Барон фон дер Зайцев – 2

Глава 10

Событие двадцать восьмое

Иоганн, покидая монастырь, хотел сказать его Высокопреподобию игумену Варсонофию, что он дебил, что келарь у него лодырь и тоже дебил, что инфирмарий монастыря брат Лука — дважды дебил и ничего в лекарстве не понимает. Их кормили воняющей плесенью и керосином каким-то подгорелой полбой три раза в день. Художника своим лечением брат Лука довёл до пневмонии, а за два дня навоз со двора и из конюшни никто не выгреб. Лошади стояли по колено в дерьме и гнилой соломе.

Пришлось заменять завхоза. Новиков Иоганн подвиг вычистить конюшни и бросить на пол свежего сена, обнаруженного в соседнем здании. Полбу тоже лошадям отдавали, а сами на дворе новики варили два раза в день рагу овощное с мясом. Продукты на рынке, находящемся в трехстах метра прикупив. Там же у травниц Андрейка купил грудной сбор и сбор от простуды и брата Сильвестра стали горячим питьём отпаивать. Тому сильно лучше не становилось. Кхекал, хватался за грудь и потел обильно. Иван Фёдорович даже туберкулёз у него заподозрил.

— Преподобный отче, его нужно забрать с нами, укатать как следует во всё, что у нас есть, тёплое и отвезти к Матильде, а то помрёт.

— Все мы в воле Господа…

— Да, хрен там! Ну, в смысле в воле, естественно, но лодырей в рай не пустят и самоубийц. Если человеку лень своим здоровьем заниматься, то это как раз смертный грех. Нужно везти его к Матильде. Я видел его фрески в церкви Святой Екатерины. Он — лучший художник современности…

— Чего лучший? — свёл кусты, что у него вместо бровей, отец Мартин.

— Лечить надо. Он хороший рисовальщик, жалко будет, если помрёт. Договоритесь с братом, что мы его заберём. Матильда вылечит, не даст умереть, а он за это нас месяц с пацанами будет учить рисовать.

— Я не знаю, сын мой? Брат строг…

— Дебил ваш брат! — ну почти этими словами. Иоганн на вытерпел и все замечания по жизни в монастыре выложил, — Матильда лучше этого инфирмария Луки на порядок, Отто Хольте как управляющий лучше здешнего келаря в сто раз, на два порядка. Брат Иоганн, что отвечает за лошадей… Его повесить надо на воротах, до чего конюшню и лошадей довёл. Повар дебил полный и не умеет готовить…

— Грех чревоугодия…

— Грех — это плохо делать то, что тебе поручили. Всё, святой отец, поговорите с братом, с его Высокопреподобием Варсонофием, пусть отпустит брата Сильвестра на лечение к нам в Кеммерн.

Добился Иоганн своего — отец Мартин с братом переговорил. И этот дебил разрешил. Разрешил нанять на месяц брата Сильвестра за десять марок писать фреску в их оратории.

— Десять мы… мы им? Им мы? Мы? — парень офигел просто. Какая-то параллельная реальность. Тут ведь ещё не факт, что Матильда возжелает бесплатно лечить пришлого монаха, а если она лечит чужих за деньги, то берёт очень не мало, и надо будет её уговорить. И вместо спасибо, их Высокопреподобие с Иоганна десять марок требует⁈ Он, конечно, сердобольный пацан, но не до такой же степени. Хрен ему, а не комиссарского тела.

— Ладно. Будет ему десять марок. Через месяц. Пришлём вместе с братом Сильвестром.

— Брат деньги вперёд всегда за работу по росписи стен требует.

— Да? То есть, обмануть не выйдет? Ну, и пусть подыхает… Тьфу. Будет ему десять марок.

Последнюю ночь перед встречей с архиепископом Риги Иоганном V Валленроде пацану не спалось. И не встреча его тревожила. Он примерно представлял, что будет. Ему назначат опекуном третьим либо старшего Кессельхута либо младшего Лаутенберга. Нет больше родичей близких, да и дальних вроде нет, ну, если не считать тех, в Дании, но их точно не привлекут. Оба эти товарища — родича на войне. Вот и пусть воюют, война до середины одиннадцатого года будет идти и неизвестно доживут ли. А если и доживут, то ему до совершеннолетия всего полгода останется. Потерпит.

