Блуждающий меж звезд

Мы нитью связаны одной

– Дэвид, ты меня слышишь? – откуда-то издалека звучал знакомый голос. – Дэвид, я здесь.

Он послушно последовал за голосом, выбираясь из яркого света обратно в мир, наполненный полутонами.

Обнаружив себя лежащим на полу посреди просторной комнаты, Дэвид удивился, ведь рядом не было никого. Его окружали привычные предметы мебели, такие как длинный бежевый диван, отгороженный от кирпичного камина журнальным столиком, поверхность, которого целиком была выполнена из стекла. По обе стороны от камина тянулись высокие стеллажи из темного дерева, доверху забитые старыми книгами, чей тяжелый запах бумаги, стремящейся превратиться в пыль, ощущался даже с большого расстояния.

В дальнем конце комнаты стояло черное блестящее пианино, нашедшее для себя уютное место прямо возле окна, которое обрамляли тяжелые бархатные шторы цвета кофе с молоком. И самым странным казались десятки колокольчиков разных размеров и форм, что висели под потолком. Они были разбросаны не хаотично, а представляли собой широкую линию, берущую свое начало от двери, затем огибающую ничем не примечательную люстру и заканчивающуюся у противоположной от пианино стены над огромной картиной Сальвадора Дали, которую мистер Розен тут же узнал.

– Как ты нашел меня, Дэвида? – встрепенулись колокольчики, порождая мужской голос. – Тебе нельзя здесь находиться.

– Профессор? Где вы?

– Я всюду, – загадочно ответил старик.

– Но… Я не понимаю.

– Подожди. Закрой глаза, и я выведу тебя. Не открывай, пока я не скажу.

Дэвид не переставал удивляться происходящим событиям, но в данном случае он, не мешкая, закрыл глаза. Едва веки сомкнулись, как мистер Розен почувствовал руку Профессора у себя на плече – такая дряхлая, но в то же время очень сильная.

– Не открывай, – голос прозвучал четко за спиной, и Дэвид послушался.

Для него ничего не менялось: он стоял посреди гостиной с закрытыми глазами и просто ждал, пока вокруг него менялся мир. Профессор медленно отпустил плечо Дэвида.

– Открывай, – сказал старик.

Дэвид послушался. Гостиная никуда не делась, да только изменилась в некоторых мелочах: на диване появился бордовый плед; журнальный столик изнывал под весом десяти, а то и пятнадцати толстых книг; в камине, потрескивая дровами, танцевали языки пламени.

– Ненадолго мы расстались, – улыбнулся Дэвид, глядя на морщинистое лицо Профессора.

– Так как ты нашел меня? И зачем? – обеспокоенно спросил старик.

– Меня привел Льюис. Не знаю зачем, не знаю откуда, не знаю куда, но так или иначе я здесь.

– Значит, у него были на то веские причины. Да, Льюис?

– Мяу, – подтвердил кот и запрыгнул на диван.

– Почему вы просто не можете мне все рассказать от начала и до конца? – Дэвид чувствовал, как много скрывает Профессор.

– Потому что это твой путь и ты сам должен его пройти. Но думаю, что, когда ты расскажешь, как здесь оказался, я смогу объяснить, зачем Льюис тебя привел.

– А где мы вообще?

– У меня дома. Это по сути замкнутый киберкуб со множеством временных и альтернативных вариантов. И тебе нельзя здесь долго находиться, так же как я долго не могу находиться в твоей версии реальности, иначе меня буквально разотрет в пыль между пространствами.

– Почему? – удивился Дэвид.

– Мы дойдем до этого момента.

– А сколько у меня есть времени? – глядя на часы, поинтересовался Дэвид.

– Пара или тройка часов. Позволь, я сяду? – не дожидаясь ответа, Профессор удобно расположился на диване и накинул на себя плед.

– У меня столько вопросов…

– Я же уже говорил тебе: нельзя сразу получить ответы на все, иначе просто сойдешь с ума.

Льюис перебрался на колени к Профессору и, свернувшись клубком, замурчал. По какой-то неведомой причине он доверял этому старику и видел в нем нечто большее, чем просто рядового человека.

– Я живу в своем доме в разные моменты жизни, перескакивая от одного к другому благодаря обычной силе мысли. Потому я и сказал тебе, что я повсюду: в каждой точке времени и пространства. Знаешь, – Профессор улыбнулся, не поднимая взгляд, – пожалуй, я и есть дом. Ты не подумай, я не пленник – это мой сознательный выбор. Здесь все, что мне так дорого, включая коллекцию пластинок, которую я собирал целую жизнь.

– Как так вышло, что обычный мир неожиданно превратился вот в это?

– Обычный? О, нет-нет. Это не обычный мир. Ты вспомнишь. А теперь скажи мне, Дэвид, кого ты видел последним, прежде чем попал ко мне? – поглаживая кота по голове, спросил Профессор.

– Патрика Мэрлоуза и Сэйди Каннингем.

– Хм, вот по какому пути ты пошел.

– Вы их знаете? – удивился Дэвид, хотя в действительности ожидал нечто подобное.

– Знаю. Более, чем просто хорошо.

– А я? Я тоже их знаю? У меня было такое чувство…

– И ты их знаешь. Ты встретил Патрика и Сэйди не случайно. Твое подсознание пыталось как-то зацепиться за меня, и ты их нашел. Прямое попадание, мой мальчик.

– Кто они?

– Давай начнем с другого вопроса. Ты помнишь что-нибудь о Сэйди?

– Ммм… Я уже думал об этом Профессор. Ничего, – пожал плечами Дэвид Розен.

– Тогда зайдем с другой стороны, – Профессор аккуратно снял кота со своих колен и переложил на диван. – Помоги мне подняться? Сегодня колени совсем меня не слушаются. Может быть, глупо, но мне иногда нравится чувствовать себя по-настоящему старым.

Дэвид протянул старику руку, и тот с силой ухватился за нее. Заскрипели старые кости, но ему все-таки удалось встать на ноги. Не зная, что задумал Профессор, Дэвид просто наблюдал за ним: шаркающей походкой он направился прямиком к пианино, чьи черные и белые клавиши хранили воспоминания о руках множества людей, прикасавшихся к нему. Какие-то были большими с огрубевшей кожей, какие-то тонкими и нежными цвета свежего молока, но каждые изо всех сил старались выпустить на свет музыку, правда, не у всех это получалось. Оказавшись возле музыкального инструмента, Профессор провел кончиками пальцев по закрытой крышке: «Привет, старый друг. Я вынужден потревожить тебя ото сна, так как мне нужна твоя помощь».

Мистер Розен готов был поклясться, что на долю секунды услышал недовольное ворчание, исходившее из недр инструмента.

– Дэвид, подойди к нам, – сказал Профессор, бережно поднимая крышку, чтобы высвободить старые потертые клавиши. – Он не в очень хорошем настроении, но помочь не против. Давай же, иди сюда.

Очарованный тем, как ласково старик обращается с пианино, словно с живым существом, Дэвид, не отрывая от них глаз, пересек комнату и остановился на расстоянии вытянутой руки.

– Нет-нет, прямо сюда. Вот возьми стул и садись.

– Но зачем?

– Сам все поймешь без лишних вопросов! – воскликнул старик, делая пару шагов назад.

Неожиданно для себя Дэвид застыл. Откуда-то из недр груди поднялся необъяснимый страх, парализовавший все тело от пальцев ног и до кончиков волос на голове. Страх сильно сдавил ему горло, отчего стало трудно дышать, а перед глазами поплыли черные пятна. Так странно, будто его подсознание знало что-то такое, чего он не должен или не хотел помнить, что-то, от чего он так старательно пытался скрыться. Прислушавшись к внутреннему голосу, Дэвид отрицательно замотал головой.

– Нет, я не хочу.

– Не бойся, – настаивал Профессор. – Ты ведь сам пришел ко мне, а теперь пытаешься сбежать? Не позволяй страху взять над тобой верх, иначе ты так и останешься топтаться на месте, не добравшись до финиша.

Дэвид прекрасно слышал и понимал, что говорит Профессор, да только в груди от его слов все сильнее разгоралось желание убраться прочь.

