Барон фон дер Зайцев – 2

Глава 11

Событие тридцать первое

Иоганн сунул тюфянчею Самсону большой свёрток, что вынес, прижимая к себе, из монастыря, и зашагал вслед за шмыгающей носом датчанкой и выпускающим пар из ушей от злости преподобным. Не, это не гипербола — это правда. На улице холодрыга, близко к нулю где-то, а от злости и стыда давление у святого отца поднялось, дыхание участилось, и температура тоже повысилась. Испарина выступила на висках. И она парила, а ещё выдыхал преподобный часто и головой при этом вертел. Так что от головы шёл пар. И если сзади идти, то создавалось ощущение, что то из одного, то из другого уха пар валит. Клубами прямо.

В свёртке книга. Она на греческом. Птолемей накарябал. Его знаменитый «Альмаге́ст» (лат. Almagest) или «Великое построение». Книга куплена самим братом Сильвестром, но отдана на хранение им в библиотеку монастыря Святой Екатерины. Или с концом передана, тут Иоганн не понял объяснения, но вроде бы монахи не имеют собственности. Ну и, уезжая на целый месяц, художник попросил святого отца Мартина изъять книгу у библиотекаря, мол, перечитывать буду в вашей глуши. Сходили они вдвоём с Иоганном к библиотекарю монастыря. Библиотека небольшая, и её хозяин заодно и элемозинарием (раздатчик милостыни) подрабатывает. Услышав незнакомое слово, парень потом у отца Мартина поинтересовался, мол чего за перец такой? Оказалось, вон чего. В заботы элемозинария входит обеспечивать едой неимущих. Делается это следующим образом: элемозинарий собирает остатки трапезы монахов и отдаёт бедным. Также существует во всех монастырях обычай: если монах умирает, то в течение тридцати дней после смерти его порцию еды и вина отдают нуждающимся. Объедают, блин, покойника. А он там в раю голодает. Нельзя же две порции получать одновременно, и там, и тут. Определяйся уж, или тут нектар с амброзией, либо там кашу подгорелую.

В общем, чуть не силой, но большущий фолиант птолемеевский забрали у элемозинария Гуго. Его, завёрнутого в старую, испачканную красками, рясу Сильвестра завернули и под задницу тюфянчею положили. А то эта Рига с её повадками, по локоть руку отгрызть, Иоганна пугать начинала.

Их встречал служка чуть постарше Иоганн. Узнал, переспросил, покачал, как большой, головой, увидев грязь на одежде у женщины высокой и тощей, и у пацана, с горящими нетерпением глазами.

— Его Высокопреосвященство примет вас в своём кабинете личном. Это в пристрое западном. Я вас провожу… святой отец, — на грязнуль больше не глядел правильный вьюнош.

Иоганн под мышкой картину держал со львом. Она не маленькая, вместе с рамой резной и тоже, кое где янтарём присыпанной, где-нибудь пятьдесят на семьдесят сантиметров. Картина завёрнута в новенькую холстину. Из имения привезли в куске парусины, и уже в монастыре прикупили большой кусок белой льняной материи. Теперь не стыдно будет разворачивать.

Архиепископ Иоганн тёзку узнал и с улыбкой перстень ткнул для поцелуя. Иван Фёдорович и у тёток-то никогда рук не целовал, а тут мужская и рыжей шерстью заросшая, ну, так себе удовольствие. Сделал вид, что приложился, не стал усугублять ситуацию, сообщая, что он, мать его, православный. Не место и не время.

— Жива ли лекарка та, что мази и отвары мне передала? — когда Иоганн выпрямился, начал с козырей архиепископ.

— Конечно, Ваше Высокопреосвященство. Вон, у преподобного Мартина корзинка, в ней новые мази и сборы трав с рецептами и инструкциями, как их применять. Я сам, Ваше Высокопреосвященство, с её слов записывал, так как теперь немного латынью владею. Готовлюсь к поступлению в Университет, изучаю латынь и греческий.

— Похвально. Мази волшебные. Очень мне помогли. Не ведьма ли их готовила? — и прыснуть изволил толстяк.

— Самая настоящая ведьма, Ваше Высокопреосвященство! Она эти мази из жаб, единорогов и крови нерождённых младенцев делает. И только в Вальпургиеву ночь.

Бряк. Дзынь.

