Барин-Шабарин 8

Глава 20

Возбуждение от дерзкой вылазки на шотландское побережье давно выветрилось, оставив после себя свинцовую усталость и ледяной ком в желудке. «Орлов». Слово из последней депеши, полученной из Санкт-Петербурга, висело в капитанской каюте капитана Иволгина тяжелее тумана, окутавшего «Святую Марию», когда она вырвалась из Лох-Эйлского залива и легла на курс норд-вест. Курс — в открытую пасть Атлантики, к Гренландии, а затем — к цепи проливов, соединяющих море Баффина с морем Бофорта.

За пределами каюты царил пронизывающий холод. Не балтийский колючий, не шотландский сырой, а вполне уже арктический. Он пробирал сквозь бушлаты, леденил дыхание, покрывал инеем борта и снасти. Небо над мачтами было низким, свинцовым, солнце — бледным призраком едва пробивалось сквозь его пелену. А ведь на календаре — лето! Что же их ждет в море Баффина?

Иволгин глянул на часы. И в этот же момент склянки пробили вахту. Пора. Он надел клеенчатую штормовку и поднялся на мостик. Океан, утратив ярость шторма, дышал медленно, вздымая огромные, маслянисто-черные валы. «Святая Мария» мерно взбиралась на них и скатывалась вниз, ее корпус стонал от напряжения, а паровая машина гудела глухим, утробным рокотом.

Капитану не обязательно было торчать на мостике всю вахту, но он упорно не покидал его, вперив стеклянный глаз подзорной трубы в серую пустоту горизонта. Именно — пустоту. В эти воды заходят разве что рыбаки. Ни военным, ни тем более — покетботам делать здесь нечего. И все же Иволгин обшаривал взглядом океан. Его лицо под капюшоном штормовки стало жестким, словно задубело от морской соли. Ссадина на виске — ударился во время шторма — заклеенная пластырем, ныла.

— Капитан, — голос механика Белова был хриплым. — Машина греется. Давление падает. Нужно сбросить обороты. А лучше — дать ей передышку.

Иволгин медленно опустил трубу. Его серые глаза, холодные, как окружающее море, встретились с пылающим, как угли в топке, взглядом механика.

— Вы правы. Здесь… — Он махнул рукой в сторону безжизненного океана. — Ее лучше не перегружать… Останавливайте. Я прикажу поставить паруса. Пусть машина отдохнет. Да и уголь побережем.

Белов радостно кинулся к трапу. Иволгин усмехнулся. Он понимал этого машинного бога — каждый стон железного чудовища в трюме, механик воспринимал, как собственную боль. Обернувшись к старшему помощнику, капитан велел приказать боцману ставить паруса, чтобы не потерять ход.

Когда склянки возвестили конец вахты, Иволгин решил спуститься в кубрик, надеясь прочувствовать настроения нижних чинов. У свободных от вахты матросов как раз был отдых. Увидев капитана у входа, боцман Бучма вытянулся в струнку и хотел было выкрикнуть то ли — «Капитан в кубрике», то ли — «Полундра» — но Иволгин приложил палец к губам. Его ушей как раз достиг голос матроса по кличке Морж.

— … и вижу я, значит, — вещал тот, сидя на бочке и пальцы его, корявые от холода и тяжелой матросской работы, ловко вязали узлы, — льдина. А на ней… крест. Не из плавника сколоченный, нет… Железный. Ржавый. А к нему — бочонок принайтовлен… Открыли мы его, сердешные… а там — бумага. Последняя записка капитана шхуны «Моршанск». «Гибнем… голод… холод… товарищи мертвы…» И дата — годишной давности. Вот так, соколики. Море помнит всех. И всех возьмет, когда захочет. Особливо тех, кто поспешает на погибель…

Тишина повисла тягостная. Кто-то сглотнул. Кто-то нервно перекрестился. Взгляды украдкой обратились к двери, за которой за мгновение до этого скрылся капитан, гнавший их на север, словно на убой. Бучма зыркнул на Никифора.

