Барин-Шабарин 8

Глава 13

Я не привык откладывать дело в долгий ящик и заехав к себе на квартиру, поручил своему камердинеру Фомке разобрать багаж, а сам принял ванную и переоделся. Через час я уже направлялся с визитом в дом в Мошковом переулке.

Именно здесь жил князь Владимир Федорович Одоевский, известный русский литератор, философ и ученый, первопроходец отечественной научной фантастики. Мое знакомство с ним началось задолго до этой предполагаемой встречи.

Когда-то, еще в детстве я прочитал фрагменты его знаменитого романа «4338-й год. Петербургские письма», о путешествии китайского студента по России далекого будущего. Трудно поверить, что это, увы, неоконченное, произведение было написано в 1835 году!

Теперь, возвращаясь из Вены, перед началом масштабных исторических перемен, я чувствовал острую потребность вновь обратиться к идеям, некогда поразившим мое воображение. Так что в каком-то смысле, встреча с Одоевским была неизбежна.

Не удивительно, что вернувшись в Петербург, я решил незамедлительно нанести визит знаменитому литератору. Подъехав к дому князя в собственном экипаже, я вышел из него и направился к парадному входу.

Дверь открыл пожилой лакей, которому я сообщил свое имя и цель визита. Вскоре появился и сам хозяин дома, элегантный мужчина пятидесяти лет с выразительными серыми глазами и слегка уже седыми волосами, зачесанными далеко назад.

— Ваше сиятельство, — обратился я к нему, по военному щелкнув каблуками, хотя и был в партикулярном платье, — позвольте выразить глубокое восхищение вашими произведениями. Ваше видение будущего поистине удивительно.

— Благодарю вас, господин Шабарин, — произнес Одоевский с улыбкой, приглашая в свой кабинет. — Чем обязан столь высокой чести вашего посещения?

Мы проследовали в комнату, обстановку которой составляли книжные шкафы, старинные картины и массивный письменный стол, покрытый рукописями и бумагами. Усевшись напротив хозяина дома, я приступил к изложению своего замысла.

— Дело в том, князь, — осторожно начал я, стараясь выбрать правильные слова, — что ваша работа вызывает во мне чувство глубокого уважения и вдохновения. Однако мне кажется, что ваши фантазии могут служить не только развлечением, но и в каком-то смысле руководством к действию. Именно поэтому я хотел бы предложить вам участие в проекте государственного значения.

— Вот как? — удивился он. — Я много слышал о ваших смелых нововведениях, еще более — о политической деятельности, но не предполагал, что вы решите обратиться ко мне с таким предложением.

Видя, что собеседник заинтересовался, я продолжал:

— Представьте себе, что мы создадим периодическое издание, которое позволит людям заглянуть в будущее, увидеть возможности развития технических устройств, изменения общественных отношений и взглядов на мир. Назовем этот журнал «Электрическая жизнь». Там будут публиковаться не только ваши собственные произведения, но и рассказы и повести других талантливых литераторов, философов и ученых, разделяющих вашу страсть к прогрессу и к нововведениям.

Владимир Федорович слушал меня внимательно, откинувшись на спинку кресла и закусив нижнюю губу. Наконец, нарушив молчание, он произнес:

— Что и говорить идея, любопытная, но скажите, граф, откровенно, насколько серьезно вы воспринимаете возможность осуществления такого проекта? Одобрит ли Цензурный комитет? Опять же, простите за унылую прозу, на какие средства будет издаваться такой журнал?

Я улыбнулся уголком рта, прекрасно осознавая, какой серьезный шаг предлагаю ему совершить. Моя репутация реформатора, близкого советника царя, должна была убедить писателя в искренности моих намерений, но все же я сказал:

— Конечно, серьезное дело требует серьезных вложений. На первое время расходы я возьму на себя. Что касается Цензурного комитета, поступим следующим образом. Его величеством мне поручено сформировать Особый комитет, с целью привлечения средств для восстановления всего, что было разрушено в ходе войны. Что касается одобрения сверху, то государь вполне осведомлен о моем проекте и поддерживает идею распространения идей прогресса и просвещения среди наших соотечественников.

Я слегка лукавил. Именно издание журнала я с царем не обсуждал, но не сомневался, что он меня поддержит. Несколько минут Одоевский молчал, наконец, утвердительно кивнул головой.

