Барин-Шабарин 8

Глава 18

Полночь. Последние угли в камине догорали, бросая рыжие отсветы на полированные дубовые панели. Я стоял у телеграфного аппарата — холодная латунь под пальцами казалась единственной реальностью в этом безумном предприятии.

Рука дрогнула, когда я впервые коснулся ключа. Эта машина — нерв экспедиции. И ее ахиллесова пята. Я набрал код станции в Кронштадте. Дал сигнал «Готов». Ответный треск — «Прием». Начало. Мои пальцы выстукивали абракадабру сигнального кода.

Управлять событиями в другом полушарии, практически за краем света, не выходя из кабинета… Для этой эпохи — мысль похожая на бред, но именно по этому пути шли наши противники, так что и меня выбора не было.

Аппарат отстучал код станции в Кронштадте, передавая сигнал «Готов». Потом — «Прием». Я начал передачу. Мои пальцы двигались автоматически, отстукивая бессмыслицу кодового сигнала: «Варяг Береза Рассвет 7−14–183». Каждое нажатие — шаг в пропасть. Каждая пауза — возможность перехвата. Вся авантюра висела на этой тонкой нити проводов, протянутых через враждебную Европу к тому последнему английскому ретранслятору, к которому сумеет подключиться экипаж «Святой Марии».

Дальше связи не будет, но мне достаточно знать, что барк вышел в Северное море и направился к берегам Канады. Формально Россия не может претендовать на какие-либо земли, лежащие за 141-м меридианом западной долготы, ибо это британская территория, но обнаружение золота может привести к изменениям в мировой политике. В том числе — и к пересмотру договора 1825 года, утвердившего нынешние границы Русской Америки.

Аппарат молчал после последнего символа. Только слабый гул генератора нарушал тишину. Все верно. Пока связи не будет. Покуда «Святая Мария» не уйдет за пределы территориальных вод России, пусть самого понятия о таковых пока не существует.

Многое будет зависеть от ловкости ее команды. Ведь подключаться к линии на враждебной территории придется тайком, и при попытке захвата, аппарат должен быть уничтожен. А замены ему нет. Все от нашей бедности.

Тишина. Глубокая, звенящая. Даже дождь за окном стих. Я ничего не ждал, но сердце глухо стучало в такт тиканью каминных часов. Мысль же работала как всегда четко. Иволгина на роль главы экспедиции я избрал спонтанно, но не случайно.

Даже если он сын своего отца, старого николаевского придворного, Иволгин-младший, кто угодно, но не предатель. Он может верить во что ни попадя, но умрет, а не позволит, чтобы карта и секретные планы попали в руки врага. Честь русского офицера выше убеждений и политических взглядов. За что я так и ценю эту эпоху.

Как бы то ни было, первый ход в этой игре сделан, хотя хочется верить, что враг пока не знает, что игра началась. Левашов-Лавасьер убит мадам Шварц, которая поняла, что ее просто использовали в грязной политической интриге и превратилась в мстящую волчицу.

Лопухину она перебила яремную верну, а — французику устроила дырку в черепушке. Правда, сама после этого кинулась в канал. Вытащили. Откачали, но… ее умственное здоровье оставляет желать лучшего.

Жалко ли мне ее? По-человечески — конечно. Два года назад, когда эта красотка искала приключений на свою… хм, скажем, пятую точку… она и представить себе не могла, чем это для нее обернется… Что касается, моего внебрачного сына… Мальчонку давно похоронили. Да и живой он заговорщикам был бы только во вред. Потому что за своего сына я был им всем глотки перегрыз…

Ладно. Это все лирика. Не об этом следует сейчас думать. Лавасьер-Левашов мертв, но живы его парижские, лондонские и венские покровители. Если я правильно понимаю расклад сил, этого педрилу запустили в наш питерский аквариум давно.

Не зря же он тут натурализовался. Принял российское подданство. Даже имя русское взял. Проник в министерство внутренних дел. А вот на меня его натравили уже после того, как я засунул в их европейские штаны ежа в облике Джованни Корси, ну или — немного раньше.