– Сейчас твои эмоции изо всех сил сражаются с разумом и побеждают. Но разве это то, чего ты действительно хочешь? Отключи страх и прислушайся к разуму, не обремененному пагубным воздействием чувств, который старается проанализировать ситуацию. Что он тебе говорит?

Перебороть страх даже на одну секунду – занятие непростое, ведь его склизкие щупальца крепко хватают тебя и пытаются утащить вниз в густое вязкое болото, где нет места здравому смыслу. Ты рвешься вверх, чтобы сделать глоток свежего воздуха и попытаться избавиться от мерзкого привкуса болотных растений во рту, а вместо этого он с еще большей силой тянет тебя вглубь: чем больше сопротивляешься, тем сильнее засасывает. Поэтому, чтобы его урезонить, нужно не сопротивляться, а просто перестать замечать, дав полноту власти разуму.

И пусть не с первого раза, но у Дэвида получилось. Он взглянул на себя со стороны и увидел великовозрастного болвана, не желающего принимать реальность и довольного тем фактом, что сумел отгородиться от нее, заставив себя поверить, что ее не было вовсе. Страх отступил, и, когда туман рассеялся, мистер Розен наконец увидел пианино таким, каким оно было на самом деле. Он бросил короткий взгляд на Профессора, на лице которого появилась легкая довольная улыбка, а затем взял небольшой стульчик и сел прямо напротив инструмента, но все еще не решаясь прикоснуться к нему.

– Смелее, мой мальчик. Ты знаешь, что нужно делать, – голос Профессора зазвучал совсем иначе, ведь из него ушла старческая дрожь.

Мистер Розен с трудом сглотнул накопившуюся слюну и, резко выдохнув, положил руки на клавиши пианино. Они оказались слегка холодными, но очень приятными на ощупь, хотя, возможно, ему это только показалось. «Как давно никто не прикасался к ним, чтобы согреть душу музыкального инструмента?» – подумал Дэвид, но, увидев свои руки, тут же позабыл эту мысль. Прямо перед его взором предстали тонкие детские пальцы, которые много лет назад принадлежали ему. Годы сделали свое дело: кожа огрубела, пальцы вытянулись, а ладони разрослись вширь. От тогдашнего мальчика не осталось и следа, ведь последние воспоминания о нем Дэвид загнал глубоко внутрь себя, спрятав за десятками толстых глухих дверей.

– Сыграй мне что-нибудь, – попросил Профессор.

– Но… я не умею, – голос Дэвида стал мягким без единого намека на бас и хрипотцу.

– Умеешь. Ты был очень хорошим учеником, мой мальчик. Позволь рукам все сделать за тебя.

Одна нота последовала за другой. Затем третья, четвертая и так далее. Их стройный ряд образовывал грустную мелодию, которая прежде успела так глубоко въесться в душу мальчишки, что осталась там навсегда. Пальцы умело гуляли по двухцветным клавишам, ведя музыку от пролога к кульминации, эхом, отдававшимся от стен дома. С каждым звуком комната менялась, но Дэвид не замечал этого, ведь он следил за руками, жившими своей жизнью. Бежевый узор на коричневых обоях пустился в пляс, извиваясь и перекручиваясь. Линии становились то узкими, то широкими, то исчезали вовсе, пока в какой-то момент узор не разросся по стенам до такой степени, что от коричневого цвета не осталось и следа. Кофейный стеклянный столик поначалу выгнулся вверх, а затем резко осел вниз, сбросив с себя осколками старую поверхность – теперь он был полностью деревянным. По правую руку от Дэвида шторы тоже не теряли времени: им хотелось избавиться от бархатной тяжести, и потому волокна принялись вращаться вокруг своей оси, с каждым оборотом становясь тоньше и прозрачней. Раз, два, три! И вот на окне висит прозрачный кружевной тюль. И только колокольчики продолжали болтаться под потолком, раскачиваясь в разные стороны и дополняя музыку, лившуюся из пианино.

А мальчик все играл и играл на радость своему учителю. Ему не хотелось останавливаться, поскольку впервые за долгие годы он почувствовал себя настоящим и, самое главное, живым. В груди в такт аккордам билось юное сердце, полное сил и надежд, ничем не напоминавшее тот дряхлый кусок плоти, что только и умел с пробуксовывая перегонять густеющую кровь. Как много он забыл! Как много закопал в самом себе! А все ради чего? Он не помнил, но вряд ли оно того стоило. Продолжая рождать музыку, Дэвид почувствовал страх, но совсем не тот, что прежде – он боялся остановиться, так как не хотел снова превратиться в постаревшую версию себя, и потому с новой силой обрушился на инструмент. Ведь, может быть, музыкой он сможет вытравить все то, к чему сейчас испытывал презрение.

– Дэвид, – раздался тихий голос из-за плеча, – хватит, остановись.

Но мальчик не послушал его, а лишь закрыл глаза, чтобы еще дальше отделиться от мерзкой реальности.

– Дэвид, – сухая ладонь Профессора ухватила его за руку, и мечтательный туман рассеялся.

Он перестал играть, несколько секунд посмотрел на дрожащие руки, а затем положил их на колени и перевел дыхание.

– О чем ты думаешь? – поинтересовался старик, которого, впрочем, уже не повернулся бы язык назвать стариком.

– Я думал, что смогу… – признался мальчик.

Хоть память Дэвида и напоминала решето, но теперь он отчетливо понимал, что всю жизнь пытался сбежать от самого себя, а сейчас при помощи музыки, вырывавшейся из недр пианино, хотел вернуться обратно. Глупый парадокс, в котором Дэвид Розен не нравится Дэвиду Розену ни в одной из вариаций. Нет, так дело не пойдет. Сжигая мосты, однажды понимаешь, что мостов больше не осталось. И что тогда? Ничего. Нужно уметь принимать себя таким, какой ты есть, но что если ты не помнишь, какой ты?

– Дэвид, ты хорошо играешь, правда, слишком торопишься и начинаешь выбиваться из ритма.

– Что? – мальчик непонимающе посмотрел на Профессора.

Перед Дэвидом стоял изрядно помолодевший лет на двадцать с лишним мужчина, облаченный в брюки, белую рубашку и черный галстук-бабочку.

– Музыка – это не только ноты и их последовательность. Здесь важна гармония и умение поддерживать нужный темп, – Профессор сопровождал свои слова жестами, словно пытаясь таким образом лучше растолковать мысль. – Ты каждый раз начинаешь хорошо, а затем ускоряешься и ускоряешься, как будто тебя кто-то преследует.

Мысли в голове Дэвида путались: его настоящая личность ускользала от него, подобно желтым крупинкам в песочных часах. В надежде остановить распад он перевел взгляд на диван, где прежде лежал Льюис, но там никого не оказалось, и тогда последняя капля взрослого Дэвида Розена оставила его юную голову.

– Простите, Профессор. Я сильно увлекаюсь. Могу попробовать еще раз? – спросил мальчик своего учителя.

– Конечно, ведь мы здесь именно для этого, – Профессор поправил бабочку и задумался. – Ты начинай, а я пока налью нам по чашке какао. Не против?

– Это было бы здорово!

Профессор похлопал Дэвида по плечу и, насвистывая мелодию из популярного телешоу, направился на кухню.

Проводив взглядом своего учителя, мальчик вернулся к музыкальному инструменту. Руки тут же нашли нужные клавиши, и из пианино снова полилась печальная мелодия. Несмотря на яркое солнце, чьи лучи пробивались через грязные стекла, покрытые разводами, из-за музыки складывалось впечатление дождливого дня. Вот-вот и тяжелые ледяные капли начнут медленно падать прямо с потолка, разбиваясь о гладкую поверхность пола или впитываясь в мягкую обивку дивана. Постепенно уровень воды будет подниматься, пока полностью не заполонит собой свободное пространство. Но это были только образы в голове мальчика, пытающегося следить за темпом музыки. Дэвид Розен позабыл о работе, о машине и даже о своем коте Льюисе, ведь ничего этого еще не произошло, а Льюис даже не родился. Его заботили совсем другие вещи и проблемы: как в пятницу сдать контрольную по математике, когда совсем в ней ничего не понимаешь; как напроситься поехать вместе с отцом на рыбалку; как сделать так, чтобы девочка увидела в нем не просто ребенка. Эти и многие другие мысли витали задним фоном в голове Дэвида, пока он занимался постижением искусства музыки. Он не мог утверждать наверняка, но кажется, в этот раз у него получилось значительно лучше.

