Барин-Шабарин 8

Глава 5

Апрель 1855 года

В Бельведерском дворце Варшавы, превращенном, верными правительству войсками, в крепость, генерал-лейтенант Рамзай вслух читал донесения, которые доставлялись вестовыми, чудом умудрявшимися пробираться в окруженный врагом гарнизон. После каждого лицо Эдуарда Андреевича все больше каменело.

— Люблин — гарнизон уничтожен…

— Радом — комендант повешен на балконе ратуши…

— Кельце — вырезаны все русские семьи…

— Сандомир — осада продолжается…

Адъютант вбежал с новым сообщением:

— Ваше превосходительство! Из Бреста-Литовска доставлен пакет!

— Наконец-то!

Рамзай схватил депешу. Прочитал. Побледнел. Бумага выпала из его пальцев.

— Ваше превосходительство?

— Сообщение от военного министра… — голос генерала-лейтенанта внезапно стал старческим, — «Столица все еще в опасности. Держитесь своими силам. Подкреплений в ближайшее время не будет…»

За пределами дворца загремели взрывы. Посыпался мелкий горох ружейных выстрелов. Где-то совсем близко запели: «Боже, царя храни…» и тоже началась пальба. Неужто мятежники снова пошли на приступ? И не станет ли он последним?

С боеприпасами у защитников Бельведера было туго, а с провиантом и того хуже. Хлеб и консервы давно кончились. Ели конину, забив для этого всех оставшихся лошадей. Генерал не пощадил даже своего вороного.

Рамзай выглянул в окно, вернее — в щель между сшитыми из досок щитами, ибо стекла давно были выбиты, и не поверил своим глазам. По улицам Варшавы шли регулярные русские части с развернутыми знаменами двух пехотных полков. И над столицей Царства Польского катился орудийный грохот шабаринок, трескотня пашек, винтовочных и револьверных выстрелов. Но откуда?

— Пора сдаваться, генерал!

Командир варшавского гарнизона обернулся. В дверях стоял глава польских мятежников Вержбицкий, который только что прибыл во дворец для переговоров о сдаче русского гарнизона. Стрельбу он, видимо, расценил по своему. Потому что на руке у него красовалась бело-красная повязка, а на лице сияла улыбка победителя.

Рамзай усмехнулся, взял револьвер, лежащий поверх карт и разрядил обойму в грудь мятежника и кровавого палача русского населения Польши.

Несколькими днями ранее

Капитан Артамонов проснулся от странного шума за окном. Его штаб-квартира в доме польского помещика казалась неестественно тихой. Особенно — после вчерашнего боя, когда мятежники пытались прорваться в усадьбу, занятую выведенными из Кельце остатками русских частей. Даже часы в гостиной остановились. Их циферблат был разбит пулей. Артамонов потянулся за револьвером — и в этот момент стекло окна разлетелось вдребезги.

— Ваше благородие! — в дверь ворвался денщик с лицом, забинтованным наискосок. — Они идут!

— К польским бандитам прибыло подкрепление? — деловито осведомился капитан.

— Нет… Наши!

Со двора донеслись дикие выкрики на польском и беспорядочный треск ружейных и револьверных выстрелов. Артамонов подбежал к окну. Еще неделю назад он видел в него, как при свете факелов, толпа с вилами и топорами волокла к фонарю тело русского фельдфебеля. И женщина в ночной сорочке лупила по трупу кочергой. А теперь поляки ворвались во двор, но не для того, чтобы убивать, а словно спасаясь от чего-то страшного.

— Как — наши? — удивленно переспросил капитан, торопливо натягивая сапоги. — Откуда?

— Не могу знать, ваше благородие, — денщик задыхался от радостного волнения. — Должно быть — из-под Брест-Литовска прислали подкрепления…

Раздался грохот, будто вышибали парадную дверь, но это заработали пушки. Русские пушки, осыпающие мечущихся в панике поляков шрапнелью…

Еще несколькими днями ранее

Полковник Григорьев тщательно выстраивал оборону вокруг ратуши. Его отряд в восемьсот человек действовал слаженно. Внезапность, на которую так рассчитывали мятежники, давно была утрачена. И науськанные британскими военными советниками, они перешли к тактике жесточайшего террора.

Список убитых до сих пор лежал среди бумаг полковника, но он помнил его наизусть. Семьдесят три человека. В том числе жены и дети офицеров. Прорвавшийся из-под Кельце с казаками ротмистр Волынский рассказывал страшные вещи.

Польские уланы рубили в полях беженцев, не обращая внимания на казачий разъезд, который вклинился в их ряды, стремясь защитить женщин, детей и стариков. И теперь улицы городка, где Григорьев держал оборону, были усыпаны воззваниями, нарочито написанными на двух языках — польском и русском: «Смерть москалям!». И подпись: « Народный трибунал».

