Барин-Шабарин 9

Глава 9

Когда «Макферсон» вошел в тесную, заваленную картами и приборами каюту капитана, Клэйборн не предложил ему сесть. Он стоял у небольшого иллюминатора, за которым плыли бесконечные белые поля.

— У тебя язык хорошо подвешен, Джеймс, — начал капитан, не оборачиваясь. — Слишком хорошо. Мои люди хоть сейчас готовы штурмовать не те берега.

— Капитан? — голос «Макферсона» выражал искреннее недоумение. — Я просто делюсь тем, что знаю. Люди нервничают. Хотят верить, что не зря мы маемся во льдах. А русские, сами знаете, народ хитрый…

— Знаю, — резко обернулся Клэйборн. Его глаза впились в глаза «Макферсона». — Знаю их хитрость. И знаю, как легко разжечь золотую лихорадку в головах дураков. Твои байки про русские шхуны и самородки с кулак, Макферсон… откуда они? Конкретно. Имя приказчика. Дата. Название шхуны. Хотя бы одной!

«Тень» не дрогнул. Его лицо оставалось открытым, чуть обиженным.

— Капитан, в кабаке, когда ром льется рекой, не до записей. А имена… русские имена все одинаковые, как и они сами. Иван да Степан… Шхуна «Святой кто-то»… Да у них там десятки всяких посудин! Разве упомнишь?.. Я же не шпион, чтобы все записывать. Я делюсь слухами, которые витают в воздухе на Аляске. Люди верят, потому что видят — русские что-то скрывают. Зачем им иначе всю эту шумиху вокруг реки Маккензи поднимать?

Клэйборн подошел к нему вплотную. От него пахло холодом, табаком и опасностью.

— Вот в чем вопрос, Джеймс. Зачем тебе это? Может, русские как раз хотят, чтобы такие, как ты, отвлекли нас от устья Маккензи? Направили на дикий берег, где нас либо льды раздавят, либо русский патруль возьмет тепленькими? Ты не находишь это… удобным?

«Макферсон» засмеялся, коротко и грубо.

— Не туда смотрите, капитан! Русским до нас тут, как до луны! А золото… золото пахнет, его не скроешь. Я просто предлагаю проверить. Для блага экспедиции. И для кошелька команды. Разве это плохо?

— Это подстрекательство к бунту, — холодно произнес Клэйборн. — Я предупреждаю тебя в последний раз, Макферсон. Заткни свой золотой фонтан. Держись подальше от команды с этими сказками. И сосредоточься на своем деле — быть переводчиком и проводником. Проводником к устью реки Маккензи! Понятно?

Глаза «Тени» на мгновение сузились, в них мелькнуло острое, хищное выражение, совершенно не вязавшееся с обликом добродушного старого китобоя. Миг — и оно исчезло, сменившись обычной ухмылкой.

— Как прикажете, сэр. Ваш корабль. Ваши правила. Но люди… люди сами решат, что для них выгоднее. — Он кивнул и вышел, оставив Клэйборна в каюте с гнетущим чувством. Капитан знал — он не убедил Макферсона. Он только загнал змею глубже в нору. И змея эта была ядовита.

Выйдя на палубу, «Макферсон» тут же был окружен группой матросов.

— Ну что, Джеймс? Что капитан?

«Тень» вздохнул театрально, разводя руками.

— Боится, ребята. Боится льдов, боится русских, боится Комитета. Говорит, идти нужно только до Маккензи. Никаких «самоволок», но… — Он понизил голос. — Разве мы рабы? Разве мы не вольные моряки? Разве у нас нет права на золото, которое валяется под ногами? Он думает, что привезет свой ил, получит свой орден, а мы? Мы что, тут гнить должны за гроши? — Он видел, как загораются глаза у слушателей. Семена дали всходы. — Подумайте об этом, парни. Когда будет шанс… настоящий шанс… — он многозначительно посмотрел на юг, где за горизонтом лежали вожделенные долины, — надо быть готовыми его взять. Тихо. Без лишнего шума. Как настоящие джентльмены удачи.