И следовательно теперь, когда план по моей дискредитации оказался сорван, покровители дохлого Лавасьера рано или поздно ответят. И ответ это придет не по телеграфу. И хорошо, если сюда, в Петербург. А если — в Екатеринослав. К Лизе, Пете, Алеше и Лизоньке?..

Я погасил лампу. В темноте окна отражали лишь белый круг циферблата на каминной полке. Ливень утих, но новая гроза только начиналась. И ее первый удар будет нацелен в сердце России. И в мой дом.

Лиза. Петя. Алеша. Лизонька. Они далеко. В Екатеринославе. За сотни верст. В губернии, где могло оказаться немало агентов моих здравствующих врагов — Чернышёва и Нессельроде. Левашов мертв, но его покровители стали опаснее вдвойне. Они не пойдут в лобовую атаку, а нанесут удар туда, где он окажется для меня болезненнее всего.

Я дернул шнурок колокольчика. В кабинет проскользнул Фомка. Физиономия заспанная. В волосах — перышко из подушки. Черт его знает, почему я так привязался к этому лодырю. Может, стоило бы обзавестись секретарем — молодым, щеголеватым, скорым на ногу, но… верность порой лучше расторопности.

— Срочно нужно выполнить поручение.

— Слушаю, Алексей Петрович.

— Так, Екатеринослав… Железной дороги туда нет — остается, река и тракт… Отправь три экстренных депеши. Одну с официальным курьером в губернскую канцелярию: «По высочайшему соизволению графине Шабариной с детьми срочно прибыть в столицу. Предоставить все необходимое для следования». На пароход «Днепровский Меркурий» капитану Рудому — он мой должник: «Зарезервировать лучшую каюту для Елизаветы Дмитриевны Шабариной с чадами и няней. Оплата тройная». Ну и обеспечить охрану по всему пути следованию. Пусть возьмут моих мужиков, из имения.

Парусно-паровой барк «Святая Мария», недавно вышедший из Кронштадта, бороздил знакомые воды Балтики. Петербург остался позади, но до суровых просторов Северной Атлантики и главной цели — Аляски — было еще очень далеко. Капитан Иволгин, стоя на мостике, ощущал не столько предвкушение трудного, но увлекательного путешествия в неведомые края, сколько груз возложенной на него ответственности.

Мысли Иволгина неотступно возвращались к человеку, без которого эта затея скорее всего не имела бы смысла — к Алексею Петровичу Шабарину. Екатеринославский помещик — один из десятков тысяч в России — вдруг выдвинулся из их почти безликих рядов благодаря своей необыкновенной дерзости и смекалке. Промышленник, государственный деятель, офицер, совершивший несколько дерзновенных вылазок и рейдов.

Покоритель мятежной Польши, человек, по сути спасший Петербург — Шабарин вызывал у одних восторг и почти преклонение, у других — зависть, у третьих откровенную ненависть. Волею судеб, капитан Иволгин оказался в лагере его ненавистников. Не по убеждению, а по принадлежности к роду Иволгиных, нынешний глава которого считал вице-канцлера выскочкой, ловким мошенником, путем хитроумных комбинаций сумевшим приблизиться к трону, калифом на час.

Сам же Григорий Васильевич, не испытывая к Шабарину приязни, относился к нему как к человеку ведомому Провидением. Как и всякий моряк, Иволгин был суеверен. Если Провидение за Алексея Петровича, кто супротив него? К счастью отец капитана «Святой Марии» не состоял в заговоре против этого очевидного фаворита Александра II — по крайней мере, Иволгин на это надеялся. Иначе он мог оказаться в крайне щекотливом положении.

Капитан чувствовал облегчение от того, что находится сейчас не в столице и с каждым часом удаляется от нее все дальше. И поэтому, стоит все мысли направить не к тому, что осталось позади, а к тому, что ждет впереди. Экспедиция совершенно секретная, но дойти до моря Баффина, не заглянув ни в один порт — попросту невозможно. Поэтому с барка убрано все, что выдавало бы военно-стратегический замысел плавания. Официально «Святая Мария» зафрахтована Академией наук для исследования флоры и фауны северо-восточной части Атлантического побережья и южного побережья Ледовитого океана.

