Барин-Шабарин 9

Глава 7

Даже арктический холод не мог охладить страстей, что царили на борту «Ворона». Если бы жар человеческого отчаяния и ярости мог растопить льды, броненосец бы уже освободился из плена айсбергов. Весть о том, что винты превратились в бесполезный металлолом, а могучие машины — в груду исковерканного железа, обрекавшая команду на ледяную могилу в этом забытом Богом проливе, подожгла фитиль бунта.

Сначала ропот, потом открытые угрозы, и вот уже толпа озлобленных матросов и младших офицеров, ведомая боцманом Гаррисоном — здоровенным детиной, лицо которого было изуродовано оспой и обезображено пьяной яростью, — штурмовала надстройку. Оружием бунтовщиков были обломки стали, ножи, гаечные ключи и примитивные зажигательные смеси, которые через лет через семьдесят назовут «коктейлем Молотова».

Капитан «Ворона» Дуглас Маккартур, его первый помощник лейтенант Эдмундс и горстка верных мичманов и старшин заперлись в относительной безопасности — кают-компании. Дубовые двери, запертые на массивные засовы, дрожали под ударами снаружи. Воздух внутри был густ от порохового дыма — осажденные отстреливались через прорубленные в дверях бойницы. Стреляли редко, экономя патроны, но метко. Несколько тел уже усеяли узкий коридор перед дверью, но толпа, обезумев от страха и спирта, не отступала.

— Сдавайтесь, сэр! — орал Гаррисон, прижимаясь к стене рядом с дверью, опаляемой пламенем очередной самодельной бомбы. — Открывайте! Отдайте нам жратву, винтовки, патроны! Мы уйдем по льдинам к материку! Шанс есть! А здесь — смерть! Мы не хотим гнить в этой ледяной тюрьме!

— Молчать, мятежная сволочь! — рявкнул Маккартур, его лицо, обычно холодное и надменное, в свете керосинки казалось бледным от гнева и напряжения. Он перезаряжал револьвер. — Уйти по льдам? В эти пустоши? Это самоубийство! Мы будем держаться до последнего патрона! Адмиралтейство знает наш курс! Помощь придет!

— Помощь⁈ — захохотал кто-то из толпы. — Через полгода? Когда мы уже будем ледяными мумиями? Открывай, Маккартур, или сожжем тебя в твоем дубовом гробу!

Лейтенант Эдмундс, молодой, но хладнокровный, метнул взгляд на капитана. В его глазах читалось то же, что и у Маккартура: понимание обреченности. Они продержатся еще минут десять, не больше. Толпа возьмет их измором или подожжет. Шансов нет. Внезапный грохот выстрела из коридора заставил всех внутри вздрогнуть, но выстрел был не по ним. Послышались дикие крики, уже не ярости, а чего-то другого — изумления? Страха?

— Russians! — пронзительный, истеричный крик одного из матросов, бившегося в толпе у дверей, разрезал гул. — The Russians are coming to us! Look at this!

На мгновение воцарилась мертвая тишина, даже стук в двери прекратился. Потом — грохот бегущих ног по палубе, панические возгласы. Маккартур и Эдмундс переглянулись. Русские? Русские идут к попавшему в беду британскому кораблю? Не веря своим ушам, они подбежали к забитому досками иллюминатору, сняли щит.

В узком проходе, который еще не успел окончательно затянуться льдом, маячил знакомый силуэт. «Святая Мария». Русский барк. Их преследуемая жертва. Она покачивалась на волнах, хотя ее борта почти касались ледяных стен. На палубе виднелись огни факелов в руках людей, видимо, смотревших на беспомощного «Ворона», как на диковинного зверя в ловушке. От корабля шла шлюпка, над которой гордо реял Андреевский флаг.

— Они не ушли… — прошептал Эдмундс, не в силах оторвать глаз. — Зачем они отправили к нам шлюпку? Чтобы добить нас? Насладиться нашим позором?

Маккартур стиснул зубы. Гордость и отчаяние боролись в нем. Умереть от рук мятежников — позор. Погибнуть под русскими ядрами — хоть какая-то воинская смерть. Но… зачем они послали шлюпку? Почему не стреляют? Может, им что-то нужно о потерпевших кораблекрушение?