Он отошел, оставляя за собой ропот предвкушения. Его работа была сделана. Золотая лихорадка, тлеющая под палубой «Персеверанса», была раздута до опасного жара. Теперь нужно было только ждать удобного момента — льдины, которая отрежет шлюпку от корабля, тумана, который скроет уход, или просто отчаяния команды, готовой на бунт. А когда они ринутся на юг, к «настоящему» русскому золоту, они невольно станут живым доказательством «правды», которую позже обнародует Шабарин. И капитану Клэйборну, со всей его подозрительностью, уже не удержать свой корабль на курсе к устью Маккензи. «Персеверанс» уплывал прямо в расставленную русскими ловушку, а его капитан, стиснув зубы, чувствовал это, но был бессилен остановить. Ледяной змей заполз на борт, и его яд уже действовал.

«Макферсон» хоть и держался крайне нагло, на самом деле прекрасно понимал, что танцует на лезвии ножа. Стоит Клэйборну приказать и его люди схватят смутьяна, а дальше может произойти, что угодно. Капитан на корабле первый после Бога. Он представляет на борту органы правосудия. Имеет право казнить и миловать. Так что путь у «старого китобоя» был только один — мутить воду на борту «Персеверанса» до конца.

Чем он и продолжил заниматься, но уже более тонко, стараясь не попадаться лишний раз Клэйборну на глаза. Шахову стало немного легче, когда однажды его пригласил в свою каюту мистер Фок — минералог. Он сделал это молча, щелкнув по горлу и кивнув на дверь, ведущую в тесный закуток, больше похожий на канатный ящик, нежели на полноценное обиталище.

«Макферсон» кивнул и скользнул внутрь. Фок плотно притворил дверь. Показал гостю на койку, а сам остался стоять. Шахов украдкой осмотрелся. Каюта минералога не примыкала к борту и потому не имела иллюминатора. Кроме койки, узкого шкафа для одежды и намертво привинченного к переборке столика, здесь не было ничего.

Обитатель каюты открыл походный саквояж, вынул фляжку и два складных металлических стаканчика. Раскрыл их, наполнил шотландским скотчем, и когда «Тень» поднял свой стаканчик, спросил шепотом:

— Вы ведь русский, верно?

Невозможность получать из Арктики донесения в сколько-нибудь реальные сроки стала для меня сущим кошмаром. Сначала «Святая Мария» пропала без вести. Теперь я не знал, что происходит на борту «Персеверанс», правда, там меня интересовал только один человек — Шахов. Жаль, что никакие деньги не могут ускорить процесс создания беспроволочного телеграфа, отнимая славу у не родившегося еще Попова, а заодно и у Маркони. Впрочем, какая разница. Все равно — это совершенно другой мир с иной историей.

Подошел к окну. За Невой, на Стрелке, белели колонны Биржи. Снег, выпавший ночью, уже превращался под колесами экипажей и ногами прохожих в серую кашу. Зима в Петербурге завершалась с привычной, почти бюрократической неспешностью. Совсем иное дело там, за Полярным кругом.

В отступающей тьме, под бледным, едва поднимающимся над горизонтом солнцем, разыгрывался финальный акт нашего рискованного предприятия. Клэйборн с его геологами копался в мерзлоте, ища подтверждение пустоты. А Шахов, под личиной старого китобоя Макферсона, методично подливает масло в костер разочарования, направляя взгляды матросов туда, где мы уже раздули пламя «золотой лихорадки».

В этом я был уверен, как и в том, что «Тень» сумеет вывернуться из самого отчаянного положения. И покуда он или Иволгин или оба не выйдут к ближайшему нашему форпосту в Русской Америке, нечего было и мечтать о том, чтобы узнать об их судьбе. Да и после этого пройдет как минимум несколько недель, прежде чем курьер с депешей доберется до Казани, куда мы с огромными усилиями протянули телеграфную линию и прокладывали теперь железнодорожную ветку.