– Совсем другое дело! – прозвучал довольный голос Профессора, едва Дэвид сыграл последнюю ноту.

– Спасибо, но я могу и лучше! – принимая из рук учителя какао воскликнул Дэвид.

– В этом я нисколько не сомневаюсь, – Профессор облокотился на стену, держа в руках большую кружку с ароматным напитком.

– Ты быстро учишься, даже слишком. Так что давай не будем торопить события и перегружать твой юный мозг новой информацией. Пусть все как следует уляжется.

– Вы думаете, я могу стать хорошим музыкантом?

– Нууу, – протянул учитель, – это зависит только от тебя самого, но все задатки у тебя есть. Твой отец еще не надумал купить пианино?

– Он часто говорит об этом.

– Тогда в чем же дело?

– Я не могу вам сказать.

– Понятно, – Профессор и без объяснений догадался, что дело в больших расходах на врачей для матери Дэвида. – Ты можешь приходить ко мне и играть в любое время, конечно, если у меня не будет занятий с другими учениками.

– Спасибо, Профессор.

– Не за что. Ведь в конце концов что может быть важнее любимого занятия. Знаешь, когда я был в твоем возрасте и родители заставляли меня заниматься музыкой, я буквально ненавидел все это. Мама часто говорила: «Я думаю о твоем будущем, Эдвард! Ты еще слишком маленький, чтобы это понять, но однажды ты будешь мне благодарен!» И сейчас я действительно ей благодарен. Порой для того, чтобы понять, как сильно мы заблуждались, нужно время.

– И когда вы изменили свое мнение?

– Это довольно грустная часть истории. Ты уверен, что хочешь ее услышать? – слегка прищурившись, поинтересовался Профессор.

– Конечно, – кивнул мальчик.

– Всю мою жизнь с нами жила бабушка по маминой линии. И она очень любила слушать, как я каждый вечер играю для нее одну и ту же композицию…

– Какую? – перебил Дэвид. – Ой, простите.

– Ничего, – он действительно не злился, ведь для этого не было никаких оснований. – «К Элизе» Бетховена. Бабушка говорила, что эта мелодия напоминает ей о детстве: временах, когда она бегала босиком на соседнюю улицу, чтобы купить батон свежего хлеба. И хоть мне и не нравилось играть, но я делал это для нее, – глядя в пол, Профессор замолчал.

– И так вы однажды полюбили музыку?

– Что? – он опомнился и перевел взгляд на Дэвида. – Ах, нет. Через несколько лет, когда бабушки не стало. На ее похоронах собралось много людей из разных эпох ее жизни. Но даже когда гроб опускали в яму, я еще не до конца понимал, что же случилось. Могилу быстро засыпали землей, оставив на ее место высокий холм, и все присутствующие поехали к нам домой. Там ко мне подошла наша соседка. Оказалось, что бабушка буквально каждый день рассказывала ей, как я играю, и тогда она попросила сыграть «К Элизе» для бабушки в последний раз. Я согласился. Сел за пианино, открыл крышку и, закрыв глаза, начал воспроизводить выученные наизусть ноты. С каждым нажатием на клавиши внутри меня что-то менялось, пока наконец я не осознал, как сильно мне будет не хватать наших с бабушкой вечеров. Я сожалел о каждом дне, когда ворчал и пытался отлынивать от надоевшей композиции Бетховена, ведь в те секунды делал больно близкому человеку. На глаза навернулись слезы, и я понял, что музыка – это то, что тонкой нитью навсегда связало меня с бабушкой. Прежде игра на пианино и издаваемые им звуки были для меня просто механическим процессом, но тут я прочувствовал каждую ноту и впервые услышал, как по-настоящему звучит этот громоздкий инструмент. И с тех пор для меня ничего не изменилось. Иногда по вечерам я гашу свет в комнате и играю «К Элизе» для бабушки. Пару раз мне даже казалось, что она, как прежде, сидит на диване и внимательно слушает. Хотелось бы, чтобы это было правдой.

– Вы на самом деле ее видели? – Дэвид был еще слишком юн, чтобы в полной мере осознать то, о чем говорил Профессор, зато тема призраков, как и любого мальчишку, интересовала его гораздо больше.

– Не знаю, – задумчиво ответил учитель. – Трудно отделить желаемое от реального. Я видел ее краешком глаза, но стоило мне повернуть голову, и на диване уже никого не было.

– Может быть, попробуете сыграть сейчас, а я послежу из-за угла?

Высоко закинув голову, Профессор рассмеялся. Его позабавила наивность Дэвида.

– Если бы все было так просто, мой мальчик. Чудеса не происходят по заказу – они сами определяют момент, когда им стоит свершиться.

Раздался неожиданный звонок в дверь, отчего Дэвид, погруженный в думы о приведениях, подпрыгнул на месте.

– Не пугайся, – Профессор взглянул на позолоченные часы на запястье. – Просто Сэйди пришла чуть раньше.

– Сэйди, – расползаясь в улыбке, подумал Дэвид.

Он познакомился с ней примерно через месяц после того, как начал брать уроки у Профессора Эдварда Стоуна, и от того момента их отделял целый год. Они едва не столкнулись лбами, когда Дэвид пересекал порог дома Профессора.

– Ой! – воскликнул мальчик, отпрыгивая назад.

Девушка в отличие от него замерла, как вкопанная, вытаращив глаза, но быстро пришла в себя и, положив руку на грудь, перевела дыхание.

– Прости…те, – тихо произнес он, краснея от стыда, что напугал ее.

– Ничего страшного, – улыбнулась Сэйди, и Дэвид на долгие годы запомнил эту улыбку.

В ней было что-то внезапное, восхитительное, пожалуй, даже что-то ангельское. От своих мыслей мальчик раскраснелся еще больше и не нашел ничего умнее, чем опустить взгляд как можно ниже.

– Что вы здесь кричите? – из комнаты показалась голова Профессора. – Кого-то убивают?

– Нет, все в порядке, – ответила девушка. – Просто получилась немного неожиданная встреча, – она снова повернулась к Дэвиду и протянула свою тонкую хрупкую руку. – Меня, кстати, зовут Сэйди, а тебя?

– Дэвид, – ответил он, но пожать руку не решился. – Мне пора. Извините.

Он вылетел из дома так быстро, как только мог себе представить, и, не оборачиваясь, бежал вниз по улице до тех пор, пока не свернул в переулок. Только тогда мальчик остановился и, тяжело дыша, уперся руками в колени, а когда дыхание пришло в норму, он выпрямился, посмотрел назад и мечтательно произнес: «Сэйди».

Между ними была целая пропасть, измеряемая годами: ему едва стукнуло двенадцать, а ей уже давно шел девятнадцатый год. Если бы они встретились лет на десять позже, то разница не играла бы никакого значения, но сейчас в глазах девушки Дэвид был всего лишь ребенком, и он все прекрасно понимал.

Они то и дело пересекались в доме учителя музыки и иногда, на радость Дэвида, даже перекидывались несколькими фразами. Это были совершенно бессмысленные «Как дела?», «Давно учишься играть?», «Тебе нравится, как преподает Профессор Стоун?», но даже этого было достаточно, чтобы Дэвид чувствовал себя счастливым.

Вот и сейчас, едва Сэйди зашла в комнату, он поспешил сказать: «Привет! Как ты?»

– Привет! – дружелюбно ответила девушка, увидев знакомое лицо. – Хорошо. А ты?

– Лучше всех. У меня уже получается гораздо лучше. Правда, Профессор?

– Лучше, – согласился старик, – но есть к чему стремиться. И, между прочим, Сэйди тоже большая умница: она тебе ни в чем не уступает.

– Да? А можно мне остаться послушать?

– Об этом спрашивай Сэйди, а не меня.

– Можно, – поправляя прядь волос, ответила она, – я не стесняюсь.

– Спасибо!

– Только сядь на диван и сиди тихо. Договорились? – попросил Профессор.

– Конечно. Я буду нем, как рыба.

Мальчик тут же сменил свою дислокацию и удобно устроился на краю дивана так, чтобы оказаться ближе к Сэйди.