Так не об опекунах думал Иоганн. Его бытовые неурядицы в Риге доставать начали. Есть два пути их решения. Хотя? Нужно построить постоялый двор в посаде Риги! Кто им будет заниматься? А хрен знат? Но мысль-то классная. А в самой Риге купить дом большой с конюшней или лучше всего построить. Он же строитель, мать его! Он сможет хороший дом построить. Нет цемента? Ну, так известь ничем не хуже. Да, нет шлакоблоков и не будет долго ещё. Но вот завод по производству кирпича он сможет построить. У него на земле где-то есть каолин, а значит, печи по обжигу кирпича сделать не проблема. А ещё, если там глины много, то можно делать белый кирпич на продажу. Эксклюзив!

Держать в доме, в Риге, ну, в том, которого нет пока, пару слуг всего можно. Зимою чтобы топили и охраняли от гостей непрошенных.

Зато, как нужно ехать в Ригу, так вот оно место, где можно переночевать и не мёрзнуть, и не есть скисшую вонючую кашу. И заплесневелый хлеб, тем более, ржаной, читай, заражённый спорыньёй.

Решено, нужно этот вопрос провентилировать. Если цены на картины будут такими, как Сильвестр говорит, то денег на дом должно хватить. Можно даже купить какую-нибудь развалюху, снести её к чертям собачьим и на её месте построить хороший дом. Земля в Риге вся занята и дорогая, а вот развалюха не должна много денег стоить.

— Иоганн, хватит спать, сейчас заутреня будет и нам надо собираться к архиепископу, — толкал его святой отец, — нам ещё за матерью твой заезжать, поднимайся.

Во, блин, а казалось, что всю ночь ворочался.

Событие двадцать девятое

Кистер монастыря брат Вонифатий (Бонифаций) выдал брату Сильвестру в дорогу краски и щупленькое шерстяное одеяло, проеденное молью до дыр.

(Кистер (он же ризничий) — смотритель храма, отвечающий за имущество церкви. У кистера хранятся ключи от церковных зданий и священные сосуды. Он открывает и закрывает церковь, зажигает свечи, осуществляет подготовку к литургическим песнопениям, следит за колоколами, ухаживает за алтарём).

— А кто тебе краски делает, брат Сильвестр? — наблюдая, как тому баночки, сверяясь с описью на глиняной табличке, выдает завхоз этот монастырский, поинтересовался у художника барончик.

— Я, конечно, кхе-кхе.

— На людей не кашляй. Вдруг у тебя туберкулёз…

— Что у меня?

— Чахотка (phthisis — увядание). М… — что-то там в голове у Иоганна заворочалось. Слово туберкулёз лет через четыреста появится. Сейчас как-то смешно называют… — О! Золотуха может быть у тебя.

Художник никак не прореагировал. Ясно, всё в руце божьей. Ну, попробует Матильда пару пальцев на этой руке обломать, и Иоганн поможет, обеспечив белковую диету и козье молоко, кипячёное, с мёдом. Молоко? Опять ворохнулось. Где-то попадалась ему информация, что сейчас, в средние века причиной распространенности золотухи было сырое коровье молоко, зараженное туберкулезом крупного рогатого скота. Вывод? Ну, надо запретить пить сырое молоко у себя в баронстве по крайней мере, пусть кипятят. Ага. Это как немытую Европу мыться в ваннах обязать с мылом. В Европе нет буреломных лесов никому не принадлежащих. Они чьи-то. И рубить деревья направо и налево не получится. Собирать хворост — это максимум. То есть, топлива крестьянам, и уж тем более горожанам, едва хватает еду приготовить. Опять же, а в чём воду кипятить? Огромные медные котлы, которые висят на треноги. Какой там КПД от костра под ним? Там тонну дров надо, чтобы ванну вскипятить. А где купить котёл? А кто тонну дров хоть раз в неделю выдаст? А где взять мыло?

Максимум, что могут крестьяне — это руки вымыть, натерев золой. И то в речке. Колодец — это серьёзное техническое сооружение. Там нужны кольца или кирпичная кладка стен. Кончились римляне древние, нет ни акведуков, ни колодцев. Да хоть доски из морёного дуба нужны для облицовки стен, а то он тупо осыпется. Колодец — это не родник под ёлкой. Воду нужно таскать с реки. Ну из Сены, например, по которой плывут навоз с прочими нечистотами и трупы людей и животных.