— Ваше высокоблагородие, — Волынский указал на площадь, — опять они наших ведут!

Из переулка вывели связанных русских солдат — человек пятнадцать. Их гнали ударами прикладов, прикрываясь их телами, как живым щитом. Солдаты были ранены. Судя по перевязке, их взяли из госпиталя еще три дня назад, тогда как остальных сожгли вместе с самим госпиталем.

— Огонь! — скомандовал Григорьев своим офицерам. — Бой на полное истребление мятежников, господа. Пленных не брать.

Вдруг со стороны рынка раздался новый шум, ласкающий слух защитников ратуши, ибо до них донеслось громовое «Ура-а-а!».

За две недели до этого

— Поезжайте, Алексей Петрович, — сказал император. — В Петербурге мы уже управимся и без вас. Вопреки опасениям самых закоренелых скептиков, адмирал флота Нахимов сумел добраться до Финского залива. И теперь англо-французская эскадра заперта. Общее контрнаступление флотов согласовано. Супостатам придется либо умереть, либо сдаться на милость победителя… На мою милость.

Александр II улыбнулся, но хмурая складка озабоченности тут же пересекла его лоб.

— Горчаков развивает наступление, а вот из Польши приходят донесения самого тревожного свойства. Отправляйтесь, господин вице-канцлер, я готов предоставить вам столько частей и оружия, сколько позволит обстановка.

— Разрешите мне, ваше императорское величество, взять мое специальное подразделение?

— Жаль, конечно, расставаться со столь бравыми воинами, особенно перед решающей битвой за Святой Град Петров, но вы вправе от меня требовать этого.

— Тогда еще одна просьба, ваше императорское величество.

— Слушаю вас, Алексей Петрович.

— Дозвольте мне действовать по своему усмотрению, не согласовывая свои решения и действия с Генеральным штабом.

— Дозволяю. Вы заслужили такое право, господин вице-канцлер… Хотя, в случае вашего провала вся ответственность тоже ляжет на вас.

— Безусловно, ваше императорское величество. Разрешите идти?

— Ступайте, Алексей Петрович. И да благословит вас Бог!

Поклонившись самодержцу, я покинул его покои и Зимний дворец, в который вновь возвращалась жизнь. Носились лакеи, наводя лоск на императорскую резиденцию. В столицу возвращалась семья Александра II и весь двор.

Я вышел из дворца, сел в свою коляску и велел кучеру везти меня в Смольный институт, временно превращенный в базу моего полка спецназа. К середине марта в Санкт-Петербург вернулось весеннее тепло.

Пожары были потушены. Наводнение отступило. Простые горожане начали приводить город в порядок. Прекратились временные перебои с продовольствием, которые европейские газеты возвели в ранг голода, живописуя ужасы, не имевшие отношения к действительности.

Британская «Times» опубликовала целую передовицу, с фальшивыми гравюрами, на которых были изображены заваленные снегом улицы, вмерзшие в лед Невы трупы и рыскающие в подворотнях людоеды.

Вспомнив о британской прессе, я невольно вспомнил и о своем приятеле Говарде. Он ушел вместе с эскадрой Нахимова, которая, покинув Босфор, совершила рейд по островам Средиземноморья, помогая греческим и итальянским повстанцами скинуть власть британских, французских и австрийских завоевателей.

Они хотели сжечь и разорить Крым, проникнуть к Архангельску и Петропавловску-на-Камчатке, заставить нашего императора бросить столицу и бежать в Москву, а вместо этого сами оказались в ловушке в Финском заливе, да и в Средиземноморье у них отчетливо подгорало.

И всему этому Ванья был не только свидетелем, но и участником. Жаль только что его корреспонденции приходили в редакции российских газет с запозданием, но, увы, покуда депеши будут доставляться конными вестовыми, так и будет.

Хорошо, что в России действовала хотя бы одна телеграфная линия. В Европе пока с этим дело обстояло лучше, но ситуация должна измениться. Во всяком случае, я приложу к этому все усилия. Пора было подстегнуть прогресс не только и не столько в военной сфере.

Пусть первоначальным моим намерением было вывести Россию из Крымской войны с минимальными потерями, в том числе и политическими, теперь же я жаждал большего. Я хотел, чтобы моя страна стала самой могущественной державой планеты.

И не только ничего не потеряла в этой и грядущих войнах, но и приобрела новые территории. К примеру, почему бы Варшавскому договору не возникнуть на сто лет раньше? Пусть возникнет Панславянский союз, а нынешние владыки мира скукожатся до своих национальных размеров.

Маленькая тихая Австрия, относительно маленькая, но обязательно тихая Французская республика и уже совсем тихая и скромная Мелкобритания. И колоссальная, промышленно развитая, технически и научно продвинутая Российская империя. Вот моя новая цель.