Девушка действительно очень хорошо играла. Ее изящные пальцы скользили по клавишам, едва их касаясь, но пианино послушно отзывалось на отдаваемые ему приказы. Дэвид не мог оторваться от нее: музыка и образ девушки стали для него единым целым. Ему всей душой хотелось, чтобы эти волшебные мгновения не заканчивались. Поскольку внимание Сэйди было полностью направлено на пианино, она не могла заметить, как Дэвид на нее смотрит, а вот Профессор отметил влюбленный взгляд мальчика и едва заметно ухмыльнулся. Нет, Эдвард Стоун, а Сэйди в отличие от него даже ухом не повела.

В своих мечтах Дэвид не раз видел себя рядом с ней: ему хотелось держать ее за руку, смотреть в бесконечно голубые глаза, но это были лишь мечты, пусть и светлые, но одни из тех, что никогда не осуществятся. Дэвид взялся за ручку двери, но, задумавшись, завис в пространстве.

– И тогда ты ушел, – раздался голос Профессора. – Дальнейшие события остались для дома неизвестными, и мы не можем их увидеть.

– Да, я ушел, – басовитым голосом с легкой хрипотцой подтвердил мистер Розен. – Срезав через парк, я отправился прямиком домой. Всю дорогу не мог перестать думать о Сэйди. Мне было очень жаль, что она меня не замечает.

– Первая любовь в большинстве случаев не имеет счастливого конца.

Дэвид снова стал взрослым: вернулись морщины, тяжесть в теле, которую он прежде не замечал, а также былой ход мыслей, который отличался от детства негативной окраской, но, к сожалению, был более правильным и реальным.

– Добравшись домой, я просидел в своей комнате часа два, создавая альтернативную историю, которая была мне больше по душе…

– Что? – прервал его Профессор.

– Я писал рассказы. И частенько их герои и события были реальными, но видоизмененными, чтобы никто не догадался, что все это происходило по-настоящему, даже я сам.

– О чем был тот рассказ? – учитель сделал пару шагов вперед, чтобы оказаться ближе к Дэвиду, – Расскажи мне подробнее.

– Тот… – мистер Розен нахмурился, стараясь выудить из памяти детали, – кажется о старике, который всю свою жизнь был несчастен. Да, точно. Беды преследовали одна за другой, пока наконец ему не стукнуло восемьдесят, когда, по его мнению, время и вовсе остановилось, сделав его узником никчемного существования.

– Продолжай.

– Он ждал смерти, – мистер Розен подозрительно посмотрел на Профессора, – он звал ее, но она не спешила приходить. Несколько раз в его голове даже проскальзывала мысль о самоубийстве. Да только пойти на это он никак не мог. И все, что ему оставалось, это молча ждать своего конца. Возможно, так бы все и закончилось, но как-то раз в кафе за завтраком он встретил юную девушку лет двадцати и влюбился, как мальчишка. Он понимал, что это безрассудно, глупо. Ругал самого себя. Зачем ей такой старый обрюзгший кусок, который со дня на день может откинуть копыта? Но еще его не покидала одна мысль: она та самая, кого он ждал всю свою жизнь. Несколько раз в неделю старик встречал девушку в том же кафе и просто наблюдал, любуясь ее красотой, а однажды она пришла не одна. Вместе с ней был высокий статный мужчина, не стесняющийся целовать прекрасное создание на людях. Старик и мужчина встретились взглядами, пару секунд посмотрели друг на друга, а затем, уважительно кивнув, вернулись к своим делам. Придя домой, старик чувствовал себя разбитым, потому что завидовал мужчине, на которого свалилось счастье, цены которому он мог и не понимать, – Дэвид вопросительно посмотрел на Профессора.

– Продолжай.

– Но зачем?

– Просто продолжай, мой мальчик.

– В ту же ночь старик проснулся от жгучей боли в груди. Вцепившись в рубашку рукой, он жадно хватал ртом воздух, но затем все неожиданно закончилось. Боль отступила, а по телу прокатилась волна легкости. Едва переведя дух, старик заметил в изголовье кровати какое-то существо. Из-за темноты не было никакой возможности его рассмотреть. Конечно, старик испугался, что, возможно, это грабитель, но в действительности он знал правильный ответ: смерть пожаловала к нему. И она заговорила. Ее утробный голос отражался от стен. Вместо того, чтобы забрать старика в загробный мир, она предложила ему новую жизнь. Смерть наблюдала за ним долгие месяцы и видела, как старик встретил любовь всей своей жизни, также она знала о его пустой жизни и решила дать ему шанс. Не в обмен на душу – ничего такого. Просто так. Ведь смерть – это не зло, а естественный ход времени. Старик согласился и тут же заснул. Открыв утром глаза, он не поверил увиденному: он проснулся в другом городе в большом доме молодым и полным сил. Не теряя времени даром, он отправился искать девушку, – Дэвид замолчал на несколько мгновений. – Это ведь история о вас?

– Да, – кивнул Профессор, – она произошла много лет тому назад. Закончи рассказ.

– Помолодевший старик нашел ее в том же самом кафе. Оказалось, что он не просто помолодел, но вернулся во времени в тот период, когда у девушки еще никого не было. Он понравился ей с первого взгляда, и не прошло и недели, как они начали встречаться. И вот как-то раз за завтраком в кафе помолодевший старик поднял голову и через несколько столов увидел самого себя, только старого. Их взгляды встретились, несколько секунд они смотрели друг на друга, а затем, уважительно кивнув, вернулись к своим делам точно так же, как это произошло и в первый раз.

– Есть и продолжение истории, о котором ты не знаешь. Поскольку старая версия меня умерла в ту же ночь, то я купил свой же дом. Через какое-то время женился на той прекрасной девушке, и мы переехали сюда. Кстати, ее звали Сарра. Мы провели вместе десять счастливых лет. Детей завести не удавалось, но это было не главным, ведь моя жизнь наконец обрела смысл. Но однажды, когда я проснулся ночью, увидел Смерть, стоящую в изголовье нашей постели. В этот раз не я был ее целью, а Сарра. Мое тело парализовало, чтобы я не имел возможности вмешаться, и все, что оставалось, это умолять ее не трогать Сарру. Но смысла в этом не было. Моя любимая умерла, и я остался один. Потому я и начал учить других музыке – чтобы найти новый смысл жизни.

– Мне жаль.

– Ничего страшного.

– Только я никак не пойму, неужели подобное могло произойти на самом деле? – удивился Дэвид.

– Учитывая происходящее в последнее время, тебя это удивляет? В жизни есть очень много вещей, которые мы не понимаем, мой мальчик.

– Но почему я написал рассказ о вас? Откуда я мог знать?

– Ты просто не помнишь, – учитель грустно улыбнулся, – я и поведал тебе историю о себе, а ты решил, что это отличная идея для рассказа.

Дэвид Розен отпустил ручку двери и, пройдя мимо Профессора, вернулся в комнату, где, как и прежде на диване сидел Льюис – после завершения короткого экскурса в прошлое все вернулось на свои места. Часть черных дыр в памяти растворилась, но их было так много, что Дэвид до сих пор смутно понимал, кто он такой.

– Наши истории перетекают одна в другую. Говоря обо мне, мы приоткрываем завесу твоей жизни, а пока я рассказываю о тебе, Дэвид, ты вспоминаешь, кто я такой. Только не думаю, что я причина того, почему ты оказался в чуждом для тебя мире. Нет, это далеко не так. Я лишь одна из множества ступеней, что тебе предстоит пройти.

– И что же дальше? Ведь, как я полагаю, мы еще не закончили.

– Верно, но в этот раз ты будешь сторонним наблюдателем, поскольку в те дни тебя здесь не было.

Свет за окном мгновенно погас, погрузив комнату в непроглядную тьму. Чтобы хозяин не испугался и не попытался сбежать, Льюис залез к нему на колени, придавив к дивану своим весом. Со стороны камина послышалось знакомое ушам чирканье спички, и вспыхнул крохотный огонек, заполонивший пространство дрожащими тенями предметов мебели. Едва Дэвид сконцентрировался на спичке, как она тут же влетела в камин, заставив разгореться сухие поленья. Языки пламени рьяно хлестали по кирпичному периметру, бревна потрескивали под напором огня. Профессор сидел рядом с Дэвидом на диване и, не отрываясь, смотрел на танец огня.

