаточно угадываемыми.

Едва Дороти переступила порог дома, как Дэвид и Фенек лопнули хлопушки, и в воздух взлетел блестящий серпантин.

– Ой, – Дороти слегка отшатнулась от удивления и наткнулась на широкую грудь мужа. – Какой приятный сюрприз.

– Добро пожаловать! – хором проскандировали дети.

– Ребят, не так громко, – закрывая дверь, попросил Леонард. – Мы все-таки из больницы приехали, и покой – важная часть процесса выздоровления.

Дэвид подошел к маме, но вдруг резко остановился.

– Что такое, родной? – спросила Дороти.

– А можно, – мальчик поднял голову и посмотрел ей в глаза, – тебя обнять? Тебе не будет больно?

– Не будет, – с улыбкой ответила мама и здоровой рукой притянула к себе сына.

Дэвид очень-очень скучал по маме. Хоть он и бывал у нее в больнице почти каждый день и видел, как она идет на поправку, но в глубине души он боялся, что может что-нибудь случиться. Почему-то ему казалось, будто по-настоящему опасность минует только тогда, когда мама окажется дома, а до тех пор нет никакой гарантии. Понимая абсурдность мысли, как-то раз Дэвид поделился ей с Феньком. Девочка очень внимательно слушала, пытаясь поставить себя на место друга, но так и не смогла. И потому вместо разумного объяснения беспочвенности тревоги она обняла Дэвида и сказала: «Не волнуйся. Все будет хорошо».

– У нас для вас сюрприз, миссис Розен, – с ехидной ухмылкой заявила Фенек.

– Еще сюрприз? И что вы подготовили? – все это время Леонард помогал Дороти освободиться от куртки, потому что сама бы одной рукой она не справилось.

– Ужин! – хором сказали дети.

– Вы приготовили ужин? – поразилась женщина.

– Нет, – слово взяла Фенек. – Мы думали, но поняли, что не справимся. Поэтому нам помогла моя бабушка.

– Майкл и Лиза здесь, – уточнил Леонард. – Они приглядели за детьми и взяли на себя готовку.

– Мне так неудобно, – Дороти засмущалась о того, что кто-то из-за ее беспомощности готовит у них на кухне.

– Бабушке в радость, миссис Розен! Честно-пречестно. Пока папа в плавании, ей не за кем ухаживать.

– Уна! – раздался с кухни голос бабушки. – Опять ты людям ерунду рассказываешь? – она вышла в коридор с полотенцем на плече, о край которого вытирала руки.

– Здравствуйте, Лиза, – поздоровалась Дороти.

– Здравствуй, моя хорошая. Как ты себя чувствуешь? – пожилая женщина с аккуратно собранными в косу волосами смотрела на Дороти через толстые стекла очков.

– Гораздо лучше. Не могу сказать, что готова участвовать в олимпиаде, но уже нет необходимости лежать с капельницами.

– Все заживет. Поверь моему опыту – время действительно лечит, – с этими словами Лиза удалилась обратно на кухню.

Дороти действительно была рада вернуться домой. Для нее не было ни одного такого места, где она смогла бы почувствовать себя комфортнее. Родной дом казался ей непреступной крепостью, стены которого не позволят проникнуть в него врагам.

Все вместе они проследовали на кухню, где уже был накрыт стол. Запах жаркого, исходивший прямиком из духовки, пробуждал неистовый аппетит.

Дедушка Фенька деловито сидел за столом, развернув перед собой газету, но когда он увидел Дороти, тут же отложил газету в сторону и пошел ей на встречу.

– Здравствуй, Дороти! – поприветствовал ее мистер Лоурен.

– Здравствуйте, Майкл.

– Прекрасно выглядишь! Ты была на курорте? Может быть, и мне туда на пару дней съездить? Вдруг помолодею лет так на двадцать.

– Пф! – издала непонятный звук Лиза.

– Ну а что такого? Тебе не нужен молодой муж, полный сил и излучающий привлекательность?

– Лучше подай мне соль, будущей жеребец, – не оборачиваясь, ответила его жена.

– Ничего-ничего, – Леонард остановил Майкла. – Я подам.

И раз Майкла Лоурена полностью освободили от обязанности помогать с готовкой, он сконцентрировал свое внимание на Дороти. Всю свою жизнь этот пожилой мужчина посвятил медицине. Он был довольно неплохим врачом в Европе, стал невольным участником Второй мировой войны, а в середине шестидесятых вместе с семьей перебрался за океан, где начал жизнь с чистого листа. И пусть работа осталась позади, а Майкл спокойно проводил дни на заслуженной пенсии, он не забывал о своем призвании.

– Как ваши головные боли? Леонард говорил, что мучают по ночам, – помогая Дороти сесть, поинтересовался мистер Лоурен.

– Отступили. Не могу сказать, что до конца, но даже это прогресс.

– Тошнота, головокружение, шум в ушах?

– Майкл, – Дороти рассмеялась, – я только сбежала из больницы от подобных вопросов.

– Простите, просто хочу быть уверен. Нынешнее поколение врачей не то, что прежде.

– Да, – снова вступила в разговор Лиза, – лекарства у них лучше, оборудование новее. Ты все никак не смиришься, что наше время прошло.

– Лиза, ну прекрати причитать!

– Я-то не причитаю. Ой, ладно, – она махнула рукой и вернулась к салату.

– Спасибо вам за заботу. Мне действительно гораздо лучше. Боль иногда возвращается, но приглушенная.

Дороти сказала старому врачу далеко не всю правду, да и другим его коллегам тоже. Находясь в больнице, она единожды упомянула странный неразборчивый шум, отдаленно напоминавший голоса людей, и, увидев хмурое озабоченное лицо лечащего врача, тут же прикусила язык. Доктор, конечно же, назначил ей дополнительное обследование и еще раз прогнал через магнитно-резонансную томографию, но результаты ничего не дали. «Может быть, мне показалось?» – думала Дороти. И шум действительно надолго исчез. Но он вернулся в последнюю ночь прямо перед выпиской.

– Он идет, – сквозь сон Дороти отчетливо услышала фразу и подскочила на кровати.

Вокруг царила темнота и тишина. Все пациенты на ее этаже больницы спали, и только где-то в конце коридора дежурная медсестра сидела за столом и читала журнал под тусклым светом лампы. Из своей палаты Дороти никак не могла видеть медсестру, но почему-то этот образ сам ворвался ей голову. Тишина. Рядом не было никого, кто мог бы сказать слова, разбудившие ее. Значит, это был сон. Дыхание и пульс постепенно выровнялись, позволяя несчастной пациентке снова начать засыпать. Но едва она легла и закрыла глаза, как возник хорошо знакомый ей шум. Дороти никак не могла понять, откуда он исходит. Все продолжалось не так долго – буквально десять или, возможно, пятнадцать секунд, а затем снова повисла тишина.

Наутро ей стоило бы обо всем рассказать врачу, но она этого не сделала по одной простой причине: страх, что ее не отпустят домой и заставят еще долго время пребывать в больничных стенах. Она хотела поскорее вернуться домой, оказаться в родных стенах рядом с мужем и сыном подальше от всех этих людей и болезней. Потому Дороти решила, что ее проблема представляет собой лишь остаточные явления после аварии, а значит, рано или поздно все пройдет.

– На что-нибудь жалуемся? – спросил врач, заглянув к ней утром в палату.

– Нет, все отлично, доктор, – соврала Дороти и улыбнулась, чтобы дать понять степень готовности к выписке.

Вот и сейчас Дороти улыбалась той же самой улыбкой, глядя Майклу Лоурену в глаза.

– Ты молодец! Нужно еще немного подождать, и сможешь участвовать в триатлоне!

– Мам, ты собралась занять тритлатоном? – не понял маленький Дэвид.

– Три-а-тлон, – поправила его Фенек, произнеся слово по слогам. – Это велогонка, плаванье и кросс. Верно, дедушка?

– Верно, – подтвердил Майкл.

– Нет, Дэвид. Никаким триатлоном и тритлатлоном я не собираюсь заниматься. С меня на ближайшее время хватит приключений.

Раздался скрип духовки, и кухня еще больше наполнилась ароматом жаркого.

– Еще успеем поговорить, – подходя с горячим блюдом к столу, вмешалась Лиза, – а сейчас всем пора как следует подкрепиться.

Семья Розенов и семья Лоуренов удобно устроились за обеденным столом и приступили к трапезе.

– Вот я и дома, – оглядев знакомые лица, подумала Дороти и улыбнулась, но на этот раз абсолютно искренне.

***

Звон будильника прорвал утреннее спокойствие, заставляя обитателей дома пробуждаться от своих ярких снов. Леонард поднялся первым и отключил назойливый аппарат. Больше ничто не мешало продолжить спать, и Дороти, вздохнув с облегчением, перевернулась на другой бок.

– Эй, соня! – воскликнул Леонард. – Ты чего это удумала?

– Я не хочу, – пробубнила в подушку Дороти.

– Чего не хочешь? Работать?

– Ничего не хочу, – еще неразборчивее ответила она.

В последнее время пробуждение для Дороти превратилось в самую настоящую пытку. Конечно, для большинства людей всегда так, но она прежде не входила в их число. В отличие от мужа и сына Дороти была ранней пташкой и просыпалась задолго до будильника. Успевала что-то сделать по дому, по работе и даже приготовить завтрак, несмотря на то что была очередь Леонарда. А теперь оторвать голову от подушки стало непосильным испытанием, через которое все-таки приходилось проходить, чтобы не потерять работу.