Он усмехнулся собственной наивности. Что-то? Да все! Уголь, провиант, оружие, до которого, к счастью, не добрались мятежники, ибо оно надежно спрятано. А ведь это шанс подавить бунт! Сыграть на исконной ненависти рядового британца ко всему чужому, тем более — русскому. Тот же Гаррисон… Он ходил под его командованием в Азовское море во время Восточной компании. Был приказ провести несколько канонерок через «Girlo» — узкий пролив, соединяющий море с Ахтанизовским озером, а оттуда — через реку, с названием Казачий Ерик, попасть в Кубань, которая, судя по картам, впадает в Черное море. Таким образом, британские корабли могли оказаться в тылу русского флота. Не вышло. Казаки и местные жители из местечка Пересыпь не дали войти в узкое «Girlo». Так что незачем боцману Гаррисону любить русских.

— Эй, Джордж! — крикнул капитан, обращаясь к боцману. — Мы же старые товарищи с тобой! Помнишь, пальбу казачьих ружей на Азовском море?.. Так сейчас эти казаки плывут, чтобы отнять у тебя последнее — жратву и виски, до которого ты дорвался.

— Врешь, Маккартур! — откликнулся Гаррисон. — Никогда мы с тобой товарищами не были… А русские, что ж… Не они к нам пришли, а мы к ним… Теперь, считай, квиты… Тем более, если они возьмут нас на свой барк и доставят домой! Верно, парни!.. А с тобой и твоими прихвостнями мы еще поквитаемся… Айда, братва, на палубу, встречать казаков!

— Похоже, сэр, — проворчал Эдмундс, прислушиваясь к приветственным крикам, которые доносились с палубы, — вы сделали неверную ставку.

Петя ерзал у меня на плечах, маленькие сапожки стучали по моей груди в такт его нетерпению. Его восторженный шепот обжигал ухо:

— Папа, папа! Скоро? А они будут стрелять? Настоящими пушками? А саблями махать? Правда⁈

Я крепче придерживал его за ноги, чувствуя, как напряжено все его легкое тельце, устремленное вперед, к серой глади Невы. Холодный ветерок со взморья щипал щеки, принося запах дегтя, пеньки и морской соли. Петербург вставал за нашими спинами величественным и мрачным, но сейчас нас интересовало только водное пространство перед Адмиралтейством.

Посреди зимы вдруг наступила оттепель. Дабы преждевременно начавшийся ледоход не снес мосты, комендант Петропавловки приказал его взрывать. А командир флотского экипажа контр-адмирал Корнеев решил воспользоваться изменением ледовой обстановки и провести учения по захвату вражеского судна в арктических водах. О чем любезно предупредил меня. И спасибо ему, ведь я давно обещал показать своему наследнику абордаж.

— Скоро, Петенька, — ответил я, стараясь, чтобы в голосе звучало спокойствие, а не то же самое мальчишеское нетерпение, что клокотало во мне самом. — Заряды в пушках будут холостыми. А сабли настоящие. И драться будут по-настоящему. Учебный бой, но честный.

Я должен был наблюдать учебный бой не только как отец шестилетнего сорванца, но и как человек, который предвидит, что скоро сфера интересов мировых держав распространится и на высокие широты и потому обязанного знать состояние флотской выучки, поэтому лично хотел оценить сноровку экипажей, которым придется принять участие в будущих баталиях.

И вот они показались. Сначала мачты, как иглы, пронзающие низкое небо. Потом корпуса, выкрашенные в суровый черный цвет с белой полосой по ватерлинии. Два небольших корабля — старый добрый бриг «Смелый» и шхуна «Ловкая». Они шли навстречу друг другу с противоположных берегов широкой в устье Невы, их паруса ловили капризный ветер, дымки от паровых машин — ведь век-то уже не парусный — стелились по воде. На палубах — пока полный покой.

— Видишь, Петя? — я приподнял его чуть выше. — Вот наш «Смелый». А вон — «Ловкая». Они сейчас сойдутся, как два медведя на узкой тропе.

— А кто победит? Наш? Наш «Смелый»? — нетерпеливо спросил Петя, теребя меня за уши.

— Наш, — твердо сказал я. — Наши всегда побеждают. Но и «Ловкая» будет драться до конца. Так надо.