— Страху нагоняешь, старик, — проворчал он. — И без тебя тошно.

— Правду говорю, — невозмутимо ответил тот. — Спешка — она от лукавого. Море любит терпение. И уважение.

Иволгин уже не слышал этого. Он и так все понял. Команда не в восторге от похода. На дворе июнь, а «Святая Мария» забирается в высокие широты, где и летом льды, да зубатые киты с медведями. Чего уж хорошего. Капитан спустился в каюту. Снял мокрое, завалился на койку. Можно было бы поспать, но не спалось.

Снова вынул из тайника, устроенного в переборке, карту «Рассвет». Красный кружок на синей вене Клондайка пылал, как пулевая рана. В памяти последняя депеша Шабарина: «Берегись „Орлов“». Что это, корабль? Но какой? Шхуна? Вражеский фрегат, отправленный на перехват? А может — это кличка агента, внедренного в команду еще в родном порту?

Если да — то кто это? Взгляд капитана скользнул по спискам членов экипажа. Вряд ли матросы, такие как Калистратов с Ушаковым. Для такой роли нужен человек иного склада. Образованный… Тогда кто?.. Бережной? Трусоват, но фанатично предан своему аппарату. Штурман Горский?.. Вряд ли. Они давно служат вместе… Белов?.. Старпом Никитин?.. Если по хорошему — любой из них может оказаться шпионом…

Глухой стук в дверь. Иволгин выпрямился. Сунул карту в тайник. Крикнул:

— Войдите!

Дверь распахнулась. На пороге возник вахтенный матрос, Денис, его лицо, обветренное и молодое, было искажено страхом. А за ним маячила физиономия Никифора «Моржа», его старые глаза горели тревожным огнем.

— Господин капитан! — выпалил Денис, задыхаясь. — Господин старший помощник велели позвать вас!

— Что случилось, братцы?

Морж оттер салагу в сторонку.

— Огни, вашбродь! — пробасил он. — Курс норд-ост!

— Ступайте, я сейчас поднимусь.

Дождь — да когда же он кончится! — все стучал по стеклам кареты, в которой я ехал по Невскому проспекту. Не утихающий питерский дождь, смывающий грязь или открывающий под ней лишь новую грязь. Я смотрел на мелькающие фасады — одни сияли свежей штукатуркой и побелкой, другие зияли черными глазницами выбитых окон, напоминая о недавней войне, которую мы, слава Богу, выиграли, но которая оставила империю истекающей кровью — не солдатской, а экономической.

Особый комитет по восстановлению хозяйства Империи. Звучало громко. Почти пафосно. На деле — это был штаб тотальной мобилизации. Мобилизации капитала, умов и воли. И я, Алексей Шабарин, вице-канцлер, генерал-лейтенант, промышленник и… тайный организатор грядущей золотой лихорадки на краю света, возглавил его. Ирония судьбы? Или закономерность? Тот, кто лучше всех умеет прятать одно за другим.

Карета остановилась у здания Министерства финансов. Здесь, в одном из кабинетов Главного управления монетной, горной и соляной частью и заседал Комитет. Запах бумаги, чернил, воска и… напряжения. За большим дубовым столом — уже сидели они. Лучшие умы Империи, которых приходилось время от времени выдергивать из лабораторий и зарождающихся институтов.

Борис Семенович Якоби, сутулясь над папкой с чертежами новых динамо-машин и телеграфных линий, что-то бубнил себе под нос, его пальцы нервно теребили карандаш. Электричество — его страсть и наш будущий нерв.

Николай Николаевич Зинин, спокойный, как реторта перед опытом. Он как раз обещал принести расчеты по производству анилина и серной кислоты — основы красок, удобрений, взрывчатки — фундамент новой промышленности.

Сегодня к ним присоединился молодой инженер Павел Обухов, из знаменитой династии. Его отец бился над секретом литой стали для пушек, а Павел работал над проектом нового металлургического комбината под Санкт-Петербургом.