— А-а! — это монах, что сидел в углу над листком бумаги, столик свой, вскочив, опрокинул и чернильницу медную, и подсвечник на пол сбросил, а кувшин с водой и кружку разбил.

— Га-га-га! — Высокопреосвященство заржал так, что колокола звонить начали, ну, или совпало просто.

— Честно! Честно, — до заговорщицкого шёпота понизил голос Иоганн. Колокола сразу унялись. Значит, не совпало, пробудился звонарь от гогота архиепископа и брякнул в тот колокол, верёвка которого к ноге привязана, вскочив, как и писака.

— Ох, молодец, Иоганн, давно так не смеялся. Всё заботы. Осада эта. Мне доложили, что и у вас беда. Убили вороги твоего опекуна и брата твоей матери. Так ли это? — всё еще подхихикивая, обратил голову лысеющую к отцу Мартину архиепископ Риги.

— Чистая правда, Ваше Высокопреосвященство. Не знаем, что и делать. Есть ещё два родственника, но они призваны Великим магистром в войско. А ещё…

— Ваше Высокопреосвященство, — поняв, что Остапа понесло, и он сейчас про настоящую Марию ляпнет, прервал священника парень, — Ваше Высокопреосвященство, я тут ещё одни подарок для вас приготовил. Это картина. На ней король зверей лев нарисован. Разрешите вам вручить.

Иоганн, запутавшись, и волнуясь, что преподобный сейчас ляпнет, и неизвестно потом, чем это закончится, сбросил белую тряпку с картины и обратной стороной протянул её архиепископу, который, чтобы принять, даже со своего трона привстал.

Немая сцена. Ревизор уехал.

Событие тридцать второе

— Что делать будем? — Иоганн сидел на телеге, закутавшись в меховое манто, что полчаса назад подарил ему архиепископ Риги в качестве ответного дара. Не, меховое — это название такое. Рифма. Там из меха только оторочка по краю и то это не горностай и не соболь, это рыжая лиса. Есть закон в Польше сейчас, кому какой мех носить дозволяется, так вот, там лисий мех «подлым» обозван и носить его могут все, кому не лень, а вот дальше градация идет на меха в зависимости от титула. Так что отдарился тёзка высокопоставленный дешёвкой, что самому не гоже. Но это и хрен с ним, сейчас в жилу и подлый плащик. Температура ещё упала и, кажется, даже снежинки пролетает, хотя, может и пепел из труб, сырая погода прибила дым от печей, жаровен и очагов к земле, даже глаза пощипывает. Теплее только не становится.

Аудиенция закончилась именно тем, чего Иоганн и ожидал. Третьим опекуном назначили младшего брата Марии Александра фон Лаутенберга. Того самого, что с копьём кутилье отправился в Мариенбург по призыву Великого магистра ордена.

— Так он на войне? Его нет? — вот есть у отца Мартина дурацкая привычка, в каждой бочке быть затычкой. Мог бы и промолчать, согласно кивая. Нет, так-то понятно. Он о поместье и Иоганне заботится. Защитник нужен. Ну, если честно, то без Генриха Лаутенберга и Киселя пипец бы котёнку пришёл. Может и не зря всё.

— Вернётся, скоро орден сокрушит схизматиков и дикарей, — пренебрежительно махнул рукой архиепископ.

— А если он там погибнет, — не унимался преподобный, — А если к замку опять подойдут враги?

— На всё воля божья. Два дня назад я говорил и сержантом Гансом Шульцем о вас. Он отправится назад ещё с двумя лучниками. В Риге и без того всё плохо с воинами. Но цените, от себя отрываю… И оплата опять за мной.

На этом их и выгнали. Почти. Мол, спасибо, что зашли, но сейчас приёма ожидают представители гильдии каменщиков. Нужно усилить городские стены. Да, Мальчик мой Иоганн, ты прав, такие картины будут иметь цену, и ты сможешь на эти деньги нанять несколько арбалетчиков. Точнее, твои опекуны. Если мне привезут такие картины, я найду желающих их купить за… пять марок, даже за семь.

Сссобака. Ему за пять, а он за двадцать пять? До чего мелочная душонка. Немец, чего с него взять.