На обоих кораблях заиграли боевую тревогу. Раздался первый выстрел. Потом такой же — с другого корабля. Это была еще не артиллерийская дуэль, а обоюдное предупреждение. Выстрелы прозвучали резко, но негромко, как удары весла по воде. Паруса дружно потянулись вверх, подтягиваемые матросами на реях. Бриг резко сбавил ход. Шхуна сделала то же самое чуть позже, чуть менее слаженно — ее экипаж состоял из гардемарин. Оба судна маневрировали, сближаясь. Расстояние стремительно сокращалось. Слышны были уже свистки боцманов, отдающих приказы. А потом все заглушила канонада.

К стрельбе из легких шабаринок добавилось стрекотание пашек. Петька перестал хватать меня за уши, видимо, зажав свои. Не удивительно. Даже я, бывалый вояка, слегка оглох. Впрочем, пальба вскоре прекратилась и сквозь «вату» в ушах до меня донесся голос старшего сына.

— Борт о борт! — воскликнул Петя, повторяя услышанную где-то фразу.

И он был прав. С глухим скрежетом и стуком, «Смелый» и «Ловкая» сошлись. Матросы на барке вскинули абордажные крючья, намертво сцепив суда. Корабли содрогнулись. Петя взвизгнул от восторга и страха, крепче вцепившись в меня.

— Отдать концы! Сходни — на абордаж! — прогремела новая команда.

И началось. С громовым «Ура-а-а!» толпа матросов в белых робах хлынула со сходней с «Смелого» на палубу «Ловкой». Навстречу им, с не менее громогласным «За Родину!», бросился экипаж атакуемой шхуны, одетый в темно-синюю форму. Засверкали настоящие, хоть и притупленные сабли и абордажные палаши. Загремели, не умолкая, барабаны, задавая бешеный ритм схватке. Гул ударов по дереву, звон клинков, крики, смешанные с командными окриками офицеров, — все слилось в оглушительную симфонию боя.

Я видел знакомые лица среди атакующих — ветераны, прошедшие огонь настоящих сражений, их движения были точны и беспощадны даже с учебным оружием. Видел и молодых парней на «Ловкой», отчаянно отбивающихся, пытающихся удержать строй. Шхуна вздрагивала от топота десятков бойцов. Кто-то «падал убитым», отползая в сторону. Кто-то дрался с ожесточением, забыв, что это лишь учение, под одобрительные кивки офицеров, наблюдавших за схваткой в качестве судей.

Петя затих на моих плечах, впитывая каждое движение, каждый звук. Его дыхание стало частым, прерывистым. Ну что ж, растет будущий военный моряк, который будет служить на совершенно другом флоте.

— Видишь, сынок? — заговорил я, не отрывая взгляда от схватки и не заботясь о том, понимает ли малыш мои слова. — Видишь, как они бьются? Плечом к плечу! Не по одиночке, а — стенка на стенку! Один упал — другой занял его место! Дисциплина! Ярость! И холодный расчет! Вот так и дерутся русские моряки!

Экипаж «Ловкой» дрогнул. Его строй был прорван у грот-мачты. Старший офицер шхуны, молодой лейтенант отчаянно пытался восстановить порядок, но волна абордажников с «Смелого» уже захлестнула корму. Судя по тому, как один из судей надувал щеки, он пытался свистком прекратить схватку. Его никто не услышал. Тогда офицер кивнул сигнальщику — играть отбой. Запела серебряная труба. Бой стих так же внезапно, как и начался. Матросы, еще секунду назад казавшиеся смертельными врагами, тяжело дыша, опускали оружие, улыбаясь друг другу, вытирая пот. «Ловкая» была взята.

Над «Смелым» взвился победный вымпел. Раздалось троекратное «Ура!», уже не боевое, а ликующее. Офицеры пожимали руки. Ветераны одержали верх, но зато гардемарины получили урок.

Я опустил Петю на землю. Он стоял, пошатываясь, все еще в плену увиденного. Лицо пылало, глаза сияли, как два солнца. Он схватил меня за руку.

— Папа! Это было… это было самое лучшее! Лучше всего на свете! Я тоже так хочу! Хочу на корабль! Хочу с саблей! За Родину! — Он выкрикнул последние слова, подражая матросам, его тоненький голосок звенел на весь променад.