– Давай, давай, вставай, лежебока! – не унимался Леонард. – Я уже освободил ванную и дал тебе лишние пятнадцать минут подремать, но теперь точно пора.

Дороти молча скинула ноги на пол, теплыми ступнями чувствуя прохладу паркета, тяжело вздохнула и резко поднялась. Мужа уже не было в комнате. Где-то вдалеке слышался смех Дэвида и топот его ног. Для них утро началось совершенно по-другому.

Дороти накинула халат и медленно побрела в ванную. Окружающий мир существовал лишь в общих очертаниях без какой-либо точности и определенности. Она преодолела необходимое расстояние и, закрыв за собой дверь, обессиленно облокотилась на раковину. Сон постепенно отступал, а вот настроение по-прежнему оставалось плохим. Яркий свет солнца струился в окно и придавал жизни и без того светлой ванной комнате. Дороти подняла голову и взглянула на собственное отражение. Из чистого без единого пятнышка зеркала на нее смотрело хорошо знакомое лицо, которое выделалось из обстановки не лучшим образом: бледная болезненная кожа, растрепанные волосы и темные круги под глазами.

– Это мое лицо? – с удивлением спросила женщина.

Она открыла краны, набрала воды в ладонь, свободную от гипса, и плеснула на зеркало, как будто это могло помочь смыть увиденный образ. Вода струями стекала вниз, искажая изображение, которое и не думало меняться.

Принять душ не было никаких сил, и потому все, что Дороти смогла сделать, это собрать волосы в хвост и кое-как умыть лицо. Достав зубную щетку и выдавив на нее немного зубной пасты, она принялась механически начищать зубы. Вверх, вниз, вверх, вниз. Вода продолжала струиться из крана и исчезать в пустоте водосточной трубы. Самое простое действие, на которое люди едва ли тратят более двух или трех минут, заняло у Дороти целую вечность.

– Родная, ты еще тут? – на пороге стоял Леонард. – Ты не заболела?

– Нет, настроение дурацкое, – она сплюнула пасту, прополоскала рот и наконец закрыла воду. – Я сейчас быстро оденусь и буду готова. Хорошо?

– Хорошо, – он все еще не сводил с нее озабоченный взгляд. – Завтракать будешь?

– Кофе и булочку. Они ведь остались?

– Да. Сейчас разогрею, – Леонард ушел, снова оставив ее наедине с собой.

Она вернулась в спальню, где, скинув с себя халат и ночнушку, принялась выбирать одежду на грядущий день. Пару раз пробежавшись взглядом вдоль полок, выбрала синие джинсы и кремовую толстовку. В силу привычки гипс доставлял гораздо меньше неудобств, но все еще вызывал некоторые затруднения всякий раз, когда приходилось проталкивать его через узкий рукав. К одежде прибавился легкий макияж на скорую руку, и Дороти была полностью готова к тому, чтобы прожить еще один день жизни.

Внизу ее дожидались Леонард и Дэвид, громко разговаривавшие о бейсболе. Поскольку сама Дороти никогда не увлекалась спортом, то она не могла поддержать беседу и оставалась сторонним наблюдателем. Но сегодня, едва Леонард увидел, как жена переступила порог кухни, жестом руки попросил сына замолчать.

– Проснулась? – заботливо спросил Леонард.

– Да, – она улыбнулась поддельной улыбкой и села на свое место, где стояла чашка горячего черного кофе и булочка с яблоками. – Нужно будет на выходных как следует выспаться, и все будет хорошо. Спасибо за завтрак.

Дороти сделала большой глоток бодрящегося напитка и уткнулась в тарелку.

– Мама, доброе утро, – сказал Дэвид, которого она словно и не заметила вовсе.

– Ой, прости, сынок. Я задумалась. Доброе утро! – с чувством стыда воскликнула Дороти. – Как спалось?

– Отлично. Как раз рассказывал папе про сон.

– А вы разве говорили не о бейсболе? – удивилась она.

– Так он мне и снился! – рассмеялся мальчик. – Представь, я стоял с битой в руке на «Тернер-филд» в форме «Атланты Брэйвз». Зрители замерли в ожидании броска. Я крепко сжал рукоятку и жду. Бросок! – Дэвид вскинул руки вверх. – Я замахнулся и… – после этих слов он сполз по стулу вниз, как будто сдулся.

– И? Что и? Промахнулся?

– Нет! Будильник! Теперь я так и не узнаю, чем все закончилось.

– А чем бы ты хотел, чтобы закончилось? – Дороти погладила сына по руке.

– Как чем? Чтобы я попал по мячу и выбил его далеко за пределы поля. Увидев это, зрители спрыгнули бы со своих мест и начали громко аплодировать, – отвечая на вопрос, Дэвид рьяно жестикулировал, а на его лице одна за другой отражались разные эмоции от грусти до восторга.

– Я думаю, что так все и будет, – улыбнулась мама.

– Согласен, – Леонард поддержал жену. – Мечты – это наша дорога к новым свершениям.

– Но для этого нужно много трудиться над собой. Ты меня слышишь? – серьезно спросила она, сдвинув брови.

– Да, мам.

– Дороти, дай парню просто помечтать для начала.

– Я хочу, чтобы он отдавал себе отчет в том, о чем мечтает и как этого добиться.

Для человека, не знающего Дороти, со стороны могло показаться, что у нее довольно жесткий и властолюбивый характер. Она как будто то и дело помыкала мужем, осекая его легкомысленные порывы, читала нравоучения сыну и гоняла их обоих за беспорядок в доме. Но в большинстве случаев это происходило не прямым текстом, а фразами и жестами, заставляющими собеседника чувствовать раздражение, гнев и вину. Так называемая пассивная агрессия с самого детства была спутником, с которым она боролась, но не всегда могла его урезонить. Дело в том, что в ее семье существовало негласное правило: «Будь сильным, не проявляй эмоций на людях». Ни пол, ни возраст не являлись поблажками, и потому Дороти росла в строгости, сохраняя все эмоции внутри, а там они разрастались, вскипали и, не находя полноценного выхода наружу, просачивались, как пар из-под плотной крышки, которой накрыли кастрюлю. Правило превратилось в привычку, а привычка – в нежелательную часть личности. Она прекрасно знала о своем изъяне, как сама его называла. Правда жаль, что мало одного знания, чтобы изъян преодолеть. Леонард же ни в коем случае не был слабохарактерным – он умел различать моменты, когда в жене говорила пассивная агрессия, а когда дело принимало серьезный оборот, и потому понапрасну и не думал вступать в никому не нужное противостояние на повышенных тонах. Он знал настоящую Дороти: ту, которую полюбил много лет назад и продолжал любить. И никакая пассивная агрессия не могла стать причиной, чтобы отказаться от нее.

– Дэвид не глупее нас с тобой… – тем временем продолжал Леонард.

– Хорошо, – выдавила она из себя и опустила взгляд на тарелку.

– Дороти, спокойней.

– Я спокойна, – все также изучая булочку, парировала женщина, сама при этом чувствуя вспышку гнева, которую старалась подавить.

– Ну что случилось-то?

– Ничего, все хорошо. Все равно сделаешь по-своему, – как и всегда, вместо того чтобы обсудить все в открытую, Дороти предпочла замкнуться в себе.

Оказавшись вынужденным свидетелем (и даже поводом) этой сцены, Дэвид отстранился и не хотел вступать в разговор взрослых, а вместо этого молча доедал свой завтрак. Леонард кашлянул, привлекая внимание сына и, когда тот поднял голову, взглядом указал на мать.

– Мам? – нехотя, но все-таки с пониманием важности поручения данного отцом обратился мальчик.

– Да, сынок.

– Не переживай, я знаю, что нужно много трудиться, чтобы все получалось, – теперь он взял ее за руку. – Я буду стараться. Обещаю.

Дэвид понимал, что за всей этой мишурой скрывается желание сделать его счастливым. Мама не желала ему зла, а искренне любила, пусть и не всегда проявляла свои чувства в доступной форме. Не сразу, но взгляд Дороти оттаял, и она перестала прятаться в себе.

Семья закончила завтрак на хорошей ноте, а после, разделив обязанности по уборке со стола и мытью посуды, они привели кухню в идеальный порядок.

Каждый день за исключением выходных Розены проделывали один и тот же маршрут. Как и положено, Дэвид сел на заднее сиденье отцовского фольксвагена цвета мокрого асфальта, а прямо перед ним на пассажирском сиденье расположилась Дороти. Вслед за ними, закрыв дверь дома и несколько раз ее проверив, место водителя занял Леонард.

– Эх, – вздохнула Дороти.

– Чего такое? – повернув ключ в замке зажигания, спросил ее муж.

– Меня угнетает трещина на лобовом стекле. Давай его поменяем?

– С радостью, но нужно посмотреть, что у нас с финансами. Мы все-таки изрядно потратились в этом месяце.

– Ах, ты про это, – взглянув на загипсованную руку, раздосадованно ответила Дороти. – Я даже успела забыть.

Автомобиль преодолел грунтовую дорогу среди поля, засеянного пшеницей, которая пока не успела взойти, и выбрался на асфальтированную трассу. Прислонившись лбом к боковому окну, Дороти наблюдала за тем, как проносятся мимо поля, деревья и далекие дома. На душе все еще было неспокойно, но она никак не могла понять, в чем именно кроется проблема.

Первым возле школы Леонард высадил Дэвида, а затем остановился у антикварной лавки, по совместительству служившей для горожан домом творчества, где каждый желающий мог брать уроки рисования у Дороти Розен.

