Блуждающий меж звезд

Страшные сны Дороти Розен

***

Объятия. Какие-то слова. Улыбки, но с капелькой скрытой грусти. Звук автомобильных шин, въезжающих на дорожку из гальки. Слова, слова, которых не разобрать, и яркий свет фар.

– Ты точно поедешь? – спрашивает женщина.

– Такой час, – поддерживает ее мужчина.

– Да, точно, – отвечает Дороти. – У меня с утра очень много дел, да еще Леонард с Дэвидом неизвестно что там творят. Мне так будет спокойней.

Размытые пятна превращаются в хорошо знакомых людей – Мик и Роза. Они были лучшими школьными друзьями Дороти. Начали встречаться еще в девятом или десятом классе, остались вместе и безмерно счастливы. Такое бывает. Ничто их не сломило: ни учеба в разных концах страны, ни смерть близких людей, ни ссоры. История, достойная попадания на страницы книг, чтобы те, кому повезло не так сильно, могли хотя бы во время чтения прикоснуться к желанному миру.

Водитель коротко сигналит, чтобы поторопить. Мик и Роза в самом деле волнуются – это видно по их глазам. Нужно ехать. В машине приятно пахнет чистящим средством и кожаной обивкой.

– Добрый вечер, – говорит она.

– Добрый вечер, – отвечает водитель.

Задним ходом автомобиль отъезжает от дома, но Мик и Роза все еще стоят на крыльце. Они машут на прощанье, и она отвечает тем же.

Внезапно левую руку свело от боли, и Дороти проснулась. За окном стояла глухая ночь.

Кости крутило так сильно, что она была готова оторвать или даже отгрызть зубами собственную руку и отбросить ее куда подальше, лишь бы только помогло. Можно было разбудить Леонарда, чтобы пожаловаться ему, но она не стала этого делать и потому осталась неподвижно лежать в надежде, что боль утихнет.

Но ничего не менялось, и потому, не дождавшись желаемого результата, она все-таки поднялась и пошла на кухню, прихватив с собой баночку с обезболивающим, прописанным врачом.

Вместо одной положенной таблетки Дороти приняла сразу две и не стала запивать их водой, а разжевала, чтобы они как можно скорее попали в организм через слизистую. Убежать от мерзкого горького вкуса не было возможности, но в сравнении с ломотой в руке это была ерунда, и потому оставалось только терпеть. Ведь если они подействуют, значит оно того стоило.

Дороти продолжала ждать, сидя за кухонным столом и положив на него голову. Маленькая лампочка, которую она включила рядом с полками для посуды, едва помогала сбежать от темноты, что в столь поздний час пропитала собой каждый уголок дома. Насколько же сильно может отличаться одно и то же место в разное время дня! Утром, когда яркое солнце прорывается через окна, каждый предмет в доме играет своими особенными красками, принося дополнительное тепло и уют, а ночью все меняется, и кажется, будто со всех сторон за тобой наблюдают чудовища.

Ожидание, когда пройдет боль, длилось слишком долго, и Дороти решила попробовать отвлечься, чтобы одна и та же мысль не пыталась настойчиво пробурить ей мозги. На выручку пришло спутниковое телевидение: там были каналы, которые продолжали работать всю ночь. Наткнувшись на какой-то черно-белый фильм, Дороти постаралась погрузиться в проблемы его героев. Казалось, что обезболивающее начало действовать, но боль не прошла, а стала чуть приглушенной.

– Бедная, бедная Дороти, – голоса вернулись и принялись наперебой жалеть ее.

– Ей больно.

– Бедная. Я хочу тебе помочь.

– Пожалуйста, оставьте меня, – вздохнув, сказала Дороти.

– Мы желаем тебе добра, – воспротивилась Лионнет.

– Тем более, мы знаем, почему у тебя болит рука, – голос Ирвина звучал довольно уверенно.

– Почему? – если они действительно знали ответ, то Дороти обязана была его услышать.

– Китобой, – опередила Ирвина Эстель. – Он пытается завладеть тобой так же, как завладел твоим мужем.

– О чем вы говорите? Леонардом никто не завладевал. Он в полном порядке, спит наверху.

– Это ты так думаешь. Но ведь именно он начал рассказывать Дэвиду легенду о Джеке и знает столько подробностей.

– И что в этом такого? Леонард слышал ее в детстве.

– Откуда? – в голосе Эстель чувствовалась усмешка. – Он жил там, где о Джеке никто не знает.

– Эстель права, – слово взяла Лионнет. – Каким-то образом Джек нашел Леонарда и пробрался ему в голову. Теперь Китобой хочет получить настоящую жизнь, а для этого ему нужна вся твоя семья.

– Ты не думала, что рука не просто болит, а перестает тебе подчиняться? Словно ей пытается управлять кто-то другой.

– Нет, вы ошибаетесь, – настаивала Дороти, хотя и чувствовала, что они могут быть правы.

– Пока еще есть время. Ты сама все поймешь, – разочарованно сказала Лионнет.

– Это неправда. Леонард просто рассказывает сыну старое предание, которое он слышал, когда он сам был ребенком. Китобой не имеет над ним никакой власти, – сжав зубы, пробормотала Дороти. – Вам ясно?

Но Лионнет, Ирвин и Эстель уже ушли, и ни один из них не слышал слов Дороти. Она осталась одна, если, конечно, не считать героев фильма, продолжавших двигаться по своему жизненному пути, расписанному умелыми сценаристами. Угнетающая атмосфера дома давила со всех сторон. Ей искренне не хотелось верить словам голосов, но она не имела права столь легкомысенно их проигнорировать.

А что же рука? Боль успела утихнуть. Дороти попыталась поднять ее, чтобы осмотреть, да только ничего не вышло. Она с опаской покосилась на руку, лежавшую на подлокотнике дивана, и уже была готова ко всему, как вдруг в гостиной загорелся свет.

– Дороти, – у двери, потирая заспанные глаза, стоял Леонард. – Ты чего не спишь?

«Почему, – подумала про себя Дороти, – ты пришел именно сейчас? Может быть, почувствовал что-то неладное. Не хотел, чтобы я поняла про Китобоя, который пытается завладеть мной через руку?»

– Не знаю, – вслух ответила она. – Не спалось, да и голова разболелась.

– Ой, – Леонард тут же выключил свет, – прости, не подумал. Яркий свет, наверное, тебе сейчас неприятен.

– Да, спасибо. Но мне уже легче. Таблетки подействовали.

– Тогда пойдем спать? Мне без тебя не очень уютно, и я чуть было не свалился.

– Каким образом? – удивилась Дороти.

– Во сне начал искать тебя рукой и полз все ближе и ближе к краю, а опомнился, когда наполовину свесился с кровати.

– Да уж. Ты без меня совсем пропадешь.

– Вот именно. Пойдем спать, – Леонард протянул жене две руки, чтобы помочь подняться.

– Я еще могу сама подняться, спасибо, – Дороти скрестила руки на груди и встала с дивана, никак не ответив на знак внимания мужа.

– Воинственное настроение, – констатировал Леонард.

Едва она увидела его открытые ладони, как тут же испугалась прикоснуться к ним. Глупо. Но от возникших сомнений порой не так легко избавиться. Хотя чем это могло грозить? Даже если представить, будто Леонард действительно служил Китобою, то от простого прикосновения не могло ничего случиться.

«Ведь не случится?» – подумала Дороти, остановившись на лестнице.

– Не случится, – ответил ей внутренний голос, после чего Дороти смогла перестать волноваться.

Они вернулись в спальню, где заняли уже давно привычные места на кровати, правда Дороти повернулась к мужу спиной, а он, долго раздумывая, все-таки обнял ее и, не встретив никакого сопротивления, спокойно заснул.

Воспоминания о боли в руке размылись, и теперь, глядя на нее, Дороти не могла понять, действительно ли это было так невыносимо.

С этими мыслями она и отключилась, оставив все переживания на следующий день.

Сон о Мике и Розе, как часто и бывает со снами, превратился в эхо, звучащее где-то в глубинах разума, но не исчез до конца. Утром Дороти будет пытаться вспомнить его, но он умело ускользнет, оставшись непойманным.

***

Время шло и неумолимо меняло все вокруг себя. Высокая золотая пшеница колыхалась на бескрайнем поле, покорно ожидая час, когда фермер на комбайне приступит к сбору урожая. А пока в ее распоряжении все еще оставалось немного времени, чтобы успеть напоследок насладиться ласковым ветром и солнечными лучами.

Среди людей принято считать, что растения ничего не понимают и не чувствуют. Конечно, они – это не мы, но у них нельзя отнять свой собственный способ коммуникации и существования в мире.

Каждый день примерно в одно и то же время по полю пробегали мальчик с девочкой и громко смеялись. Они то рассказывали какие-то истории, то играли в догонялки или в охотников за сокровищами, да мало ли какие игры могут быть у детей! Но в эти мгновения колосья пшеницы всегда наслаждались счастьем тех, кто оказывался рядом с ними. А когда дети прерывали свой бег, чтобы покачаться на качелях, висящих на могучем собрате-дереве, пшеница внимательно слушала их разговоры, хоть и не могла разобрать ни слова. Тут главным было настроение, с которым общались дети, реакции на слова другого – из них безмолвная пшеница черпала необходимую для себя энергию.

Однажды, впервые за долгое-долгое время, слова мальчика оставили очень неприятные чувства, отчего многие колосья в страхе даже прижались к земле. Если бы пшеница знала человеческую речь, то поняла бы, что он делился с подругой своими переживаниями о матери, которая сильно изменилась, и поэтому ему не хотелось возвращаться домой.

– Но это же мое воспоминание, – прозвучал голос взрослого Дэвида.

– Да. Ты вспомнил и захотел дополнить историю, – подтвердила Дороти. – Родной, этот рассказ не только обо мне, но и о вас с папой.