Впрочем, сожалеть о том, что все равно нельзя пока изменить, пустое дело. Поэтому я отмахнулся от мысли об Аляске, золоте и той буре, что бушевала сейчас не только на Британских островах, но и на континенте. Даже двух, если считать Северную Америку. Шанс, что англичане попытаются не пустить нас на свою территорию был не велик. Правда, у нас там было не больше войск, чем у них, а если джентльмены из Лондона начнут усиливать свое вооруженное присутствие в Канаде, это может не понравиться джентльменам из Вашингтона. И, думаю, в Форин-офисе это превосходно понимают.

Ладно, хватит пока об этом. Сосредоточимся на том, что под боком. «Игла», моя агентесса в высших кругах петербургской знати и чиновничьей элиты, выявила Фитингофа, завербованного Андерсоном. От министра финансов ниточка тянулась к Чернышёву и Нессельроде. Эти двое притихли после того, как сумасшедшая Шварц убила Лавасьера-Левашова, а особенно — после того, как «Щит» выявил и ликвидировал главарей «Народного действия», этих псевдореволюционеров на британские деньги.

Поняли господа, что мои эскадроны смерти однажды могут придти и за ними. И придут, дайте срок. Они все еще на свободе лишь потому, что столь высокопоставленным сановникам я не могу вынести приговор и привести его в исполнение самолично. Здесь требуется решение императора. А следовательно необходимо собрать весьма весомые доказательства их вины. И вот теперь, когда выяснилось, что оба сановника связаны с подкупленным наглосаксами Фитингофом, осталось лишь затянуть петельку на шее обоих. Пожалуй, пора нанести один, давно откладываемый визит.

Я побрякал колокольчиком. Дверь отворилась и в кабинет вошел мой секретарь.

— Миша, вызови-ка ко мне Степана.

— Сию минуту, ваше высокопревосходительство.

Степан и впрямь вломился через минуту. Он был сегодня дежурным «Щита» в нашем департаменте и потому изнывал со скуки. По глазам было видно, как ему хочется рыскать сейчас по темнеющим улицам с двумя револьверами в подмышечных кобурах, со значком агента Особого комитета на отворот лацкана. Там он чувствовал себя нужным и незаменимым. Что ж, сегодня он разочарован не будет.

— Вот что, Степан Варахасьевич, — сказал ему я. — Пора нам навестить «Пламенника».

Он потер ладони в предвкушении.

— Неужто брать будем, Алексей Петрович?

— Нет, — разочаровал его я. — Пусть пока гуляет… Пьет чай со своей Машей у самовара…

— Да, но…

— Но обозначим наше знакомство.

— Я готов, ваше высокопревосходительство!

Поправив кобуры под мышками и застегнув реглан и взяв трость, я сказал:

— Пошли!

Мы вышли через черный ход, спустились в подворотню, где на этот случай стояла дежурная коляска, ничем не отличающаяся от других наемных экипажей, если не считать резиновых колес, железных рессор и орловского рысака, запряженного в эту облегченную по сравнению с другими повозками конструкцию.

Кучер — а по мере надобности — великолепный стрелок, щелкнул вожжами и застоявшийся рысак прянул, с места набирая приличную скорость. Ехать было по питерским меркам сравнительно недалеко. На Английский проспект. И вскоре мы уже остановились у доходного дома, где наш «друг» арендовал приличную квартиру на британские фунты.

— Присматривай за парадным входом, — велел я кучеру.

— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, — пробормотал он.

Мы со Степаном не стали тревожить швейцара у парадного, а тут же прошли во двор. Дворник в этом доме тоже был моим человеком. Он вынул из кармана ключи, отворяя вход на черную лестницу. И через несколько минут мы уже входили в теплую, уютную петербуржскую квартиру, застигнув ответственного съемщика, как станут называть таких в следующем веке, в весьма пикантной ситуации.