— Хорошо, господин Шабарин, принимаю ваше предложение. Но прошу учесть, что участие в подобном предприятии потребует значительных усилий с моей стороны и изменений в самом направлении моих мыслей. Возможно, придется отказаться от многих привычных форм их выражения и стиля письма.

— Понимаю ваши опасения, — сказал я. — Вам придется вернуться к своим идеям двадцатилетней давности, но представьте, что именно вам выпадет честь создания принципиально нового литературного жанра, сочетающего научную достоверность и художественную образность. Поверьте, есть писатели за границей, которые уже работают над этим. Полагаю, что ради чести и славы России, их следует опередить. Главное, чтобы читатели почувствовали дух наступающей эпохи, которую им во многом придется создавать собственноручно. Ну что — по рукам?

— По рукам! — сказал князь и мы обменялись рукопожатием, ознаменовав рождение нового вида литературы — научной фантастики.

Опередив французского литератора Жюля Верна как минимум на семь лет.

Услышав столь официальное обращение из уст незнакомца, Анна Владимировна замерла, охваченная самой ей непонятным ужасом. При тусклом мерцании свечи в тесном коридоре, Шварц не могла разглядеть черты его лица, но из-за тени на стене, ей казалось, что он огромного роста, от чего ее охватило чувство беспомощности и одиночества.

Казалось сам воздух в помещении застыл, насыщенный запахом пыли и старого дерева. Все звуки стихли, кроме ритмичного постукивания капель воды, падающих из рукомойника в фаянсовый таз. Среди этой тишины любой звук эхом отзывался по всему дому, отчего тот казался пустым и заброшенным. Это гулкое безмолвие нарушил низкий голос:

— Анна Владимировна, не бойтесь. Я вас надолго не задержу. Прошу вас выслушать меня внимательно.

— Кто вы?

— Честь имею, жандармский полковник Лопухин, Владимир Ильич.

Его слова обрушились на мадам Шварц подобно камню, упавшему в море охвативших ее чувств. Пальцы ее захрустели, так сильно она стиснула их, нервы натянулись до предела. Она тщетно пыталась унять волнение, стараясь дышать ровно, чтобы справиться с нарастающим беспокойством.

Незнакомец кивнул и повел ее внутрь дома. Анна Владимировна оглянулась и ей почудилось, что двери, в которую она только что вошла, теперь нет. Как и не было и художника, заманившего ее в эту ловушку. Поэтому она покорно двинулась следом за жандармом. Он привел ее в комнату, где белели загрунтованные холсты и стояли пустые подрамники, прислоненные к стене. Лопухин жестом предложил ей опуститься на стул.

— К сожалению, причины моего обращения к вам, мадам, выходят далеко за пределы обычных житейских неурядиц, — продолжил полковник мягким, почти интимным тоном, видимо, стараясь вызвать доверие собеседницы. — Речь идет о событиях, связанных с судьбой нашей Родины и известного вам лица.

Это заявление вызвало у госпожи Шварц недоумение и растерянность. Куда она попала? В логово заговорщиков? Страх мешался с любопытством. Воображение рисовало людей в масках, закутанных плащами, под которыми таятся кинжалы и склянки с ядом. Вот только причем здесь она, ветреная светская красавица, легкомысленная и пустая?

Тем временем полковник спокойно продолжал, не позволяя ей отвлечься на пустопорожние домыслы:

— Несколько лет назад вы оказались вовлечены в отношения с одной ныне высокопоставленной особой. Связь эта обязывала вас соблюдать строжайшую конфиденциальность. Вашему ребенку суждено было появиться на свет в тайне от окружающих.

Эти слова отозвались в душе Анны Владимировны болью. Воспоминания нахлынули волнами, возвращая ее к пережитому. Ведь правда заключалась в том, что она действительно позволила себе лишнее, то, что могло нанести непоправимый урон ее чести и разрушить репутацию мужа и его карьеру.

Избавиться от мучительных мыслей было невозможно. Каждая деталь, слово, жест, прикосновение словно оживали заново, придавая особую остроту запретной страсти, которая казалось уже подернулась пеплом. Ее связь с неназванной особой была скоротечна и если бы не беременность, наверное, давно забылась бы.