– Как ты себя чувствуешь? – прежде чем разблокировать двери, поинтересовался Леонард.

– Почему ты спрашиваешь?

– Мне кажется, тебя что-то беспокоит.

– Просто не выспалась, а так все хорошо, – Дороти нежно поцеловала мужа в щеку.

– Не можешь забыть аварию? – не унимался Леонард.

– Не могу вспомнить, – поправила жена.

– Так и не нужно. Оставь ее в прошлом. Это уже ничего не изменит.

– Тебе легко говорить, – Дороти сама разблокировала дверь и вылезла из машины. – Хорошего дня, дорогой.

– Самого большого вдохновения, – напоследок сделал традиционное пожелание Леонард.

– Как всегда.

На этом они и расстались. Леонард тронулся с места и тут же прибавил скорость, чтобы успеть вовремя открыть заведение «Приют Джона Данна», которым так сильно гордился. Едва муж исчез за поворотом, Дороти нырнула в мир пыли и антиквариата. В торговом зале давным-давно не осталось свободного места – его целиком поглотили картины, скульптуры, мебель, предметы обихода и многое-многое другое, оставшееся после ушедших поколений. Они дремали в магазинном полумраке, сохранив слабую надежду обрести новых хозяев.

Глядя на все те прекрасные вещи, что были созданы руками человека, Дороти чувствовала прилив творческого вдохновения. Возникало ощущение, словно и ей все еще под силу создать что-то такое, что будет жить вечно и в чем навсегда останется частичка ее души. Но она никогда не забывала и о сомнениях, без которых не могла провести и дня: тебе не хватает таланта, ты не сможешь, тебе никогда не придумать чего-то особенного… Ты… Ты… Ты… Еще в юности она слишком поверила сомнениям и, отказавшись от мечты, потеряла целые годы, которые могла бы посвятить самосовершенствованию и работе над техникой и воображением.

Устроившись за кассой, она достала дежурную книгу, посвященную развитию живописи девятнадцатого века, и погрузилась в чтение, позволив себе отстраниться от реального мира. Но не прошло и пяти минут, как Дороти услышала странные звуки, которые раздавались где-то совсем рядом. Она внимательно прислушалась. Шепот.

Стараясь не шуметь, Дороти, отложив книгу, поднялась со стула и направилась к выходу из магазина, чтобы иметь возможно убежать, если что-либо произойдет. Она крепко взялась за ручку и замерла. Шепот настойчиво продолжал звучать.

– Эй, кто здесь? – громко спросила Дороти, сама при этом приоткрыв дверь.

Могло показаться, что шепот затих, но это не так – он просто ненадолго потонул в звуке ее голоса и эхе помещения.

– Я вас слышу! Выходите! – только сейчас она поняла, что, запаниковав, позабыла на столике мобильный телефон.

– Пожалуйста, – прокричала Дороти, продолжая размышлять о том, стоит ли вернуться за телефоном или нет, – выходите, или я звоню в полицию.

– Берегись, – прозвучало где-то.

– Берегись, – поддержал другой голос.

– Он идет, – последовал третий.

– Он идет, – подтвердил еще один.

Дороти пулей вылетела из магазина и остановилась тут же посреди тротуара. Дверь со скрипом медленно закрылась, отгородив ее от пугающего места. В груди гулко колотилось сердце. Тук, тук, тук. Оно отдавалось неприятной пульсацией в висках. Кто мог прятаться в магазине? Зачем? Женщина не сводила взгляда с витрины, ожидая увидеть внутри какое-нибудь движение.

– Доброе утро, Дороти! – знакомый голос вывел ее из транса.

Профессор Эдвард Стоун открывал дверь своего музыкального магазина, располагавшегося прямо по соседству. Он помахал ей рукой и ожидал увидеть ответную реакцию, но испуганная женщина не могла оторвать руку от груди. Ее страх чувствовался с расстояния, и потому профессор скорее поспешил к ней.

– Что случилось? Милая, ты побледнела, – он заботливо обнял ее за плечи.

– Там кто-то есть, – пробормотала Дороти.

– Где? В твоем магазине?

– Да. Я слышала голоса. С момента, как я пришла, никого больше не было, – отвечая профессору, Дороти продолжала смотреть на витрину.

– Ты вызвала полицию?

– Нет, не успела. Оставила телефон на столе.

– Я позвоню, – он достал из кармана телефон и набрал номер полицейского участка.

Долго ждать ответа не пришлось, поскольку буквально после двух гудков раздался приятный женский голос.

– Алло, Мэри? Это Эдвард Стоун. Да, да. Пришли, пожалуйста, кого-нибудь к моему магазину. Вернее, в антикварную лавку рядом с ним. У нас подозрение на проникновение. Спасибо. Будем ждать.

Эдвард убрал телефон обратно в карман и снова обнял Дороти.

Полицейский автомобиль прибыл довольно быстро и остановился напротив входа.

– Доброе утро, мистер Стоун, мисс Розен, – поздоровался широкоплечий молодой офицер, за которым следовал тощий напарник.

– Доброе, – ответил Эдвард.

– Что у вас случилось?

– Дороти говорит, что слышала в магазине чьи-то голоса, но клиентов еще не было, и она должна была быть там совершенно одна.

– Вы уверены, мисс Розен?

– Да, – прикусывая нижнюю губу, подтвердила Дороти.

– Из магазина есть другие выходы? – доставая пистолет из кобуры, офицер пошел к двери.

– Нет, только этот.

– Хорошо. Стойте здесь. Мы все проверим, – сказал офицер.

Полицейские исчезли внутри магазина. Время, пока их не было, тянулось целую вечность. Дороти боялась, что в любую секунду могут раздаться выстрелы и крики, но ничего подобного не происходило. Полицейские вернулись ни с чем.

– Там никого нет.

– Как? – удивилась Дороти.

– Вы уверены? – профессор был очень серьезен.

– Абсолютно. Мы осмотрели все комнаты и каждый угол, где кто-либо мог прятаться, но ничего. Может быть, вам послышалось?

– Послышалось? – задумчиво переспросила женщина.

– Да, всякое бывает, – пожал плечами офицер. – Задумались или задремали.

Дороти попыталась восстановить в памяти произошедшие события, но теперь казалось, что это произошло не с ней. Странное чувство нереальности, подобное тому, когда смотришь фильм. Она ведь действительно слышала голоса, тогда почему сейчас не могла с уверенностью об этом сказать?

– Я не знаю, – призналась Дороти.

– Если хотите, можем вместе еще раз посмотреть. Вам так будет гораздо спокойнее, – предложил офицер.

Вчетвером они вернулись в магазин и заново обошли все, включая кладовку. Никого постороннего действительно не оказалось.

– Не переживайте, – поддержал Дороти полицейский, – со мной тоже иногда такое случается. Вы очень правильно поступили, что вызвали нас, а не стали геройствовать.

– Да куда уж там геройствовать старику и хрупкой женщине? – Профессор махнул рукой.

– Надеюсь, мы вам помогли.

– Спасибо, – тихо сказала Дороти.

Полицейские уехали, оставив Эдварда и Дороти вдвоем в магазине, где теперь не было слышно ни единого звука.

– Ты действительно слышала кого-то?

– Не знаю, – призналась женщина. – Пока они не сказали, я была совершенно уверена, но теперь…

– Не расстраивайся. Давай лучше выпьем чаю? У тебя еще остался тот фруктовый?

– Конечно.

– Я немного побуду с тобой, чтобы ты могла прийти в себя, а потом отправлюсь восвояси, – Профессор взял один из антикварных стульев и сел возле кассы.

– Спасибо, Эдвард.

– Не за что. Мы должны помогать друг другу. Возможно, мне когда-нибудь понадобится твоя помощь. Годы берут свое.

Весь следующий час они провели разговаривая об искусстве. Профессор с позиции музыканта, Дороти – с позиции художницы, но так или иначе заглавной темой оставалось творчество. Эдвард Стоун не переживал, что не открыл магазин в положенный час, ведь у него было дело куда важнее. А Дороти потихоньку отошла от случившегося и даже успела позабыть о том, что именно так ее напугало.

***

Каждый вечер перед тем, как ложиться спать, Леонард заходил к сыну, и они болтали о прожитом дне. Каждый делился своими успехами и неудачами, а потом подводили итог. Но иногда Дэвид просил отца рассказать старую морскую легенду.

Дороти была от нее не в восторге, поскольку считала неоправданно жестокой для ребенка и, взяв с мужа обещание ее больше не рассказывать, следила, чтобы он его не нарушал. Правда, хитрый Леонард все равно находил способы пойти у сына на поводу.

– Заскочу к Дэвиду ненадолго, – сказал Леонард и направился на второй этаж.

Дороти осталась сидеть в гостиной и смотреть телевизор. Показывали какой-то сериал, но она не вникала в суть, а просто следила за движущимися картинками. Пока на экране агент ФБР в черном костюме и галстуке с большим удовольствием пил кофе и разговаривал с официанткой за стойкой, Дороти смотрела сквозь них, плавая в пустоте, лишенной каких-либо мыслей.

Она не могла, да и не хотела заставить себя что-то делать. Если бы можно было просто пойти и лечь спать, то тут, пожалуй, у нее бы получилось, но перед сном ее ждала грязная посуда, а потом умывание и чистка зубов.

В правом ухе зашумело, и Дороти автоматически повернула голову на звук, хотя понимала, что ничего там не увидит. В окне пронеслась какая-то тень.

– Птица, – подумала Дороти.

– Да, – ответил внутренний голос.