Пока Леонард не обращал внимания на странности жены и списывал все на стресс или последствия аварии, Дэвид видел и чувствовал гораздо больше. Он много раз заставал маму в гостиной, стоящей у окна и что-то бормочущей себе под нос. Ее жесты и интонации выглядели так, будто она с кем-то разговаривала. С кем-то невидимым. Дэвид пытался прислушаться, чтобы понять, о чем она говорит, но стоило ему подойти ближе, чем следовало, как Дороти тут же замечала его, и выражение тревоги на лице сменялось добродушной улыбкой.

– Ты с кем-то говорила? – спрашивал Дэвид.

– Сама с собой, – отмахивалась мама. – Не обращай внимание. Мне так легче думается. Как дела в школе?

Подобные разговоры всегда были короткими и ничем не заканчивались, кроме как молниеносным переводом темы.

Мама стала другой. Сколько бы Дэвида ни убеждали в обратном, но это было совершенно очевидно. Однажды он случайно проснулся ночью в тот момент, когда открылась входная дверь и на пороге появилась Дороти. Очертив на полу вытянутый силуэт, свет из коридора протянулся к самому подножью кровати. Дэвид постарался не выдать себя и потому притворился спящим, а сам наблюдал за матерью через крохотные щелки едва приоткрытых глаз. Комната, что прежде казалась неприступной крепостью, по какой-то странной причине рухнула, превратившись в ловушку, в которую угодил ее собственный хозяин. Не было никаких разумных причин появиться столь необъяснимому страху перед собственной матерью. Он любил ее всем сердцем, но что-то внутри нее, возникшее после аварии, заставляло его трепетать от ужаса. Даже сейчас именно страх стал причиной прикинуться спящим.

Тем временем Дороти зашла в комнату и остановилась в метре от кровати. Обе ее ладони были прижаты к груди, а губы шевелились в слабом свете, не произнося не звука. Дэвид чувствовал на себе тяжелый изучающий взгляд и боролся со стойким желанием спрятаться под одеялом с головой.

Время шло так медленно, так неохотно, и ничего не менялось. Дороти продолжала неподвижно стоять у кровати, а Дэвид смотрел прямо на нее.

– Нет, – шепотом сказала мама. – Нет, этого не будет. Я не допущу.

Она несколько раз кивнула, словно отвечая кому-то.

– Если понадобится, я готова на все, – Дэвид продолжал слышать лишь половину диалога. – Да. Понимаю. Ему не место в моем доме. Не место.

Дэвид не знал, что может произойти в следующую секунду. Что если мама набросится на него? Что если начнет его душить?

– Нет! – мысленно ответил себе мальчик. – Что я такое говорю? Это же мама.

Дороти присела на корточки рядом с кровать, и их лица оказались напротив друг друга. Только сейчас мальчик заметил, как ее глаза бегают из стороны в сторону, ни на секунду не останавливаясь на чем-то конкретном.

– Мальчик мой, – едва слышно сказала Дороти, – я так сильно люблю тебя. Ты моя душа и мое сердце. Мой маленький Дэвид. Я не отдам тебя ему. Не бойся ничего на свете.

Но Дэвид продолжал бояться, и вряд ли она могла предположить, что он боялся именно ее.

– Все будет хорошо. Лионнет, Итан и Эстель нам помогут. Они рядом.

Дороти выпрямилась и, не оглядываясь, пошла прочь из комнаты. Когда дверь закрылась за ней, Дэвид почувствовал облегчение, но ненадолго, поскольку тут же на него накатили слезы. Свернувшись в позе зародыша, он спрятался под одеялом и беззвучно плакал, как будто пережил страшную потерю в жизни.

Утром Дэвид проснулся разбитым и подавленным. Ему не хотелось выходить из комнаты, так как он не знал, что могло произойти ночью за пределами его четырех стен.

– Может быть, мне все приснилось? – подумал мальчик. – Сны же могут казаться реальными. Да, наверняка приснилось.

Ему хотелось в это верить, и потому он смог убедить себя в правдивости столь желанной версии, даже несмотря на наличие контраргументов.

***

Автомобиль набирает скорость, проносится мимо жилых домов, в большинстве которых еще горит свет. Там за толстыми стенами в тепле и уюте семьи проводят свои вечера за любимыми занятиями. Это неправда, а вернее не всегда. Дороти знает, что порой там могут происходить и страшные вещи, но ей не хочется об этом думать. Пусть в мыслях живут счастливые образы.

– Вы не против музыки? – интересуется водитель.

– Что вы! Я только за! – соглашается она.

Палец нажимает кнопку, и радио оживает. Сквозь помехи доносятся звуки инструментов и неразборчивый голос вокалиста. Водитель настраивает волну, заставляя шумы исчезнуть. Теперь ничего не мешает музыке литься из колонок.

– Бадди Холли, – говорит мужчина, постукивая пальцами по рулю в такт музыке.

– «True Love Ways», – озвучивает название песни Дороти.

– Да, – он улыбается. – Всегда любил музыку середины века.

Он прав. Ей нечего добавить. Они смотрят на дорогу, вслушиваясь в каждую ноту, ласкающую слух.

***

В одну из ночей Леонард остался в «Приюте Джона Данна», чтобы успеть закончить к открытию ремонт, который затеял. Ему хотелось освежить краску на стенах, заменить светильники, отполировать стойку, развесить новые фотографии и многое-многое другое. Скорее всего, запах краски не выветрился бы к утру, но надеяться на обратное ему никто не мешал. Сама мысль о том, что заведение постепенно начинает увядать, казалась ему невыносимой, ведь это кафе было для него гораздо большим, нежели чем зданием с окнами и дверьми.

Узнав о задумке отца, Дэвид пытался напроситься вместе с ним, но знакомый аргумент «тебе завтра в школу» ломал любые придуманные логические цепочки.

– Хочешь, я посижу с тобой? – предложила Дэвиду Дороти, когда уже пора было готовиться ко сну.

– Нет, мам, – отказался мальчик. – Я так устал, что усну еще в полете на кровать.

Женщина рассмеялась. Пожелав друг другу спокойной ночи, Дэвид пошел к себе, а Дороти осталась в гостиной досматривать телепередачу.

За маской доброжелательности ей приходилось скрывать тревогу и страшные знания, которыми с ней поделись гости из прошлого. Китобой Джек был реален. Он долгие месяцы бродил по дому в мире, так похожем на наш, но созданном для мертвецов. То и дело Джек пытался прорвать ткань реальности, чтобы снова стать живым. Ему хотелось ощутить тепло собственного тела, сделать по-настоящему глубокий вдох, а не терпеть мир, где все казалось не более чем подделкой, такой же, как и он сам. Благодаря Леонарду, этому лживому бесхребетному ублюдку, как о нем отзывалась Лионнет, Китобой получил надежду на новую жизнь. Каждую ночь он приходил к мужу Дороти во сне и сантиметр за сантиметром отвоевывал слабый разум, создавая раба, который сделает все, что он прикажет.

Итан говорил, что Китобой пытался провернуть нечто подобное и с Дороти, но она оказалась крепка, как сталь, и вышвырнула жестокого убийцу прочь, едва он посмел сунуться на порог. Правда, это было до аварии. Теперь все изменилось, так как Дороти значительно ослабла и уже на могла, как прежде, противостоять Китобою. Он пользовался этим и сводил несчастную женщину с ума, чтобы однажды полностью подмять под себя ее волю.

– Нельзя сдаваться, – настаивала Лионнет.

– Мы пока не знаем, какой следующий шаг предпримет Джек, – тут же вступал в разговор Итан. – Но нужно быть начеку.

– От него можно ожидать чего угодно. Поверь, я знаю, – Эстель всегда дожидалась, когда закончат говорить старшие.

– Дэвиду может угрожать опасность? – не отрываясь от телевизора, поинтересовалась Дороти.

– Не знаю.

– Не знаю.

– Может, – и только Эстель ответила утвердительно.

Дороти глубоко вздохнула, подавляя вспышку злобы, и с силой впилась в подлокотник дивана.

– Пусть только сунется! Я…

– Не распыляй свой гнев впустую, дорогая, – осадила ее Лионнет.

Порой эта женщина имела странную власть над Дороти. Она словно бы управляла ей, когда того пожелает, и могла вкладывать в голову те или иные мысли, отчего Дороти чувствовала себя ,рабом, вынужденным подчиняться каждому слову своего господина.

– Пора идти спать, – голос Лионнет был спокоен и холоден.

Дороти тут же встала с дивана, выключила телевизор, не досмотрев передачу, и направилась в спальню. Весь путь она словно наблюдала за собой со стороны, принимая происходящее как факт и не думая перечить. Вот она в полной тишине дома поднялась по ступеням, вот прошла по коридору и свернула в спальню, где сразу, миновав помещение, оказалась в ванной. Полурасслабленные руки взяли зубную щетку и с трудом выдавили на нее немного пасты. Лишенная собственной воли, Дороти Розен стояла перед зеркалом, водя из стороны в сторону щеткой по зубам. Пелена, окутавшая сознание, крепко держала ее в своих объятьях, и рядом не было никого, кто мог ей помочь или хотя бы понять, что же происходит на самом деле. Прежде она слышала только Лионнет, Итана и Эстель, но теперь к ним прибавились и другие голоса. Они исходили не извне, а подобно мотылькам, слетевшимся на яркий свет лампы, кружили внутри ее головы. Обрывки мыслей и чувств в виде незаконченных фраз наслаивались друг на друга, становясь то тише, то громче. Голоса были не просто похожи, а принадлежали одному и тому же человеку – Дороти Розен. Рассыпающееся на куски сознание билось в агонии, но все еще старалось удержать свою целостность. Ей представилась комната с десятками телевизоров, на каждом из которых зацикленно показывали короткую запись с ней – крупицы души и разума, сохраненные столь необычным способом. Спустя долгие годы в Альтере эта комната стала реальной, и Дэвид, пытаясь найти свою мать, угодил прямиком в нее. Ничто не исчезает просто так и ничто не берется из ниоткуда.