– За свою жизнь я видел Патрика Мэрлоуза лишь дважды. Первый раз случился, когда он зашел за Сэйди в конце занятия. Помню, она заканчивала играть одно из моих упражнений на скорость рук, как кто-то постучал в дверь, и это, прошу заметить, при наличии звонка. Я сказал ей не отвлекаться, а сам пошел посмотреть, кого там принесло. На пороге стоял тощий, как щепка, юноша с не самым приятным лицом, покрытым прыщами, но совсем не это делало его неприятным, а глаза. В них было что-то злое, безумное. Парень держал руки в карманах, очевидно, чтобы я не заметил его нервозность, хотя резкие движения лица и головы выдавали его с потрохами. Я поздоровался, а он лишь с трудом выдавил из себя что-то нечленораздельное. Наш дальнейший диалог прервала Сэйди, выскочившая из комнаты. Она тут же кинулась ему на шею, чтобы покрепче обнять.

– Простите, Профессор, – сказала девушка, едва отлипнув от тощего парня, и покраснела, – Это Патрик. Мой Парень, – она сознательно выделила последнее слово, будто выражая невообразимую гордость.

– Здравствуй, Патрик. Ты не очень хорошо выглядишь. Что-то случилось?

– Нет, благодарю. Я в порядке, – ответил Мэрлоуз и направил все свое внимание на девушку. – Нам нужно идти.

Патрик так сильно ухватил ее за руку, что мне показалось, будто буквально на долю секунду он увидел у девушки гримасу боли, которая тут же исчезла под привычной улыбкой. Но, списав все на свое воображение, я отбросил столь неприятную мысль и решил было предложить им чашку чая или кофе, но они тут же растворились в воздухе, словно их здесь и не было.

Позднее я несколько раз разговаривал с Сэйди о Патрике: она отзывалась о нем с такой нежностью, с такой любовью, которая обычно присуща матерям нежели возлюбленным. Я также слышал нотки жалости в ее словах. Говоря о том, какой он сильный и целеустремленный, Сэйди сама от себя скрывала тот факт, что Патрик, если не считать их отношений, глубоко несчастен. Больше всего его угнетала его собственная семья, да и отца Сэйди он, мягко говоря, не любил, впрочем, это было взаимно.

Поскольку я беспокоился за Сэйди, то решил поспрашивать о семье Мэрлоузов среди своих знакомых, но никто толком ничего не знал. Их редко видели на людях, а шторы в доме чаще всего были закрыты. Отец Патрика Генри уезжал на работу около четырех утра и возвращался только после заката. Они, словно в клетке, жили отгороженными от всего мира.

– А узнать что-то на работе Генри?

– Он работал не в нашем городке, потому и вставал так рано.

– Странно, – хмыкнул Дэвид, – они ведь могли переехать.

– Наверно, могли, но кто точно знает, что творилось в их умах? Так или иначе несчастья Патрика пришли именно оттуда. В школе первые годы он был тихоней. Сидел на заднем ряду, уткнувшись в книжку или тетрадь, и боролся сам собой, – Профессор взял длинную кочергу и поправил дрова в камине.

– Что значит боролся с собой?

– Как мне рассказала бывший школьный психолог мисс Пратчетт, которой довелось неоднократно беседовать с Патриком, мальчик старался преодолеть непростую семейную обстановку. Настоящая битва между Разумом и Эмоциями. Но стоило ему едва подняться на ноги, как на него обрушивалась новая волна, высвобождая комплексы, страхи, злость, которые он старался держать взаперти, и битва начиналась вновь. Возможно, он и смог бы сохранить равновесие и однажды обрести силу противостоять невзгодам, но в средней школе к домашним проблемам добавились издевательства от других учеников. Они смеялись над его худобой, над его выпирающим кадыком, а кто-то запустил слух, будто его родители – это родные брат и сестра и потому их дети (кстати, их было трое) – просто-напросто уроды, которых нужно отдать в цирк.

– Вы так говорите, будто видели все своими глазами, – чем дальше заходил Профессор, тем больше Дэвида поражал факт его осведомленности.

– В какой-то мере видел, – в свете языков пламени покачал головой старик, – и здесь мы подходим к главной части истории: день, когда я увидел Патрика во второй и последний раз в своей жизни.

Профессор поднял дрожащую руку и щелкнул пальцами. В дальнем углу комнаты разными огоньками засияла рождественская елка, вытянувшаяся до самого потолка. Красные, зеленые и синие лампочки вспыхивали и гасли, освещая десятки шариков, развешанных по длинным зеленым веткам. Их бережно укрывала пушистая мишура, что подобно ручью лилась сверху вниз по ровной спирали. Если не считать елки, то все осталось прежним, и только за окном в ночной пелене бушевала метель.

– Мяу, – взглянув в глаза хозяина, сказал Льюис и, спрыгнув с его колен, направился прочь из комнаты.

– А как вообще они могли сойтись друг с другом? Я имею в виду Патрика и Сэйди, – спросил Дэвид, обращаясь к Профессору.

Но старик не отреагировал на его вопрос, а просто смотрел на огонь, то и дело делая глоток алкогольного напитка из хрустального бокала, которого прежде не было в его руке.

– Профессор? Вы меня слышите? – Дэвид поводил открытой ладонью перед его глазами.

Вновь никакой реакции.

– Мяу! – громко позвал Льюис из коридора.

– Что?

– Мяу! Мяу! Мяу! – он определенно хотел, чтобы Дэвид подошел.

– Хорошо, иду, – недовольно пробурчал мистер Розен.

Кот сидел напротив входной двери, украшенной рождественским венком, и не сводил с нее глаз. Аккуратно обвив себя хвостом, он расположился на первой ступеньке лестницы, ведущей на второй этаж.

– Что случилось? – поинтересовался Дэвид и развел руки в стороны.

Льюис не ответил и даже не взглянул на хозяина: ему незачем было это делать, поскольку он и так добился своего.

– Льюис, – Дэвид покачал головой, – я возвращаюсь в комнату.

Но он не успел даже шелохнуться, как его прервал яростный стук в дверь, из-за которой следом послышался голос Сэйди.

– Профессор! Профессор, откройте пожалуйста! Помогите мне!

– Сэйди? – судя по интонации, старик был ошеломлен столь неожиданным визитом.

Дэвид попытался открыть дверь, но его рука пролетела сквозь ручку. Он с изумлением уставился на свою ладонь.

– Мяу, – Льюис был лаконичен.

– Ну да, – вспомнил он слова Профессора. – Я сторонний наблюдатель.

Бум! Бум! Бум! Сэйди продолжала колотить в дверь своими крохотными ручонками, которые сейчас работали подобно отбойным молоткам. Профессор не заставил себя долго ждать, он выскочил в коридор с вытаращенными глазами и, не теряя ни секунды, бросился открывать дверь. Едва преграда исчезла, как девушка буквально ввалилась внутрь дома. Старик кое-как подхватил ее, но ему не хватило сил, и потому вместе с ней он сел на пол. Правый рукав Сэйди оказался порван и из него торчали клочки пуха, под глазом отчетливо выделялся набухающий фингал, а на подбородке кровоточила широкая ссадина, подобной той, которые мы не раз зарабатывали в детстве, падая на асфальте.

– Девочка моя, что случилось? – голос Профессора в ужасе дрожал.

– Закройте дверь! Закройте! – взмолилась Сэйди.

Он тут же захлопнул ее свободной рукой и несколько раз повернул замок.

– Все хорошо. Ты теперь в безопасности. Кто сделал это с тобой?

– Я не знаю, – сквозь громкие рыдания прозвучали трудно различимые слова, – я шла домой, а тут… тут… – Сэйди зарыдал еще громче, да так сильно, что в ушах зазвенело.

Даже Льюис не выдержал звука и, положив голову на пол, закрыл ее лапами. Дэвид очень хотел помочь, но не мог, и потому все, что ему оставалось, это с болью в сердце наблюдать за страданиями своей первой любви, крепко до боли сжимая кулак.

– Скажи мне, – Профессор убрал прядь мокрых волос с лица девушки, – это сделал Патрик?

