Барон фон дер Зайцев – 2

Глава 20

Событие пятьдесят восьмое

Двор вымер. Не двор французского короля. Хотя там в Европах может уже вовсю «Черная смерть» гуляет. Оспа гуляет. Мрут. И французы мрут. Но им за дело это. Не, двор замка вымер. Никто не бренчит железом, не орёт на новиков, и даже Старый заяц не кричит на своих. Он с одним из арбалетчиков и обозом, что снарядил Отто за зерном в Пиньки и ближайшие дорфы, двинул в Ригу. Ему нужно архиепископу доложить про очередную бойню, про убитых арбалетчиков, и попросить на замен парочку «кого им не гоже». А чего, ему же скучно в маленьком замке, делать нечего, пусть учит дебилов и молодёжь. Литвины? Это случайно. Три раза? Три раза случайно. Не хочешь, не бери. Безруких есть несколько. Нада?!! Ладно, хер архиепископ, понял, не надо безруких, осознал, лучше дебилов.

Двор без брякания железа и галдежа новиков кажется огромным и пустым. Вчера ещё жизнь била ключом. Пятеро крестьян из Кеммерна позарились на половину марки серебряной и пришли с одним ломиком и двумя мотыгами колоть лёд в отхожей яме. На удобрения его пущать. Превращать отходы в доходы, как пелось в одной песне перестроечной. И несмотря на недостаток инструмента получилось у них это быстро. Оказалось, что яма мелкая совсем. Даже метра нет.

— Горбачёв говорил, что углубить надо и расширить, — оглядывая вычищенную яму, поделился опытом Иван Фёдорович с управляющим.

— Кто есть Горбайчьёв? — Отто в последнее время вместе с фон Боком русский учит. Ну, так себе пока успехи.

— Сволочь одна лысая. Лучший немец. Его дьявол пятном отметил. Но говорил он всегда правильно, делал неправильно.

— Где есть Горбаньчьёв?

— В Аду, вестимо, жарится жиртрест на двух сковородах сразу, чёрт с ним. Нужно углубить и расширить. А то построим, потом уже не получится вот так зимой очистить.

— Карашой.

Углубили и расширили. По заветам Горбача. Он, возможно, про сортиры и говорил? И за один всего день, из заготовленных давно досок, Игнациус, Самсон и Карлис — Карлуша, по эскизам барончика, сбили двухсекционный сортир с буквами «М» и «Жо». В прямом смысле. Иоганн сам вывел, чёрной краской. И даже похулюганил посадил на клей на буквы несколько камешков жёлтого янтаря. А чего, у человека всё должно быть прекрасно и душа и… сортир. Дядя Ваня сказал? Или доктор там? В кабинете биологии эти слова были на плакате у них в школе, а под этими словами другой плакат со скелетом того самого человека.

Теперь даже стука топоров нет. Мёртвая тишина.

Иоганн сидел и красками брата Сильвестра сразу две новые картины рисовал. Сначала угольком контуры нанёс на ткань, а теперь пытается раскрасить. Получается средне. Тогда парень одну картину бросает и набрасывается на другую. Помучается и её тоже бросает. Уже даже решил, что не по себе ношу взял. Не получится. С одной-то картиной ладно, не получится что задумал, всё одно что-то да выйдет, никто же не видел оригинал. А вот со второй сложнее. Не оригинал тоже никто не видел. Более того, Иван Фёдорович был до переноса в прошлое своей душонки уверен, что оригинал просто выдумали забитые соседями евреи, чтобы легче побои получать было. Рабство оно не сахар. Нужно в чём-то утешение искать. Вот и придумали бога, который велит терпеть сейчас чтобы потом в райские куши с молочными реками и кисельными берегами. Голодные были изобретатели бога.

Рисовал Иоганн под пыхтение Герды и пацанов художников за спиною дракона змееподобного китайского и одну из Мадонн Рафаэля, а именно «Мадонну с канделябрами». Оригиналы висели в разное правда время у него на стене в доме на даче. Не, не, не оригинал Рафаэля. Носом не вышел. Висели календари перекидные. Один бы в год дракона и там все двенадцать месяцев были украшены разными китайскими ползучими и летающими драконами. На одном из летних месяцев был дракон в коричнево-жёлтых тонах. Самое то для янтарной картины. Его по памяти Иоганн и пытался нарисовать. Мадонна с канделябрами была тоже с календаря. Там было двенадцать мадонн Рафаэля. Но вот только одна была в янтарных тонах. Ангелов по бокам парень решил исключить, зачем они там дорисованы учениками Рафаэля, как написано было на календаре непонятно. Самоутверждались дебилы, как же они почеркались на картине мастера. «А вот тот глаз у ангела на картине Самого Рафаэля рисовал мой дедушка».