После изрядно затянувшегося процесса умывания она сплюнула пасту, на секунду подставила щетку под струю воду, не пытаясь как следует ополоснуть ее, и кинула в раковину.

Едва Дороти уложила голову на подушку, как сон тут же утянул ее в свое царство, не дав опомниться и секунды. Поначалу не происходило ничего – она просто погрузилась в черную пучину, где не было места ни мыслям, ни чувствам, ни даже памяти и собственному «Я». Исчезло абсолютно все. Трудно сказать, как долго это продолжалось, и трудно определить границу, когда тьма сменилась образами, поскольку все казалось до невозможности естественным и гармоничным.

В своем сне Дороти очутилась на вокзале, полном людей. Построенный в прошлом веке, он не был готов обслуживать так много пассажиров, и потому из-за плохой циркуляции воздуха в здании стояла немыслимая духота. Правая рука Дороти крепко сжимала чемодан, который по ощущениям был доверху набит вещами, а левая держала билет на поезд. Она абсолютно точно была уверена в том, куда едет, но если бы кто-нибудь спросил, куда именно, то ответить она бы не смогла. Почти под самым потолком висел большой куб, на каждой стороне которого располагались часы, призванные помочь пассажирам не опоздать на свой поезд. Дороти взглянула на часы и еще раз убедилась, что у нее вполне достаточно времени. Можно было спокойно найти нужную платформу и занять место в поезде согласно купленному билету.

Единственной помехой оставались люди, чья численность неумолимо росла, и приходилось протискиваться между ними, прикладывая немало усилий. Несколько раз кто-то наступил Дороти на ногу и даже сильно толкнул ее. В груди разрасталась злость, которую Дороти приходилось сдерживать с большим трудом.

– Доберусь до поезда, и все закончится, – успокаивала она сама себя.

Перед глазами стоял образ нужного вагона и ее место прямо возле окна. Там не должно было быть этих безумных толп, десятков голосов, а только покой, дополняемый стуком колес по рельсам.

– Ай! – вскрикнула Дороти, когда кто-то врезался прямо в нее.

Чемодан выпал из рук и, ударившись об пол, раскрылся, отчего вещи посыпались в разные стороны. Хоть она и опасалась, что ее могут раздавить, но все-таки присела на корточки и принялась собирать свои вещи.

– Простите, пожалуйста, – врезавшаяся в нее женщина опустилась рядом. – Позвольте помочь.

– Не стоит, – ответила Дороти, едва сдерживаясь, чтобы не нахамить.

– Слишком много людей. Я правда не хотела.

Они подняли взгляд друг на друга и замерли. Одна Дороти Розен смотрела на другую.

– Я?!

– Я?!

Обе женщины, позабыв о вещах, выпрямились и не могли отвести взгляд.

– Как ты можешь быть мной?

– Нет, как ты можешь быть много? – возмутилась Дороти.

И только сейчас она поняла, что одновременно смотрит с обеих сторон.

– Я – Дороти Розен, – хором сказали женщины.

Люди по всему вокзалу резко остановились и уставились на них. Все они были Дороти. Разная одежда или прическа не могли стать причиной, по которой стоило отказаться признавать очевидное. Дороти чувствовала каждую свою версию так, словно была именно ей. Но где же она настоящая? Кто из них? Все сразу. Тысячи осколков одного разбившегося зеркала. Уставшие, потерянные, загнанные в здание вокзала с одним желанием – поскорее отсюда выбраться. Наплыв мыслей разрывал голову, причиняя боль и не позволяя сконцентрироваться.

– Скорее! Нужно добраться до поезда, – подумали Дороти.

Толпа пришла в движение. Никакой системы. Только хаотическое движение, где каждая ее составляющая преследовала собственную цель. Они толкались, ругались и даже дрались, но и не думали останавливаться. Со всех концов доносилась нецензурная брань.

– Я забыла! Куда я спешу? Где мой поезд? – все Дороти без исключения посмотрели на билет в руках.

Поезд семьсот двадцать три А, вагон шесть, место восемнадцать. Взгляд переметнулся на табло: «По техническим причинам отправление поездов задерживается. Приносим свои извинения. Ожидайте дополнительной информации».

Толпа двинулась к выходу, но надежда вдохнуть свежий воздух прожила не долго. Ближайшая Дороти дернула дверь на себя, а за ней обнаружила только пустоту. Ни дорог, ни улицы, ничего. Словно космический вакуум, лишенный звезд.

– Мы заперты, – голоса эхом прокатились по вокзалу.

Загнанные в угол и лишенные возможности выбраться, Дороти начали паниковать. Они ненавидели друг друга и это место. Им хотелось поскорее вырваться отсюда, чтобы вернуться домой к семье.

– Уйди с дороги!

– Пошла к черту!

– Держите себя в руках!

– Выпустите меня! – крики все набирали и набирали обороты.

Дороти не могла управлять собой. Ее единое цельное «Я» растворилось в осколках, живших своей собственной жизнью.

Сон лишился всякого смысла. И если в его начале четко прослеживалась цель и способ ее достичь, то теперь разрушение структуры привело к невозможности выбраться из пугающего парадокса. Поезда никогда не покинут станцию. Никто не придет на помощь.

Давящая боль в груди заставила Дороти резко проснуться и открыть глаза. Она лежала на спине и не могла нормально дышать – каждый вдох давался с большим трудом. Конечности напрочь отказывались слушаться, оставаясь неподвижно лежать на своих местах. Дороти попыталась что-то сказать, но и тут ничего не вышло. Тело было парализовано, и она могла только шевелить глазами. В комнате, кроме нее, находился кто-то еще. Она не видела и не слышала его, но чувствовала каждой клеточкой своего тела. Тяжелый взгляд незваного гостя внимательно осматривал ее с ног до головы.

«Кто ты? – кричала в голове Дороти. – Уйди! Пожалуйста, оставь меня!»

Ей хотелось вскочить с кровати и броситься бежать как можно дальше. Прочь из комнаты, да и из дома тоже, чтобы оставить отвратительное ощущение присутствия позади. Но все происходило совсем наоборот. Продолжая лежать, словно манекен, она почувствовала, как чья-то ледяная рука схватила ее за лодыжку, затем вторая. Существо медленно ползло вверх по телу, не упуская возможности прикоснуться к каждому сантиметру кожи Дороти Розен.

– Господи, пожалуйста. Пусть это прекратится. Господи, пожалуйста, пожалуйста, – повторяла Дороти.

И вот в поле ее зрения появилось нечто. Долговязая черная фигура с тоненькими руками, на которых кроме костей едва ли были хоть какие-то мышцы. Дороти безмолвно кричала от ужаса и отчаянно звала на помощь, но в комнате продолжало оставаться тихо, как в морге. Ни Лионнет, ни Итана, ни Эстель не было рядом. Неужели они бросили ее наедине с чудовищем?

Монстр взгромоздился ей на грудь и остался так и сидеть, уперев руки в кровать слева и справа от головы. На черном плоском лице медленно поднялись веки, открывая белые, как снег, глазные яблоки без зрачков. Оно не собиралось нападать, а молча ждало чего-то, но при этом не упустило возможности заглянуть в разум несчастной женщине. Дороти чувствовала, как его ветвистые лапы проникают все глубже и глубже, исследуя потаенные уголки памяти, отчего все, к чему оно прикасалось, покрывалось толстым слоем плесени.

В коридоре раздался звук тяжелых шагов и скрежет металла, которые уже прежде тревожили этот дом. Он тоже был здесь – проклятый Джек не желал оставлять семью Розенов в покое. Получается, что черный демон пришел к Дороти совсем не просто так? Он помогала Джеку?

Вначале в нос ударил мерзкий запах рыбы, и только потом появился он. Желтый плащ отчетливо выделялся на фоне черного прямоугольника двери, так же, как и покрытый ржавчиной гарпун. Китобой не спеша прошел в комнату и остановился рядом с кроватью. На поимку Дороти ему пришлось потратить слишком много сил, а она все не желала сдаваться. И тогда он позвал на помощь демона, который с радостью согласился.

– Можешь идти, – басовый утробный голос Джека был обращен к твари, сидящей на Дороти. – Мне больше не нужна твоя помощь.

Демон на мгновение прильнул к щеке Дороти и втянул ее запах невидимыми ноздрями. Он чувствовал страх и даже наверняка слышал крик, звучавший как услада для его ушей. Но уговор есть уговор. Демон пополз вниз по телу, пока не исчез где-то в подножье кровати, оставив Дороти наедине с Китобоем Джеком.

Он стоял и смотрел на нее с высоты своего огромного роста. Могучая грудь медленно вздымалась вверх-вниз. Как часто Дороти говорила о том, что не позволит Джеку навредить ее семье, и всегда была уверенна в собственных силах. Ей казалось, будто Джек останется лишь слабым эхом, не сумевшим преодолеть разрывы между мирами. А теперь ошибочные представления развеялись, и она поняла, какой же крохотной и слабой была на его фоне. По щекам до самой подушки скатились две слезы.

– Где твои мнимые друзья, женщина? Они обещали помочь, но бросили тебя. А знаешь почему? Потому что помнят, как я убил каждого из них. Помнят тот первобытный страх перед хищником, превосходящим их по силе и уму. И стоило им вновь столкнуться со мной, как от хваленой храбрости не осталось и следа. Ты знаешь, о чем я говорю, ведь сейчас испытываешь тот же самый страх. Бойся, не останавливайся. Ты думаешь, что я убью тебя? Нет. Я сделаю гораздо хуже.

Джек улыбнулся, хотя скорее это было похоже на оскал. Если бы только Дороти могла говорить, то непременно молила бы Китобоя о пощаде, хотя и знала, что это бесполезно.

– Сладких снов, Дороти Розен, – Джек направился к двери, а затем бесследно исчез в коридоре.

***

– Я помню чей-то истошный крик, от которого проснулся, – сказал Дэвид.