Буквально на долю секунды Сэйди прекратила плакать и замешкалась, как будто разоблачили ее страшный секрет, но, опомнившись, она зарыдала с новой силой и уткнулась в плечо старика.

– Сэйди, ответь мне! Я сейчас вызову полицию!

– Нет, Патрик дома с родителями. Он еще ничего не знает. Ничего не знает. Не знает, – повторяла она.

– Ты точно не видела нападавшего?

– Не видела. Я шла домой, и тут кто-то резко дернул меня за сумку, разворачивая лицом к себе. Это был какой-то здоровый мужчина на голову выше меня. На голове маска и капюшон. Боже, только бы он меня не выследил! – рыдания вновь продолжились.

– Я должен позвонить в полицию, – пытаясь подняться, сказал Профессор.

– Нет-нет! Не бросайте меня! – она с яростью ухватила его за воротник рубашки.

– Я позвоню и сразу вернусь. Вдруг он действительно явится сюда? И что я смогу сделать, когда едва могу поднять чашку с кофе?

– Пожалуйста, – Сэйди крепко обхватила Профессора руками и прижалась к нему, – побудьте со мной хотя бы немного.

И Профессор сдался, ошибочно пойдя на поводу эмоций, которые в него заселила девушка. Ему стоило прислушаться к затихающему голосу разума, но с каждой секундой он становился тише, а жалость и боль громче. Он обнял ее в ответ и остался сидеть на полу, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону.

– Тише-тише, – приговаривал старик, поглаживая Сэйди по голове, – тише, моя родная.

Дэвид в отличие от Профессора испытывал совершенно другие эмоции – он чувствовал надвигающуюся беду и всеми силами хотел прорваться в реальность Профессора и Сэйди, но это было так же бессмысленно, как пытаться влезть в фильм через полотно в кинотеатре.

Беда не заставила себя долго ждать: со второго этажа послышался грохот, словно что-то уронили.

– Какого черта? – воскликнул Профессор, пытаясь снова встать на ноги.

– Нет, Профессор! Не оставляйте меня!

– Сэйди, что ты делаешь? Отпусти меня! Там кто-то есть, нужно вызвать полицию.

– Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, – она с мольбой смотрела на старика.

И в это самое мгновение каждый, включая Дэвида, понял, что же на самом деле произошло. Конечно, верить в подобное было отвратительно, но так или иначе правда есть правда, и с этим ничего не поделаешь. Ярость и разочарование овладели стариком, ведь он никогда не мог ожидать, что Сэйди так его предаст. Ему все-таки удалось вырваться из ее цепких рук, и он поспешил вверх по лестнице, чтобы развеять оставшиеся сомнения. Сэйди было попыталась последовать за ним, но оступилась и упала. Возможно, если бы не эта случайная оплошность, то она успела бы его остановить. Мистер Розен, в очередной раз позабыв о своем присутствии в качестве призрака, встал на пути Профессора, да только тот прошел его насквозь.

Преодолев ступени, Профессор поспешил в спальню, откуда, как он думал и доносился грохот, ведь именно там он хранил свои деньги и ценные вещи. Распахнув дверь, он безошибочно нашел выключатель и дернул вверх. Яркие потоки света, хлынувшие с потолка, озарили светом окружающее пространств, не позволяя ничему остаться в тени.

Старик замер в дверном проеме, а прямо перед ним с мешком в руках возле разбитых часов, разлетевшихся по полу на тысячи кусочков, стоял Патрик Мэрлоуз, облаченный во все черное. Преисполненные нескрываемой злости, они смотрели друг другу в глаза. Где-то позади слышался стук шагов по ступеням и голос Сэйди, умолявший Профессора остановиться, но было уже поздно. Дэвид Розен стоял у него за спиной и молча наблюдал за происходящим.

– Что же ты делаешь, гаденыш? – хрипя, закричал Профессор.

– Мне эти вещи нужнее, чем вам! – огрызнулся Патрик.

– Как ты мог ее в это втянуть? – в действительности Профессора волновали не деньги, а юная девушка по имени Сэйди, ставшая соучастником преступления.

– Это не ваше собачье дело! Отвалите с моей дороги!

– Нет. Единственное место, куда ты направишься, будет тюрьма!

Протиснувшись между дверью и Профессором, в комнату влетела Сэйди и своим телом отгородила старика от возлюбленного.

– Пожалуйста, остановитесь! – закричала девушка.

– Сэйди, девочка, как ты могла пойти на поводу у этой мрази?

– Я люблю его! – подобные слова никак не могли ее оправдать.

– Ну все, старый хрыч, договорился, – Патрик схватил с тумбочки бронзовую статуэтку коня и двинулся на Профессора.

Конечно, Сэйди понимала, что происходит, и попыталась помешать Патрику, но что хрупкая девушка могла сделать против молодого парня, полного сил? Он оттолкнул ее в сторону, и она с писком отлетела к кровати. Старику, спасая собственную шкуру, стоило броситься бежать, да только вместо этого он крепко сжал кулаки, готовясь к бою.

И вот Профессор решил ударить первым и выбросил вперед кулак, который тут же остановился, сжатый рукой молодого человека. Последнее, что увидел Профессор, – это злобная усмешка на лице Патрика. Замах и бронзовая статуэтка ударила старика точно в лоб, кроша на своем пути одряхлевшую кость. Обмякшее тело тут же упало назад, чтобы через секунду столкнуться с полом. Глаза широко открыты. Из глубокой раны и ушей течет багровая кровь, превращаясь в большую лужу на коричневом паркете. Сердце остановилось и не совершит больше ни единого удара.

Дэвид поднял взгляд от мертвого тела Профессора и посмотрел на Патрика. Он, словно дикий зверь, расправив плечи, нависал над поверженной жертвой. В глазах не было ни капли жалости, а только бесконечная тьма. И мерзкая ухмылка, даже не думавшая сходить с лица, дополняла ужасную картину. Последняя граница, отделявшая человека от чудовища, пройдена. А маленький Патрик, который в детстве пытался противиться доставшейся ему жизни, ушел безвозвратно. Увидев Сэйди, Дэвид понял, что время остановилось, ведь она замерла, что-то неистово крича.

Мистеру Розену стало мерзко от всего увиденного и хотелось поскорее стереть трагедию из своей памяти, но вместо этого перед глазами начали всплывать картинки первых полос газет, где рассказывалось о жутком убийстве.

– Патрик и Сэйди, страшила и леди, – зазвучали в ушах детские голоса, – Патрик и Сэйди, бегите, соседи!

– Дэвид, – с первого этажа послышался голос Профессора, – когда надоест, возвращайся сюда. Они не исчезнут, пока ты там стоишь.

Дэвид Розен позабыл и эту главу своей жизни, причем ответ на вопрос «Почему?» был более чем очевиден. Сейчас память возвращалась по кускам, но никак не могла собраться в единое целое. Он слышал обрывки разговоров взрослых, видел фотографии. Но наиболее свежим и красочным оказалось воспоминание о том, как на следующее утро отец сел на край его кровати и спустя пару минут, пока собирался с духом, сказал, что Профессора Эдварда Стоуна больше нет. Вместе с Профессором умерла частичка Дэвида, и он больше никогда не посещал уроки музыки где бы то ни было.

Мистер Розен еще раз окинул взором душераздирающую картину и побрел на первый этаж.

– Вот и ты, – старик сидел на диване, поглаживая кота. – Начал вспоминать?

– Да, – кивнул Дэвид, не решаясь подходить ближе.

– На тебе лица нет. Ты смотришь на меня, как на призрака. Хотя в какой-то мере так оно и есть. Давай же, иди сюда.

– Спасибо, я чуть постою.

– Как знаешь. Кажется, ты спрашивал, как они сошлись? Так вот. Они вместе подрабатывали в одном небольшом кафе, это вышло совершенно случайно…

– Там я их и встретил, – перебил старика Дэвид, – Они показались мне очень странными, но каждый по-своему. Сэйди была довольно мила, хоть и вела себя глупо, а Патрик показался мне забитым ботаником. Никогда бы не подумал, что он на такое способен.

