Барин-Шабарин 8

Глава 8

Небо над столицей было свинцовым, тяжелым, будто придавленным дымом недавних пожаров. Но даже сквозь эту серую пелену пробивалось весеннее солнце, отражаясь всусальном золоте шпилей и куполов. Город дышал — глубоко, с хрипотцой, как раненый зверь, что уже чувствует — рана затянется.

Я стоял на палубе «Святого Николая», глядя на приближающуюся пристань. Позади остался путь от берегов покоренной Польши к Финскому заливу, полуразрушенные вражеской бомбардировкой форты и израненные, но не побежденные корабли Балтийской эскадры на Кронштадтском рейде, прогнавшие врага.

Над ними реяли Андреевские флаги, выцветшие от порохового дыма, но гордые. Меня удивляло, что их так мало. И еще, я не увидел ни одного корабля из эскадры адмирала флота Нахимова, Павла Степановича. Может их отвели к финским берегам, к гавани Гельсингфорса?

— Ваше высокопревосходительство, — тихо сказал капитан Верещагин, — уже не вас ли так встречают?

Я покачал головой — вряд ли. Да, на набережной выстроились гвардейцы в парадных мундирах, а за ними толпился народ. Вот только я не настолько самонадеян, чтобы думать, что это как-то связано с моим прибытием. Я же не царь и даже не великий князь.

Да и торжественность встречи, как-то мало вязалась с черными траурными лентами на знаменах. Хотя, в лентах как раз нет ничего странного? Польский мятеж подавлен, англичане и французы отброшены от питерских берегов, но цена… Да, цена оказалась высокой.

По моему приказу, тела убитых, зверски замученных, повешенных и наскоро прикопанных мятежниками, свезли со всех городов и поселков Царства Польского. И перед погребением они были выставлены в открытых гробах на самых просторных площадях Варшавы.

Особым указом коменданта польской столицы генерала-лейтенанта Рамзая, всем ее жителям было вменено полюбоваться на дело рук своих, так называемых освободителей. Если удавалось опознать останки, то рядом с гробом выставлялась табличка с именем усопшего.

Да, зрелище было страшное, не говоря уже — о запахе, но мне хотелось, чтобы поляки видели какова подлинная цена их, так называемой независимости. Да и репортеры местных и иностранных газет получили возможность убедиться в истинных итогах мятежа.

Европейская «свободная» пресса, скорее всего, промолчит, но сообщения о «выставке мертвых», как это уже окрестила народная молва, все равно облетят мир. Для этого я загрузил оптический телеграф, связывающий Варшаву с Санкт-Петербургом, по полной.

Сходни с глухим стуком ударились о настил причала. Я сошел на берег первым. Сапоги втоптали в грязь обгоревший газетный лист — следствие недавних пожаров. Ветер над Невой все еще разносил запахи гари, но пахло и смолой и свежераспиленными досками.

— Генерал-лейтенант Шабарин! — окликнул менязвонкий голос.

На причал выехал мальчишка-вестовой, едва державшийся от усталости в седле. Лицо его пылало румянцем.

— Ваше высокопревосходительство, государь император ожидает вас в Зимнем!

Я усмехнулся. Александр Николаевич, конечно, не терпитпромедлений.

— Передайте его императорскому величеству, что явлюсь, как только приведу себя в должный вид.

Вестовой кивнул и рванул поводья, но я придержал его за стремя.

— Пленных много? — спросил тихо.

Глаза мальчишки блеснули.

— Хватает… В Петропавловской они… Ждут решения участи.

Я отпустил его. Пленные. Французы, англичане, а теперь еще и поляки в трюме «Святого Николая»… Сколько их уже теперь гниет в казематах? А сколько еще будет гнить? И ведь — за дело. Не поднимай меча на наше Отечество.

— Алексей Петрович! — громовой голос заставил меня обернуться.