— Не стоило бы ворошить прошлого, Анна Владимировна, — продолжал Лопухин, не щадя ее чувств, — если бы не одно обстоятельство. Есть люди, которые хотели бы превратить ваше мимолетное увлечение в орудие против вышеупомянутой особы. В наши дни никого не удивишь внебрачной связью и прижитым на стороне ребенком, и поэтому сам факт вряд ли может повредить человеку, которого мы с вами знаем. Игра ведется настолько тонкая, что я не могу сказать в чем именно она заключается. Не потом что — не хочу или не имею права, а потому, что и сам всего не знаю. Скажу другое. Именно мне поручено отыскать вас и вашего ребенка.

Эхо последних слов прокатилось по комнате, оглушив госпожу Шварц, хотя полковник говорил тихо. Весь ужас пережитого почти два года назад, вся боль и тоска обрушились на Анну Владимировну с такой силой, что до нее даже не сразу дошел смысл сказанного. Она вперила в резко очерченное тенями лицо Лопухина непонимающий взгляд.

— Как — отыскать ребенка? — переспросила она. — Он же давно в могиле!

Лицо ее помрачнело, ноздри расширились пытаясь вобрать как можно больше воздуха, грудь вздымалась чаще обычного, но дышать было нечем. Анну Владимировну словно саму похоронили заживо, а она не могла и пальцем пошевелить, чтобы вырваться из охватившего ее оцепенения.

— Ваш сын жив. Он находится на попечении смотрителя Воспитательного дома.

— Но… как же… — пробормотала госпожа Шварц все еще цепляясь за свою давнюю боль, как утопающий — за соломинку. — Я же сама… Гробик… Его опустили в мерзлую землю…

— Скорее всего, тогда погребли какого-то беззвестного младенца. Ведь гроб был закрыт, верно?..

Вместо ответа, полковник услышал мягкий стук свалившегося со стула бесчувственного тела. Чертыхаясь, бросился к потерявшей сознание собеседнице, поднял ее, подтащил к ободранной оттоманке. Уложил, похлопал по щекам, жалея, что не захватил с собой нашатыря. Может, у художника найдется какая-нибудь вонючая гадость?

После встречи с одним из первых российских фантастов, я невольно обратился к мыслям о будущем России. Перед мысленным взором моим возникали картины процветающей Империи, свободной от крепостничества и феодальных пережитков прошлого, строящей свою экономику на научных открытиях и инновационных технологиях. Эта страна должна быть готова встретить любое испытание, будь то войны, экономические кризисы или внутренние конфликты.

Я думал также о тех деятелях науки и техники, чей интеллект и изобретательность нуждаются сейчас в поддержке и поощрении. Изобретатели новых электрических и двигателей внутреннего сгорания, ученые, занимающиеся проблемами беспроволочного телеграфа и уличного освещения, геологи, металловеды, химики — все они заслуживали внимания и финансирования со стороны государства. Необходимо было организовать целую сеть исследовательских институтов и лабораторий, стимулирующих прогресс и обеспечивающих безопасность и развитие страны.

Немалую роль в этом могло сыграть и формирование общественного мнения. Прогресс должен войти в моду. Пусть все эти светские львы и львицы, которые тратят время не на чтение чувствительных стишков и французских романов, а на книги о будущем. Я подумал, что в этом мне могла помочь моя Лиза, которую пора выписать вместе с детишками из Екатеринослава. Правда, для этого необходимо подыскать более достойное жилье, нежели та холостяцкая берлога, в которой я сейчас обитаю. Поручу-ка я это Фомке. Он тот еще пройдоха.

Вернувшись в свою «берлогу», я обнаружил на своем письменном столе толстый конверт с официальной «шапкой» Морского министерства. Открыв конверт, я углубился в чтение документа. Сообщаемые в нем факты не были для меня новостью. Морской министр сообщал, как важнейший государственный секрет, что наш флот находится в плачевном состоянии. Устаревшие парусные суда уступают иностранным кораблям в скорости и вооружении. Требовались срочные меры по перевооружению и переоснащению кораблей современными артиллерийскими системами и механизмами движения и управления.

Закрыв папку, я удовлетворенно хмыкнул. Наконец-то и до верхов стало что-то доходить. В частности — необходимость радикальной перестройки вооруженных сил, которая для меня с самого начала была очевидной. Морское министерство, по согласованию с Военным, предлагало мне разработать стратегию модернизации армии и флота, опираясь на опыт западных держав, сохранив при этом независимость и самостоятельность России.