– Внешность обманчива, мой мальчик. Встречая того или иного человека, мы не имеем ни малейшего понятия, что же творится внутри него. И вместо вопроса «Как дела?» следует задавать «Как у тебя на душе сегодня?», тогда получишь гораздо более значимый ответ, – о чем-то задумавшись, Профессор непроизвольно почесал то самое место, куда пришелся удар статуэтки. – Так вот! Я отвлекся. Не удивительно, что ты встретил их именно в кафе, ведь там все и началось. Насколько мне известно, первое время Сэйди не замечала Патрика, вернее, относилась к нему как к чему-то незначимому, но постепенно шаг за шагом, сталкиваясь во множестве мелочей, она прониклась к нему неким нежным чувством, которое назвала любовью.

– Но вы так не считаете?

– Ты долго будешь меня перебивать? – возмутился Профессор и хлопнул ладонью по подлокотнику.

– Простите, привычка. Я, когда работаю, так всегда делаю.

– И видимо, всех очень сильно бесишь?

– Случается, – Дэвид пожал плечами.

– Поначалу это была совершенно точно не любовь, а самая обычная жалость. Знаешь, на мой взгляд, жалость – одно из самых мерзких чувств. Я не говорю о жалости к одинокому щенку или плачущему ребенку. Я говорю о жалости, когда ты смотришь на кого-то и видишь того, кто слабее или хуже тебя, и поэтому ты хочешь обогреть его и приласкать. Когда ты смотришь на человека свысока. И здесь огромная разница с состраданием. Я считаю, что с Сэйди произошло именно это: она отдала Патрику свою душу из жалости, а он, подобно вампиру, напитался ей и обрел силу. И вот Сэйди-спасительница превратилась в Сэйди-рабыню. Конечно, там было место и для любви, но такой же изуродованной.

Пока Профессор говорил, Дэвид все-таки подошел и сел на край на дивана. Льюис бросил на него короткий взгляд, а затем вновь продолжил подставлять голову под руку старика.

– А что же было потом? Скажи, что ты вспомнил?

– Утром, когда я проснулся, о вашей смерти мне сказал отец. Мне не хотелось этому верить, но я знал: папа не будет о таком врать. Им хотелось оградить меня от лишней информации и тем самым уберечь, поэтому, едва мне стоило зайти в комнату, как каждый находящий в ней начинал внимательно следить за своими словами. В этом была глубокая забота обо мне. Жаль, они не знали, что на следующий день, возвращаясь от друга домой, я остановился в газетной лавке и, прикидываясь, будто смотрю комиксы, прочитал большую статью в газете. Там было подробно обо всем рассказано. Даже имена нападавших не стали ни для кого секретом, ведь глупенькая Сэйди перед тем, как пойти на дело, прощаясь с сестрой, рассказала ей обо всем. Она поведала, что они с Патриком собираются сбежать из города и начать жизнь с чистого листа, оставив в прошлом все беды и страдания. Только для этого им придется совершить кое-что плохое: ограбить Профессора Эдварда Стоуна. Поскольку сам он человек пожилой и одинокий, деньги ему особенно не нужны, а для них они станут билетом в новую жизнь. Сестра даже не поверила словам Сэйди и восприняла их как шутку, а потом пришла весть о вашей гибели, и тогда она все рассказала отцу, поскольку, как и другие, понимала, что виной всему Патрик Мэрлоуз. Он утащил ее во тьму, обещая открыть дорогу к небесам.

– И ты предпочел забыть эту часть своего прошлого, поскольку она несла в себе только боль. Боль от потери учителя и жуткий ужас от человека, которого любил, – подытожил Профессор.

– Но я не помню, что с ними случилось потом… Или нет? – разум яркими вспышками открывал врата к потаенным участкам памяти. – Они сбежали из города и чуть было не пересекли границу штата, но Сэйди, мучимая совестью, все испортила. Чтобы их не нашли, они остановились переночевать в самом задрипанном из всех мотелей, назвавшись чужими именами. Ночью в местном полицейском участке раздался звонок. Дежурный снял трубку и услышал плачущий голос девушки – это была Сэйди. Она призналась во всем и назвала адрес мотеля, куда тут же помчались три полицейские машины.

– Все верно, мой мальчик. Правда, их не арестовали. Когда полиция подъехала к мотелю, Патрик проснулся из-за света фар, мелькнувших в окне. Рядом с ним на кровати сидела Сэйди и умоляла простить его за предательство. И самое странное в том, что он простил, но сдаваться не собирался. Началась перестрелка, в которой они оба погибли. И здесь мы можем поставить огромную жирную точку. Сэйди и Патрика не стало, а жизнь продолжила идти дальше, ничего даже и не заметив. Погибли молодыми и такими же остались в Альтере. А помнишь песенку, которую придумали местные дети?

– Патрик и Сэйди, страшила и леди?

– Да, ее самую. Она стала непременным атрибутом баек у костра и, конечно же, ночи всех святых.

Где-то далеко послышался детский смех, но совершенно не зловещий, а наоборот, веселый и озорной, то было ожившее эхо реальности, что едва ощутимо прикоснулась к миру, где они сейчас находились. Как много лет минуло с тех самых пор? Больше половины прожитой жизни.

– Мне было страшно, – шепотом произнес Дэвид.

– Что? – старик, само собой, не расслышал, пусть и сидел буквально в метре.

Прикрыв рот кулаком, Дэвид откашлялся, пытаясь взять себя в руки. Он чувствовал, как самые настоящие слезы выступают на глазах, хоть подобное было ему совершенно не свойственно.

– Дэвид, мальчик мой, прекрати загонять все внутрь себя. Не повторяй старых ошибок.

– Легко сказать, – он чувствовал жгучую пульсацию в висках – так организм отвечал на его действия.

– Я знаю, как тебе помочь, но и ты должен кое-что сделать. Все, что до этого происходило в доме, случалось на самом деле, и я просто перелистывал уже существующие страницы. А сейчас мы должны написать новую главу.

– Что это значит?

– Увидишь. Верь мне и помогай.

Мир вокруг них завибрировал и начал полностью меняться. Стены, мебель, камин и абсолютно каждый предмет в комнате пришли в движение, изламывая собственные формы и складываясь в пустоту. Да-да, именно в пустоту. Они исчезали и не оставляли после себя ровным счетом ничего. И так происходило до тех пор, пока не осталось только черное гладкое пространство, посреди которого стоял диван с Дэвидом, Профессором и Льюисом на нем.

– Что это? Что происходит? – испугался Дэвид, вскочив на ноги.

– Еще одно измерение внутри моего дома, но пространственное, а не временное. И как видишь, оно совершенно пустое. Мы должны заполнить его, – голос Профессора звучал ровно и спокойно.

– Заполнить чем? Воспоминаниями?

– Нет, – улыбнувшись, он покачал головой, – мы создадим новое воспоминание, которое поможет тебе принять случившееся и двигаться дальше. Закрой глаза и представь себя тем ребенком, которым ты был, когда узнал о моей смерти.

Дэвид покорно послушался Профессора. Он попытался вспомнить собственное отражение в зеркале: невысокий, худощавый, с лохматыми волосами на голове, одетый в белый свитер крупной вязки с разными узорами, черные джинсы и коричневые высокие ботинки с длинными шнурками. Именно таким и был мальчик, которого все называли просто Дэвид и никак не мистер Розен.

– А теперь подумай о месте, где ты чувствовал себя в безопасности, и открывай глаза.

Таких мест было не так много, пожалуй, всего два или, может быть, три, но одно из них всегда казалось особенным. Мистер Розен подумал именно о нем и тут же открыл глаза.

Мальчик Дэвид стоял возле пианино в доме Профессора. Каждая деталь была такой, как он ее помнил. Рядом с ним на крышке сидел черно-белый кот, которого он прежде не встречал.

– Здравствуй, Дэвид, – голос Профессора невозможно было ни с кем спутать.

– Вы? Вы живы? – воскликнул парнишка и кинулся в объятья своего учителя.

Старик еле сумел удержаться на ногах и, расхохотавшись, обнял Дэвида.

– Ну… Как тебе сказать? Не то чтобы жив, но определенно никуда не исчез.

– Я думал, Патрик убил вас, – мальчик отошел на шаг назад и непонимающе посмотрел на Профессора.

– Да, к сожалению, так все и произошло. Одним ударом.

– Но вы же здесь? Я не понимаю.