Инженер-путеец, полковник Мельников, принес свои предложения по созданию железнодорожной сети, требующей металла не только для рельсовых путей, но и для паровозов, вагонных тележек, водонапорных башен и опять же — для телеграфных проводов.

Были здесь сегодня и представители частного капитала. Василий Александрович Кокорев, склонился над столом, изучая смету на строительство пароходов для Волги и Каспия. Его пальцы, украшенные перстнями, постукивали по цифрам.

Козьма Терентьевич Солдатёнков скептически разглядывал схему электрификации одной из своих московских фабрик, предложенную Якоби. Риск и выгода боролись в его душе. Затраты должны быть немалые, а вот повысится ли доход?

Молчаливой глыбой, словно камень с Уральских гор, возвышался Никита Демидович Демидов. Он все еще ждал, когда различные ведомства согласуют между собой гарантии, что демидовские заводы получат государственный заказ. Этого потомственного промышленника интересовала конкретика, а не фантазии.

— Господа, — начал я, отдавая мокрый плащ и цилиндр лакею, и занимая место во главе стола. — Прошу прощения за опоздание. Семейные обстоятельства. Начнем с горьких пилюль. Полковник Мельников?

Мельников встал, жесткий, как рельс.

— Отчет по линии Москва-Харьков, ваше сиятельство. Кем-то, вероятно агентами недружественных держав, был подожжен мост через Десну… Восстановление застопорено. Нет рельс Обуховского типа. Нет шпал в нужном количестве. Рабочие… разбегаются. Слухи о холере на юге. Вчера ночью в Брянске подожгли склад с цементом.

— Надеюсь, в Третье отделение уже доложили?

— Разумеется, Алексей Петрович. Докладывают, что приняты меры к розыску злоумышленников, но… ведь это не первый случай саботажа…

В комнате повисло тягостное молчание. Саботаж. Слово, похожее на шипение змеи. Я почувствовал, как сжались мои кулаки под столом. Мои враги не дремали. Не смея ударить открыто, они ползли, как гады, подрывая фундамент восстановления.

— Рельсы будут, — резко сказал Обухов. — Через две недели первая партия с нового стана. Но цемент…

Я покачал головой, стараясь сохранить невозмутимость.

— Новый завод под Тулой только закладывается, — сказал я. — Рентабельное производство портландцемента требует времени. И враги это знают, следовательно сожженный склад — удар по графику. Мы зависим от импорта. А англичане блокируют поставки даже через нейтралов. Однако, блокаду мы сломаем, — продолжал я. — Есть каналы… Господин Кокорев, ваши торговые агенты на Ближнем Востоке… Можете наладить поставки турецкого цемента через Каспий? Дорого? Не беда. Все окупим.

Кокорев кивнул, его глазки-бусинки блеснули.

— Господин Солдатёнков, — обратился я к хлопковому королю. — Ваша фабрика — полигон для электричества Якоби. Риск? Да. Но тот, кто первый освоит электрический привод, снизит издержки вдвое. Государство компенсирует половину затрат на оборудование и… как вы хотели, предоставит вам привилегию поставлять электрические двигатели на казенные фабрики в течении пяти лет.

Я увидел, как в его глазах зажегся огонек азарта игрока. Расчет перевесил скепсис. Так и шла работа. Час за часом. Мы выкорчевывали проблемы, как упрямые пни.

Демидову — гарантии заказов и обещание, расплывчатое, но заманчивое, приоритета на поставки стали для осуществления «особых проектов на Востоке». Он понял это как намек на Колыму? Пусть думает.

Якоби — дополнительные ассигнования и приказ Военному ведомству предоставить ему лучших механиков.

Мельникову — охрану для возводимых объектов. Зинину доступ к архивам Берг-коллегии по минералогии, он как раз искал сырье для создания взрывчатого вещества большой силы.