– Это все, что я могла сделать, когда паралич прошел, чтобы сбросить с себя пережитый кошмар.

– Вначале я подумал, что никакого крика и не было вовсе, а мне только приснилось, но он повторился вновь. Долго думать над тем, откуда исходил звук, не пришлось, ведь кроме нас с тобой дома никого не было. Ответ был очевиден. Но причина оставалась не ясна.

– Мой бедный мальчик, – в голосе Дороти чувствовалась материнская забота и что-то еще, чего Дэвид сразу не уловил. – Из-за меня тебе пришлось столько всего пережить. Я сломала твою жизнь.

– Нет, не правда.

– Правда, Дэвид. Из-за своей упертости и нежелания признавать проблему я вместо того, чтобы защищать тебя и Леонарда, причиняла вам боль. Не зря говорят, что преисподняя полна благих намерений, а небеса – добрыми делами. Думая о благе, можно совершить по-настоящему великое зло.

– Ты была больна и не могла за себя отвечать, – Дэвид попытался оправдать ее, хотя и сам не верил сказанным словам.

– Всегда ли? – ненадолго освободившись от хвори, Дороти могла здраво рассуждать, реально оценивая ситуацию. – Вначале я рассуждала вполне здраво и понимала, что со мной происходит что-то нехорошее. Мне всего-то нужно было признаться в происходящем врачу, но я не хотела оставаться в больнице.

– А-а-а-а! – их разговор прервал крик, о котором говорил Дэвид.

Ожившее воспоминание не желало уходить. Оно, как и любая история, заслуживало того, чтобы быть рассказанным.

Мальчик поспешил спрятаться под одеяло и зажмурить глаза. Под ритмичный стук зубов тело дрожала от страха.

День за днем маме становилось только хуже. Никто кроме Дэвида не хотел этого видеть. Папа, Фенек, Профессор – они все считали, что Дэвид преувеличивает. Но ведь это неправда!

«А что если, – Дэвиду в голову пришла пугающая мысль, – кто-то залез в дом и напал на маму? Папы нет, и преступники решили этим воспользоваться».

– А-а-а-а! Неееееет! – кричала Дороти.

«Я должен проверить и позвонить отцу».

На трясущийся ногах мальчик кое-как встал с кровати. Он не сводил глаз с двери, боясь, что в любую секунду сюда кто-нибудь ворвется и не оставит от него и мокрого места. Передвигаясь по комнате на цыпочках, он добрался до двери и приоткрыл ее. Давно не смазанные петли заскрипели, но, к счастью, это продолжалось всего-то секунду. Дэвид выглянул в коридор. В конце темного прохода из двери родительской спальни горел неяркий свет – столь тускло могла работать только лампа возле кровати.

Не было никаких признаков посторонних в доме. Ни голосов, ни шагов, ни даже запахов.

– Заткнись! – закричала Дороти. – Заткнись! Вы бросили меня. Больше я не собираюсь вас слушать.

– … – но ей никто не отвечал.

– Что? Нет! Даже не думай.

– …

– Он был здесь! Он стоял и смотрел на меня!

– …

– Куда он мог уйти? – встревожено спросила мама.

Хоть Дэвиду и хотелось вернуться в свою комнату и надеяться, что все решится само собой, но он должен был заглянуть к матери, чтобы убедиться в отсутствии посторонних людей. Если ей нужна была помощь, то его трусость вполне могла стать причиной настоящей трагедии. Может быть, она разговаривает по телефону? Хотя кому можно было звонить в столь поздний час?

Прислонившись спиной к стене, мальчик постепенно приближался к намеченной цели, и его пугал тот факт, что из комнаты больше не доносилось никаких звуков.

– Пусть с мамой все будет в порядке, пусть с мамой все будет в порядке, – бормотал себе под нос Дэвид, подобно тому, как Дороти молила Бога избавить ее от чудовища.

– Дэвид? – удивленно спросила мама.

– Откуда она поняла, что я иду? – мальчик замер, выпучив глаза.

– С чего ты взяла, что он решил сосредоточиться на Дэвиде? – Дороти не знала о приближении сына, а упомянула его имя в разговоре, в котором ей до сих пор никто не отвечал.

Сделав еще несколько шагов, Дэвид остановился возле двери. Чтобы закончить начатое, ему следовало собрать волю в кулак и заглянуть внутрь. Но ведь он только ребенок! Почему именно сегодня отца не было дома? Почему именно Дэвид должен этим заниматься? Закрыть все двери, спрятаться в чулане, накинуть на себя несколько одеял и не дышать, чтобы никто не мог заподозрить, где он находится.

– Хватит! – приказал себе Дэвид, – Сделай это. Давай!

Он заглянул в комнату и увидел маму, сидящую на кровати спиной к нему. Она была совершенно одна, а трубка телефонного аппарата покоилась на рычаге.

– Кто приходил с ним? – спросила Дороти.

– …

– Нет, я не знаю.

– …

– Мара?

Два замкнутых мира Дороти и Дэвида, которых разделяли считанные метры, существовали самостоятельно и разительно отличались друг от друга. Пока мальчик смотрел на мать, разговаривавшую сама с собой, Дороти вела диалог с Лионнет о Китобое Джеке, решившим во что бы то ни стало уничтожить семью Розенов. И если бы Дэвид мог увидеть все глазами матери, то непременно понял бы, что происходит на обратной стороне реальности.

– Да, Мара, – ответила Лионнет. – Демон…

– Я встречала ее! – перебила Эстель.

– Тихо! – гаркнула Лионнет. – Мара всегда приходит ночью, когда люди наиболее беззащитны. Все, что она делает, это садится человеку на грудь, и тот начинается задыхаться.

– Зачем? – приложив ладони к груди, Дороти вспомнила черное лицо демона с большими белыми глазами.

– Страх – ее основная пища. Ни смерть, ни боль, а именно страх. Если жертва умрет от ужаса, то Маре даже хуже, ведь она лишится источника пропитания.

– Но почему он обратился к ней? Я не понимаю.

– Все просто, – в разговор вступил Итан. – Леонард оказался легкой добычей, а вот ты, Дороти, никак не желала подчиняться Китобою. В тот самый раз, когда ты впервые увидела Джека вживую, он попытался пойти в лобовую атаку, но не добился нужного эффекта, а сделал только хуже. Ты установила барьер, через который он никак не мог прорваться, и тогда ему пришлось прибегнуть к помощи Мары. Благодаря ей барьер рухнул, и Джек появился в твоей комнате.

– Что значит «когда ты впервые увидела Джека»? – воскликнула Дороти и вскочила с кровати.

– Идиот, – прошипела Лионнет.

– Я не хотел, – голос Итана звучал очень испуганно.

– Почему нельзя думать прежде, чем что-то говорить? – Лионнет не на шутку разозлилась.

– Объясните мне!

Но ответа не последовало. И если на протяжении всего разговора Дороти ощущала их присутствие давлением внутри головы, подобным странному ощущению, словно кто-то двумя руками крепко держит ее мозг, то сейчас все исчезло. От троицы не осталось и следа. Они сбежали, чтобы не продолжать диалог, свернувший в ненужное русло.

– Вернитесь! – требовала Дороти, – Немедленно вернитесь и объясните мне, что происходит!

Едва мама поднялась на ноги, как Дэвид поспешил спрятаться и больше не выглядывать, но все-таки остался стоять в коридоре, прижавшись всем телом к стене, как будто пытаясь слиться с ней в единое целое. Он, как и прежде, слышал только реплики Дороти и понятия не имел о существовании каких-то там Лионнет, Итана и Эстель. Среди странных вопросов и высказываний матери Дэвид сумел различить имя – Джек. Могло ли это быть совпадением? Конечно, могло. Совершенно необязательно, что речь шла о Китобое.

– Дэвид! Он же пошел к нему, – опомнилась Дороти.

Мальчик услышал звук босых ног по полу и понял, что нужно срочно возвращаться, пока его не застали с поличным. Ведь нельзя было сказать наверняка, как поведет себя мать, увидев его в коридоре и поняв, что сын следил за ней. На цыпочках Дэвид быстро добрался до своей комнаты, оставил дверь приоткрытой, чтобы лишний раз не шуметь, и, запрыгнув на кровать, укрылся одеялом. Ему оставалось только надеяться, что возвращение прошло незамеченным.

Дороти нерешительно остановилась на пороге комнаты. Яркими вспышками электрических разрядов в груди разыгралась необъяснимая тревога. Что-то всеми силами старалось воспрепятствовать ей, но это вовсе не был запрет совершить действие, а попытка уберечь от беды.

– Почему я так боюсь выходить? – спросила себя женщина.

Рядом не было никого, кто мог бы ответить или хотя бы подсказать, в чем кроется разгадка. Безмолвная ночь царила за пределами спальни, где только тусклая лампа у кровати удерживала слабый бастион света.

Все еще не находя в себе сил сдвинуться с места, Дороти нервно почесывала шею и смотрела в дверной проем. Из коридора не доносилось ни единого звука.

– Может быть, Джек ушел? – задалась вопросом Дороти, но знала, что это не так. – Я не могу отсиживаться здесь.

Переступив через внутренний барьер, Дороти вышла в коридор. Этому не было никаких логических объяснений, но температура в комнате и за ее пределами разительно отличалась. От холода волоски на теле встали дыбом, а кожа покрылась мелкими пупырышками. До ушей донесся еле слышимый звук моря, встревоженного штормом. Ступая босыми ногами по ледяному полу, Дороти приближалась к комнате сына. К ее удивлению дверь оказалась не заперта, хотя она была уверена, что закрывала ее, когда желала Дэвиду доброй ночи.

– Все-таки Джек был здесь, – в груди гулко забилось сердце. – А что если он добрался до Дэвида? Что если он убил его?