— Не получаются тени на Мадонне, — посетовал Иоганн. Не жаловался Герде и пацанам, на себя злился. Там на картине тени слева и на Иисусе толстеньком и на Деве Марии. А канделябры эти, невидимые в тени, позади них горят. Как так-то получается?

— Ты, дурак, Иоганн! Не может быть теней на Богоматери! — отчитала его рыжая бестия.

— Не может быть! — юные художники хором подтвердили.

Фимка — десятника Семёна младший сынок, и Горст — средний сын святого отца Мартина, если честно, злить начинали Иоганна, а пуще их злить начинал второй сын отца Мартина Клаус. Точнее, первый. Этот токарь — приклеивальщик янтаря на картину, задал правильный вопрос, и Иоганн, обдумывая, как это сделать, совсем бросил Мадонну писать. Отодвинул даже в сторону её, решил пока с драконом разобраться. Вопрос-то простой, и не вопрос даже, а совет.

— Хорошо бы огонёк свечи именно в виде огонька вырезать из прозрачного жёлтого янтаря. Одним куском… В виде огонька.

— Ай! Вот под руку суётесь. Как такой вырезать⁈ Это инструмент нужен. Лобзик?

— А подобрать если? А что такое лобзик?

— Подобрать? Но одна поверхность нужна плоская. Зашлифовать? Лобзик? Это пилка такая, тоненькая. Чего мелкое вырезать.

— Так дядька Угнисос может малые пилки делать, — сообщила Герда.

— Как? Он что волшебник? — отмахнулся Иоганн.

— Я тоже видел. Он взял одну проволоку на другую намотал, а потом нагрел до красна и расплющил молоточком. Пилка получилась. Только зубцы потом острил, — поддержал рыжую Клаус.

— Так. Давайте, сдриснули отсюда. Герда, сходи к кузнецу купи, или, если нет, закажи таких пилок. Клаус, иди подбирай кусочки янтаря для огоньков, а вы, оба двое, идите пробуйте угольками дракона нарисовать. Рожу ему смешную и страшную одновременно сделать. Мешаете и отвлекаете.

Событие пятьдесят девятое

Брат ты мне или не брат, рад ты мне или не рад? Там что-то дальше, про то, что надо пить водку и спрашивать: «Ты меня уважаешь»? Державин пел. Но пить с братом Сильвестром Иоганн не собирался. Собирался всё же похоронить его. На этом пути стоял преподобный Мартин. Ну, выроют они могилу для арбалетчика Димки, он же аrmleuchter (болван) Дидерихт, водрузят на неё крест и напишут, что там покоится брат Сильвестр и надпись написать: «I was hoping for a pyramid». (Я надеялся, что вы воздвигните пирамиду). Ну или просто: «Здесь был Сильвестр». Потом, понятно, поменяют крест. Димка не обидится. В целом-то хороший парень был. Не злобный и не злопамятный. Жаль его. Но себя и, главное, брата Сильвестра было жальше больше. Если отдать его монахам, то сдохнет в их монастыре. Матильда всё же кроме вылеченной ею уже пневмонии определила у рисовальщика и чахотку. Да, блин, поживи в их сыром и холодном монастыре, так ещё и не то заработаешь. Тут можно домик срубить из сосны, печь там хорошую русскую соорудить… Ну, попробовать соорудить, строитель Иван Фёдорович или рядом проходил. Хотелось его оставить здесь и всё же организовать мастерскую или школу художественную. Вот только платить за это монастырю по десять серебряных марок каждый месяц точно не хотелось. Да, картинами они больше заработают. Но, во-первых, богатеньких персон в Риге не лишку, а будут ли покупать картины в других городах ордена неизвестно. Это Рига богатый портовый город и почти столица, а в том Дерпте, например и всех денег не наберётся на такую картину. Во-вторых, же, просто, сто двадцать марок в год — это огромные деньги. Это половину домов в Риге скупить можно. За что такое счастье этому монастырю, за то, что угробили хорошего художника?