Мы строили не карточный домик, а железобетонное здание будущего, и невидимые руки врага все же пытались выдернуть у нас карты — одну за другой. Выдернуть и передернуть так, чтобы мы проиграли.

Сначала Иволгин увидел лишь мрак и рваные клочья тумана. Потом — два ярких, холодных луча, прорезающих тьму и сырую пелену. Дуговые фонари, конструкции Стэйта — огромная редкость.

Лучи их шарили по волнам, как щупальца, выхватывая гребни черных валов. И не просто шарили. Они искали. Методично, настойчиво. И вот один луч скользнул по корпусу «Святой Марии», осветил на мгновение перекошенное лицо Дениса, скользнул выше — на паруса, залил ослепительным светом мостик. Иволгин зажмурился, но не отшатнулся, хотя свет прожигал веки даже сквозь закрытые глаза.

— Дистанция? — рявкнул он, прикрывая лицо рукой.

— Три кабельтова… Меньше! — доложил штурман, не отводя взгляда от огней. — Идет прямо на нас. Быстро. Паровой…

В этот момент второй прожектор замер. Его луч уперся точно в корпус «Святой Марии», чуть ниже мостика. И начал мигать. Короткие и длинные вспышки. Четкие. Холодные. Бесчеловечные.

— Код Герке! — прищурившись, проговорил Горский и его губы беззвучно шевелились, повторяя ритм вспышек. — «S-T-O-P»… Стоп… «P-R-E-P-A-R-E»… Приготовиться… «T-O»… «B-E»… «B-O-A-R-D-E-D»… Приготовиться к досмотру…

Затем последовала пауза. Прожектор все так же бил в борт. Потом мигание возобновилось.

— «R-A-V-E-N»… — штурман выдохнул. — «Ворон». Название судна… «Ворон».

«Орлов»… «Ворон»… Может, это игра слов? Или зловещее совпадение? Холод, куда более пронзительный, чем арктический, сковал Иволгина. Враг был здесь. Реальный. Мощный. Оснащенный по последнему слову техники. И он требовал остановиться и предъявить судно к досмотру.

— Боцман! — выкрикнул капитан. — Фонарь на мостик!

Бучма загрохотал сапожищами. Принес фонарь. Не электрический. Керосиновый, шабаринский.

— Леонид Петрович, — обратился Иволгин к Горскому. — Вы знакомы с этим кодом… Передайте: «Мы в свободных водах. Не вижу оснований останавливаться».

Штурман сорвал фуражку и принялся мигать ответ.

— Боцман, — негромко произнес капитан. — Прибавить парусов, сколько можно, но тихо.

— Понял, вашбродь!

Бучма сбежал с мостика и принялся метаться по палубе, раздавая команды громовым шепотом. Горский перестал мигать с помощью фуражки.

— Передал, Григорий Васильевич. Будем ждать ответа?

— Нет, Леонид Петрович, но присматривайте за их фонариками, — проговорил капитан, налегая на штурвал.

Маневр был рисковый. С «Ворона» могли открыть огонь и тогда прощай экспедиция. Дуговой фонарь на корабле пока что неведомой государственной принадлежности, снова замигал.

— Стоп. Приготовиться к досмотру, — прочитал штурман.

— Леонид Петрович, дорогой! Сигналь им запрос — кто они такие и по какому праву отдают приказ об обстановке? Тяни время!

— Есть, господин капитан! — откликнулся тот и опять принялся махать фуражкой перед керосинкой.

А «Святая Мария», тем временем, кренясь на правый борт шла прямиком на «Ворона». В этом и был замысел ее капитана. Стремительное сближение должно заставить того, кто стоял на мостике корабля, снабженного дуговыми фонарями Стэйта, занервничать.

Открывать огонь по судну, которое почти что идет на таран — не с руки, нужно разворачиваться к нему одним из бортов. А что если капитан парусно-парового барка безумец и на полном ходу врежется в «Ворон», и экипаж русского корабля пойдет на абордаж?