Разум не желал брать в расчет любые простые и разумные объяснения, а вместо этого продолжал запутывать свою хозяйку в липкой паутине бредовых идей, формирующихся в воспаленном сознании. Почему открытая дверь обязательно указывала на Китобоя? Ведь это мог быть и сам Дэвид, ходивший на кухню, чтобы попить, или приоткрывший ее из-за духоты. Но даже если кто-нибудь озвучил бы Дороти подобную мысль, она бы не согласилась, поскольку была твердо убеждена: Джек добрался до ее сына.

Заглянув в комнату, женщина, напрягая глаза, с опаской осмотрела каждый угол и, лишь убедившись, что никого нет, прошла внутрь.

Мальчик спокойно спал в кровати, подложив руку под голову.

«Мой дорогой малыш, – подумала Дороти, – спишь и видишь свои детские сны, не подозревая о том, какая беда нависла над нами. Я рядом. Я всегда буду рядом».

Позади мелькнула тень, заслонившая свет из коридора, отчего Дороти резко обернулась. Никого. Китобой играл с ней, как с добычей, – он крутился вокруг да около и не стремился идти в открытое наступление. Не так уж сильно они различались с Марой. Оба любили человеческий страх. Правда, для Джека он был не пищей, а моральным наслаждением, эдакой симфонией превосходства.

– Я сделаю абсолютно все, чтобы защитить тебя, – шепотом произнесла Дороти, присев рядом с сыном.

Дэвид и прежде слышал подобное, когда не так давно проснулся посреди ночи от того, что в комнату зашла мама. Она почти слово в слово повторяла те же самые слова. И ведь в них не было ничего плохого, так как мать говорила об искренней любви к ребенку и готовности к самопожертвованию, но в совокупности со всем, что довелось увидеть Дэвиду, слова вызывали тревогу. Что может произойти? Почему?

Продолжая притворяться спящим, мальчик едва сдерживался, чтобы не выдать себя. Его пугал тот факт, что в эти мгновения он боялся своей матери. Человека, давшего ему жизнь. Того, кто заботился о нем с самых первых дней на белом свете.

Когда наконец Дороти все-таки ушла и закрыла за собой дверь, Дэвид, уткнувшись лицом в подушку, заплакал. Спустя какое-то время эмоции до последней капли выплеснулись наружу, и мальчик заснул, так и не позвонив отцу.

Наутро, когда он спустился на кухню, то обнаружил маму в хорошем расположении духа. На столе стоял горячий завтрак и чашка сладкого ароматного какао. Пока они ели, мама много шутила, рассказывала о своих школьных годах и давала советы, которые, по ее мнению, должны были помочь Дэвиду в грядущем дне. Мальчик отвлекся и позволил себе вновь поверить, что увиденное им на самом деле не было столь страшным, если вовсе не было сном. Странные события минувшей ночи потеряли для него былую четкость, превратившись в размытое пятно. Глядя на счастливую улыбку матери, он не хотел верить во что-то плохое.

И Дэвид был не единственным на Земле, кто так поступал. Люди очень часто бегут от реальности, не желая признавать очевидного и тем самым создавая уникальные миры, где реальные вещи получают обманчивую трактовку.

Дэвид, подобно матери, лгал самому себе, но, если она поступала таким образом из-за болезни, то мальчиком двигал страх признать наличие проблемы, у которой может не оказаться решения, и тогда былые счастливые дни останутся только угасающим воспоминанием.

Если задуматься, то можно привести множество примеров побега людей от реальности: жены, верящие в любовь мужа в те моменты, когда он систематически истязает их до полусмерти; супруги, что постоянно «прощают» измены; те, кто находят различные оправдания, чтобы не уходить с работы или не расставаться с человеком, к которому у них нет чувств. Примеры бесконечны, ведь, как бы то ни было, подобное бегство – часть человеческого естества.

***

Узкая асфальтированная дорога, несущаяся вдаль между ветвистыми деревьями, едва способна уместить два автомобиля разом. Белая полоса по центру кажется бесконечной, но она то и дело прерывается, превращаясь в пунктирные линии, а через какое-то время становится единой, неразрывной и вновь устремляется вперед. Дорога убаюкивает своей размеренностью, тишиной за пределами машины и ритмичным звуком двигателя, за которым хозяин, чувствуется, следит, как положено. Высоко в небе среди вальсирующих звезд из-за облаков выглядывает полная луна, чьи кратеры сделали ее неповторимой и особенной для каждого жителя планеты. Мир погрузился в дрему, но отдельные души еще продолжают свое странствие, чтобы в конечном итоге вернуться домой.

Удобно устроившись на пассажирском сидении, Дороти прислоняет голову к прохладному стеклу и закрывает глаза. Прошедший день оставил ее без сил: вначале работа, потом встреча с давними друзьями, а теперь долгая дорога домой на такси.

Конечно, Мик с Розой предлагали ей остаться переночевать, но эта идея пришлась ей не по нраву, поскольку она не любит спать за пределами своего дома, да еще и вдали от мужа с сыном.

Водитель, чьего имени Дороти даже и не знает, заботливо почти до нуля убавляет звук радио, чтобы оно не мешало дремать пассажирке. Правда, Дороти даже так слышит голос Бонни Тайлер, исполняющей «It’s a Heartache».

Дороти Розен открыла глаза. К своему удивлению, она обнаружила себя сидящей на диване в гостиной. Задремала прямо посреди дня. Она не помнила ни то, как провалилась в сон, ни то, как вообще оказалась на диване.

– Это был сон? – спросила она у пустой комнаты.

Ей никто не ответил – она была одна, а Лионнет с компанией не появлялись с той страшной ночи. Сколько прошло? Неделя, две или больше? Для Дороти Розен время перестало иметь прежнее значение: старые события казались недавними, а те, что произошли вчера, становились похожими на что-то далекое, словно из прошлой жизни.

С каждым днем ей становилось труднее удерживать собственные мысли. Они возникали рваными кусками, кружили в голове, ударяясь о стенки черепа, и либо исчезали насовсем, либо сплетались в непоследовательные цепочки, лишенные рациональности. Дороти знала одну тайну: кто-то вкладывал эти мысли ей в голову, но они не хотели приживаться. Организм отторгал инородные объекты. Кто это делал? Лионнет? Джек? Она не знала, но чувствовала, что у нее достаточно сил, чтобы сопротивляться.

«А что, если это тоже не моя мысль? – подумала Дороти. – Что, если меня заставили думать, будто я сопротивляюсь, а на самом деле я уже пала жертвой коварного плана?» У нее отсутствовали аргументы в опровержение подобной теории, и потому оставалось только допустить такую вероятность, надеясь на обратное.

«Сон был таким реальным», – ее мысли быстро перескакивали с одного на другое, и она была готова поклясться, что до сих пор чувствует запах кожаной обивки, слышит тиканье поворотника и видит яркие вспышки переключавшегося светофора. Дороти перевела взгляд на пустое место на диване слева. Никого. Но ощущение присутствия водителя не желало уходить.

Воспоминания о случившемся тогда на дороге продолжали возвращаться к ней через сны. Они приходили разорванными непоследовательными фрагментами, но вместе образовывали единую картину точки отсчета, когда ее жизнь безвозвратно изменилась.

***

– Радиопередачи чужого эфира заполнены звенящими голосами, моими голосами. Я улавливаю их подобно антенне, которую дядя Джек ставил на свой кадиллак, чтобы смотреть трансляции матчей. Тогда часто играли «Красные носки», а на мне только один. Лак, Кидаллак.

Но ведь дядя Джек не был членом моей семьи, и мы не знали его, зато голоса часто говорят о нем. Он был страшным человеком. Дядя Джек и Китобой Джек. Лицо одно и только, но… но… но.

Он подчинил Леонарда. Не показывать. Не давать знать, что я знаю, тогда он подчинит и меня, а носок один.

Они уже управляют мной – вкладывают мысли и желания, которые принадлежат им, и мне приходиться исполнять. Лионнет знает мои мысли. Она коварный друг. Желает добра, а совершает зло. Мне не светло. Люблю свет. Может, подняться на крышу, чтобы быть ближе к солнцу? – Дороти сидела возле окна, откуда открывался потрясающий вид на золотую пшеницу, которую потихоньку собирал большой комбайн.

Она то и дело поглядывала на ноги: на правой был надет красный носок, а вторая оставалась босой, потому что Дороти потеряла красного собрата, пока спускалась со второго этажа.

***

Черные облака затягивают небеса. Поначалу их не очень много, и они медленно ползут из-за ломаной линии горизонта, но их беспрекословная власть – лишь вопрос времени.

Свет постепенно меркнет, превращаясь в воспоминание, кажущееся теперь иллюзорным. Все смешалось в единое месиво, и теперь не различить, что истинно, а что ложно.

И вот облака закрывают последние просветы голубого неба, погружая мир в непроглядную тьму. Люди исчезают – испаряются в воздухе, даже не успев понять, что же происходит. От них остается черный дым, растекающийся по пространству, да горстка одежды на полу. У всех были имена, у всех были целые жизни, но кому они нужны, когда о них некому вспомнить?

Электричества нигде нет, и потому опустевшие дома черными прямоугольниками окон смотрят на замершие улицы городов, где навсегда остановились машины и автобусы, еще вчера неутомимо рассекавшие взад и вперед. Это картина теперь никогда не изменится, и даже природа не станет владычицей опустевших людских приютов, ведь она пала под ударом черных облаков.

Где-то далеко-далеко на вершине горы, чьи склоны укрыты толстым слоем снега, стоит покосившейся деревянный дом. От самого склона к нему тянется вереница фонарных столбов, расставленных на довольно почтительном расстоянии. По неведомым причинам один из фонарей, тот, что стоит возле самого дома, загорается и становится единственным источником света в целом мире.

В образовавшийся на снегу круг света вползает черный дым, обретающий человеческую форму.

– Где я? – спрашивает Дороти.

Она оглядывает руки и ноги. Все на месте. Ее не стало вместе с другими людьми, но теперь она вернулась. Вскинув взгляд, женщина понимает, что небо исчезло.