Я присел на корточки перед ним, смотря прямо в эти горящие, полные безмерного доверия и восхищения глаза. В его восторге было что-то чистое, первозданное, что заставило сжаться мое, видавшее виды, сердце. Я обнял его, прижал к себе, чувствуя его бешеный пульс. В этот момент все интриги, все «большие игры» с англичанами, все тонкие расчеты Консорциума и «Тени» — все это отступило куда-то далеко, стало призрачным и неважным.

— Подрастешь, Петенька, — прошептал я ему в макушку, пахнущую детским мылом и ветром с Невы. — Вырастешь большим и сильным. И будешь моряком. Обязательно будешь. На своем корабле. Под Андреевским флагом. — Я поправил его теплую шапочку, сбившуюся набок в пылу боя. — А пока… запомни этот крик. Запомни эту ярость и эту слаженность. Запомни, как они шли плечом к плечо. Это и есть сила, сынок. Наша сила.

Петя кивнул, серьезно, по-взрослому. Потом его лицо снова расплылось в восторженной улыбке. Он оглянулся на «Смелый», где матросы уже убирали сходни, готовясь к отходу.

— Папа, а можно еще раз? Ну хоть чуть-чуть посмотреть?

Я выпрямился, снова взял его за руку. Мои глаза, кажется, были чуть влажны от ветра. Или от чего-то другого. Вид победы, пусть и учебной, и детский восторг моего сына — это была та самая Россия, за которую стоило бороться самыми изощренными и опасными способами.

— Пойдем, сынок. Посмотрим, как победители возвращаются к причалу. Это тоже важно видеть. — И мы пошли вдоль набережной, рука в руке, а в ушах еще долго звенело победное «Ура!», смешанное с веселыми криками матросов и плеском волн о гранитные берега Невы. Урок был усвоен. И Петей. И мной.

На баркасе, что шел от «Святой Марии» к «Ворону» царило напряжение. Иволгин, Орлов и Кожин наблюдали за суетой на борту поврежденного корабля противника.

— Ну и зрелище, — хмыкнул Кожин. — Ворона сама себя клюет. Доигрались. Может, оставим их, Григорий Васильевич? И пусть сами разбираются. Нам путь держать.

Иволгин молчал, его ледяные глаза были прикованы к корпусу «Ворона», к мельканию факелов, к фигуркам людей, мечущимся по палубе. Он видел вспышки стрельбы, дым, поднимавшийся не над трубами.

— Они бы нас не оставили, Игнатий Сидорович, — тихо сказал Орлов. Его ученый ум уже анализировал ситуацию. — Правда, не из милосердия. Взяли бы в плен, использовали бы как козырь, но… — он посмотрел на промысловика, — но мы не они, братец.

— Бунт на корабле — страшная штука, — пробормотал Иволгин. — Хуже шторма. Капитана… жалко. Он дрался до конца. Видно по тому, как бунтовщики штурмуют сейчас надстройку.

Кожин фыркнул:

— Жалко? Да они только что потопить нас могли!

— Не они, — поправил Иволгин. — Приказы… Вы, Игнатий Сидорович, вот что, на всякий случай держите свой штуцер наготове.

— Не сумлевайся, господин капитан. Понадобиться, любого срежу… Чай люди, не медведи.

Шлюпка со «Святой Марии», с дюжиной самый крепких хорошо вооруженных матросов, подошла к борту беспомощного «Ворона». Над баркасом нависали обломки винтов, торчащие из воды. На палубе британца собралась толпа — бунтовщики и те, кто просто не знал, что делать. Гаррисон, увидев вооруженных русских, попытался взять инициативу:

— Эй, русские! Мы сдаемся! Берите нас! Уводите с этого проклятого льда!

— Где ваш капитан? — крикнул ему по-английски Иволгин.

— Заперся! Не сдается! — заорал Гаррисон. — Мы вам его выдадим! Только заберите нас!

— Я буду говорить лишь с капитаном корабля ее величества! — холодно ответил русский морской офицер, беря жестяной рупор. — Капитан Маккартур! Вы слышите меня? Это говорит капитан русского барка «Святая Мария»! Предлагаю вам и вашим людям сдаться! Гарантируем жизнь и доставку на твердую землю!