По набережной, расталкивая толпу, шел богатырского сложения мужчина в мундире лейб-гвардии Преображенского полка. Майор Дмитрий Леонидович Хрущев, некогда капитан в моем полку, а ныне служащий в столичном гарнизоне. Его лицо, обычно румяное, сейчас было землистым, под глазами — синие тени. Досталось им тут.

— Черт возьми, наконец-то! — Он схватил меня в объятия, и я почувствовал, как дрожат от радости его руки. — Думал, тебя ухайдокали тебя проклятые паны!

— Не так-то это просто сделать, — усмехнулся я, хлопнувего по плечу. — Они еще пожалеют, что на свет родились.

Хрущев отстранился, осмотрел меня с ног до головы.

— Ты видел город? — спросил он тихо.

Я кивнул. Видел. Полуразрушенные дома окраин, обугленные стены, пустые глазницы выбитых окон. Прорехи в толстенных стенах островных фортов и Кронштадта. Что и говорит, британские и галльские бомбардиры постарались на славу.

— Отстроим, — пробормотал я.

— Отстроим, — согласился он. — Но сначала… Сначала надо похоронить убитых.

Он обернулся и показал в сторону площади перед Адмиралтейством. Там уже высились гробы, покрытые знаменами. Рядышком — скромные деревянные кресты. Моряки, солдаты, ополченцы… и горожане, не успевшие уйтиот огня. Между гробами ходили священники, размахивая кадилами.

— Когда погребение? — спросил я.

— К вечеру. Сам государь изволит присутствовать.

Я кивнул. Значит, вечером и оплачем. А сегодня… Сегодня еще полно дел. Вряд ли император приказывает предстать перед ним только лишь потому, что соскучился по нашим с ним беседам.

— Пойдем, — Хрущев потянул меня за рукав. — У меня коляска. Подброшу тебя до твоей квартиры.

Я пошел за ним, как вдруг земля дрогнула под ногами. Нет, не земля — воздух. Где-то вдали, со стороны Невы, грянул залп. Потом еще один. Обстрел или уже салют?

— Это в честь твоего прибытия, герой, — усмехнулся Дмитрий. — Комендант Петропавловки салютует.

Тьма над Тирренским морем была не просто отсутствием света — она была густой, как чернила, вылитые из исполинской склянки, вязкие и плотные, словно смола. Она обволакивала русские пароходофрегаты, скрывая их силуэты.Лишь фонари на клотиках мачт мерцали тускло, будто светляки, попавшие в паутину.

Капитан Бутаков стоял на мостике «Владимира», его пальцы сжимали бесполезный в темноте бинокль, а в груди бушевало знакомое, почти забытое чувство — то самое, что он впервые испытал под Синопом, когда турецкие ядра крушили борта его фрегата.

Ветер свистел в снастях, разнося запах угля и масла, смешанный с соленым дыханием моря. Где-то внизу, в машинном отделении, глухо гудели котлы, а винт содрогался, разрезая воду, словно нож, вспарывающий плотную ткань.

— Где «Орел»? — спросил Бутаков, и его голос, обычно громкий, сейчас звучал приглушенно, словно боялся разорвать эту зыбкую завесу темноты.

Штурман Бережной, худой, как жердь, с лицом, изборожденным морщинами, прильнул к окуляру подзорной трубы.

— В полумиле по правому борту, — ответил он, не отрываясь от стекла. — Держит строй. Но…

— Но что?

— Кажется, у них проблемы с машиной. Дым из трубы идет неровно.

Бутаков стиснул зубы. Если «Орел» замедлит ход — они пропали. Французские дозорные корветы рыскали вдоль побережья, как голодные псы, и едва их капитаны поймут, что русские пароходофрегаты теряют ход, с радостью кинутся в погоню.

Что ни говори, а машины покуда уступают парусам, пусть и не слишком зависят от ветра.

Внизу, в трюме «Владимира», царила лихорадочная деятельность. Матросы, обливаясь потом, перетаскивали тяжелые ящики с маркировкой «С.-Пб. Арсенал. 1846». Под брезентом, пахнущим дегтем и пенькой, лежали не просто грузы — там была надежда целого народа.