Потому и замысел мой, о котором я скромно умолчал на аудиенции у императора, был чрезвычайно дерзок. Замысли его кто другой, место ему было бы в желтом доме, в палате под номером шесть, но окружающие уже начали привыкать, что Шабарин способен воплощать самые безумные планы в жизнь.

Венский воздух был густ от запаха цветущих каштанов и политических новостей. Граф Буоль, министр иностранных дел Австрийской империи, нервно постукивал перстнем по мраморному подоконнику своего кабинета в Бальхаусплац. За окном, на площади, маршировали солдаты в белых мундирах — красиво, но бесполезно против русских дивизий, стоявших у Карпатских перевалов.

— Ваше превосходительство, — секретарь осторожно положил на стол телеграмму, — русские вышли к Дунаю в районе Русе. Их авангард в сутках марша от Свиштова.

Буоль поджал губы. На столе лежала карта с аккуратно очерченными фрагментами — территориями, уже потерянными для империи. Его палец дрожал, когда он провел по линии фронта:

— Послать курьера в Петербург. Предложить… — он проглотил ком в горле, — статус-кво на условиях одна тысяча восемьсот пятьдесят третьего года.

Секретарь побледнел. Это означало признать все поражения, все жертвы напрасными. Однако взял себя и доложил:

— С вашего позволения я составлю документ и ввиду его чрезвычайной секретности сам отвезу на вокзал к моменту отправки дипломатической почты.

Граф лишь кивнул. Через час секретарь был уже на Центральном вокзале Вены Хауптбанхов. Направившись к составу компании «Imperial Regia», он нос к носу столкнулся с только что прибывшим в столицу генерал-фельдмаршалом Радецким, мрачно наблюдавшим, как на перроне грузят дипломатическую почту.

Его ординарец, молодой граф Штаремберг, как раз говорил ему:

— Ваша светлость, неужели мы действительно будем просить мира? После всего…

— После всего? — Радецкий резко повернулся, его шитый золотом мундир блеснул на весеннем солнце. — После того как русские взяли Бухарест за три дня? После того, как они вышли к Дунаю — этой голубой дороге Европы? После того как наши лучшие полки бежали от казаков, словно зайцы?

Он швырнул адъютанту под ноги пачку газет — и все с карикатурами на австрийскую армию, империю и императора лично. На одной как раз был изображен Франц Иосиф, целующий сапог Александру. И увидев личного секретаря министра иностранных дел с толстым портфелем в руках, генерал-фельдмаршал расплылся в фальшивой улыбке.

— А-а, досточтимый херр Вирхов! Вы торопитесь отправить в Московию депешу о нашей капитуляции?

Побледнев куда сильнее, чем давеча в кабинете у своего патрона, фон Вирхов увидел, как рука генерал-фельдмаршала в белой перчатке легла на золоченый эфес сабли. К счастью для молодого человека на вокзал прибыл вестовой и передал Радецкому пакет. Разорвав его тут же на перроне, генерал-фельдмаршал приложил два пальца к лакированному козырьку фуражки, прощаясь с трясущимся от страха собеседником, и тут же удалился.

Через час он входил уже в кабинет австрийского императора. И застал необычную сцену. Франц Иосиф, с яростью, несвойственной его всегда безупречным манерам, рвал в клочья какую-то бумагу и едва ли не швырял ее графу Буолю в лицо. Клочки падали на паркет, где еще утром лежал персидский ковер — теперь почему-то убранный, словно на нем оказалось кровавое пятно.

— Они называют нас предателями? — голос австрийского императора сорвался на фальцет. — После того как мы спасли их от Наполеона? А вы, граф…

Заметив в дверях генерал-фельдмаршала, Франц Иосиф осекся. На мундире Радецкого сегодня не было его многочисленных орденов и лент, словно он больше не заслуживал их носить. Обратил на это внимание и министр иностранных дел, который получил депешу, переданную из Российского посольства, уже после того, как отправил фон Вирхова на вокзал Хауптбанхов.

— Поздравляю вас, генерал-фельдмаршал, — саркастически произнес император Австрии и Венгрии. — Русские уже требуют Галицию!

Радецкий скрипнул зубами. Процедил сквозь них:

— Нет. Мы будем драться. Пусть русские узнают цену австрийской чести!

— Да⁈ — в том же тоне осведомился Франц Иосиф. — Помнится что-то подобное вы произносили и перед тем, как войска моего брата Фридриха Вильгельма взяли Дрезден, и перед тем, как позволить русским оказывать военную помощь бунтовщикам в Италии, господин вице-король Ломбардо-Венецианского королевства!.. Кстати, освежите мою память. Не вам ли мой почивший брат Николай, российский император, присвоил почетный чин генерал-фельдмаршала своей армии и сделал шефом Белорусского гусарского полка?