На борту ее действительно находилась группа русских натуралистов. Более того — они были уверены в том, что именно с этой целью плавание и осуществляется. Все бумаги были в полном порядке. Как капитан, Иволгин, должен будет наносить визиты вежливости к представителям британской администрации тех заморских владений, в порты которых его судно должно будет заходить за углем, провиантом и пресной водой. Понятно, что власти сих колоний будут ставить палки в колеса. Ведь мирного соглашения между двумя империями пока что не достигнуто, но герой Синопского сражения и не ожидал, что будет легко.

Далеко не все в плане экспедиции было безупречно. В частности оставалось много неясного в том, с чем они столкнутся, когда, наконец, получат возможность высадить сухопутную часть экспедиции. Сухопутную, разумеется, по сравнению, с основной морской частью. Потому что дальнейшее продвижение будет во многом зависеть от рек, которых на Аляске предостаточно, но далеко не все они исследованы в должной мере. Иволгин весьма рассчитывал на переданные ему карты, составленные Лаврентием Загоскиным.

Правда, опять же до высадки очень далеко. Нужно пройти Балтику, Северное море, миновать не самые приветливые воды Северной Атлантики, Лабрадорское море, море Баффина, череду проливов, соединяющих его с морем Бофорта, покуда не будет достигнуты берега Русской Америки. И все это нужно одолеть за короткое полярное лето, иначе угодишь в ледяной плен. Точка высадки на Аляске была определена заранее — залив Коцебу. К моменту прибытия «Святой Марии» туда должен подойти из крепости Святого Михаила отряд казаков. Без них по этим диким, населенных племенами не всегда дружелюбных индейцев, морякам и ученым из Санкт-Петербурга не пройти.

Все это пока тонуло в тумане неясного будущего. Тот клочок земли на Аляске, куда «Святая Мария» держала путь, был лишь точкой на карте. Из тех, кто сейчас находился на борту барка, Иволгин весьма рассчитывал на Игнатия Кожина — старовера-промысловика, десятки лет проживший среди индейцев-тлинкитов, знавшего их язык и обычаи. А самое главное — Аляска была ему не менее знакома и понятна, нежели родная Сибирь. Кожин был одним из проводников Загоскина. Вместе с ним прошел по Юкону и даже отбил своего начальника у свирепого медведя.

Загоскин привез Игнатия Федоровича в столицу империи, но охотник, привычный к таежным дебрям, коварному нраву горных рек, надоедливому гнусу и к зверью, которое вполне может из дичи превратиться в ловца, быстро заскучал среди каменных мостовых и громадных дворцов. Агенты Шабарина разыскали Кожина в одном из кабаков, где проводник пропивал заработок и доставили его прямиком на борт «Святой Марии». Узнав, что судно отправляется на Аляску, он размашисто перекрестился и попросил отыскать ему угол для того, чтобы скоротать плавание.

Дождь колотил в высокие окна моего кабинета на Английской набережной, словно пытался выстучать код, известный лишь ему да мне. Запах свежей краски все еще висел в воздухе, смешиваясь с ароматом дорогого табака и старого пергамента. Передо мной сидели не просто ученые — это были «архитекторы будущего», которое я намеревался выковать из победы в Крыму и ресурсов Русской Америки.

— Господа, — начал я, отставляя в сторону чашку с дымящимся кофе, — поздравляю вас с триумфом Империи. Но триумфы, как известно, хрупки. Скорость — вот кровь новой эпохи. Скорость связи, движения, мысли. И нам предстоит напоить ею Россию.

Борис Семенович Якоби откинулся в кресле, его острый взгляд изучал меня из-под нависших бровей. Рядом с ним лежал чертеж его телеграфного аппарата — усовершенствованной модели для кораблей.

— Скорость связи, Алексей Петрович? — его голос звучал устало, но с привычной иронией. — Мои линии до Царского Села — лишь детская забава. Атлантика глотает сигналы, как морское чудовище. Даже с новыми катушками индуктивности и батареями Грове… помехи, затухание… Англичане слушают эфир, как устрицы раковину.