Голос принадлежал ей самой, и потому она не удивлялась, хотя и заметила, что в последнее время он стал звучать отчетливее и даже самостоятельнее.

– Нужно идти, – с досадой заключила Дороти.

– Можно послушать, о чем говорят Леонард с Дэвидом, – предложил голос.

– И помыть посуду…

– …попозже.

Она выключила телевизор и погасила свет, погрузив гостиную в заслуженный сон, а сама тихонько на мысочках пошла вверх по ступеням, стараясь не шуметь, чтобы ее никто не заметил.

На кухне в раковине осталась забытой гора тарелок и чашек. И, если говорить откровенно, то Дороти и не собиралась к ней возвращаться. Теперь посуде суждено было дожидаться утра, когда сонный Леонард спустится готовить завтрак и отмоет ее как следует.

– …огромная волна обрушила всю свою ярость на «Артемиду», – чем ближе Дороти подходила к комнате, тем отчетливей становился голос Леонарда. – Металл беспомощно заныл под гнетом стихии, но устоял, как и устоял Джек на носу корабля. Его руки, разодранные до крови, крепко сжимали железный трос, который служил ему опорой, – Дороти остановилась возле приоткрытой двери и прислонилась спиной к стене. – Его взгляд был прикован к водной глади, где с минуты на минуту должно было показаться чудовище.

Услышав, что Леонард снова рассказывают сыну страшную историю, Дороти могла его остановить, но вместо этого она заворожено слушала каждое слово, чувствуя, как глубоко в душе разрастается необъяснимая тревога.

– Кит! Кит! – Леонард вскочил с кровати и замахал руками, отчего тени, что просачивались через приоткрытую дверь, закружились в невероятном танце на противоположной стене коридора. – Закричал своим товарищам Джек, когда увидел, как могучая спина проскользила под поверхностью. Он знал, он верил, и судьба вознаградила его за это. Моряки спешно начали занимать свои позиции. Они зарядили орудия и приготовились к схватке.

– Почему кит подплыл так близко к кораблю? – Дэвид задал отцу вопрос, который задавал уже множество раз, но уж очень он любил слушать ответ.

– В тех местах, где я рос, говорят, что киты – это величественные стражи морей и океанов. Они защищают тех, кто попал в беду. Так и этот кит, завидев одинокое судно, застигнутое штормом врасплох, бросился на помощь людям, но он не знал, что они прибыли сюда для того, чтобы убивать подобных ему. Да даже если бы и знал, то вряд ли бы отказался от своей затеи, ведь такова его природа. Это был большой синий кит. Он оказался крупнее многих своих сородичей, ведь его длина составляла более тридцати метров. Прекраснейшее животное с огромным и добрым сердцем.

Наступила непродолжительная пауза, показавшаяся Дороти целой вечностью. Она настолько погрузилась в историю Леонарда, что слышала всплески волн и чувствовала соленый запах моря. Образы моряков и Китобоя Джека оживали в ее воображении. Их размытые силуэты проносились по коридору дома прямо перед ее глазами.

– Кит хотел сопровождать корабль до тех пор, пока не стихнет шторм, и снова поднялся к поверхности, чтобы взглянуть на «Артемиду». Раздался звук выстрела, и двухметровый гарпун весом пятьдесят килограмм вырвался из ствола пушки, пролетел расстояние, отделявшее его от цели, и, разорвав толстую кожу кита, вонзился в мышцы. От яркой вспышки боли животное резко дернулось, чем только ухудшило свое положение, поскольку острие еще плотнее впилось в тело. «Огонь! Огонь!» – кричал Джек. Прежде он никогда не сталкивался с китами таких размеров и не хотел его упускать. Выстрелы орудий гремели один за одним. Некоторые гарпуны промахивались, но большая часть все-таки попадала в цель. «Огонь! Он наш, ребята. Он наш!» – радовался Джек. При каждом удачном выстреле, причинявшем животному боль, Китобой чувствовал прилив сил и неописуемый восторг. Шторм не затихал, и волны продолжали осаждать корабль. В небе, затянутом тяжелыми облаками, вспыхивали молнии, а за ними следовали раскаты грома, в которых тонул крик отчаяния кита. Он пытался сбежать: то старался опуститься вглубь, но ему не позволяли тросы гарпунов, то рвался в сторону, чем бессмысленно причинял себе новую боль. Моряки торжествовали. Они кричали и смеялись над умирающим гигантом, мертвое тело которого привезут домой. Время шло, а кит продолжал сражаться за свою жизнь. Несколько раз он так сильно ударился о борт «Артемиды», что казалось, будто она вот-вот перевернется. Каждый член экипажа за исключением капитана, оставшегося в рубке, находился на борту и не спускал глаз с добычи. Прошло около получаса, прежде чем он окончательно ослаб. Обезумевший кит от безысходности из последних сил выпрыгнул из воды и словно завис в воздухе рядом с «Артемидой» в момент вспышки еще одной молнии. Люди ахнули, увидев его истинные размеры. Не прошло и секунды, как он снова рухнул в воду, потеряв последнюю надежду на спасение. Джек отогнал одного из моряков от орудия и сам зарядил гарпун. Ему хотелось нанести последний удар. Стиснутые зубы и рот, искаженный в гримасе, выглядывали из-под капюшона. Он спустил курок, и гарпун вонзился глубоко в тело кита, который взвыл от очередной вспышки боли. Дело было сделано. Оставалось подождать совсем немного, пока животное не умрет. Разгоряченные славной охотой, моряки позабыли о безопасности – большая волна накатила с другого борта и разбилась о корабль. Чудом каждый успел ухватиться за что-нибудь и тем самым удержаться на борту, но Джеку не повезло. Вместе с потоком воды его смыло за борт, и он упал в объятья ледяной стихии. Вода окружала его со всех сторон. Китобой не чувствовал тела, и потому не мог подняться наверх, а прямо перед ним находился умирающий кит. Большой темный глаз морского гиганта смотрел на тонущего человека, а он смотрел на него, и в гаснущем отблеске жизни Китобой Джек увидел свое истинное лицо. Тьму, что годами росла в его душе, поглощая последние остатки света. Он был убийцей, живодером. Ненависть к самому себе и жалость к несчастному киту овладели Джеком, лишая рассудка. Возможно, ему стоило умереть, потому что он и не заслуживал ничего иного, но кит подплыл ближе и подсадил Джека себе на спину, поднимая его на поверхность. Величественный страж морей не мог позволить погибнуть беспомощному человеку – в этом он был гораздо лучше людей, и потому, умирая сам, спас своего убийцу. Когда моряки увидели Джека, то бросили ему спасательный круг, а затем затащили на борт корабля. К этому времени кит был уже мертв, а где-то вдалеке слышались протяжные голоса других китов, оплакивающих погибшего собрата. Такая вот история, сынок. Она многому может нас научить. Кто-то скажет, что добро наказуемо или выживает сильнейший, но истинная мораль кроется в том, что мы не должны идти на поводу у жестокости, нельзя позволить Джеку жить внутри нас.

– Мы должны быть китами, – сказал Дэвид и вытер рукавом пижамы мокрые глаза.

– Молодец, – улыбнувшись, похвалил сына отец. – А теперь пора спать. Выключить свет?

– Да, – устраиваясь поудобнее, ответил Дэвид.

– Хорошо, – Леонард подошел к двери и, прежде чем нажать выключатель, еще раз посмотрел на сына.

– Пап?

– Да?

– А если бы ты мог спасти кита, то спас бы? – чтобы задать столь серьезный вопрос, мальчик даже приподнялся с кровати.

– Если бы, – задумчиво произнес Леонард. – В жизни так много разных «если бы». Ты однажды поймешь и сам.

– Но все же? – Дэвид намеревался все-таки получить ответ.

– Конечно, я бы не хотел, чтобы кит умер, – для успокоения сына коротко ответил отец.

– И я, – согласился мальчик и снова плюхнулся на подушку.

– Доброй ночи, – Леонард щелкнул выключателем.

– Доброй ночи, – послышалось из темноты.

Леонард вышел в коридор и тут же заметил Дороти, сидевшую на полу. Ее красные заплаканные глаза говорили о многом. Чтобы не потревожить Дэвида, Леонард тихонько закрыл дверь.

– Прости, я знаю, что ты против этой истории, – шепотом сказал мужчина.

– Я плачу не поэтому.

– Давай пойдем в спальню и там поговорим? А то Дэвид наверняка уже заснул.

– Пойдем, – согласилась Дороти и протянула мужу здоровую руку, чтобы он помог ей подняться.

Спальня дожидалась своих хозяев. Здесь, как всегда, было тепло и все знакомо. Столько счастливых лет, проведенных в спальне, да и во всем доме, осталось позади, и еще больше, как полагала Дороти, ожидало впереди. Она иногда представляла, как они с Леонардом в старости будут лежать на кровати и вспоминать прожитую жизнь. Но это лишь возможное будущее – мечты, а сейчас у них было настоящее.

– Я никогда не слышала легенду целиком, – Дороти села на краешек кровати. – Не понимала, в чем ее суть. Мне всегда казалось, будто это просто страшилка на ночь. Всякий раз, когда слышала ее, мурашки бежали по телу от одного имени Китобоя.

– Нет. Я бы не стал рассказывать такое сыну, – Леонард расположился рядом с женой.

– Почему ты никогда не пытался мне объяснить?

– Вообще-то пытался, – усмехнулся Леонард.

– Когда? Я не помню, – удивилась Дороти, пытаясь вспомнить нечто подобное.