— Осторожнее, черти! — рявкнул боцман Тарасов, здоровенный детина с лицом, изуродованным оспой. — Если уроните этот ящик — всем нам крышка!

Винтовки, револьверы, патроны, гранаты — все это должно было попасть в руки итальянских повстанцев, которые уже неделю сражались в горах Пьемонта против французских штыков и австрийских пушек. А еще — два разобранных полевых орудия, спрятанных под тюками с мукой.

— Капитан говорит, до берега три часа хода, — прошептал молодой матрос Петька, вытирая пот со лба.

— Молчи, сопляк, — буркнул старый артельщик Сидорович и добавил суеверно. — У моря тоже есть уши…

Тем временем на борту «Орла» капитан Рязанов, высокий, сухопарый, с пронзительными серыми глазами, курил трубку, стоя на корме. Дым, густой и сладковатый, смешивался с морским туманом. Он знал, что его машина работает на пределе — старый пароход, построенный еще в Англии, давно нуждался в ремонте.

— Если эта проклятая железяка встанет… — начал было механик Звягин, но Рязанов резко оборвал его:

— Я тебе встану! Потеряем ход и… Со святыми упокой.

Где-то вдали, на горизонте, мелькнул огонек. То ли рыбацкий фонарь, то ли…

— Французский дозорный, — прошептал лейтенант Седов.

Рязанов медленно вынул трубку изо рта. И произнес фразу, две части которой исключали друг друга.

— Боевая тревога. Тихо.

Гул орудийных залпов прорезал тишину, заполнив воздух оглушительным ревом. Черные клубы дыма клубились над поверхностью моря, застилая горизонт плотной завесой. Волны вздымались высокими гребнями, оставляя на воде маслянистые следы разрывов снарядов.

Море превратилось в арену смертельной игры, где каждая секунда стоила жизни десятков моряков. Корабли французского отряда двигались решительно, намереваясь захватить поврежденный «Орел». Ядра падали на палубу российского пароходофрегата, разбивая деревянную надстройку и раня матросов. Экипаж отчаянно отбивался, укрываясь за стальными щитами шабаринок и открывая по неприятелю ответный огонь.

Увидев в каком плачевном положении оказался экипаж «Орла», капитан Бутаков понял, что не может бросить его в беде. Тяжело вздохнув, он отдал приказ развернуть «Владимир» и сблизиться с боевым кораблем противника. Несколько минут спустя его орудия открыли шквальный огонь по ближайшему французскому корвету, вынуждая врага отступить.

— Товарищи! Стойте крепко! Мы вас прикроем! — закричал Бутаков в жестяную трубу мегафона, словно он могперекричать грохот орудий и гром разрывов.

Главное, что его услышали моряки «Владимира» и ответили дружными криками одобрения, ведь русские своих не бросают. Понимая, что деваться ему некуда, экипаж «Орла» старался исправить повреждения, продолжая вести огонь по вражеским судам.

Французы усилили огонь. Четыре корвета попытались взять русские корабли в огненное кольцо, поливая их свинцовым дождем. Море бурлило от разрывов снарядов, которые не достигали цели. На волнах покачивались обломки и тела свалившихся за борт убитых матросов.

Командир «Владимира» внимательно наблюдал за ходом боя, оценивая каждую возможность спасти и свой корабль и «Орел», положение которого с каждой минутой становилось все хуже. Обстановка накалялась, но и французам столь яростный отпор пришелся явно не по вкусу.

Раздался сильный взрыв — один из снарядов шабаринкиугодил точно мостик управления одного из вражеских корветов. Судя по очертаниям, это был «Эспадон». Разрушительная сила взрыва, похоже, уничтожила механизм штурвала.

Огненное кольцо оказалось разорванным. Стрельба со стороны французов прекратилась. Другой корвет, «Рейнау», пошел на сближение с «Эспадоном», видимо, для того, чтобы взять его на буксир. «Гебриде» и «Эгль» взялись их прикрывать.