Размышления эти навели Иоганна на мысль. Если не сильно получится с овсом и морковью, то бог с ними. Водоросли можно понемногу добавлять. Камыш на озере резать и попытаться силос делать. Раздать коней на полгода крестьянам с отменой налога, выкрутятся, а вот на сэкономленные деньги купить каждой семье, ну или сколько будет на рынке в Риге, медных котлов. Пусть кипятят молоко, пусть супы варят, а не каши парят в горшках.

— Я сам краски делаю.

— Тогда почему сей брат тебе их выдает под роспись. Ай, как будто они не твои.

— Так они сделаны из материалов, что покупает брат Вонифатий на деньги монастыря.

— Глину? Ладно, замяли. Собирайтесь быстрее, если мачеха с Марией будут так же долго собираться, то мы опоздаем к архиепископу на приём.

Если куда-то сильно спешишь, то на твоём пути обязательно будут препятствия возникать. Ты начинаешь ещё больше спешить и препятствия становятся просто непреодолимыми. Ну, так электричка хвост покажет, а следующая завтра утром. Нет в самом начале четырнадцатого века в Риге электричек. Не беда. Беда найдётся. Бывают вещи и похуже электричек.

Как ни медленно собирались из-за художника, а всё же запас времени был, тем более всё находилось в пределах полукилометра. Пробившись через запруженную торговцами и покупателями уже Домскую площадь, отряд из тачанки и пяти новиков, в броню закованных, доехал до женского цистерианского монастыря и храма святой Марии Магдалины и остановился у ворот. Потарабанили. А в ответ опять тишина. Громче потарабанили. Ещё громче грохнул навершием меча в деревянные ворота Андрейка с богатырского замаха, щепки от них отбивая. Народ, праздно и непраздо идущий по улице, прыскал в сторону и грозился стражу городскую вызвать.

Иоганн и сам уже хотел кого за стражниками на площадь послать, видел тройку с алебардами на Домской площади, как тут ворота распахнула та самая огромная девка, да, что б её, прицепилось слово, монахиня и между ней и створкой протиснулась расхристанная Мария. Не мачеха — датчанка.

Она чего-то голосить сразу начала, но девка-монашка ухватила её огромной подходящей Андрейке или братцу Гришке ручищей и попыталась её назад затащить. И это у неё практически получилось. И без сомнения получилось бы, не стой рядом тот самый Андрейка. Будь на его месте кто другой, да хоть тот же Гришка и датчанку бы уволокли за ворота, никто в здравом уме из католиков, а Григорий, как и отец Иоганна, католик, не поднимет руку на монашку. Но Андрейка — это пацан ещё. И это раз. А ещё он православный, и никакого почтения к католическим монахам и монашкам не испытывал. Совсем не толерантный, дикий, русский в тылу врага.

Новик как держал меч навершием в сторону ворот, так этим навершием и саданул огромную девку-монашку в плечо, откуда росла рука загребущая. И примерно с той же силой, что до этого по запертым воротам. Щепка от девки… от монашки не отлетела. Это она отлетела и впечаталась во вторую, закрытую, створку ворот. Загребущая ручонка разжалась, и датская Мария, которая рвалась к тачанке, к своим, полетела на грязную улицу, которую никто пока и не собирался мостить и подметать.

Событие тридцатое

— Бежим отсюда! Бежим быстрее! — датчанка вскочила и, даже не отряхнув грязь с сюрко и упленда, бросилась к Андрейки, ища защиты у новика, закованного в броню. Упленд — это такой плащ из фландрского сукна на меху.

Бежать на самом деле стоило. Так как здоровущая монашка не погибла от столкновения с воротами. Она тряхнула головой и завопила. Голос был под стать габаритам девки. Паровозный гудок густо покраснеет, услышав, от стыда покраснеет, как можно ЭТО с его писком сравнивать.

Андрейка одной рукой забросил датчанку на коня и сам, гремя железом, взгромоздился без посторонней помощи в седло. Тачанку лихо развернули и понеслись к Домской площади. Святой отец с круглыми глазами всё норовил оглянуться, но позади мчались четыре всадника и увидеть, что там творится не было никакой возможности. Потому преподобный бросил оглядываться и принялся креститься, матерью божью на помощь призывая. А вскоре кривая улица совсем изогнулась у выхода на Домскую площадь и ворота женского монастыря скрылись за поворотом. А там и площадь с её многолюдьем. Пробившись сквозь толпу, тачанка остановилась в десяти метрах от центрального входа в собор.