Тем не менее, не то сегодня, не то завтра приедут в Кеммерн кистер монастыря святой Екатерины брат Вонифатия (Бонифация). (Кистер (он же ризничий) — смотритель храма, отвечающий за имущество церкви). И инфирмарий монастыря брат Лука. (лекарь). Увидят они сидящего в людской замка брата Сильвестра, поедающего большой кусок конины варёной, и спросят, какого чёрта ты, брат Сильвестр, в день Поминовение всех усопших (дзяды), да ещё в пятницу мясо жрёшь. Посадим ить в карцер на хлеб и воду на месяц. Да и плетей тебе его Высокопреподобие игумен Варсонофий лично выдаст десяток.

Художника бабка Матильда выпустила, наконец, на волю и сказала, что пусть пару неделек поживёт в тепле, и его нужно ещё усиленно мясом кормить. Конина привозная есть. Это литвины с собой привезли, да и оставили на лесной дороге, да вдоль берега озера в виде туш больших коней, а некоторые и вообще большие, дестриэ они и тонну могут весить. Мясо, в общем, привалило. Надолго хватит. Это так думал Иоганн, пока не увидел, как споро монах разделывается в пост с килограммовым куском мяса. А завтра нет поста, так он и два кило оприходует. Монахи они, блин, такие монахи.

Вариант грохнуть по дороге этих инспекторов, растудыт их растак, Иоганну в голову приходил, не приходил исполнитель. Кого пошлёшь в этом времени монахов убивать? Да ещё не просто монахов, а главнюков в монастыре, чуть не главном в Риге. Кто пойдёт убивать помощников Сергея Радонежского? Вот то-то!

Попотчевать спорыньёй? Уже ведь есть мука и содержание её в той муке зашкаливает. Но это ведь вещь непредсказуемая. Возьмут и зажмурятся прямо в оратории у преподобного Мартина. Так ещё и с ним, и с его деточками пирожками поделятся. И даже имость Гонорату жалко. Своя — какая ни есть.

И тут Иоганн вспомнил про грибки, заготовленные для Киселя. У него грамм двести сушёных грибков лежит в мешочке в ящике нового стола письменного, изготовленного для него Игнациусом.

Осталось только придумать, как и в виде чего их монахам подсунуть. А ещё когда?

Приходил в голову прежде всего в ассоциации со словом грибы — пирог. Грибной пирог. А когда? Да как отчалят. Выйти, уже когда на телегу взгромоздятся святые братья, и предложить. Тут кухарка пирог грибной испекла, горячий ещё, не хотите в дорогу. Согреетесь. Только вы братья во Христе не тяните, сразу есть начинайте, а то остынет. Постный пирог, на льняном маслице, не оскоромитесь. Горяченький. Ах! А пахнет⁈ У самого слюна с клыков каплет.

В малых дозах Псилоцибе синеющая галлюциногенный наркотик. А если грамм сто пятьдесят, да даже сто её умять — чего получится? Насколько помнил Иоганн смерть не наступает — это не бледная поганка, но сначала человек впадает в эйфорию, а потом становится очень агрессивен. И тремор начинается. Если память не изменяет, то действие длится пять — семь часов.

Не, ну а чего, отдать им последний раз десять марок и пирог в нагрузку, пусть едут. Если не поубивают друг друга, то может какие сердобольные разбойники прибьют. А найдут десять марок у монасей, и ещё раз прибьют.

А нет? А тогда за месяц ещё чего придумает.

Событие шестидесятое

Иван Фёдорович себя жадным человеком не считал. Нет, раскидываться серебром тоже не будет. Например, профессиональным нищим, что у входа в метро сидели или у церквей, он не подал бы и ломаной копейки. Понятно, что эти люди ни в чём не нуждаются, а просто с простаков деньги вымогают. И ладно бы тот безногий дядечка в гимнастёрке себе эти деньги брал, на протезы там. Нет, он их отдаст старшим своим, а те себе дворцы построят. Ни разу даже рука в карман не потянулась, проходя мимо таких нищих.

А вот сейчас, наблюдая, как Герда подкармливает пацанву хлебушком или пирожками, ничего против не имел и даже попросил бабку Лукерью порции эти «раздаточные» увеличить.

Так вот, для его «жадности» прямо на следующий день случилось испытание. Не спонтанно. Ждали, но, чтобы так нагло и круто — это уже за все рамки и красные полосы.

Комиссия из монастыря святой Екатерины прибыла в Кеммерн поздно вечером. Об этом Герде доложили пацаны, прибежавшие в замок, когда уже совсем стемнело и народ по комнатам разбредался, готовясь ко сну.