А Бутаков отдал приказ «Владимир» идти на сближение с поврежденным «Орлом».

Хрущев не только отвез меня на мою питерскую квартиру, но и подождал, покуда я вымоюсь и переоденусь. К счастью, мой парадный генерал-лейтенантский мундир оставался в столице. И сейчас оказался весьма кстати.

Через полчаса мы с майором подъехали к Дворцовой площади. Он вместе со мною вышел из коляски и пошел рядом, тяжело опираясь на трость — старую рана, полученная им еще на Альме, давала о себе знать.

Дворцовая встретила нас грохотом барабанов и мерным шагом гвардейцев. Солнце, пробившись сквозь облака, осветило фасад Зимнего дворца, и на мгновение мне показалось, будто он весь покрыт тонким слоем золота — будто сам город, израненный, но не побежденный, бросал вызов судьбе.

— Ты слышал, что творится в министерствах? — пробормотал Хрущев, кивнув в сторону здания Главного штаба. — Все носятся как угорелые. Одни кричат, что надо мстить англичанам, другие — что хватит крови, пора мириться. А государь… — он замолчал, словно боясь сказать лишнее.

— А государь что? — прищурился я.

— Ждет тебя, — уклончиво ответил он.

Охрана пропустила меня внутрь дворца, а майора оставила снаружи. В Зимнем пахло воском, ладаном и холодным камнем. Шаги мои эхом разносились по длинным коридорам. Лакеи в ливреях замерли, как статуи, но я видел, их глаза с любопытством провожают меня.

— Господин вице-канцлер! — окликнул меня, выйдя из-за колонны высокий сухопарый мужчина в мундире дипломатического ведомства.

Это был граф Нессельроде, канцлер Российской империи, и мой прямой начальник. Его лицо, обычно непроницаемое, сегодня выдавало тревогу.

— Наконец-то. Император в бешенстве из-за вашей задержки.

— Я явился, как только смог, ваше сиятельство, — сухо ответил я.

— Вы еще скажите, что государь может и подождать, — ядовито прошипел он.

Он попытался даже схватить меня за локоть и потащитьчерез анфиладу залов, но я стряхнул его старческие пальцы. Нессельроде скрипнул зубами. За приотворенными тяжелыми дверями Тронного зала уже слышались голоса — громкие, резкие. Спорили.

— Кто это там? — осведомился я.

— Лучшие люди государства, — высокомерно отозвался министр иностранных дел. — Горчаков, Меншиков. Великий князь Константин Николаевич пожаловали-с. Решают, что делать с пленными.

Двери распахнулись. Тронный зал был залит солнечным светом. На возвышении, в кресле с золочеными орлами, сидел Александр II. Еще более постаревший с момента нашей последней с ним встречи, с глубокими складками у рта.

Рядом — его брат, Константин Николаевич, с лицом мрачным, как туча. У окна, опершись на трость, стоял старый князь Горчаков, а у карты Европы — светлейший князьМеншиков, который, жестикулируя, что-то доказывал.

Разговор оборвался, когда я вошел.

— Ваше императорское величество, — я склонил голову.

— Шабарин, — голос государя был тихим, но в нем чувствовалась твердость стали. — Наконец-то…

Я поднял глаза. Александр встал, медленно спустился со ступеней. Его тень, длинная и узкая, легла на паркет.

— Ты знаешь, зачем я тебя вызвал?

— Догадываюсь, — ответил я. — Пленные.

— Пленные, — повторил он. — Тысяча двести человек. Англичане, французы, а теперь еще и поляки. Меншиков предлагает казнить каждого десятого. Горчаков — обменять. А я… — он замолчал, глядя куда-то поверх моей головы. — Я хочу услышать твой совет.

Тишина повисла тяжелым пологом. Я чувствовал, как на меня смотрят все присутствующие.

— Казнить — значит разжечь войну еще сильнее, — начал я осторожно. — Обменять — показать слабость.