– Твоя вселенная рушится, – низким гортанным голосом говорит Дороти сама себе.

– Что ты имеешь в виду? – непонимающе переспрашивает она.

– Ее наполнит хаос, что явится на смену пустоте, и у тебя нет ни единого шанса ему противостоять.

– Но ведь там моя семья!

– Нет, твоя семья не здесь. Здесь только ты. Этот дом – последнее убежище, где ты можешь спасти крупицу себя.

– Я хочу домой.

– Последний закат перед бесконечной ночью, – но собеседник будто бы и не слушает ее вовсе.

– Я хочу домой! – громко повторяет Дороти.

– Беги, – Дороти ощущает дрожь, появившуюся в голосе. – Джек здесь.

Крошечные волоски на шее становятся дыбом, и дыхание тут же перехватывает. Она ощущает тяжелый взгляд Китобоя. Медленно оборачивается и видит его.

Внимательно глядя на Дороти, Джек стоит за пределами круга света, куда не может попасть, а мыски его ботинок расположились аккурат перед линией, разделяющей два мира: ни дальше ни ближе. Проклятый желтый цвет. При одном его виде по телу прокатывается неудержимая дрожь.

– Почему именно мы? – перебарывая желание бежать, как сказал голос, спрашивает Дороти.

Но Джек и не думает отвечать. Вместо этого он неспешно начинает двигаться вдоль круга света, не сводя глаз с загнанной жертвы. Происходящие события для него не более чем просто игра, ведь он чувствует свое превосходство. И пусть поначалу борьба с семейством Розенов вызывала некоторые трудности, но теперь все изменилось, и остается только снести последний защитный барьер.

Китобой поднимает руку и протягивает ее Дороти. Едва кисть пересекает линию света, как начинает гореть, словно ее облили бензином и подожгли.

– Пойдем со мной. И все закончится – говорит Джек.

– Нет, нет, – Дороти делает два шага назад, но останавливается так, чтобы не очутиться во тьме.

– Твое время уходит, – Китобой убирает руку, и пламя тут же исчезает.

– Почему именно мы? – снова спрашивает Дороти.

– Тик-так, тик-так, – словно бы не слыша ее, издевается он. – Чтобы свет продолжал гореть, ему нужен источник, но ведь они так недолговечны, – фонарь над головой Дороти мигает несколько раз подряд, чем вызывает дополнительную тревогу. – И тогда наступает время тьмы. Мне уже некуда спешить, Дороти Розен. Я подожду.

– Я не собираюсь сдаваться, – она качает головой.

– Не сдашься? – в его тоне слышится насмешка. – А что ты скажешь, когда узнаешь о том, что Дэвид тоже в моей власти?

– Ты лжешь! – кричит Дороти, не веря своим ушам.

– Проверь сама, – мерзкая улыбка расползается по его лицу. – Твой бедный сыночек заперт внутри оболочки, созданной мной. И постепенно она поглотит все, что от него осталось.

– Нет! Ты не мог! – ее голос срывается, и она чувствует, как рвутся голосовые связки.

Но Китобой больше ничего не говорит, а только стоит и улыбается, видя душу, разрываемую противоречиями.

Дороти не хочет верить его словам, но идея слишком живучая вещь. Она уже попала к ней в голову и теперь, подобно червю, прогрызает себе пути в мягких тканях мозга. От нее не так просто избавиться, ее невозможно забыть, и со временем она способна уничтожить человека, превратив его в механизм, одержимый одной единственной мыслью.

Китобой уходит прочь, оставив Дороти наедине с самой собой – он вновь победил. Сделал ход, которому она ничего не может противопоставить. Его темная фигура медленно удаляется по дороге, пока, наконец, не исчезает за поворотом.

«Дэвид, – думает Дороти, – мой Дэвид. Нет, это неправда. Джек не мог добраться до него. Это уловка. А что если все-таки мог? Тогда я должна спасти его».

– Дороти, – она тут же узнает голос Лионнет.

Все трое ее знакомых стоят на крыльце дома. К своему удивлению, Дороти видит, что Лионнет чуть ли не на голову выше Итана, который едва достает ей до плеча. Малышку Эстель, крепко ухватившуюся за руку Итана, можно вообще не брать в расчет.

Худое вытянутое лицо Лионнет с острыми чертами сильно контрастирует на фоне почти идеально круглой головы Итана. Ее хорошо различимые надбровные дуги в совокупности с черными густыми волосами и тонкими сжатыми губами придают поистине воинственный вид. А Итан с его облысевшей головой и седеющими усами кажется одним из добродушнейших людей, которые встречаются порой на улицах и сильно выбиваются из толпы.

Их внешность никак не совпадала с тем, что прежде Дороти рисовала себе в воображении, чего нельзя сказать про Эстель, поскольку в данном случае она полностью соответствовала образу: розовое платье с пышным подъюбником, дополняемое белыми колготками и розовыми туфельками. Большие зеленые глаза контрастировали со светлыми волосами, собранными на затылке заколкой с цветами.

– Время на исходе, – говорит Лионнет, но ее голос плывет, словно пленка в заедающем магнитофоне. – Зайди в дом. Там ты будешь в безопасности.

– Где вы были? Я звала вас.

– Мы пытались скрыть от тебя тайну, – вступает в разговор Итан.

– Тайну? Вы здесь только для этого? Я думала, что вы поможете мне победить Джека! Вы обещали помочь!

– Мы не обещали тебе ничего подобного. Его нельзя победить. Мы просто хотели, чтобы ты была не одна перед лицом горя, – голос Лионнет холоден, как лед, и тем страшнее, ведь в нем нет ни капли сомнений.

– Мои косы горят! – неожиданно вскрикивает Эстель и кладет руки себе на голову, но продолжает стоять на месте.

– Симфония, симфония, симфония, симфония, симфония, – из уст Итана, зацикливаясь, вылетает только одно слово, и он снова и снова продолжает повторять его.

– Что с ними? – непонимающе ужасается Дороти.

– Мир рушится, – стиснув от боли зубы, произносит Лионнет. – Это влияет и на нас. Каждый предмет, да даже каждая молекула выпадают из логических цепочек и теряют свой первоначальный смысл. Только хаос и больше ничего. Зайди в дом. Там у тебя будет шанс спастись.

– Нестись, бежать, искать, – Итан меняет заевшую пластинку на новую, – кусать, кусать, не унывать. Нестись, бежать, искать…

– Итан сказал, что вы пытались скрыть…

– На это нет времени! Иди в дом! – кричит Лионнет.

Где-то далеко у подножья горы вспыхивает яркий свет, но тут же гаснет, не оставляя от себя, на первый взгляд, и следа. Эхом вспышки становится сильный порыв ветра, взметающий в воздух хлопья снега и пригибающий к земле деревья, что растут вокруг дома.

Красный снег иль пепел? Деревья тонут в нем, кричат истошно в темноту. Неба больше нет, люди исчезли, а теперь и земля уходит из-под ног.

Прямо на глазах у Дороти под голоса бормочущих Итана и Эстель позвоночник Лионнет переламывается пополам, отчего она падает на пол, издавая протяжный мерзкий визг. Но это лишь начало: с громким хрустом ломаются и остальные кости, выгибая конечности в неестественное положение. Рот Лионнет широко открыт, а выпученные неподвижные глаза, затягивающиеся кровавой пеленой, смотрят на Дороти.

Первой мыслью становится желание помочь, но Дороти понимает, что ничего не может сделать. Ей действительно нужно бежать в дом, пока с ней не произошло нечто подобное. Она выбегает из круга света и со всех ног несется к входной двери. Только сейчас до нее доходит, что дом представляет собой точную копию ее настоящего дома, где она живет вместе с Леонардом и Дэвидом.

Перепрыгнув через Лионнет, бьющуюся в конвульсиях, и миновав Итана и Эстель, что неподвижно стоят, глядя прямо перед собой, Дороти оказывается возле двери и, не теряя ни секунды, проскальзывает внутрь.

Ее окружает тишина и пустота. Белые стены, пол и потолок. Полное отсутствие мебели. Дом – лишь иллюзия, но здесь она может спастись от того, что творится снаружи.

Оборванные на полуслове мысли в ее голове носятся из стороны в сторону. Она запуталась и ничего не понимает. Все, что прежде должно было иметь смысл, оказалось пустышкой.

Зачем Лионнет, Итан и Эстель пришли к ней? Почему Лионнет управляла ее телом и вкладывала в голову свои мысли, если это никак не могло помочь с Китобоем? Можно было продолжать без конца задавать себе вопрос «Почему?», но нельзя найти ответы там, где их нет.

– Какой-то бесконечный бред, – вслух говорит Дороти и, закрыв лицо ладонями, сползает по стене на пол.

– Дороти? – голос Леонарда прозвучал совсем рядом.

В полной темноте и одной ночнушке она стояла босиком на крыльце дома. Холодный осенний ветер, что бродил по скошенному полю, пробирал до костей, а Дороти заметила это только сейчас.

– Как? Что? – оглядываясь по сторонам, она попыталась понять, что происходит.

– Ты ходила во сне, – Леонард положил ей руку на плечо и притянул к себе, чтобы обнять. – Все хорошо. Говорят, что будить людей в таком состоянии опасно, но я испугался, когда ты вышла на улицу.

– Я же никогда не ходила во сне, – удивилась Дороти, уткнувшись в плечо мужа.

– Ничего страшного. Даже со мной пару раз такое было. Пойдем в дом, – не отпуская жену ни на секунду, Леонард увел ее с улицы. – Тебе снилось что-то плохое?

– Я… Я не помню, – призналась Дороти и ничуть не соврала, поскольку сон распался, превратившись в туман.

Леонард попытался было взять жену на руки, чтобы донести, но Дороти наотрез отказалась. Несмотря на кавардак, творящийся в голове, она могла идти и сама. Ей не хотелось казаться слабой или разбитой в глазах мужа, который, вероятно, был шпионом Китобоя. Ни Леонард, ни Джек не должны думать, что ее защита дала трещину.