– Дэвид, мальчик мой, мы находимся не совсем в твоем мире. Мы в той его части, что обычно скрыта от людей. Здесь нет привязки ко времени, и потому наша встреча происходила в любой из моментов твоей жизни, но родилась она только тогда, когда ты вырос. Знаю, звучит странно, но ты уж поверь старику.

– Вы хотите сказать, что я уже взрослый? – Дэвид оглядел свои руки и ноги.

– Нет, ты всегда есть ты.

– Я действительно не понимаю.

– И не надо. Мы встретились для того, чтобы я мог сказать тебе, что не стоит горевать обо мне. У меня все хорошо, даже лучше, чем когда-либо. Конечно, мне будет тебя не хватать, но мы обязательно встретимся вновь.

– Я не хочу, чтобы вы уходили, – мальчик снова обнял Профессора и заплакал, – останьтесь или позвольте мне остаться.

– Не говори глупости, – только и ответил старик, позволяя Дэвиду выплакаться.

Они опустились на диван, и Дэвид еще долго рыдал, уткнувшись в плечо Профессора. Постепенно слезы прекратились, и едва остались слышны легкие всхлипы.

– Я уже ушел, а тебя впереди ждет целая жизнь. Ты нужен родителям и друзьям. Ты нужен Льюису, – старик кивнул в сторону пианино.

Дэвид обернулся и увидел все того же черного-белого кота, что не сводил с них взгляд.

– Вы хотите сказать, что это мой кот?

– Да, твой. И это не просто кот, а Льюис. Вы с ним приглядываете друг за другом, но он, пожалуй, чуть больше. Правда, Льюис? – старик подмигнул.

– Мяу! – тут же ответил кот.

– Послушай, Дэвид, а как насчет чашки отменного какао и последнего урока? А?

– С огромным удовольствием, Профессор, – утирая слезы с глаз рукавом, ответил мальчик.

– Тогда вперед к инструменту, а я на кухню!

Старик бодро вскочил с дивана и через пару секунд исчез на кухне. Медленными шагами мальчик приближался к пианино Профессора, понимая, что делает это последний раз в своей жизни.

– Мяу! – подбодрил его Льюис, и самое смешное, что Дэвид его действительно понял.

Он сел на хорошо знакомый стул и оказался лицом к лицу с черно-белым зверем.

– Мы правда с тобой друзья? – мальчик протянул руку, желая погладить кота по голове.

Вместо ответа Льюис громкой замурчал и уткнулся мордой в ладонь ребенка. Боль утраты в груди Дэвида постепенно отступала, позволяя покою занять ее место.

– Так, Льюис! – Профессор вернулся с кухни с двумя чашками горячего напитка. – Давай ты не будешь нам мешать? Если хочешь послушать, то забирайся повыше и позволь Дэвиду открыть крышку.

Кот и не думал сопротивляться, а потому сразу запрыгнул на самый верх инструмента и улегся с краю, свесив морду и лапы так, чтобы видеть, как Дэвид будет играть.

– А ты, – обратился Профессор к мальчику, – держи чашку, сделай пару глотков и приступим.

– Я ненавижу их, – Дэвид озвучил мысль, давно крутившуюся в его голове.

– Кого? Сэйди и Патрика? Дэвид, не трать свою душу на злость. Сэйди уже наказала саму себя и вряд ли когда-нибудь вернется к нормальной жизни. Я знаю, она тебе нравилась. И в тебе борются сейчас два противоположных чувства, но не иди на поводу ни у одного из них. Отпусти Сейди. А что же касается Патрика… Пожалуй, Патрик – пример того, как ненависть целиком сжирает человеческую душу. Когда-то он был хорошим мальчиком, но проиграл. По крайней мере, я хочу в это верить. Поэтому не нужно ненависти, только не сейчас. Договорились? – Профессор протянул Дэвиду руку.

– Договорились, – после пары секунд раздумий ответил мальчик и пожал руку старика.

– А теперь давай-ка ты сыграешь кое-что особенное. Как насчет «К Элизе» Бетховена? У меня и ноты на всякий случай есть.

– Она у меня не очень хорошо получается, – признал Дэвид.

– Так поэтому ты и здесь! Чтобы учиться! Не волнуйся, расслабься и играй в первую очередь сердцем, а не головой.

Дэвид поднял крышку и мягко опустил руки на клавиши, стараясь прочувствовать их как можно лучше. Слегка прохладное дерево, покрытое краской и тонким слоем лака, моментально становилось теплее от пальцев мальчика, который все еще не осмеливался начать играть, а ждал момента, когда будет готов. Ему хотелось навечно растянуть это мгновение, чтобы не прощаться с учителем и не покидать дом, где он чувствовал себя защищенным от всех бед на свете.

– Дэвид, помнишь надпись на кольце царя Соломона? – чувствуя беспокойство мальчика, старик решил слегка подтолкнуть его. – На внешней стороне было высечено «Все проходит», а на внутренней «И это тоже пройдет». Престань хвататься за воздух, играй.

И Дэвид начал играть. Хоть Профессор и поставил перед ним ноты, но они ему оказались совершенно не нужны. Мальчик даже закрыл глаза – так он был в себе уверен. Из старого пианино, повидавшего за свою жизнь немало, лилась прекрасная музыка. Она вырывалась из глубин инструмента, кружила по комнате, скользила вдоль стен и едва заметно задевала колокольчики, висевшие на потолке. Это мгновение было особенным и навсегда осталось в памяти каждого из присутствующих. Дэвид ничего не боялся, он наконец принял смерть Профессора и осознал, что как бы далеко тот ни оказался, он все равно будет рядом с ним.

Последний аккорд прозвучал трагично, но нес в себе покой и надежду на лучшие времена.

– Вот и славно, мой мальчик. Теперь тебе пора уходить, – с легкой горечью сказал Профессор.

За пианино сидел повзрослевший Дэвид Розен, который очень сильно отличался от того человека, который попал в дом Профессора, следуя за настырным котом. Он помнил теперь все, что связывало его с Эдвардом Стоуном, и даже то, как они встретились на следующий день после его гибели.

– Спасибо вам за все, Профессор.

– И тебе спасибо. Впереди тебя ждет непростой путь. Пора бы выдвигаться.

– Да, – согласился Дэвид. – Льюис, выведешь нас?

– Мяу! – ответил кот и, спрыгнув с пианино, направился к двери.

– Подождите, у меня есть еще пара вопросов, если позволите.

– Конечно, задавай. Правда, ты помнишь, что я не на все могу ответить? – предупредил старик.

– При нашей встрече в магазине вы сказали, что вас о помощи попросила некая Шелли. Кто она?

– Если бы я знал, то это тот самый вопрос, на который я бы отказался отвечать. Но я правда не знаю. Я сидел на кухне, пил чай и читал книгу, а тут, к моему изумлению, зазвонил телефон, а там она: представилась, упомянула тебя и рассказала, что я должен сделать. И поскольку речь шла о тебе, мой мальчик, я не мог отказать.

– Жаль, но, возможно, я сам смогу узнать.

– Не сомневаюсь в этом. А какой второй вопрос?

– Почему вашей жены нет с вами? Я думал, вы с ней встретитесь.

– Она здесь, но не сейчас, – улыбнулся Профессор, – временные и пространственные измерения, Дэвид. Не забывай! Она в тех моментах, когда я молод и полон сил. Не волнуйся, скоро пойду к ней и обязательно расскажу о нашей встрече.

– Я еще когда-нибудь вас увижу, Профессор? – после едва заметной паузы спросил мистер Розен.

– Обязательно, мой мальчик. Не знаю, как скоро, но этот мир не позволит нам потеряться.

На том они и попрощались. Мистер Розен открыл входную дверь, и в глаза ударил яркий слепящий свет, из-за которого он не мог ничего различить перед собой. Льюис, видя беспомощность хозяина, глубоко вздохнул и пошел вперед, периодически мяукая, чтобы давать Дэвиду понять, в каком направлении стоит двигаться.

Профессор закрыл дверь и вернулся в комнату. С каждым шагом он становился все моложе и моложе, пока не плюхнулся на диван в возрасте тридцати двух лет.

– Ты вернулся? – с кухни послышался голос Сарры.

– Да, родная, я здесь, – ответил Эдвард Стоун и, расслабившись, откинул голову на спинку дивана.