— Так что же? — в голосе императора прозвучало раздражение.

Я глубоко вдохнул.

— Отправить их на работы. В Сибирь. Пора за нее браться всерьез. Пусть строят дороги, мосты, города… Пусть каждый из них, вспоминая Россию, думает не о виселице, а о том, как он ковал ее мощь.

Александр замер. Потом медленно кивнул.

— Жестоко. Но… мудро.

— Ваше величество! — взорвался Меншиков. — Это же враги! Они сожгли половину Кронштадта! Они потопили в крови Царство Польское.

— И мы потопили их корабли, и убили тех, кто оказал нам сопротивление, — холодно сказал я. — Месть — удел слабых. Пусть Европа и весь мир видят не только силу нашего государя, но и его милосердие, которое, как известно, есть доброта и мудрость.

И я поклонился самодержцу, стараясь скрыть улыбку. Император поднял руку, пресекая спор.

— Решено. Пленных — в Сибирь. — Он повернулся ко мне. — А тебя, Алексей Петрович, я назначаю главой Особого комитета по восстановлению всего, что было разрушено в этой войне.

Я едва сдержал возглас изумления. Что это… повышение? Или — наоборот? Во всяком случае — огромная ответственность и великая власть, если подойти с умом.

— Благодарю, ваше императорское величество.

— Не благодари, — он вдруг устало улыбнулся. — Это не подарок. Скорее — еще одно испытание.

За окном снова грянул салют. Где-то в городе запели «Боже, Царя храни». И когда головы Нессельроде, Горчакова, Меншикова и великого князя невольно обратились к окну, Александр II подошел ко мне вплотную.

— После совещания прошу задержаться, Алексей Петрович, — тихо сказал он. — У меня для вас будет еще одно задание чрезвычайной важности.

На рассвете туман рассеялся, словно по мановению руки невидимого великана, открывая скалистый берег, изрезанный бухтами. Италия.

— Вижу сигнал! — крикнул сигнальщик с марса.

На одном из утесов вспыхнул огонь — три короткие вспышки, две длинные. Пароль.

Бутаков приказал дать ответ — два выстрела из фальконета. Грохот разнесся по бухте, заставив чаек взметнуться в небо с пронзительными криками.

Через полчаса к «Владимиру» подошли лодки. В первой стоял высокий мужчина в поношенном зеленом мундире — Карло Бианки, один из лидеров восстания. Его лицо было бледным, глаза горели лихорадочным блеском.

— Вы опоздали на три дня, — сказал он по-французски, но в его голосе была не злость, а отчаянная надежда.

Бутаков усмехнулся.

— Зато мы привезли не только оружие, но и инструкторов.

Из трюма поднялись русские горные егеря — закаленные в боях ветераны Кавказа и Крыма. Их командир, майор Кожин, коренастый, с лицом словно высеченным из гранита, пожал руку Бианки.

— Сколько людей у вас?

— Тысяча. Может, две. Но у французов — пушки и кавалерия.

Кожин хмыкнул.

— Пушки и у вас теперь будут.

Капитан «Владимира» отдал приказ и работа закипела. Ящики с винтовками передавали по цепочке, пушки спускали на канатах. Итальянские повстанцы, худые, изможденные, но с горящими глазами, хватали оружие, словно это было сокровище.

— Скорее! — кричал Бианки. — Французы могут появиться в любой момент!

И в этот момент с моря донесся гудок — протяжный, зловещий. Это русский пароходофрегат «Орел» предупреждал о появлении противника.

— Корабль! — закричал сигнальщик.

Бутаков схватил подзорную трубу. На горизонте вырисовывался силуэт — трехмачтовый корвет под французским флагом.

— Боевая тревога! — рявкнул он. — Сигнальщик, передать на «Орел» приказ — приготовиться к бою!

На палубе «Владимира» загремели ботинки матросов, перетаскивающих зарядные ящики. Артиллеристы срывали брезент с орудий.