Герда не поленилась и прибежала на верх к Иоганну. Ворвалась без стука, когда он штаны снимал и, не обращая внимание на его белеющие в неровном свете небольшой свечи ноги тощие, сообщила.

— К преподобному отцу из Риги обоз целый пришёл. Двое монасей на телеге. Возчик с ними. И ещё повозка с арбалетчиками. Охрана их. Наняли от Риги сюда и обратно. Их четверо и сержант с ними. Он с алебардой. Они без возчика, сами управляют. Остановились монахи у отца Мартина, а сержант с арбалетчиками у старосты Георга. Завтра с утра в замок собираются.

— Нда, более полной информации и под пытками не собрать. Выдай разведчикам своим пару пфеннигов. Я с тобой завтра расплачусь.

— Мало! — сплюнула в угол рыжая бестия.

— Прокурор добавит.

— Чего?

— Пять выдай. Не обеднеем. Вести нужные.

— Другое дело.

Герда ушла, а Иоганн стал подбрасывать полешки в камин. Результат известен, сколько не топи, а к утру без вьюшки всё выдует. Это надо ночью пару раз вставать и подкидывать ещё дрова, но организмус детский и просыпаться среди ночи не хотел ни в какую. Нужно строить печь. Кирпичи? Каолин? Он дебил малолетний так и не удосужился разузнать, где местные умельцы добывают белую глину. А ведь десяток раз уже себе зарубку делал.

Подбросил, лёг и задумался. Ситуация осложнялась. Не получится теперь монасей отрав… возбудить грибками. Они возьмут и поделятся с сержантом тем же…

Стоп. Агрессивное поведение провоцирует приём грибков. Так не надо монасям давать пирог с грибками. Нужно дать пироги, каждому, при этом, отдельный кусок, арбалетчикам и сержанту их. А монасям деньги выдать демонстративно при сержанте и воях. Просыпать случайно и поднимать долго, пересчитывая. Могут и так пришибить на долгой дороге до Риги, а могут, и облопавшись пирогов. Во что их агрессия выльется, если рядом будут сидеть монахи с десятью большущими серебряными монетами? Заработок этого арбалетчика за год, а то и за два, если никакой войны нет.

Так про жадность. Утром, чуть свет, Иоганн только вышел умываться, как раз дед Игорь разлил по рукомойникам тёплую воду, в ворота замка, распахнутые настежь, въехали те самые две повозки с арбалетчиками и монахами.

У замка всех защитников осталось два арбалетчика, Семён и перевязанный фон Бок, но ворота уже открыли и нападения не опасались. Те трое новиков, что отправились на следующий день после ухода повстанцев, в Ригу, сообщить комтуру о нападении, уже вернулись и Семён их отправлял с самого утра, ещё в сумерках в разные места. Одного к озеру, второго, на дорогу, что на запад уходит к Мемелю, и третьего в сторону Риги. Так что, если какие вороги появятся, то парни должны весть о том принести. Оборонять замок всё одно некому, но хоть затвориться успеют.

За три дня выздороветь новики не успели. Раны разные у всех, но не царапины. Есть, ведь, и переломы. Ганс Шольц тоже ещё из Риги с пополнением не вернулся. Его только завтра ждали в крайнем случае сегодня поздно вечером. Так что, может и хорошо, что дружеские силы прибыли. Ну, это так Иоганн подумал в первый момент.

От ворот замка, прямо. сержант со своей алебардой бросился в сторону кухни. И спокойно так на лету отодвинул Отто Хольте и проревел:

— Нас кормить собираются или нет?!! — немая сцена отдыхает. Это что, гости или завоеватели?

Иоганн глянул на управляющего, потом на Семёна. И тут вторая реприза подоспела, брат Вонифатий — кистер монастыря, который, толстяк с двойным подбородком, открыл рот, чтобы поздороваться и благословить обитателей и хозяев этого гостеприимного замка и… выдал:

— А правильный вопрос, вы собираетесь угостить завтраком меня с братом Лукой и наших охранников?

— И вам многих дней, спаси вас Христос, — хмыкнул под нос Иоганн, и уже совсем вопросительно глянул на Отто.

Что-то пошло не так. Хольте то ли неправильно истолковал гляделки Иоганна, то ли и не собирался их замечать, он поклон отвесил брату Вонифатию, подошел, поцеловал у него маленький перстенёк с большим зелёным камнем и приветливо и даже, кажется, радостно воскликнул:

— Добро пожаловать, святые братья, в наш замок. Я сейчас же распоряжусь и вас всех покормят.