— Ну здравствуй, «Пламенник», — сказал я с улыбкой, когда сей благообразный господин стремительно отшатнулся от горничной, под юбку которой он только что запустил холеные лапы.

Дельта реки Маккензи. Время — растянутые, серые сумерки, которыми обозначался переход от полярной ночи к полярному дню. Капитан Артур Клэйборн стоял почти неподвижно, как один из ледяных торосов, громоздившихся вдоль берега, лишь чуть-чуть покачивался с ноская на пятку, прислушиваясь к хрусту снега, смешанного с галькой, выброшенной наледью.

Перед ним расстилалась река — не широкая голубая лента, а бескрайнее, хаотичное поле серого льда, разбитое темными трещинами и засыпанное свежим снегом. Воздух, насыщенный влагой с незамерзающего моря, обжигал лицо не столько холодом — минус двадцать — не рекорд для этих широт, сколько пронизывающей сыростью, которая пробиралась сквозь самую теплую одежду.

Клэйборн наблюдал за доктором Элсвортом и мистером Фоком. Они работали футах в пятидесяти, у края промоины, где черная вода лениво текла под нависающим панцирем льда. Элсворт, закутанный как мумия, методично колол киркой мерзлую почву у кромки воды. Фок, менее терпеливый, уже промывал набранное в тяжелом железном лотке, яростно раскачивая его в ледяной воде. Их движения были резкими, экономичными — каждый жест на счету в этом пожирающем силы месте.

Капитан подошел ближе. Фок выплеснул воду из лотка, оставив на дне тонкий слой темного ила и гравия. Ткнул в него закоченевшим пальцем.

— Вот, сэр, — его голос был хриплым от холода и раздражения. — Смотрите. Песчинки. Да, желтые. Пара десятков, не больше. В лучшем случае. — Он перевернул лоток, высыпая жалкие крошки на кусок брезента. — Как и вчера. И позавчера. Россыпь — скудная. Даже прииском это место назвать язык не поворачивается. Кто здесь будет ковыряться? На таком расстоянии от цивилизованных мест, в этом проклятом климате? Никакие расходы здесь не окупятся, а убытки будут астрономические. Это что угодно, только не Эльдорадо, капитан. Скорее — насмешка.

Элсворт, отложив кирку, присоединился. Он снял рукавицу, достал из внутреннего кармана увесистую лупу и склонился над брезентом. Его движения были точны, как хронометр. Он разворошил гравий, извлек несколько песчинок, поднес их к мутному свету.

— Мистер Фок, к сожалению, прав, — заключил он после минуты молчаливого изучения. Голос был ровным, профессиональным, но в глазах читалось разочарование, граничащее с усталостью. — Присутствие золота установлено. Аллювиального происхождения. Однако концентрация… На порядок ниже промышленно значимых количеств. Экономически нецелесообразно. Это… географический курьез, капитан. Холодная пустошь, притворяющаяся сокровищницей.

Клэйборн не ответил сразу. Он нагнулся, сгреб пригоршню мерзлого песка и мелкого гравия с того места, где стоял. Растер комок в рукавицах. Несколько тусклых желтых точек мелькнули на темном фоне. Не сияющее богатство. Прах. Обман. Тот самый, о котором твердили в Комитете, ради которого затеяли эту проклятую экспедицию.

Капитан «Персеверанса» должен был почувствовать торжество, удовлетворение от почти выполненной миссии, но вместо этого — он ощущал лишь пустоту, тяжелую и холодную, как свинец в желудке. Он поднял взгляд от жалких крупиц. На берегу, метрах в трехстах, темнел силуэт его корабля, намертво вмерзшего в припай.