— Капитан! — Бианки схватил Бутакова за рукав. — Если начнется перестрелка, французы вызовут подкрепление!

Бутаков стиснул зубы.

— Тогда мы купим вам время. Уходите к берегу!

Баркасы итальянских повстанцев, увозя доставленное русскими братьями оружие, боеприпасы и военных советников, отбыли. Вражеский корвет приближался. Уже был виден белый пенящийся след под его форштевнем.

— Поднять флаг! — скомандовал Бутаков.

На мачте «Владимира» взмыл вверх русский стяг.

— Орудия — к бою!

Прозвучал первый пока еще пристрелочный выстрел. Французский корвет «Эгль» начал разворачиваться для залпа. Его грохот разорвал утреннюю тишину, как удар грома. Ядра пролетели над палубой «Владимира», подняв фонтаны воды по правому борту. Капитан Бутаков, не сбавляя хода, резко повернул штурвал, заставляя пароход вильнуть в сторону, словно раненый зверь, уходящий от охотника.

— Подавить орудия противника! — рявкнул он, и артиллеристы «Владимира» бросились к шестидюймовкам, заряженным книппелями.

На корвете уже разворачивали вторую батарею. Французский капитан, высокий мужчина в синем мундире, стоял на мостике, видимо, оценивая дистанцию.

— Они хотят отрезать нас от берега! — крикнул штурман Бережной.

Бутаков окинул взглядом бухту. «Орел» еще не закончил разгрузку — у его борта толпились лодки с повстанцами, спешно перегружавшими последние ящики.

— Развернуть «Владимир» бортом! — скомандовал Бутаков. — Дать залп по корвету!

Орудия «Владимира» грянули почти одновременно. Книппели, свистя, пронеслись над водой и врезались в борт «Эгля», вырвав куски обшивки. Французы ответили залпом картечи — свинцовый ливень пронесся над палубой, срезая такелаж и убив двух матросов у шпиля.

— Перезарядить! — крикнул старший артиллерист, его лицо было черным от пороховой гари. — Стрелять по готовности!

Бутаков посмотрел в сторону берега. Там уже готовились к высадке французского десанта. Повстанцы занимали оборону, перетаскивая с приставших к берегу баркасов ящики с винтовками и с патронами. Майор Кожин, на что-то показывал Бианки.

В этот момент, капитан «Орла» Рязанов, поняв, что «Владимир» один не выдержит, приказал дать полный ход. Благо, повстанцы с грузом уже отбыли. Старый пароход, кряхтя совсем недавно отремонтированной машиной, двинулся наперерез корвету.

— Готовь торпеду! — прошипел Рязанов механику Звягину.

— Но, капитан, это же…

— Ты слышал приказ!

На носу «Орла» матросы сдернули брезент, открывая странный металлический аппарат — экспериментальную самодвижущуюся мину, созданную по проекту Алексея Петровича Шабарина на Луганском заводе и привезенную из Севастополя.

— Целься ниже ватерлинии… — пробормотал Рязанов, прицеливаясь.

Французы, заметив маневр, перенесли огонь на «Орел». Ядро ударило в борт, вырвав часть броневой обшивки.

— Пли!

Торпеда сошла с направляющих, упала в воду и рванула к корвету, оставляя за собой пенный след. Удар пришелся точно под грот-мачту «Эгля». Огромный столб воды взметнулся в небо, а потом раздался оглушительный взрыв — торпеда угодила в крюйт-камеру.

Корвет разломился пополам, как щепка. Наступила тишина. Бутаков, стоя на мостике «Владимира», смотрел на тонущий вражеский корабль. Потом его взгляд упал на берег. И сердце его сжалось от жалости.

На песке лежала мертвая девочка, а рядом стояли Бианки и Кожин, обнажив голову. Видимо, любопытствующий ребенок выскочил на берег и его задело картечью. А вдали, на горизонте, уже виднелись дымы новых кораблей — французы выслали подкрепление.

— Готовьтесь, — тихо сказал Бутаков. — Это еще не конец.