«Джек… – подумала Дороти и остановилась на лестнице. – Я видела его во сне. Кажется».

– Что случилось? – поинтересовался Леонард, уже добравшийся до второго этажа.

– Задумалась. Неважно, – отмахнулась она и пошла следом за мужем, хотя на самом деле продолжила пытаться вспомнить увиденный сон.

Шаг за шагом они добрались до спальни, где Леонард, игнорируя сопротивления жены, уложил ее на кровать, укрыл одеялом и остался сидеть рядом на полу, поглаживая по голове, до тех самых пор, пока она снова не заснула.

Если бы только Леонард мог услышать мысли своей жены хотя бы на несколько секунд, то непременно бы узнал о ее страхе перед ним, который, к слову, ей пока удавалось тщательно скрывать. Лежа с закрытыми глазами, она представляла рядом с собой деревянную марионетку, которая благодаря тонким нитям, уходящим в потолок, повиновалась любым приказам Китобоя. Безжизненные, нарисованные краской глаза могли смотреть только прямо перед собой, чтобы видеть, как тонкие, словно щепки, пальцы неумело ложатся на ее волосы. Поначалу Дороти не хотелось верить, что Леонард стал жертвой Китобоя, но теперь она отчетливо это понимала. Только она сможет защитить сына от чудовища. Только она.

Чтобы почувствовать себя более защищенной, Дороти намеревалась притвориться спящей и дождаться, пока Леонард заснет, но, к ее сожалению, сон оказался на порядок сильнее, и вот она уже падала в черный водоворот, куда затягивало абсолютно все, что находилось вокруг.

***

Семейный вечер перед телевизором, на первый взгляд, проходил самым что ни на есть обычным образом. Дороти и Леонард расположились на диване с большой миской чипсов, а Дэвид, поджав под себя ноги, сидел в кресле и не отводил взгляд от экрана, где молодой Харрисон Форд и Шон Коннери уходили от погони на мотоцикле с коляской. Неподдельный восторг на лице ребенка говорил о многом. Даже Леонард проникся духом фильма и был готов поклясться, что чувствует, будто все происходит на самом деле здесь и сейчас.

И только Дороти, глядя на экран, не замечала происходящих событий. Ее голову наполняли шепчущие голоса, число которых, даже если бы она и захотела, то не смогла бы сосчитать.

– Пшеница… Я бы хотела уйти… Желтый цвет отвратителен… Оболочка… Мне снятся кошмары… Она слишком талантлива… Почему хочется плакать, когда смешно?.. Улыбка… Он говорил… Не люблю темноту… Позвольте моим демонам остаться, иначе ангелы тоже могут уйти… Оболочка… Взмывая ввысь, ударилась об пол… Что это за звук?.. Лучше сидеть тихо… Оболочка, – без умолку твердили голоса.

– Оболочка, – довольно громко сказала вслух Дороти, чем привлекла внимание Леонарда и Дэвида.

Они удивленно уставились на нее, ожидая получить объяснение.

– Кроссворд, – стараясь показаться безобидной, улыбнулась Дороти. – Днем не могла отгадать слово, а теперь до меня дошло.

– Озарение? – рассмеялся Леонард. – Да, такое бывает, – и, едва получив ответ, он тут же вернулся к просмотру фильма и позабыл о случившемся.

В отличие от отца Дэвида встревожило столь неожиданное поведение матери. В памяти ожили события ночи, которые, как ему казалось, он сумел загнать глубоко внутрь себя. С одной стороны, она действительно могла думать о кроссворде, но с другой, ее тон, да и само слово несли в себе нечто неприятно зловещее. Еще какое-то время глядя на мать, он заметил, как ее взгляд на долю секунды переметнулся от телевизора на него. Она знала… Знала, что Дэвид не поверил ее отговорке. Мальчик постарался вернуться к просмотру фильма, но волшебная атмосфера уже была разрушена, а по спине то и дело пробегал холодок – видимо, в те самые моменты, когда мама смотрела на него. Находясь с родителями в комнате, Дэвид чувствовал себя одиноким и загнанным в угол. Ему никто не верил, никто не хотел видеть то, что видел он. И пусть картинка на экране телевизора под сопровождавшие ее звуки постоянно менялась, мальчик не мог сконцентрировать на ней свое внимание, поскольку мысли без его ведома возвращались к тревожной теме.

«Оболочка, – уже мысленно повторила Дороти. – Дэвид следит за мной, потому что это вовсе не Дэвид, а оболочка, созданная Китобоем. Он чувствует, что я могу помешать претвориться в жизнь их плану. Знает. Джек зря мне все рассказал. Не такой уж он и умный, раз думал, будто я не вспомню собственный сон».

– Ты слышишь? – голоса, чья громкость ненадолго уменьшилась, вернулись вновь. – Слышишь? В доме спят даже мыши… Он лезет все выше и выше… Ты слышишь… Я люблю запах пшеницы… Можно лишь вырезать… Не размыкай сомкнутых рук… Рамка, грань, победный раут… За смертью жизнь, за жизнью смерть… Вернись домой… Вернись домой… Лишь вырезать… Вырезать из оболочки… Там еще остался пирог? Солнце не самый лучший способ, чтобы согреться… Вырезать! Взять нож и вырезать его из оболочки! – последние слова прозвучали настолько громко, что Дороти даже подскочила на месте.

– Дорогая, что с тобой? – Леонард отреагировал моментально.

– Голова, – тихо ответила Дороти. – Резко заболела голова.

– Пап, неужели ты не видишь? – хотел закричать Дэвид. – Что-то не так! С мамой что-то не так! Почему никто не хочет этого замечать? – но понимал, что это ничего не даст, а может быть, сделает даже хуже, вызвав гнев обоих родителей.

– Тебе принести таблетку? – Леонард поднялся с дивана, задав вопрос для проформы.

– Если тебе нетрудно, – улыбнулась Дороти.

– Я, пожалуй, пойду спать, – сказал Дэвид.

– Но ведь сегодня пятница, – Леонард посмотрел на часы, – и даже нет одиннадцати.

– Мне просто хочется, – пожал плечами мальчик.

– Ты хорошо себя чувствуешь? Вы все решили заболеть?

– Нет-нет. Все хорошо. Я правда устал.

На протяжении всего диалога Дороти не вставила ни единого слова, а лишь, не моргая, смотрела на Дэвида, отчего мальчику хотелось как можно скорее добраться до комнаты и, закрыв дверь, спрятаться под одеялом.

– Спокойной ночи, – сказал Дэвид.

– Спокойной ночи, – ответил Леонард, направляясь на кухню.

– Спокойной, – едва слышно поддержала Дороти.

Стараясь держать себя в руках, Дэвид не спеша добрался до лестницы, но едва нога ступила на первую ступеньку, как он не выдержал и бросился бежать наверх.

– Что это с ним? – протягивая жене таблетку и стакан воды, удивился Леонард.

– Устал, – повторила обман Дэвида Дороти.

Когда кино закончилось, наступило время ложиться спать. Первой ушла Дороти, а Леонард остался внизу, чтобы все выключить и вымыть посуду, которую успел испачкать своими перекусами во время фильма. Это было на руку Дороти, ведь ей хотелось не поддерживать ненужный диалог, а все хорошенько обдумать. Не став даже умываться, она погасила свет и легла под одеяло.

– Джек придет за ним, – прошептал голос внутри головы. – Очень скоро. Плод почти созрел.

– А если они оба знают?

– Что ты имеешь в виду?

– Дэвид… Вернее Оболочка уже раскусила меня. Что если Леонард тоже знает и помешает мне освободить сына?

– Не знает, – с уверенностью ответил голос. – Леонард – тупая марионетка. Он выполняет указания Джека, но не более того, а сейчас Джека здесь нет.

– Хорошо, но как…

– Вырезать, – со злостью сказал голос. Это единственный способ. Твой сын внутри кокона. Нужно только выпустить его наружу.

– Сейчас? – Дороти испугалась, ведь еще была не готова действовать.

– Нет. Оболочка сейчас ожидает нападения. Нужно немного подождать, чтобы усыпить ее бдительность. У нас есть в запасе несколько дней.

– Ты уверен… Уверена? Я даже не знаю, кто ты.

– Меня зовут Литэс. Я – то, что осталось от Лионнет, Итана и Эстель. Их поглотил хаос, сделав частью себя, но все-таки каким-то крупицам удалось выбраться, чтобы не бросить тебя одну.

– Его нельзя победить, – Дороти вспомнила слова Лионнет из сна.

– Нельзя, – подтвердил голос, – но мы постараемся его прогнать тем, что уничтожим Оболочку.

– А что же будет с Леонардом?

– Если Джек его не отпустит, то придется бежать.

– Может быть, его тоже можно вырезать?

– Дура! – заревел голос. – Леонард не в оболочке! Он под тотальным контролем Китобоя, и, если Джек сам не отпустит поводья, то спасти Леонарда мы никак не сможем. Верь мне. Отбрось сомнения. Я сделаю то, на что у Лионнет не хватило духу. Я направлю тебя на правильный путь.

– Я поняла, – покорно ответила Дороти. – Я готова на все, чтобы спасти сына.

– Это приятно слышать. Мне вполне хватило бы сил, чтобы управлять тобой, но гораздо лучше, когда все происходит по доброй воле. Пора спать. Доброй ночи, Дороти.

– Доброй ночи, Литэс, – она ощутила, как ее веки неестественно отяжелели, и поняла, что Литэс все-таки не гнушается насаждать ей свою волю.