На самом деле ни на таран ни на абордаж Иволгин идти не собирался. Он надеялся, что капитан «Ворона» начнет маневр уклонения, не успев или не рискнув начать пушечную пальбу. В общем — это была авантюра, но у капитана «Святой Марии» выбора не было.

Один из фонарей вражеского — в том не было ни малейшего сомнения — корабля пытался ослепить Иволгина, но тот крепко держал шпаги штурвала в своих ладонях. И даже сумел разглядеть сквозь нечеловеческий блеск дуговых фонарей смутный силуэт приближающегося судна.

Судя по очертаниям — это не парусник. И даже — не пароходофрегат. Корпус «Ворона» был железным, с покатыми бортами и высокой трубой, из которой валил густой черный дым. Он был значительно больше «Святой Марии», настоящий железный левиафан, разрезающий черные волны Северной Атлантики.

Блеск его дуговых фонарей, которые как призрачные щупальца, держали русский барк в своих лучах, явно питались не от батарей постоянного тока. Его машины позволяли вырабатывать переменный ток большой мощности.

И один из них серией вспышек, настойчиво повторял приказ: «STOP. PREPARE TO BE BOARDED. RAVEN». Что этому колосу столкновение с хрупкой «Святой Марией»? Так, мелкая неприятность! И все же Иволгин шел прежним курсом.

На что он рассчитывал? На рефлексы того, кто стоял у штурвала или его командира. Воспитанные в традициях парусного флота, они, наверняка, постараются столкновения избежать. Так слон инстинктивно пытается уклониться от сшибки с обезумевшей птицей.

Чутьем опытного мореплавателя капитан «Святой Марии», отсчитывал, разделявшее два судна. Ветер был попутным и барк развил скорость, которую ему не дала бы слабосильная паровая машина. В точно вычисленный им момент, Иволгин налег на штурвал.

Мелькнул железный борт иностранного плавсредства, капитан которого явно решил не испытывать судьбу. Русский корабль, едва ли ни чиркая концами рей по волнам, прошел от «Ворона» всего-то в паре саженей. И стремительно удалялся в тьму ночного океана.

А враг не дремал. Особенно самый опасный — внутренний. В «Северной пчеле» появилась ядовитая статейка. Мол, «Особый Комитет тратит казенные миллионы на фантазии господ Якоби и Зинина, в то время как крестьяне голодают, а дороги разбиты…». Намекали на мою «непомерную» власть и «сомнительные» связи с купцами. Беззубо? Может быть, но ядовито. Семя сомнения посеяно.

В Сенате старый князь Щербатов, мой давний недоброжелатель, подал «запрос о проверке прозрачности расходов Комитета» и «излишнем увлечении рискованными заморскими проектами, в ущерб насущным нуждам центральных губерний». Он тыкал пальцем в воздух, но цель была ясна — связать мне руки, заставить оправдываться.

То и дело вспыхивали пожары на складах. И кто виноват? Верно — Шабарин! Дескать, уничтожает следы хищений. На это списывают даже умышленную порчу только что уложенных рельс — нашли даже напильники воткнутые в местах стыковки полос. Кажется, что рельсы соединены, но под тяжестью составов такие с позволения сказать стыки, быстро расшатываются. Разумеется, подкупленные агитаторы, сеют панику. В том числе и среди рабочих на прокладке железных дорог: «Шабарин продал Россию англичанам! Затеял новую войну!». Мелко? Да, но, назойливо и противно, как комариный зуд.

Я обзавелся собственным жандармским агентом, который собирал и суммировал для меня всю эту клевету и прочие сведения. Его фамилия Верстовский, когда-то он служил под началом Лопухина. Расторопный парень, выслуживающийся в хорошем смысле этого слова.

Вот и опять с донесением.