– Не помнишь? Самый первый раз, когда я рассказал ее Дэвиду. Ты дождалась утра, пока мы отвезем его в школу, а потом отчитала меня. Я просил тебя послушать, в чем суть легенды, и даже приводил в пример отрывки, но ты только качала головой и размахивала руками.

– Прости, – Дороти легла на кровать, а голову пристроила на колени мужа. – Ты сам знаешь, какой я иногда бываю.

– Знаю, – согласился Леонард, гладя Дороти по голове, – но и люблю тебя за это.

Любовь – странная штука. У каждого есть свои представления о ней, о том, каким должен быть идеальный человек, но на деле зачастую люди влюбляются совсем не в тех, о ком можно было бы подумать. И оказывается, что мы любим не за какие-то черты или поступки, а всего человека таким, какой он есть. Всю совокупность положительных и отрицательных черт. Так и Леонард безоговорочно любил свою жену и не мог представить себя с кем-то другим.

– Но ведь это, на самом деле, не конец, – нарушила тишину Дороти.

– Что? – Леонард непонимающе посмотрел на жену.

– Ты знаешь, что было с Джеком дальше, просто не говоришь об этом Дэвиду.

– Да, знаю, – с горечью подтвердил Леонард.

– Расскажи мне? – она умоляюще посмотрела на него.

– Зачем? Не лучше ли, чтобы все заканчивалось не столь мрачно.

– Не всегда. Нам бывают нужны плохие концы. На их примере мы учимся гораздо лучше, чем на хороших.

– Эх, – вздохнул Леонард. – Ну хорошо. Слушай. Моряки отнесли обессилевшего Джека в каюту, где уложили его на постель, и сразу вернулись на палубу, оставив местного врача, если, конечно, его вообще можно было так назвать, наблюдать за состоянием пострадавшего. Но и доктор пробыл с ним недолго. Он лишь осмотрел больного, проверил дыхание, сердце и, убедившись, что Джеку ничего не угрожает, отправился по своим делам. И пока моряки наверху продолжали сражаться со штормом и крепили тушу кита к «Артемиде», Китобой пребывал без сознания. Ему виделись странные образы, исковерканные обрывки жизни, страхи, от которых он так усердно бежал, мечты, что тянули за собой, и, конечно, глаз умирающего ни в чем не повинного кита. Он видел Джека насквозь. Сломиться и признать то, кто ты есть, или отрицать до самого конца, увязнув во лжи видоизмененной реальности? Противоречия раздирали душу Джека на части. И никто из его товарищей об этом не знал. Через пару часов шторм наконец утих, и капитан смог без помех направить корабль обратно в Кроу Хилл. В это время Джек уже пришел в себя. Он запер дверь на ключ и лег обратно на кровать, повернувшись лицом к стене. Несколько раз кто-то пытался зайти, чтобы проведать его, но Джек рявкал на них и просил не беспокоить.

Он не мог закрыть глаза, поскольку тут же из темноты возникал образ кита. Оставалось лишь пялиться в деревянную отделку каюты и ждать, когда корабль вернется домой.

– О чем он думал? – поинтересовалась Дороти.

– Ни о чем, – Леонард пожал плечами.

– Как так?

– Хоть он все еще сохранял связь с реальностью, но сознание погрузилось в сумеречную спутанность. Джек никогда не мог вообразить, что с ним вообще может произойти нечто подобное. Почему-то эта встреча сломила его, и теперь в душе творился полный хаос. Правда, постепенно все-таки начал вырисовываться победитель…

– И думается мне, что речь не о признании истинного себя.

– Нет, не о признании. Его психика сработала таким образом, чтобы принять все возможные меры для защиты существующего «Я». И потому жертвой пали и немногочисленные хорошие черты его личности. Джек с головой погрузился во тьму.

– Спятил?

– Совершенно, – кивнул головой Леонард. – Когда «Артемида» пришвартовалась в порту, он был первым, кто покинул борт корабля. Надев на голову капюшон, Джек просочился мимо толпы встречающих и направился прямиком домой.

– А разве его жены не было среди людей на пристани? Она не пришла?

– Пришла, но его это не волновало. Он заперся в доме, задернул все шторы и достал бутылку крепчайшего рома, который тут же принялся вливать в глотку, обжигая слизистую.

– Попытка заглушить голос совести?

– Скорее стремление окончательно ее добить. Совесть затихла еще в каюте. И вот Джек осушил бутылку до последней капли. Он с дикой яростью швырнул ее в стену. Но этого ему показалось мало. Только причиняя боль, Китобой чувствовал себя хорошо.

– Что ты сделал со мной? – прохрипел Джек, обращаясь к киту, чей взгляд теперь преследовал его даже сейчас. – Что ты сделал, тварь? – заорал он и принялся крушить все вокруг.

Но кит ничего не делал – он только спас погибающего человека. Все остальное с собой сделал сам Джек и посвятил этому целую жизнь. Конечно, гораздо проще обвинить кого-то другого, чем самого себя.

Когда на кухне не осталось ни одного целого предмета, Китобой встал на колени и безвольно уронил голову на грудь, в которой тут же все стихло. Не стало ни жалости, ни ярости, ни обиды. Остался только ледяной мрак, требующий новой подпитки. Он посмотрел на свои большие огрубевшие ладони и понял, чего ему не хватает. Тогда Джек спустился в подвал и среди груды хлама нашел свой старый гарпун, с которым выходил на охоту еще много лет назад. Острие покрылось ржавчиной, но это легко было исправить. Тем временем наверху послышался звук открывшейся двери.

– Джек? – не найдя мужа на пристани, женщина вернулась домой.

Увидев полную разруху на кухне, в ее сердце закрался страх. Она прижала руки к животу, в котором день за днем рос малыш, словно пытаясь создать щит, способный спрятать его от всего, что может произойти дальше. Вспыльчивость и грубость Джека не были для нее сюрпризом, но сейчас все было по-другому. В воздухе витало зло, и она чувствовала это каждым волоском на коже. Ей следовало бежать без оглядки. Едва она вышла в коридор, чтобы покинуть дом, как у входной двери увидела Джека. Он стоял в своем грязном желтом плаще, опустив голову, и крепко сжимал в руках гарпун. Даже с расстояния нескольких метров чувствовалось, как от него разило алкоголем и рыбой.

– Джек, что с тобой? – женщина попятилась назад.

– Все хорошо, – медленно произнес он и сделал несколько шагов вперед.

– Пожалуйста, прекрати. Мне страшно.

– Я чувствую, – Китобой злобно улыбнулся, – и от этого мне еще лучше.

– Джек, остановись. Можно я уйду? Ты пьян, – она продолжала отходить назад и держала обе руки на животе.

– Зачем? Нам и здесь с тобой хорошо. Ты боишься меня?

– Да, очень.

– Ты чувствуешь мою силу? – Джек продолжал приближаться. – Ты в моей власти?

– Что? – сквозь слезы спросила женщина.

– Отвечай! – заорал во всю глотку Джек и с силой стукнул гарпуном об пол.

– Да, да! Чувствую. Я в твоей власти.

– Ты исполнишь все, что я прикажу?

– Да, – отходить больше было некуда, и она уперлась в стену.

– Все будет так, как я пожелаю.

– Пожалуйста, Джек, отпусти меня.

– Заткнись! – снова заревел он. – Вы все думаете, что лучше меня? Какая-то сраная морская тварь будет рассказывать мне, кто я такой. Никогда! А ты? Моя жена, – эти два слова Джек произнес с отвращением. – Считаешь, что вправе осуждать меня? Жалеть за то, какой я жестокий? Нет, моя дорогая. Ты должна безропотно повиноваться мне.

Говорят, что, после того, как мать Джека упекли в психушку, ему пришлось жить в сиротском приюте. Своего отца он никогда не знал, поскольку мать была алкоголичкой и частенько водила к себе разных мужиков, от одного из которых однажды и забеременела. Большую часть детства Джек был мелким, и потому старшие ребята издевались над ним. Он молчал, терпел, а внутри разрасталась злость. Классическая драма жизни, исковеркавшая жизнь ни в чем не повинного ребенка. Он стал тем, кем его сделало окружение. Потому Джек и любил охоту: когда берешь верх над зверем, чувствуешь себя хозяином мира.

– На колени! – стоя лицом к лицу, приказал жене Джек.

– Не надо, – она все еще надеялась, что он одумается.

– Я не буду повторять снова.

Опираясь на стену, чтобы не упасть, женщина исполнила приказ мужа.

– Кто твой хозяин? – Джек отошел назад, чтобы видеть жену целиком.

– Ты, ты – мой хозяин, – дрожащим голосом ответила она.

Она могла бы закричать, надеясь, что кто-нибудь на улице услышит и придет на помощь, но не стала этого делать. Слишком велик был страх перед мужем, и потому она выбрала повиновение.

– Поганой рыбине следовало позволить мне сдохнуть, – скрипя зубами, сказал Китобой.

– О чем ты говоришь?

– Теперь пусть она видит, к чему привела ее доброта, – Джек крепче сжал древко гарпуна и поднял его над головой.

Джек не мог принять тот факт, что кит, над которым он был властелином и который умер от его руки, спас ему жизнь. Так не могло и не должно было быть.

– Пожалуйста, не надо, – рыдала женщина, понимая, что он хочет сделать. – Пожалуйста, я буду во всем тебя слушаться. Наш ребенок…

– Не увидит этот мир, – рявкнул Джек и пронзил насквозь грудь жены.