У его борта копошились фигурки матросов, занятых бессмысленной в этой пустыне работой. А на корме, отчетливо видимый даже на таком расстоянии, стоял Макферсон. Опираясь на леер, он что-то оживленно рассказывал собравшейся вокруг него кучке людей. Жестикулировал. Указывал куда-то на юг. Клэйборн почувствовал, как знакомый холодный комок злобы сжался у него под сердцем.

Этот «старый друг», был сейчас опаснее любой ледяной трещины или внезапного шторма. Он подпитывал в команде то самое разочарование, которое вот-вот должно было перерасти в нечто неконтролируемое. Будь его воля, капитан давно бы приказал выбросить этого смутьяна за борт. Да вот только кто этот приказ выполнит? Клэйборн, который когда-то сам поднял бунт против своего командира, прекрасно знал, чем может закончиться попытка арестовать популярного на борту человека.

— Тщательно задокументируйте все, — его собственный голос прозвучал чужим, резким в тишине ледяной пустыни. — Пробы — с точными координатами и глубиной залегания. Условия отбора — температуру, состояние льда, все. Фотографии этой… бесплодной красоты во всех ракурсах. Нам нужны неопровержимые доказательства. Железные. Чтобы в Лондоне, в их теплых кабинетах, не возникло ни малейшего сомнения в масштабах русского надувательства. — Он бросил последний взгляд на группу у борта «Персеверанса». Фигура Макферсона казалась центром притяжения самых ложных и темных надежд. — Соберите образцы. И возвращайтесь на судно. Стемнеет скоро.

И Клэйборн направился к сходням, как вдруг его привлек крик вахтенного матроса, который мерз на марсе.

— Ship, on the left side! — Корабль, слева по борту!

Эффект был велик. Верстовский вздрогнул всем телом, как от удара тока. Его глаза, широкие от вожделения секунду назад, стали огромными от животного ужаса. Он буквально отскочил от девушки, потеряв равновесие и шлепнувшись на ковер задом. Горничная, увидев двух незнакомых мужчин в дверях, а особенно внушительную фигуру Степана, вскрикнула и юркнула за спинку дивана, стараясь прикрыть вываленную из лифа грудь.

— Ваше высокопревосходительство⁈ — выдохнул Верстовский, пытаясь встать, но его ноги, казалось, отказали, лицо его стало землистым, а рука с массивным перстнем тряслась, указывая на меня. — Вы… вы как?.. Что?..

Степан поднял его за шиворот, как мешок с дерьмом и поставил на ноги. Пинком отворил дверь в другую комнату.

— Проходим, проходим, Аристарх Орестович, не стесняемся, — сказал я, оценивая обстановку. Степан остался в дверях, совершенно расслабленным с виду, но взгляд, скользнувший по Верстовскому, был как удар хлыста. — Уютно у тебя. Тепло. И… гостеприимно, как вижу. Прервали, кажется, нечто душевное? Прости, старик, не знал, что ты такой шалун.

Я подошел к креслу у камина, где тлели угли, и непринужденно опустился в него, положив трость поперек колен. Степан, не дожидаясь приказа, шагнул к горничной, та съежилась.

— Ты Маша? — спросил он грубовато, но без злобы. — Иди-ка отсюда. В кухню. Или в свою каморку. Сиди тихо. Никуда не выходи. Поняла? И он том, что мы приходили, молчок. Иначе… Сама понимаешь…

Девушка, вся дрожа, кивнула и, прижимая к обнаженной груди кружевной передник, пулей выскочила из гостиной. Степан проследил за ней взглядом, затем вернулся к дверям, приняв прежнюю стойку.

Верстовский, между тем лихорадочно застегивал рубашку, поправлял жилет, его пальцы путались в пуговицах.

— Граф… Ваше сиятельство… Алексей Петрович… Каким ветром?.. Я не ожидал… такой чести… — он пытался улыбнуться, но получилась жалкая гримаса. — Чем обязан?.. Прикажете чаю? Маша! Ма-а-аша!