Нет, ясно, что Иоганн обещал картины прислать… как нарисуют. И даже цена в пять марок — это не грабёж, если честно. Всё с точностью до наоборот, только Иоганн V Валленроде этого не понимает. В мире, откуда Иван Фёдорович прибыл, за рекламу принято платить большие деньги, а не получать маленькие. Несколько картин, что он практически подарит архиепископу, пристроенные тем богатым жителям Риги, а может и всей Ливонии с Пруссией будущей, вызовут желания богатеев иметь такие же. Так, вон же магазинчик на Домской площади, где они продаются. И цена та же, что и у архиепископа. Всего-то пятьдесят марок. Можно свой портрет заказать в такой же манере. Или жены. Или дочери… и послать жениху в Вену или Мюнхен. Там курфюрст сынка старшего пристроить хочет. Так шансов у девицы, с таким портретом, в стопятьсот раз больше стать курфюрсткой, чем с обычной парсункой.

Вышли они из собора и пристроили телегу в самом краю Домской площади, где начинается улица кривоватая, которая как раз ведёт к монастырю Святой Екатерины. Где они ждали аудиенции, и где их травили полбой с мышиными какашками перемешанной. Да ещё и с каким-то прогорклым маслом.

Здесь назначена встреча руководителей двух коммерческих кусков их вояжа в Ригу. Сюда с несколькими новиками должен управляющий Отто Хольте прибыть, и сюда, со своими новиками, должен староста Кеммерна Георг подъехать, рассказать об успешной или неуспешной торговлишке эксклюзивами разными.

Встретились. И перегородили улицу. Пришлось чуть проехать, сразу за стеной монастыря пустырь небольшой имелся, наверное, тоже монастырская земля, раз её никто не занимает. Там сначала датчанка Мария свою кусок истории рассказала, потом свои соображения высказал отец Мартин. А потом и Иоганн стал вопросы задавать. Главный был не на ту аудиторию рассчитан, но мало ли. Парень понять не мог. Что там с законами? Он наследник баронства и оттого, что мачеха станет монахиней и даже подарит монастырю земли на которые у неё прав нет, что изменится? И вообще, разве она без остальных опекунов может что-то передать?

И ведь нашёлся ответ и выдал его брат Сильвестр, пристроившийся на тачанке рядом с пушкой деревянной под одеялом и попоной, высунул нос и говорит, перемешивая знания с трескучим кашлем.

— Вдова имеет право на треть наследства. Баронство у тебя забрать не могут. А вот один из трёх дорфов могут. Какой самый большой? Кхе, кхе.

— Кеммерн…

— Вот, Кеммерн и заберут. А отца Мартина просто обяжут подтвердить законность передачи. Кхе, кхе. Никуда он не денется.

— И что делать будем? — обвёл Иоганн собравшихся растерянным взглядом.

Народ до этого шумно довольно высказывающий осуждение агрессору, притих. Нет, тут воины в основном и их вообще тут сила сильная. Больше трёх десятков человек, да они вырежут этот монастырь, как кутят. Вот только… Это не мужской, а женский монастырь. И тут русские люди в основном. И вообще настоящие воины. Воевать с женщинами и монашками они теоретически не способны.

Событие тридцать третье

— Может… нужно выкрасть фрайфрау? — предложил Семён.

— Нужно спокойно туда зайти, найти госпожу Марию и забрать, — староста Кеммерна Георг решительно рубанул рукой. — Ничего нам монашки сделать не смогут. А ворота до окончания нашего там пребывания закрыть и держать закрытыми, никого не выпуская.

— Святой отец, скажите, а что произойдёт дальше, если мы сделаем, как Георг говорит? — поинтересовался Иоганн у стоявшего, потупив очи к грязной земле. отца Мартина.

— Ох, горе мне, горе. Прости, Господи…

— Святой отец? — чуть надавил голосом Иоганн.

— Не ведомо мне…

— Святой отец!

— Пойдут жаловать к комтуру Риги и архиепископу.

— Мы уже в замке будем.

— Конечно его Высокопреосвященство вызовет тебя и твою мачеху. А там не знаю? Но ничего хорошего не будет. Нельзя нападать на монастыри.

— А если ночью перебраться через стену одному, потом открыть ворота и все зайдут. Монашек запереть в кельях, а госпожу Марию из темницы, или где там её держат, вытащить и уехать. И говорить, если кто приедет, и, если вызовут, что ничего не знаем. Не было никакой Марии в том монастыре, или лучше, была, а потом сами отпустили. Врут ведьмы? — выдал идею совсем не русский Отто Хольте.