Острие вышло из спины и воткнулось в стену на несколько сантиметров. Когда кровь брызнула из раны, Китобой почувствовал прилив сил и неописуемое удовлетворение. Глядя в выпученные глаза жены, он не смог сдержать свой восторг и рассмеялся.

– Господи, – прошептала Дороти.

– Да, Джек стал чудовищем.

– Он и был им.

– Изначально он был самым обычным ребенком, – попытался не согласиться Леонард.

– Это не оправдание, – Дороти поднялась с кровати и подошла к шкафу, сделав вид, словно что-то ищет, чтобы не показывать мужу своего лица. – Что было дальше?

– Джек сбежал из города. Правда перед этим выпотрошил свою беременную жену и повесил на дверях церкви.

– Зачем?

– Так он продемонстрировал свое презрение к людям и их жизням. Полиция пыталась его найти, но тщетно. А через несколько месяцев Кроу Хилл потрясла серия аналогичных убийств. Каждый раз тела находили с вспоротым брюхом и висящими на каком-нибудь доме. Он не был последователен в выборе своих жертв: то мужчина, то женщина, то старик. Для него главным был сам факт убийства. Ходили слухи, что жителям города все-таки удалось поймать Джека, и они казнили его без суда и следствия где-то в лесной чаще.

– А откуда в легенде столько подробностей? – Дороти вернулась на кровать и залезла под одеяло.

– Еще в самом начале поисков полиция наткнулась на заброшенную избушку лесника. Там они нашли дневник. Не знаю зачем, но Джек излил свою историю на его страницах. Конечно, возможно, что это был не он, а просто кто-то решил пофантазировать. Нельзя исключать и такую версию.

– Я жалею, что попросила тебя рассказать, – Дороти с головой накрылась одеялом, чтобы отгородиться от неприятного ей мира.

– Прости.

– Я сама хотела. Ты не виноват, – послышался ее приглушенный голос. – Я хочу спать.

– Хорошо, милая.

Леонард переоделся, выключил свет и лег на кровать рядом с женой. Легкие угрызения совести все-таки продолжали его преследовать. Потому он придвинул Дороти ближе к себе и крепко обнял. Так им обоим стало гораздо лучше и уютней. Жители дома уснули в ночной тишине, оставив позади прожитый день. Сквозь оконные стекла доносился вой ветра, разгуливающего по полю, где появились первые ростки.

Через несколько часов Дороти проснулась из-за странных звуков. Во сне она перевернулась на другой бок и теперь видела открытую дверь в коридор. Оттуда доносились шаги и звук, как будто по полу тащат что-то железное и тяжелое.

– Он идет, – совсем рядом послышался знакомый шепот.

– Он идет за вами, – продолжил еще один голос.

Дороти тут же повернулась к мужу и принялась его трясти.

– Леонард, проснись.

– Что случилось? – непонимающе спросил он.

– Тихо. Мне кажется, в доме кто-то есть.

– Что? – он вскочил на ноги и достал из-под кровати бейсбольную биту. – Будь здесь. Если что, сразу звони в полицию. Поняла?

– Да.

Держа оружие наготове, Леонард вышел в коридор. Он обошел весь дом, включая свет то тут, то там, но никого не нашел и вернулся обратно в спальню.

– Там никого нет. Я все проверил.

– Точно? – она не верила своим ушам.

– Точно. Тебе, наверное, приснилось.

– Приснилось?

– Да. Ничего страшного. Всякое бывает. Давай спать, – Леонард погасил свет и снова лег на кровать.

Дороти прижалась к нему спиной и не сводила глаз с двери. Она ведь слышала. Там кто-то ходил.

– Все хорошо, любимая, – Леонард поцеловал жену в затылок и почти тут же заснул.

– Не говори ему, – шепот вернулся.

– Леонард не поймет.

– Не услышит тебя.

– Не говори ему.

– Следи за домом.

– Только ты можешь защитить семью.

***

Без гипса стало гораздо лучше. Конечно, теперь нужно было разрабатывать руку, но зато Дороти наконец почувствовала, что у нее их действительно две. Правда, это была единственная радость за последнее время. В остальном ее не покидало чувство апатии и нежелание общаться с другими людьми.

Две прошедшие недели она успешно прикидывалась больной только для того, чтобы не возвращаться в магазин. Среди людей ей приходилось выдавливать из себя слова и натягивать на лицо никому ненужную улыбку. То, что прежде доставляло удовольствие, превратилось в настоящую муку.

Даже во время обедов с Профессором Стоуном Дороти не поддерживала диалог, а лишь изредка поддакивали, ковыряя вилкой в тарелке.

– Дороти?

– Да? – она оторвала взгляд от тарелки и посмотрела на Профессора.

– Ты в последнее время сама не своя. Что-то случилось? – как-то раз Эдвард прервал свой монолог и решил наконец задать мучивший его вопрос.

– Нет. Все хорошо. Устаю сильно и не высыпаюсь. Никак не могу войти в ритм после аварии.

– Может быть, тебе стоит еще на пару дней закрыть магазин и подольше полежать в постели?

– Не знаю, – она пожала плечами и продолжила тыкать вилкой в лист салата.

В тот же вечер Дороти вспомнила о предложении Профессора и решила им воспользоваться, но пара дней довольно быстро превратились в неделю, а затем и в еще одну.

Когда Леонард и Дэвид уходили из дома, оставляя ее совсем одну, Дороти в полной тишине садилась в гостиной напротив окна и долго смотрела наружу. Она не знала, зачем и почему так делает – словно кто-то другой заставлял ее совершать эти действия по причине, ведомой ему одному.

Но так или иначе Дороти продолжала сидеть и смотреть на поле, где уже вовсю росла молодая пшеница. Теоретически она, наверное, могла бы пойти против навязываемой ей воле, но практически у нее ничего не получалось.

Несколько раз ее заставал в таком положении Дэвид, вернувшийся из школы. Он останавливался на пороге гостиной и смотрел на маму, которая даже не оборачивалась на посторонние звуки.

– Мам, я дома, – сказал Дэвид, но так и остался стоять на месте.

– Хорошо, – не поворачивая головы, ответила Дороти.

Простояв пару минут и не дождавшись от матери другой реакции, мальчик уходил в свою комнату. Он подсознательно начал чувствовать, что с мамой происходит что-то неладное, хотя никаких серьезных доказательств этого не было.

Леонард тоже видел изменения, происходившие с его супругой, но, как и она, считал, что дело было в аварии и однажды все наладится. Главное, просто подождать.

С той ночи, когда Леонард рассказал жене легенду о Китобое целиком, шепот перестал быть неразборчивым. Когда он возвращался, Дороти понимала каждое слово. Голоса то спорили между собой, то что-то ей рассказывали, то просили о чем-то. Неизменной оставалась только одна фраза, которая то и дело звучала снова и снова: «Он идет».

К сожалению, Дороти не могла ни о чем рассказать мужу, ведь голоса сказали ей, что он не поймет и не захочет ее слушать, а ей нужно защитить свою семью. Она могла бы спросить у голосов, кто это «он» и почему его нужно бояться, но ответ был очевиден.

– Дороти, – в один из дней голос прозвучал особенно громко, – нарисуй его.

– Зачем? – она не поняла столь странную просьбу.

– Нарисуй, – настаивал еще один голос. – Ты должна знать, как он выглядит. Мы поможем.

Женщина покорно поднялась со стула и направилась в спальню, где стоял ее мольберт и краски. Включив свет, она удобно расположилась на кровати и поставила перед собой чистый холст. Рука слушалась с большим трудом, хоть прошло и не так много времени с тех пор, как она последний раз бралась за кисть.

Голоса исчезли. Ничто не напоминало об их существовании, а ведь они обещали помочь.

– Я и сама знаю, – сказала Дороти и принялась за работу.

Краска уверенно ложилась на холст, превращаясь в очертания человека. Из пустоты возникал образ, который не желал покидать ее голову уже много дней. Каждый мазок придавал жизнь картине, облекая в плоть того, кого хотелось бы забыть. На черном фоне, символизирующем – ни больше ни меньше – Тьму, стоял Китобой Джек в ярко-желтом плаще, покрытом грязью и свежими пятнами алой крови. Его глаз было не видно из-за капюшона, но мерзкая улыбка вызывала неприятную дрожь по всему телу.

– Это он, – сказал голос.

– Я знаю, – подтвердила Дороти и отложила в сторону кисть.

– Теперь ты знаешь, как он выглядит.

– Я и прежде знала.

– Ты догадывалась, а это совсем другое. Он идет. Он хочет прорваться в ваш мир и забрать твою семью. Забрать Леонарда и маленького Дэвида.

– Что я должна делать? – не отрывая взгляда от картины, спросила Дороти.

Но голоса ушли, и ей никто не ответил. Из коридора послышались тяжелые шаги, подобные тем, что она слышала ночью. Дороти непроизвольно задержала дыхание. Даже воздух вокруг стал тяжелым и вязким. Запутавшись, в нем померк свет от люстры. Китобой приближался. Шаги звучали все громче и громче. Женщина была готова к тому, что он вот-вот появится в дверном проеме, и тогда не будет никаких шансов спастись. Джек проткнет ее гарпуном так же, как и свою жену. Но вдруг все прекратилось: дышать стало легко, комната утонула в ярком свете, а шаги растворились в тишине. Дороти отчаянно захотелось выбраться на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. На всякий случай она сначала осторожно выглянула в коридор и, убедившись, что там никого нет, побежала вниз. Вырвавшись из входной двери, она рухнула на крыльцо и принялась жадно хватать ртом воздух.