Нужно не много не мало, перестроить всю систему военной организации и снабжения, включая строительство новых арсеналов, заводов и военно-морских баз. Автор послания считал, что необходимо привлекать иностранных специалистов, закупать в Европе и Америке оборудование и технологии внедрения новейших образцов вооружения. Интересно, морской министр и его советники понимают, что для этого необходимы не только серьезные финансовые ресурсы и политическая воля власть предержащих?

А даже если и понимают, то предложенный военными проект меня совершенно не устраивал. Я знал, что Запад никогда не поделится с нами новейшими технологиями военного или хотя бы — двойного назначения. Оборудование будут поставлять либо заведомо устаревшее, либо негодное, требуя за это золото. А их так называемые «специалисты» начнут откровенно саботировать работу наших заводов, опять же — за хорошую плату. Все это мы уже проходили еще со времен Алексея Михайловича и Петра Алексеевича.

Благоговение перед Западом, неверие в собственные силы приведет в ближайшем будущем к тому, что вместо того, чтобы финансировать и всячески поощрять исследования Попова, Яблочкова, Можайского, Александрова, Циолковского и многих других, мы будем смотреть в рот разным там Маркони, Эдисонам, Фарманам и Цеппелинам, теряя темп и плетясь в арьергарде мирового процесса. Этого ни в коем случае нельзя допустить. У нас есть свои светлые головы, талантливые руки, которые зачастую готовы работать за идею.

А если — не за идею, а за хорошую плату? Пусть у них будет всё не только для работы, но и для жизни. То же золото, которое не утечет за границу, потраченное на нужды нашей науки и производства, поднимет экономику России, а не Англии с Америкой. Единственный иностранец, на которого я бы обратил внимание — это серб Никола Тесла, но он родится только в следующем году. Ничего, подождем.

Однако для того, чтобы побороть это извечное наше низкопоклонничество перед Западом, опять же нужно сформировать общественное мнение. Так что мои размышления вновь обратились к проекту журнала «Электрическая жизнь». Пожалуй, приглашу я в качестве редактора своего друга Хвостовского. Он опытный журналюга. Всем мне обязан. И буде рад переехать в столицу. Думаю, князь Одоевский возражать не станет, если хлопоты по организации возьмет на себя Александр Сергеевич. Да и его британского коллегу Говарда неплохо бы привлечь. Своими репортажами из Турции, Италии и Греции, он снискал себе мировую славу. Вот пусть и поработают эти акулы пера на будущее Империи.

Вошел Фомка, уже переодевшийся в свою любимую лакейскую ливрею.

— К вам визитер, барин! — доложил он.

— И кто же это?

Лакей протянул мне на серебряном подносике визитную карточку посетителя. Я прочитал: «Гордеев, Михаил Дмитриевич, литератор». Хм, на ловца и зверь бежит.

— Проси!

Едва Анна Владимировна пришла в себя, как на пороге комнаты появился хозяин мастерской, Николай Игнатьевич Александров, известный в Санкт-Петербурге своими любовными похождениями и бойкой кистью.

— Эх, создала же матушка-природа, такую красоту, что невольно поражаешься ее совершенству! — развязно заявил он. — Душевно рад видеть вас здесь, Анна Владимировна! Добро пожаловать в мое маленькое убежище истинного творца!

Шварц едва сдерживала раздражение, вызванное чрезмерностью манер Александрова. Сам облик этого балагура внушал ей беспокойство, смешанное с чувством досады. Художник же, заметив ее реакцию, лукаво ухмыльнулся, пряча истинные чувства за напускной бравадой. На самом деле ему самому было не по себе.

— Ах, признайтесь, Анна Владимировна, вы ведь охотно согласились приехать сюда? Увы, я вижу, это посещение оказалось чересчур утомительным для вашего хрупкого женского существа.

— Прекратите, Александров! — неприязненно потребовал полковник.

Художник повернулся к нему. Усмехнулся цинично.

— А что привело вас сюда, полковник? Что заставляет вас вторгаться в частную жизнь почтенных петербургских дам? Предположу, мотивы сугубо профессиональные, а вовсе не сердечные привязанности?