— Ваше сиятельство… Перехвачено. Вчера вечером. — Он понизил голос до шепота. — Разговор в клубе «Англетер». Князь Щербатов, барон Штиглиц и… британский торговый атташе Андерсон. Говорили о Комитете. Щербатов назвал вас «опасным фантазером, растрачивающим силы России на химеры». Штиглиц сетовал, что ваши проекты «отвлекают капитал от надежных, проверенных временем сфер». Андерсон… Андерсон интересовался, «действительно ли вице-канцлер столь увлечен электричеством и сталью, что забыл про свою далекую… северную игру?».

Вот это мне уже сильно не понравилось. «Северная игра». Неужели что-то просочилось?.. Или это лишь предварительное зондирование, удачно попавшее в цель? Андерсон… Британская разведка, наверняка. Они проиграли войну пушек и кавалерии, но войну теней — продолжали. А Щербатов с этим самым немчиком, Штиглицем — кто они?.. Марионетки? Или сознательные пособники врага?

— Кто передал? — спросил я тихо.

— Наш человек среди половых. Надежный.

— Молодец. Пусть продолжает слушать. И… усильте охрану моей квартиры. Незаметно.

Верстовский кивнул и исчез. Я подошел к окну. Дождь заливал Дворцовую площадь. Где-то там, за тысячу верст, Иволгин вел «Святую Марию» сквозь штормы Северной Атлантики, к золоту, которое должно будет стать топливом для всей этой махины русской промышленной революции.

А здесь, в Петербурге, враги ополчились не только на меня, но и на само будущее Империи, которое я пытаюсь выковать. Они били по легальному фасаду — Комитету, не зная о тайной опоре — Аляске. И лишь одно неосторожное слово, одна ниточка, потянутая Щербатовым или Андерсоном…

Вечером, вернувшись на Галерную, я застал тишину. Дети спали. Елизавета Дмитриевна читала в будуаре. Я прошел в кабинет. На столе лежали два конверта. Официальный — от Сената, запрос Щербатова о «прозрачности расходов».

И другой — без марки, доставленный с нарочным из порта. Вскрыв его, я нашел лишь листок с кодом «Петр». Расшифровал быстро. Это не было донесением с борта «Святой Марии», она находилась в водах, через которые еще не проложены телеграфные кабели.

Шифровка пришла от моего старого доброго друга, действующего под псевдонимом Джеймс Бонд. «По имеющимся у меня сведениям, на перехват „Петра“ из Абердина отправлен новейший бронепароход „Ворон“, под командованием Дугласа Маккартура».

Вот эта новость и в самом деле дурная. По сравнению с нею, вся эта салонная и газетная болтовня, просто шелест листвы за окном. Я подошел к глобусу. Крошечная точка в Северной Атлантике — где-то там подвергалась опасности «Святая Мария».

Огромное пятно Северной Америки с ее Русской частью — цель. И вся Россия между ними — поле битвы, где я должен был одновременно тушить пожары саботажа, уговаривать скептиков-купцов, направлять ученых, отражать атаки в Сенате и прессе, и… спасать свою золотую надежду на Аляске.

Я потушил лампу. В темноте светились лишь угли в камине и бледная полоска свет из-под двери детской. За этой дверью спали Петя, Лиза, Алеша — их будущее зависело от выигрыша в этой безумной игре.

Перенестись в Северную Атлантику я не могу при всем желании. Я был вице-канцлером, главой Особого Комитета, генералом невидимой войны, но в эту минуту я чувствовал себя лишь одиноким игроком, ставящим на кон все — Империю, будущее, семью, свое доброе имя…

Я один, против теней, сгущавшихся и в кабинетах Петербурга, и в ледяных водах Атлантики и в европейских столицах. Сейчас ход сделан врагом. И мой ответ ему должен быть безошибочно точным.

Более того — жестким, а если понадобиться, то и жестоким. А главное — немедленным, но. каким?.. Мысль лихорадочно работала, выискивая слабое место в кольце врагов, пока за окном нудно барабанил вечный питерский дождь.

ТОМ 9: https://author.today/reader/470164/4393321