В кают-компании повисла тишина. Маккартур услышал голос русского капитана и смотрел в щель между досками, закрывавшим иллюминатор, на русскую шлюпку, освещенную факелами, на фигуру офицера, на направленные на палубу «Ворона» стволы русских карабинов. Гордость в душе старого морского волка требовала — умри, но не сдавайся русским! Разум напоминал, что это единственный шанс спасти оставшихся верными присяге людей и корабль от полного разграбления и гибели. А за дверью слышались уже не угрозы, а испуганный шепот мятежников, понявших, что их «спасение» может оказаться хуже поражения.

Маккартур опустил револьвер. Его плечи, всегда державшиеся прямо, слегка ссутулились.

— Открывайте, мистер Эдмундс, — сказал он тихо, но четко. — И… поднимите белый флаг.

— Сэр?..

— Это приказ. Мы сдаемся русскому капитану. Не мятежникам. — Он поправил разорванный мундир, стараясь вернуть себе каплю достоинства. — Пусть это будет… капитуляция перед достойным противником. Хотя, — он горько усмехнулся, глядя на русский флаг над шлюпкой, — в этой проклятой войне, кажется, давно нет ничего рыцарского.

Когда дубовые двери кают-компании открылись, и капитан сэр Дуглас Маккартур, бледный, но подтянутый, в сопровождении своих офицеров, вышел на залитую кровью и заваленную обломками и трупами палубу, притихшие мятежники отступили. Кожин, первым поднявшись по трапу, бросил на них презрительный взгляд. За ним поднялись Иволгин и Орлов, а с ними — вооруженные матросы.

— Капитан Маккартур, прошу вас и ваших офицеров подняться на борт «Святой Марии», — сказал Григорий Васильевич. — С зачинщиками мятежа вы вольны поступить по своему усмотрению. Что касается рядовых членов команды, доведите до их сведения, что на борту русского корабля дармоедов не держат. И да, все, что есть на борту ценного и полезного мы забираем, как трофеи. Исключение — личные вещи и бумаги команды. Вам ясны условия сдачи?

Маккартур кивнул, глотая ком в горле. Спорить не приходилось. Ни французы, ни турки, ни американцы столь льготных условий капитуляции бы уж точно не предложили. Он указал Эдмундсу на Гаррисона и его ближайших подручных. Их тут же скрутили и заковали в цепи. Несколько мгновений капитан «Ворона» размышлял — не оставить ли бунтовщиков подыхать на поврежденном корабле, но решил, что этим лишь уронит честь британского флота.

— Благодарю вас господин капитан, — произнес он хрипло, глядя не на Иволгина, а куда-то за его спину, на сине-зеленые сколы льда, сверкающего в лунных лучах. — Мы… принимаем ваши условия.

Переход на русский барк был немым и тягостным. Британские офицеры молча смотрели, как их могучий броненосец, символ имперской мощи, оставался позади, беспомощный и оскверненный мятежом, зажатый во льдах под мрачным небом Арктики. На палубе к капитану «Ворона» обратился старший помощник русского капитана Никитин:

— Капитан Маккартур, и вы, господа офицеры. Помещение вам приготовлено. Придется потесниться, уж не обессудьте. Врач осмотрит раненых.

Маккартур лишь кивнул. Что он мог сказать? «Благодарю вас, сэр»? Слова застревали в горле.

После того, как с погибшего броненосца в трюмы русского корабля усилиями обеих экипажей был перегружен уголь, перевезены запасы провианта, пресной воды, оружие и боеприпасы, «Святая Мария» дала ход, осторожно выбираясь из пролива Святого Антония, оставляя «Ворона» во власти льдов и судьбы. На борту русского барка теперь были пленные британские офицеры — неожиданный трофей. Игнатий Кожин, куривший трубочку у борта, провожал взглядом темнеющую громадину вражеского корабля.

— Ну вот, Григорий Васильевич, — пробурчал он. — Тащим теперь на себе ворога…

Иволгин промолчал. Он смотрел вперед, на чистые воды моря Бофорта. Операция продолжалась. Но вкус этой маленькой победы был странным — смесь удовлетворения, жалости и ледяного предчувствия, что война, которую они вели, только начиналась, и правила в ней были еще более жестокими и непредсказуемыми, чем арктические льды. А пленные офицеры в тесных каютах внизу были напоминанием — в этой игре не бывает абсолютных победителей.