Лопухин промолчал, сохраняя ледяное спокойствие. Художник рассмеялся и указал большим пальцем на стоящую рядом Шварц.

— Обратите внимание, полковник. Перед вами прекрасная женщина, княжна, жена крупного чиновника, мать бросившая своего ребенка, который, вероятно, должен стать символом новой эпохи и инструментом влияния в высших сферах.

Полковник сжал кулаки, с трудом подавляя желание выразить недовольство поведением Александрова более действенными методами. Чувствуя, что накал страстей усиливается, Анна Владимировна поднялась со стула и решительно заявила:

— Николай Игнатьевич, если вы не смените своего тона, я залеплю вам пощечину. Удивительно как вы, господин Лопухин, офицер и дворянин, терпите этот оскорбительный тон человека, заманившего меня в сей вертеп!

— Уйдите, Александров! — потребовал полковник. — В противном случае, по щекам отхлестаю вас я. И вызова на дуэль не приму, а будете настаивать — пристрелю как собаку!

— Прошу меня простить, Анна Владимировна, — мгновенно сменил тон Александров, — Надеюсь, мы останемся добрыми друзьями.

И он поспешно ретировался.

Анна Владимировна закрыла глаза, невольно погружаясь прошлое, полное боли и разочарований. Голос ее стал глухим и холодным:

— Значит, теперь я снова должна страдать из-за одного единственного глупого поступка? Неужели никто не оставит меня в покое и не позволит жить обычной жизнью, занимаясь воспитанием ребенка и проявляя заботу о муже?

Она обернулась к полковнику, ожидая услышать ответ, но Лопухин, погруженный в размышления, оставался нем.

— Давайте посмотрим правде в глаза, Анна Владимировна, — сказал он, наконец, беря инициативу в свои руки. — Ваши поступки создали ситуацию, выходящую за рамки личной трагедии. Существуют силы, желающие повлиять на развитие государства через использование семейных секретов и любовных связей известных государственных деятелей. Вопрос в том, согласны ли вы подчиняться чужой воле или предпочитаете самостоятельно решать собственную судьбу?

— Решение принадлежит только мне, — холодно, но неуверенно ответила госпожа Шварц.

Ей очень хотелось верить, что она способна контролировать свою жизнь, но реальность выглядела совсем иначе. Хотела Анна Владимировна того или нет, но ее судьба уже переплеталась с судьбой Империи, сделав ее, светскую красотку, заложницей политических интриг и амбиций сильных мира сего.

— Я хочу увидеть своего сына!

— Это не так-то просто, мадам, — произнес Лопухин. — Прежде, мы должны определить, насколько опасно дальнейшее присутствие ребенка в Воспитательном доме и какие меры следует предпринять для обеспечения его безопасности.

Шварц вздохнула, осознавая сложность выбора, вставшего перед ней. Либо согласиться на предложение этого мужчины и довериться судьбе, либо самой броситься выручать малыша, рискуя потерять женскую честь и доброе имя. Решимость вернулась к ней, как слабый луч солнца, проникший сквозь плотные облака.

— Хорошо, — твердо сказала она, обратившись к Лопухину. — Я готова сотрудничать, но прошу учесть мои интересы и желания. Прежде всего, я хочу знать правду о причинах появления здесь всех нас и возможные последствия для моей семьи.

— Именно ваши интересы я и стараюсь учесть, — сказал жандармский полковник.

Глубоко вздохнув, Анна Владимировна обратно пересела на стул, стискивая руки.

— Что именно я должна сделать?

— Вы знакомы с Левашовым, Антоном Ивановичем?

— Давеча мой кузен, князь Чижевский, показал мне в театре этого господина, но мы не были представлены друг другу.

— И вам известно, что Левашов на самом деле француз, по фамилии Лавасьер?

— Да, мне это известно.

— Однако вы не знаете о нем некоторые другие вещи. Во-первых, скорее всего — он шпион Наполеона Третьего. Во-вторых, именно он ищет способы опорочить лицо, которое мы с вами знаем. В-третьих, Левашов-Лавасьер мужеложец.

— Господи, какая мерзость. Зачем вы мне это все говорите, полковник?

— Затем, что вы, Анны Владимировна, невзирая на все выше перечисленные обстоятельства, должны стать его любовницей.