Новик спустил Марию на землю и к ней сразу, и преподобный Мартин бросился, и Иоганн. Правда, последний в попоне, прикрывающей пушку, запутался и сначала в осадок выпал, тоже растянувшись на грязной земле. Это для симметрии им же сейчас с архиепископом Риги встречаться, ну и непонятно тому будет, чего это тётка в грязи вся, а пацан барончик чистенький, хоть и мокрый немного, так как дождик не то, чтобы шёл с самого утра, но моросил.

— Что произошло дочь моя и где фрайфрау Мария! — преподобный Мартин первый вопросы озвучил, ну, лаконичней бы у Иоганна не получился, потому размащам грязь по сюрко он тоже ухи на датчанку навёл.

— Марию заставляют подстричься в монахини! Святой отец, помогите ей!

— Зачем? Как заставляют? — ничего не понимал в этом Иван Фёдорович. Далёк был от религии. — Стоп! Это как в «Гардемаринах», что ли? — Как там ту девицу звали, что Харатьяна окрутила? Софья? Её тоже хотели в монастырь забрать и в монашки подстричь, чтобы она земли и крестьян монастырю отписала.

— Гардемаринах? Где это? — оборотился к Иоганну пастор.

— Её заставляют подстричься в монахини и передать монастырю земли баронства и все три дорфа, — освободила датчанка Иоганна от объяснения, где эти Гардемарины.

— Но как такое возможно аббатиса Елизавета очень почтенная женщина и не будет никого силой заставлять принять постриг, тем более это не делается сразу, сначала нужно…

— Ваша Елизавета била сама фрайфрау по лицу палкой. И заставляла бить Марию эту здоровую рыжую монашку. Я же рядом была, только связанная и всё видела и слышала, — захлёбываясь и переходя то на плачь, то на вой, рассказывала датская Мария.

— Но этого не может быть?!! — поднял руки к небу преподобный.

— Вот! — датчанка суну под нос святому отцу руки.

— Ни фига себе! — присвистнул Иоганн. Руки были на запястьях сине-красные со следами рубцов от скрученной верёвки.

— Нужно немедленно вернуться и я потребую от аббитисы объяснения…

— Стойте! — Иоганн ткнул пальцем в ворота собора, — У нас сейчас должна начаться аудиенция у архиепископа.

— Но фрайфрау? А ты хочешь пожаловаться архиепископу? — начал крутить головой преподобный Мартин переводя взгляд от двери на Марию.

— Нет, святой отец. Это может на месяцы затянуться, опять же рука руку моет. Мы сейчас пойдём к архиепископу и получим третьего опекуна…

— Но фрайфрау Мария?!!

— Вот она. Его Высокопреосвященство точно знает вас и точно запомнил меня, а ещё он запомнил Юргена с его синяками. А вот мачеху? Она стояла в сторонке вместе с вот этой Марией. Обе с покрытой платом головами, обе в почти одинаковых платьях. Одна правда выше на голову, но может он посчитал как раз высокой баронессу.

— Иоганн нельзя обманывать его Высокопреосвященство! — воскликнул фальцетом преподобный, народ вокруг заозирался.

— Тише святой отец. Никто обманывать не будет. Мы просто промолчим. Есть с нами женщина. Пусть считает, что это фрайфрау Мария. Она в прошлый раз в сторонке простояла и ни одного слова не произнесла, так же и сейчас простоит в стороне. Никто женщинам слова не давал и не будет давать. Женщины вообще не люди!

— Иоганн, в тебя опять вселился бес! Ну, хорошо. И что нам это даст? — Махнул в сердцах рукой преподобный Мартин, как бы смиряясь с предложением обуянного бесом.

— Будет решения архиепископа об опекунстве и пострижение Марии ничего не даст. Она не в праве распоряжаться будет баронством.

— А аббатиса пойдёт к архиепископу и скажет, что не могла Мария присутствовать в соборе, так как была в монастыре.

— Зачем? Опекун назначен. И архиепископ не станет отбирать у меня баронство. У меня при себе есть аргумент. Царь за меня слово скажет.

— Какой ещё царь?

— Кинг Лев.