Вечером, когда вернулся Леонард, их с сыном ждал вкусный горячий ужин. Стол был накрыт так, словно сегодня какой-то особый праздник, но на самом деле после случившегося днем Дороти ощутила необычайный прилив сил и хорошего настроения. Ей хотелось поделиться этим с родными, и потому она решила, что лучшим способом станет ужин.

Весь вечер семья Розенов провела в веселье и смехе. Все шутили, рассказывали какие-то истории, а потом отправились играть в «Монополию». Они не замечали, как быстро течет время.

Многие жители соседних домов могли бы только позавидовать Розенам, ведь в большинстве своем там не было ни единства, ни разногласий. Люди жили вместе только потому, что привыкли к этому и по накатанной совершали одни и те же действия в рамках созданной ячейки общества.

Через пару часов стало очевидно, что юный магнат Дэвид оберет своих оппонентов до последнего цента, и дальнейшая игра потеряла смысл. Хороший вечер неизбежно клонился к своему логическому завершению. Леонард с Дороти подарили сыну оставшееся у них имущество и полностью капитулировали.

Леонард первым пошел наверх, а Дороти по собственному желанию осталась в гостиной собирать «Монополию» в коробку.

– Мам, тебе помочь? – Дэвид было подорвался вслед за отцом, но опомнившись остановился.

– Нет, спасибо, – она на секунду отвлеклась, чтобы посмотреть на сына. – Иди лучше готовься ко сну. Ты мне гораздо больше поможешь, если почистишь зубы и умоешься.

– Договорились! – и спустя мгновение Дэвид уже несся со всех ног по лестнице.

Чем больше Дэвид рос, тем сильнее становился похож на Дороти. Внешне, конечно. Характером он пошел в отца. Ей нравилось, глядя на него, видеть то, что они с Леонардом смогли ему передать. Те их крупицы, которые продолжат жить в сыне, когда однажды смерть все-таки придет за ними. Дороти любила Дэвида всем сердцем и с самого первого дня беременности, даже до того, как существование малыша официально подтвердили врачи, чувствовала с ним особую связь. В отличие от нее Леонарду потребовалось гораздо больше времени, чтобы осознать себя отцом. Это произошло не сразу, а месяца через два или даже три после того, как мальчик появился на свет. Неумелые попытки пеленания, купания и кормления из бутылочки заставляли Леонарда волноваться и чувствовать себя не в своей тарелке. Но все изменилось в тот день, когда он рассказал Дэвиду первую историю. Разумеется, не о Китобое, а о бродячем цирке и добром клоуне, который, несмотря на грусть в своей душе, дарил людям улыбки и смех, чтобы они становились лучше. Дороти хорошо помнила, как все было. Она сидела уставшая в углу комнаты на кресле и следила за тем, как Леонард, расположившись рядом с колыбелью, где лежал Дэвид, оживлял дремавших в небытии героев. Малыш и не думал засыпать. Он внимательно слушал каждое слово отца, правда совсем ничего не понимал. А Леонард тем временем старался изо всех сил: то и дело менял голоса, выражения лица и активно жестикулировал. Когда история подошла к концу, Дэвид впервые в жизни улыбнулся. И вот в тот самый момент Леонард наконец осознал, что он отец, а это его маленький сын. Глядя на них, Дороти была счастлива как никогда прежде, словно каждый из прожитых дней жизни вел ее именно в это самое мгновение.

Вот и сейчас, слушая, как подросший Дэвид бежит в свою комнату, мысленным взором она видела тот далекий день, ставший чуть ли не символом их семьи.

– Дороти? – послышался голос Леонарда со второго этажа.

– Да? – отозвалась она, продолжая собирать игру в коробку.

– Я уберу мольберт? Или ты собиралась что-то рисовать?

– В смысле собиралась? – удивилась она, вставая на ноги.

Почему Леонард задал столь глупый вопрос? Разве он сам не видит картину? Ей пришлось оставить «Монополию» на полу, поскольку ноги сами понесли ее наверх. Вернулось то самое чувство, как будто кто-то другой управляет ею, точно марионеткой.

– Что значит собиралась? – с этим вопросом Дороти зашла в спальню, но, взглянув на мольберт, потеряла дар речи.

Перед ней стоял идеально белый холст без единого следа краски.

– Но я… Я же… – она не знала, как правильней сформулировать мысль.

– Можно уберу? Мне кажется, что сейчас уже поздно что-либо рисовать.

– А разве здесь не было картины?

– Нет, – пожал плечами Леонард. – А должна?

– Не важно…

– Скажи, что унесла картину в другое место, – отчетливо прозвучал голос.

– Я забыла. Я же убрала ее, чтобы она могла высохнуть.

– Понял, а что нарисовала? – собирая мольберт, спросил Леонард.

– Соври.

– Соври.

– Соври, – один за другим настаивали голоса.

– Ничего особенного. Пейзаж, – Дороти, не задумываясь, последовала совету.

Она не могла понять, почему дважды подряд соврала мужу. Прежде у нее никогда и ни в чем не было от него секретов. Можно сказать, что в каких-то вещах Дороти доверяла Леонарду гораздо больше, чем самой себе. Но теперь все неожиданно изменилось, причем она была не уверена, что сделала этой по своей воле.

– Покажешь потом? – задвигая мольберт за шкаф, спросил Леонард.

– Посмотрим. Получилось, мягко говоря, не очень удачно.

– Я люблю все, что ты делаешь, – заверил ее муж.

– Спасибо. Пойду умоюсь, – она почувствовала нарастающую панику и должна была скрыть ее, чтобы муж не заподозрил неладное.

Дороти исчезла в ванной и тут же закрыла за собой дверь. Включив воду в раковине, она обессиленно осела на холодный кафельный пол и обхватила колени руками. От былой радости и желания великих свершений не осталось и следа.

– Я же нарисовала. Я точно помню, как рисовала, – бормотала Дороти.

– Он вырвался. Кто-то помог ему, – голоса не бросили ее в трудную минуту.

По их заботливому тону Дороти чувствовала, что голоса хотят ей помочь. Пусть у них и не всегда это получалась, но они не прекращали попыток наладить с ней контакт. Возможно, проблема заключалась в том, откуда они пришли, какое расстояние преодолели, чтобы оказаться здесь.

– Бойся Китобоя.

– Откуда он вырвался? – спросила Дороти.

– Из картины. Ты дала ему тело.

– Но вы же сами хотели, чтобы я его нарисовала.

– Да, хотели. Мы думали, что тогда его душа будет заперта в картине, и он никак не сможет навредить.

– Но это не помогло, – подвела итог Дороти.

– Он вырвался. Кто-то помог ему, – хором повторили голоса.

– Откуда вы пришли? Кто вы? – пока они были сильны, Дороти решила попытаться узнать правду.

– Мы жертвы Джека из Кроу Хилл, – снова хором прозвучал ответ.

– Я его жена Лионнет.

– Меня зовут Ирвин. Я был викарием в церкви.

– А я Эстель, – только сейчас Дороти поняла, что голос принадлежал маленькой девочке. – Я даже не успела закончить первый класс.

– Твой муж своими россказнями открыл путь для Джека. Нельзя тревожить мертвых, нельзя. Легенда существовала не для того, чтобы ее рассказывали, как какую-то сказку, по многу раз, а для того, чтобы быть уроком для остальных, – поведала Лионнет. – В большинстве семей она звучит лишь раз за долгие годы, а затем ее рассказывают новому поколению, которое еще не слышало о Джеке.

– Но… – попыталась вставить слово Дороти.

– Здесь нет никаких но! – викарий поспешил напомнить о себе. – Леонард привлек чудовище. И нам начинает казаться…

– Что он сделал это не случайно, – закончила фразу Эстель.

– После тебя только он мог видеть картину. Не кажется ли тебе странным, что именно после его появления в спальне на холсте ничего не осталось?

– Нет, – возразила Дороти. – Леонард не такой. Он бы никогда не навредил своей семье.

– Надеюсь, ты права.

– Надеюсь, ты права.

– Надеюсь, ты права, – затихая, сказал каждый из голосов.

– Вы здесь?

Ответа не последовало. Голоса снова растворились в неизвестности. Прошло немало времени, прежде чем она поднялась на ноги. Наверняка Леонард, не дождавшись ее возвращения, заснул, а значит, ей некуда было спешить. Каким-то чудом ей удалось заставить себя принять душ, хотя правильней будет сказать – постоять под струями горячей воды. Все это время она пыталась проанализировать историю о Китобое, чтобы понять, как избежать нависшей над ними угрозы. Но у нее ничего не получалось, потому что мысли то и дело разбегались, теряя свою четкость и последовательность, и стремились превратиться в неразборчивую кашу.

Когда Дороти наконец вернулась в спальню после всех утомительных процедур, ложиться она не торопилась, а вместо этого осталась стоять возле кровати и смотреть на спящего мужа. Сунув руку под голову, Леонард расположился на правом боку, мирно посапывая и, похоже, приступая к просмотру свежего сна.

Правы ли были голоса в отношении него? Ведь он действительно мог осознанно призвать Китобоя, но это значит… Дороти содрогнулась от подобных мыслей. Ей захотелось проведать Дэвида, и потому она тихонько, чтобы никого не разбудить, вышла из спальни и прикрыла за собой дверь. В полутьме коридор казался неестественно длинным, а на первом этаже все еще горел свет, ведь Дороти бросила собирать «Монополию» и побежала к мужу, оставив все как есть.

«Черт с ней», – подумала женщина и махнула рукой.