— Не тревожь девушку, Аристарх Орестович, — остановил я его мягко, но так, что он тут же осекся. — Чай подождет. Да и визит наш недолог. Просто проезжали мимо, вспомнили о тебе. Решили заглянуть. Посмотреть, как поживает наш… пламенный патриот…

Он побледнел еще больше.

— Я… я не понимаю, ваше высокопревосходительство… Патриот… конечно, всей душой за Отечество…

— Да, да, — кивнул я, делая вид, что рассматриваю безделушку на каминной полке. — Всей душой. Особенно когда передаешь через горничных записочки с благодарностями за «чай» и «сахар» своему куратору Андерсону. Очень трогательно. И… неосторожно, Аристарх Орестович. Крайне неосторожно.

Верстовский замер. Казалось, он перестал дышать. Веки задрожали.

— Это… это недоразумение… Клевета! — вырвалось у него хрипло.

— Клевета? — я приподнял бровь. — Милый мой, у меня в столе лежит пачка твоих записочек к этой самой Маше. Ну, знаешь, таких: «Милая Машенька, передай, что чай был отменный», «Дорогая, сахару не жалей для господина». Очень поэтично. И очень прозрачно для профессионала. Андерсон, конечно, оценил твою изобретательность. И твою… скажем так, снисходительность к слугам.

Я кивнул в ту сторону, куда скрылась горничная. «Пламенник» молчал. Похоже, слова у него кончились. Он стоял, понурив голову, как школьник, пойманный на шалости. Только шалость эта пахла виселицей.

— Не пугайся так, Аристарх Орестович, — сказал я, вставая. Степан мгновенно выпрямился. — Я сегодня не за тобой. Просто… напомнить хотел. Что ты не забыт. Что твои шалости — известны. Что даже твои… теплые отношения с господами Чернышёвым и Нессельроде — не остались без нашего внимания. — Я подошел к нему вплотную, глядя сверху вниз. Он съежился. — Живи пока. Пей свой чай. Ублажай Машеньку. Однако помни: мы рядом. Всегда рядом. И когда придет время… мы припомним все. Каждую записочку. Каждую монетку. Каждую встречу. Понял?

Он кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Глаза его были полны ужаса.

— Отлично, — я похлопал его по плечу. Он вздрогнул, как от удара. — И не вздумай убегать. Поймаем, сразу — концы в воду. Я не угрожаю, но ты наши методы знаешь.

— Я все понял, ваше сиятельство! Я отслужу. Вы только прикажите.

— Пожалуй… прикажу, — все тем же приторно-ласковым тоном произнес я. — Мне нужны доказательства измены Чернышёва и Нессельроде. Неоспоримые. Достанешь — я тебя может и отпущу… Кстати, где твое семейство? В Ницце? На вилле Пейон, кажется?.. Передать им привет?

Предатель был близок к обмороку.

— Ну-ну. Жду от тебя доказательств. Дабы не вызвать у своих хозяев подозрений, явишься на службу, как обычно.

— Я все сделаю, ваше высокопревосходительство.

Я кивнул благосклонно и поднялся.

— Не провожай. Дорогу знаем…

Развернулся и пошел к выходу. Степан, бросив на Верстовского последний, многообещающий взгляд, последовал за мной. Мы спустились по черной лестнице, вышли во двор. Игнат уже развернул коляску. Мы уехали так же быстро и незаметно, как и появились.

Верстовский, «Пламенник», был теперь не просто разоблаченным шпионом. Он стал двойным агентом. Глупостей не наделает, но после разоблачения господ Нессельроде и Чернышёва пользы от него больше не будет.

— Ты вот что, Степан Варахасьевич, — обратился я к подчиненному. — Как только надобность в «Пламеннике» отпадет, выпусти ненадолго нашего бомбиста… Егорушку и адресок ему подскажи.