— Знаешь, Ванятка, что я бы сделал? — Перун повёл глазами, народ, столпившийся у телеги, оглядывая, — Ворваться туда надо, как вон предлагает, Марию забрать, а ведьм этих запереть на конюшне, она деревянная у них, я видел, и поджечь. Некому станет жалиться. Мёртвые не ходят по комтурам.

— Женщины, монашки, — скривился десятник Семён.

— Ведьмы и воры. Хотят наше забрать. Сжечь. У меня злости хватит их сжечь и ничего не дрогнет.

— Так не все ведьмы! Это аббатиса задумала, а простые монашки и не знают об её корысти, — не сдавался Семён.

Остальные молчали, но головой согласно кивали, сжечь сотню женщин в основном пожилого возраста — это явный перебор.

— Что вы такое говорите! — взвизгнул, дождавшись перевода на немецкий от Иоганна, преподобный, — Да вас самих надо сжечь, только за это предложение. Тощий священнослужитель надулся даже, грозным теперь выглядел.

Иоганн даже залюбовался святым отцом. И на руки его вздыбленные посмотрел. Удивительные руки, сам тощий, глист, глистом, а ладошки такие пухлые, в складочках, как у толстяка или младенца.

— А что делать? — в третий раз спросил парень у окружающих.

— Я пойду и переговорю с аббатисой! — тряхнул головой преподобный. Расскажу про встречу у архиепископа, о том, что назначен опекун новый и я не пойду на это…

— Стоп! — Иван Фёдорович, руку поднял разошедшегося отца Мартина останавливая. Мысль тут ему одна замечательная пришла и настолько замечательная, что даже не совсем понятно было, как ещё полчаса назад до неё не додумался. Всё же уже сделано. И всё правильно сделано, осталось только пачкой козырей брякнуть о столик с зелёным сукном.

— Я пойду, можешь не отговаривать меня. Я скажу ей, что так делать не по совести, Господь такого не одобрит, — не останавливался святой Мартин.

— Ваше преподобия, где аббатиса эта и где совесть. Но я знаю на неё управу. Нет. Мы никому жаловаться не пойдём. Бессмысленно это. Рука руку моет. Мы, как вы и сказали только что, святой отец, пойдём к аббатисе и расскажем ей, что час назад произошло у архиепископа.

— А остановит это её? Она уже дров наломала, до конца пойдёт, — управляющий Отто Хольте недоверчиво головой покрутил. И амплитуда приличная, словно пробовал с разгону посмотреть, а чего там за спиной деется.

— А мы ход конём сделаем.

— Конём? На лошадях ворвёмся? — оскалился Перун.

— Это шахматы. Конь прямо не ходит, он зигзагом ходит. Расскажем ей про нового опекуна, про благоволение его Высокопреосвященства ко мне, а потом, между прочим, добавим, что и фрайфрау Мария была архиепископом обласкана. Он даже ей спасибо сказал.

Так всё и было. Иоганн V Валленроде похвалил фрайфрау, что такого разумного сына вырастила и спасибо ей сказал, что стойко переносит все невзгоды, что на неё сыпятся. И отец погиб, и брат, и муж, а она всё равно думает о воспитании Иоганна. Даже учителя содержит, что его латыни и греческому учит. Говорил он это всё обляпанной грязью датской Марии, и точно её в этот раз запомнил, так как, когда она подошла ему ручку поцеловать, то соизволил даже по голове погладить и по щёчке похлопать ободряя. И даже слезинку вытер.

— Не понимаю тебя Иоганн. Опять скалишься, словно бес в тебе сидит, — перекрестил пацана отец Мартин.

— Мы скажем, что фрайфрау Мария вот она. И её только что вновь назначил опекуном архиепископ и даже головке погладил и слезинку утёр. А у них находится её компаньонка дальняя родственница тоже Мария, из Дании.

Святой отец дёрнулся возражать, но Иоганн его ладонью остановил, помахал перед физиогномией.

— Мы скажем, что вы специально их запутали. Заранее так договорились. И на библии поклянётесь. Или на кресте там. Клятва, данная ворам и разбойникам, не считается, тем более, этот обман будет во благо. И я поклянусь, что это моя какая-то дальняя-предальняя родственница, а мачеха, вон у ворот сидит на телеге. Не ту курицу вы поймали сестры. Золотые яйца вон у той.

— Зачем же мы так сказали? — отшагну от пацана преподобный и покачал головой из стороны в сторону, изображая недоверие.