Ей хотелось увидеть своего Дэвида. Маленького сына, который все еще в ней нуждался, и она была готова пойти на все, чтобы защитить его. Приоткрыв дверь, Дороти заглянула в комнату Дэвида. Ребенок спал среди звезд и планет, украшавших стены. Они были нарисованы светящейся в темноте краской и казались настоящими из-за ночника, горевшего около стола. Год назад Дэвид увлекся идеей космоса. Он посмотрел один за другим все фильмы и сериалы, которые только смог найти. Конечно, Дороти и Леонарду было бы гораздо приятнее, если бы он столько времени уделял книгам, но пока мальчик до них не дорос. Он знал, насколько важно читать, и действительно старался, да только большого удовольствия от этого не испытывал.

И вот, когда Дэвид добрался до сериала «Звездный путь», ему отчаянно захотелось, чтобы на стенах его комнаты было звездное небо. Довольно быстро Дороти с Дэвидом достигли консенсуса, и в обмен на помощь по дому мальчик получил желаемое. Его счастье не знало предела, а искренняя улыбка ребенка для матери – самая большая награда.

И вот он Дэвид. Растет не по дням, а по часам, но остается для матери все тем же любознательным крохой, которого они с Леонардом привезли из роддома.

– Мой мальчик, – одними губами произнесла Дороти, подходя к кровати.

Она побоялась потревожить его сон, и потому не присела рядом, а осталась стоять и молча смотреть, как он спит. Ради его счастья Дороти была готова на все.

***

Получив разрешение Леонарда на весь вечер занять его кабинет, Дороти закрыла дверь, отодвинула от стола кожаное кресло и поставила его перед большим прямоугольным холстом, который долгое время лежал в подвале, дожидаясь своего часа. Чтобы посторонние шумы и не думали ее отвлекать, из колонок проигрывателя лились звуки классической музыки, которая всегда помогала Дороти настроиться на нужный лад.

Достав краски и кисти, женщина села в кресло и принялась смотреть на белое нетронутое полотно, чтобы понять, что именно должно на нем появиться.

Ей вспомнилась картина с Китобоем, но она не собиралась рисовать ее снова – одного раза вполне было достаточно. Пейзаж? Нет. Портрет? Нет. Натюрморт? Точно нет. Что же это должно быть?

Где-то там за пределами кабинета, ставшего неким прообразом изолированного мира, жизнь продолжала идти своим чередом. Пока на заднем фоне работал телевизор, в котором показывали очередной боевик, Леонард помогал Дэвиду со школьным проектом. Вместо чего-то обычного мальчик захотел построить макет театрального зала. Дело непростое, но благородное.

– А почему именно театр? – спросил Леонард, когда впервые услышал об этой идее.

– Я хочу стать актером и сыграть Китобоя, – гордо ответил Дэвид.

– Китобой Джек, – не самый хороший персонаж, о котором можно мечтать.

– Но я же не могу сыграть кита, – развел руками ребенок и был абсолютно прав.

И вот теперь каждый вечер час или два выделялись на создание макета зала. Они заботливо вырезали каждое кресло, по несколько раз отмеряли нужное расстояние и огромное внимание уделяли сцене и занавесу.

А тем временем Дороти все никак не могла придумать, что же ей делать. Тогда она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, надеясь, что идея придет к ней сама собой. В эти мгновения даже голоса молчали.

Во тьме, которую Дороти перед собой видела, начали появляться непонятные яркие вспышки. То тут, то там, но, к сожалению, они сразу гасли, оставляя после себя едва видимый свет. Эдакие несформировавшиеся идеи, которым не суждено было стать чем-то большим, нежели секундная вспышка. Когда исчезли и они, то осталась лишь пустота. Незримая и бесконечная. И, когда художница уже была в шаге от того, чтобы сдаться, появилось два ярких шарика, а затем еще три. Каждый из них со своей скоростью вращался вокруг центра, в котором находилось что-то, чего пока Дороти не могла рассмотреть.

Один из шариков оказался слишком близко к центру, и в какой-то момент его разорвала невидимая сила. Хоть оставшиеся от шарика песчинки и стремились сохранить свою траекторию, но из этого ничего не вышло – они исчезали навсегда.

– Так это не круг, – подумала Дороти. – Это спираль. Рано или поздно каждый из шариков достигнет центра и тогда их ждет точно такая же участь.

Теперь Дороти точно знала, что и почему должна изобразить: черную дыру, пожирающую звезды. Она смело взялась за кисти и приступила к работе. Каждая деталь картины уже была нарисована в ее воображении, теперь оставалось только перенести все на холст.

К сожалению, Дороти не поняла, что образ, возникший перед ней, оказался совсем не случайным – в нем было то, чего она не осознавала и во что отказывалась верить. Черная дыра была не чем иным, как болезнью, которая день за днем продолжала пожирать ее сознание, а яркие светящиеся шарики представляли собой нетронутые части личности, неумолимо летящие к своей погибели. Подсказка разума оказалась неверно истолкованной и потому не принесла никакой пользы для несчастной женщины.

Отключившись от реальности, Дороти с головой погрузилась в работу. Ее настолько захватило вдохновение, что она даже позабыла о том, кто она такая и где находится. Перед ней была цель оживить образ, а значит, все остальное должно было уйти на второй план.

Когда Дэвид уже давно спал, Леонард решил проведать, как продвигаются дела у жены, и постучал в дверь. Ответа не последовало, и он постучал снова, но более настырно. Стук ворвался в замкнутый мирок Дороти неожиданно: удары заставили воображаемые стены покрыться трещинами, а затем и вовсе рассыпаться.

– Дороти, все хорошо? – Леонард подергал ручку закрытой двери.

– Секунду, – отозвалась она и поспешила открыть мужу.

– Ты так давно не подавала признаков жизни, что я даже заволновался. Уже два часа ночи. Могу зайти? – спросил Леонард, когда дверь перестала быть преградой.

– Да, конечно, – Дороти отвечала не очень уверенно, поскольку чувствовала себя как будто сразу после сна, и медленно соображала.

Леонард прошел в кабинет и сразу обратил внимание на картину, которая хоть еще не была закончена, но уже в полной мере отражала задумку художницы. На самом деле, не хватало всего несколько штрихов. На фоне черного полотна космоса, испещренного далекими яркими точками, черная дыра, отрывая большие куски, пожирала яркую звезду.

– Вот это да. Ты никогда прежде не рисовала ничего подобного, – не отводя взгляда от картины, заметил Леонард. – И так быстро.

– Знаю.

– А с чего тогда вдруг такая перемена?

– Не знаю, – Дороти пожала плечами. – Просто увидела этот образ и захотела его запечатлеть.

– Удалось на славу. И что будешь с ней делать?

– Еще не думала, честно говоря.

Дороти, хоть и продолжала разговаривать с мужем, стараясь держаться как обычно, но на самом деле чувствовала себя очень странно. Она воспринимала свои действия и слова как бы со стороны – словно человек в зрительном зале, смотрящий кино, но совсем не яркое, а наоборот блеклое и даже какое-то нереальное.

– А может быть, подаришь ее мне? – картина запала Леонарду в душу, и он не думал этого скрывать.

– Подарю?

– Ну да. Я бы повесил ее здесь в кабинете. Скажем, прямо вот на этой стене.

– Если ты так хочешь, – Дороти было абсолютно все равно.

Но как художник может испытывать безразличие к своему творению, которое создавал с такой страстью и самоотдачей? По какой-то причине, выплеснув из себя все до последней капли, Дороти утратила интерес к картине. Часть ее души навсегда осталась на полотне в виде красок, изображающих бездонную черную дыру.

– С большим удовольствием. Как только ты закончишь, я сразу же займусь этим вопросом.

– А я не закончила? – удивилась Дороти, глядя на картину.

– Я, конечно, не специалист, но мне кажется, что здесь, – он указал на одну из звезд, что еще продолжала сопротивляться немыслимой силе гравитации, – чего-то не хватает, и ты не поставила свою подпись.

– Да, верно.

– Закончишь завтра? У тебя очень уставший вид.

– Нет. Лучше сегодня, а то боюсь, что завтра могу плюнуть на все и оставить как есть.

– Хорошо. Тогда я пойду съем чего-нибудь на ночь, чтобы стать толстым и красивым, и буду ждать тебя в спальне. Договорились?

– Да, – кивнула Дороти.

Перед уходом Леонард поцеловал ее в губы, а она едва заметно ответила. Когда дверь закрылась, Дороти снова осталась наедине с собой. Порыв прошел, и теперь она точно не могла сказать, что именно хотела дорисовать на картине. Ей казалось, что было что-то такое, чего не заметил Леонард, но что именно – осталось загадкой. Ко всему прочему к ощущениям нереальности и отстраненности прибавилось чувство пустоты в груди.

За окнами стояла глухая ночь, а небо заволокло тяжелыми тучами, которые не позволяли проникнуть лунному свету. Леонард не соврал, сказав про время, его слова подтвердили настенные часы. Это означало, Дороти рисовала шесть часов без остановки и не заметила, как закончился день.

Снова взяв в руки краски и кисти, Дороти сделала последние штрихи, чтобы придать больше реалистичности погибшей звезде, а когда все было сделано, она поставила свою подпись в нижнем правом углу и поняла, что буквально валится с ног от усталости.

– Доброй ночи, – выключив свет и закрывая дверь, кому-то сказала Дороти и направилась в спальню к мужу.

Картина, оставленная сохнуть в полной темноте, стала чертой, отделившей одну Дороти Розен от другой. Начиная с этой ночи все окончательно встало с ног на голову.