***

Автомобиль продолжает свое движение по дороге, пока водитель молча смотрит вперед, а Дороти дремлет, прислонившись к стеклу, и видит разнообразные образы, подаваемые ее подсознанием. Здесь и полученный опыт, и страхи, и стремления. Странная штука – это подсознание – в нем сокрыто так много, а доступна лишь малая часть. Кладовая разума и души, где хранится, упорядочивается и интерпретируется информация, полученная человеком. Для подсознания не существует вымышленного или реального, поскольку подобное разделение не является для него основной задачей, ведь оно, если бы мы, скажем, были компьютерами, выстраивает нашу операционную систему. И тот, кто способен понять свое подсознание, получает мощного союзника, но если же нет, то оно становится злейшим врагом, способным до основания уничтожить человеческую жизнь.

Дороти всегда обладала хорошей фантазией, что и помогло ей стать неплохой художницей, и потому образы, что неустанно заполняли ее разум, трансформировались из одной идеи в другую. Некоторые казались безумными, некоторые вполне обыденными и реальными, а какие-то представляли собой фантастически удачную смесь первого со вторым.

Вот и сейчас, находясь в полусне, она видела много такого, о чем не вспомнит или что не сможет объяснить, но что является важной частью ее личности.

Дороти частенько слышала, как Леонард рассказывал сыну легенду о Китобое Джеке, правда, никогда не дослушивала ее до конца и не пыталась понять. Зато она сделала вывод, что ребенку вредно знать о подобных вещах в его возрасте, и потому запрещала мужу рассказывать легенду.

А сегодня во время ужина с Миком и Розой разговор неожиданно зашел о старых преданиях и отношении к ним со стороны людей разных возрастов. Оказалось, что Мик пишет диссертацию на эту тему и сейчас собирают все возможную информацию. Посчитав, что это может оказаться полезным, Дороти поделилась историей мужа в том виде, в каком ее запомнила. Но к ее удивлению, ни Мик, ни Роза прежде ничего не слышали о Китобое Джеке, словно легенды и вовсе не существовало, хотя, по словам Леонарда, эта история всегда была довольно популярна.

– Нужно будет спросить Леонарда, – подумала тогда Дороти, позволяя мысли о Джеке не просто поселиться в своем разуме, но и добраться до глубин подсознания, которое, не теряя времени даром, усердно взялось за привычную для себя работу.

Вот и сейчас, находясь в полусне, кроме привычных образов, перед ее глазами то и дело мелькают фрагменты, касающиеся Китобоя: стальной гарпун, покрытый ржавчиной; огромный ботинок, скованный ошметками грязи; кусок желтого плаща, что повидал немало штормов; злобный оскал грязных зубов, обрамленный густой щетиной. Джек без стука вошел в ее жизнь, как нечто неотвратимое и неизменное.

– Черт! – вскрикивает водитель и дергает руль влево.

Машину бросает в сторону, отчего Дороти тут же просыпается и непонимающе смотрит по сторонам испуганными глазами.

– Простите, – выдохнув, говорит водитель. – Енот выбежал на дорогу. Я заметил его в самый последний момент, но, к счастью, успел увернуться.

– Он жив?

– Да, жив. Я его даже не задел. Самоубийца какой-то.

Сердце бешено стучит в груди, отдаваясь в виски. Образы из сна никуда не ушли, отчего поначалу Дороти трудно отличить реальность от вымысла.

Несмотря на темноту за окнами, она узнает места – ехать оставалось совсем немного. Минут пятнадцать или двадцать.

– Я долго спала? – спрашивает Дороти, потирая заспанные глаза.

– Честно говоря, я не следил за часами. Удалось отдохнуть?

– Ох, доберусь домой и там уже отдохну. Даже не представляю, каково вам. Не устали?

– Привык, – машет рукой мужчина. – Я давно уже работаю водителем. Езжу то на грузовых, то на легковых. Исколесил всю страну.

– А почему?

– Что почему? Почему работаю водителем? – он бросает короткий взгляд на пассажирку

– Да, – кивает Дороти.

– Из всех работ, что я перепробовал, только здесь получаю настоящее удовольствие. Чувство свободы. Понимаете? Здесь нет замкнутого пространства, нет строгого графика, бесконечных стопок бумаг с никому не нужной информацией, да и с людьми не приходится сталкиваться в большом количестве. Хотя… – водитель неожиданно замолчал, прикусив нижнюю губу.

– Что такое?

– Почему-то подумал, что все, что я вам сказал, глупость.

– Это вовсе не глупость. У каждого есть свое призвание, которое доставляет радость.

– Нет, я не об этом. А о чувстве свободы. Четыре стены заменила машина, бумаги – дорога, а люди никуда не деваются. Все мы с вами делаем одно и то же дело, и только обертки отличаются.

– Если рассуждать как вы, то можно сказать, что и вовсе нет никакой свободы, кроме той, что мы придумываем сами, – Дороти хмурится.

– Возможно, – улыбается мужчина. – Честно говоря, не думаю, что нам стоит продолжать эту тему. Лучше отгонять от себя подобные мысли. Правда? До добра они не доведут. Мне нравится моя работа – и это главное.

Дороти молчит. Ей нечего ответить. Каждый человек, который не доведен судьбой до состояния, когда ему приходится выживать любыми средствами, выбирает собственный путь и причины, по которым на нем оказался. Тот, кто без сомнений может сказать, что полностью доволен жизнью и не сожалеет ни о чем, либо дурак, либо его не существует. Даже если уметь принимать неудачи, потери и разочарования, всегда остается место чему-то такому, о чем мы пытаемся забыть или что хотели бы изменить.

Далеко впереди среди густой тьмы мелькает свет фар встречного автомобиля. Кому-то так же, как и им, не посчастливилось провести столь поздний час в дороге.

– Не ожидал встретить машины, – признается водитель и рукавом протирает внутреннюю часть запотевшего лобового стекла.

– … – Дороти хотела было ответить, но, едва открыв рот, останавливается, поскольку на нее обрушивается крайне странное ощущение чьего-то присутствия.

Все ее тело сжимается от страха, и на лбу выступают капельки пота. Пытаясь найти объяснение столь неожиданной перемене, она нервно оглядывается по сторонам, что в свою очередь настораживает водителя.

– Что-то случилось? – нахмурившись, спрашивает он.

– Я… Нет. Я не пойму… Нет, все в порядке, – отрывисто отвечает Дороти и заставляет себя сесть смирно, сильно вцепившись ногтями в руку.

Мысли разбиваются на осколки о стенки черепа, осыпаясь в пустоту, откуда им уже никак не выбраться.

Автомобили разделяет жалкая сотня метров, которая неумолимо тает благодаря работе двигателей. Пока все еще живы. Пока все еще здесь.

Впереди слева от дороги Дороти замечает движение: сквозь деревья пробирается громадная фигура в желтом плаще, которую невозможно не узнать.

– Он пришел за мной, – оцепенев от страха, признается себе женщина.

Китобой Джек тем временем делает уверенный шаг с обочины, потом другой и еще один. И вот Джек, глядя на то, как Дороти Розен сама движется в его сети, стоит уже прямо посередине дороги в свете фар встречного автомобиля. Он выглядит точно так, как Дороти себе его представляла, – широкие мощные плечи, огромные ладони, сжимающие старый гарпун, небритое лицо, покрытое грязью и морщинами, и, конечно, холод, которым веет от его души даже на большом расстоянии. Легенда ожила, и в этом виноват Леонард – он накликал беду.

– Почему мы продолжаем ехать? – восклицает Дороти.

– Что? – растерянно спрашивает водитель, не понимая, что случилось.

– Китобой! Китобой! – ее душераздирающий крик заставляет стекла дрожать.

Дороти хватается двумя руками за руль и дергает его в левую сторону, надеясь, что у них получится объехать Джека. От столь резкого рывка автомобиль вылетает на встречную полосу, где тут же сталкивается с пикапом Харви и Родни Нельсона. Никто не успевает ничего сделать или хоть как-то повлиять на ситуацию. Ни экстренное торможение, сопровождающееся визгом колес, ни попытка увильнуть – все бесполезно.

С душераздирающим грохотом, бьющим по барабанным перепонкам, толстый металл проминается, подобно самым обыкновенным листам бумаги, отчего то, что некогда представляло собой автомобили, превращается в единое искореженное месиво.

В момент столкновения таксист, по привычке решивший не пристегиваться, вылетел со своего места и разбил головой лобовое стекло, при этом, как ножом по маслу, разрезав горло о торчащий осколок. Стекло вошло настолько глубоко, что мужчина умер почти мгновенно, не имея ни единой возможности спастись.

Несчастного Родни Нельсона, что в этот час ехал со своим отцом, вдавило в сиденье грудой металла – множество переломов, разрывы внутренних органов и смерть, наполненная болью и желанием кричать во всю глотку.

Спустя несколько мгновений после аварии наступает тишина, в которой больше нет человеческих голосов, звуков двигателей или хруста автомобильных покрышек о дорогу. Радио умерло, не оставив после себя даже шипения помех.

Точка невозврата без каких-либо оговорок и снисхождений разделила мир на До и После трагедии.

Выжить удается только Дороти Розен и Харви Нельсону, но, как бы впоследствии ни старался Харви зацепиться за жизнь, его не станет уже на следующий день.

Дороти теряет сознание, но даже это не мешает ей ощущать присутствие Китобоя Джека, что продолжает бродить вокруг автомобилей, довольный своей победой. Окутанной ночным холодом и тьмой, он смотрит на Дороти через потрескавшееся стекло и улыбается.

Дороти открыла глаза. За окном было темно, а рядом на кровати тихо посапывал Леонард. Теперь она вспомнила аварию и знала, кого нужно винить, – из-за проклятого Джека погибло три ни в чем не повинных человека. Тот день никогда ее не отпустит и будет вечно преследовать в кошмарах. Он подобно незатягивающейся ране останется напоминанием о конце счастливой жизни.

– Нельзя опускать руки, – сказала себе Дороти. – Я не допущу новых жертв. Может быть, Джек считает себя непобедимым, но он ошибается. Я спасу сына, а затем и Леонарда. Никому не отнять у меня семью.

С последними словами Дороти снова погружается в сон, но в этот раз не видит и не чувствует ровным счетом ничего.