И в этот момент за окном ударил колокол собора Святого Стефана.

От своей первоначальной идеи — использовать брошенные британцами и французами в дельте Дуная пароходофрегаты «Миранда» и «Террибль» — я отказался. Модернизировать их для движения по рекам было конечно соблазнительно, но что дальше?

По Днепру не пройти — пороги не позволят. Идти по Дунаю, значит двигаться по заведомо враждебной территории. Да и пришлось бы бросить суда где-нибудь под Братиславой, а дальше шлепать своим ходом — с артиллерией и боеприпасами.

Сложно и не гарантирует успеха. Поэтому я решил взять в аренду пароходы, которые уже ходят по Днепру выше порогов. Погрузить на них свой полк, припасы и вооружение и дойти до Днепро-Бугского канала, а уже по нему попасть в Западный Буг и Вислу.

Именно поэтому полк спецназа, под моим командованием, срочно выдвинулся к Киеву. По прибытию, я сразу обратился к владельцам тамошних пароходных компаний, которые не слишком артачились.

Во-первых, меня поддержал генерал-губернатор Илларион Илларионович Васильчиков. Во-вторых, пароходовладельцам это было выгодно, я им предложил хорошие деньги, а в-третьих они получили возможность проявить патриотизм.

В итоге, мне удалось зафрахтовать три парохода — два принадлежали компании генерала Мальцева, а один помещику Пусловскому. Приходилось спешить, потому что положение русских гарнизонов в Варшаве и Сандомире было мягко говоря плачевным.

Разумеется, мой полк при всей его выучке, боевом опыте и самом современном вооружении не смог бы один подавить восстание. На выручку русским гарнизонам выдвинулся также 52-й Виленский пехотный полк и второй батальон 72-го пехотного Тульского полка.

И тем не менее — нам предстояло нанести удар первыми. Вряд ли поляки ожидали нападения прямо с реки, что протекала через такие важнейшие города Царства Польского, как Варшава и Краков.

Тем более, что пароходы наши военными не выглядели. Орудия на палубе были тщательно замаскированы. Солдаты и офицеры ходили в штатском. Или, как выражались в эту эпоху — в партикулярном платье.

Если бы не ждали нас впереди кровь и огонь, можно было только наслаждаться путешествием. Особенно, когда мы миновали Пинск и вошли собственно в русло канала. Мимо потянулись живописные берега, где природа была почти не тронута человеком.

Что и говорить, Днепро-Бугский канал, проходивший через самые потаенные уголки Юго-Западной Руси, в XIX столетии, олицетворял собой совершенство инженерного мастерства и красоту первозданной природы русской земли.

Как никак эта искусственная водная магистраль, протяженностью почти сто километров, соединяет две великих европейских реки — Днепр и Западный Буг, обеспечивая жизненно важное водное сообщение российских побережий Балтийского и Черного морей.

В конце XIX века, с судоверфи в польском Эльбинге в Черное море, по нему протащат пять миноносцев. И, насколько мне известно, канал продолжает функционировать и в XXI веке, связывая уже несколько государств. А в эту эпоху — внутренние районы одного.

Пароходы негромко шлепали плицами гребных колес по прохладным водам сначала Днепра, потом Припяти. Широкие и местами болотистые равнины сменялись высокими прибрежными холмами, покрытыми свежей весенней растительностью.

Сосновые боры соседствовали здесь с буковыми рощами, вербняком и осинами, а пойменные пространства поросли дикорастущим терном, орешником и ракитником. Особенно красивы были те места, где русло канала петляло среди многочисленных островов, разделенных рукавами проток.

Кусты рябины, боярышника и малины росли вдоль маленьких бухточек, на мой взгляд — идеально подходящих для рыбалки. Эх, приплыть бы сюда на лодке. Поудить окуньков или пожарить шашлычок на мангале.

Летом, небось, купаться тут самое оно. Вода удивительно чистая и прозрачная. И если бы не волна, поднимаемая гребными колесами, наверное, прямо с борта можно было бы любоваться мальками и другой речной живностью.

К сожалению, с каждым днем приближались территории Царства Польского, обильно политого русской невинной кровью. Последней дружественной гаванью стал для нас Брест-Литовск. Здесь нас снабдили топливом и провиантом.

И на борт погрузился батальон, составленный из ветеранов — отставных военных, многие из которых в молодости сражались с еще войсками Наполеона. Командира добровольцев, гусарского полковника Дементьева я пригласил остановиться в моей каюте.

Роскошнее помещения я ему все равно предложить не мог. Младшие офицеры и солдаты вообще ютились на палубе. Благо с каждым днем становилось все теплее. А вот когда у города Новы-Двур-Мазовецки наша маленькая флотилия вошла в русло Вислы, нам стало даже жарко.