— Именно поэтому ваш телеграф, Борис Семенович, должен стать невидимым и неуязвимым, — я постучал пальцем по шифровальному блокноту на столе. — Код «Петр» — лишь начало. Нужен аппарат, способный передавать не точки-тире, а «зашифрованный поток мысли», искаженный так, чтобы для чужака он звучал лишь статическим ревом бури. Империя стремится к масштабному освоению Сибири, Камчатки, Дальнего Востока и Аляски. Ее, Империи, нервная система должна быть крепче стального троса. Можете ли вы дать мне такой аппарат? Не для кабинетов, а для океана, для тундры?

Якоби задумался, его пальцы бессознательно чертили формулы на подлокотнике.

— Гальванопластика… точное копирование контактов… — заговорил он. — Нужны новые изоляторы, не боящиеся влаги. И генератор… мощнее. Возможно. Но это потребует меди, много меди, и… свободы от дураков из Почтового департамента.

— Медь будет. Откроем новые месторождения на Урале, — отрезал я. — А Почтовый департамент получит указания свыше. Ваша задача — думать. Думать и создавать. Нервная система Империи — в ваших руках, профессор.

Николай Иванович Пирогов сидел прямо, его знаменитая седая борода резко контрастировала с темным сюртуком. Он молчал, но его взгляд, острый и проницательный, вскрывал меня, как скальпель кожные покровы.

— Николай Иванович, — обратился я к нему. — Ваша хирургия спасла тысячи на бастионах Севастополя, здесь, в Петербурге, в Константинополе, в Марселе… Но война показала иное: гангрена и тиф убивают чаще ядер. Мы шлем людей за океан, в ледяную пустыню, где нет госпиталей. Как сохранить жизнь там, где холод режет как нож, а помощь — за месяцы пути?

Пирогов нахмурился.

— Антисептика, Алексей Петрович. Листер прав, хоть и фанатично предан своей карболке. Но не только. Нужны инструкции. Простые, как молитва, понятные фельдшеру или даже матросу. Как наложить гипс. Как распознать гангрену. Как использовать эфир даже в шторм. И… аптечки. Стандартные. Герметичные. С морфием, хинином, йодной настойкой, бинтами и инструментами, упакованными по вашему гальванопластическому методу, Якоби, чтобы не ржавели.

— Стандартизация… — задумчиво протянул я. — Как на заводе. Выпускать не только солдат, но и знания конвейерным способом. Интересно. Аптечки будут. Инструкции — тоже. Напишите их. Сделайте так, чтобы каждый фельдшер, офицер, рядовой в полку, на борту, в экспедиции знал их назубок. Здоровье Империи начинается со здоровья ее людей, Николай Иванович. Особенно тех, кто добывает ей богатства на краю света.

Павел Петрович Аносов умер четыре года назад, но я пригласил его ученика, наследника его идей, металлурга с Златоустовских заводов, сына мастера-оружейника Ивана Бушуева, Ивана Ивановича.

— Павел Петрович мечтал о русском булате, способном перерубить английскую сталь, — начал Бушуев-младший, его руки, грубые от работы, нервно перебирали образец златоустовской стали. — Он нашел его. И мы ковали клинки для Синопа, Севастополя, Константинополя, но вы говорите о золоте, ваше сиятельство? О глубинных жилах?..

— Не только — о золоте, об всем, что лежит в вечной мерзлоте, Иван Федорович, — подтвердил я. — Аносов изучал россыпи Урала, как поэт — стихосложение. Его методы промывки, анализа кварцевых жил замечательны, но… Нам нужны инструменты. Не кирки и лопаты, а «скальпели для земли». Буровые коронки из вашей лучшей стали, способные дробить ледяной панцирь и твердый сланец. Магнитометры, чувствительные, как нервы Пирогова, чтобы чуять руду сквозь толщу породы. Весы точные, как хронометр Константинова. Золото, медь, серебро, железо и другие металлы — это все кровь экономики. Ваша сталь и ваши методы — ланцеты, которые эту кровь выпустят.

Бушуев загорелся.

— Буровые коронки… Да! С особым закалом, против хрупкости на морозе. И компактные химические лаборатории для пробирного анализа на месте — по методикам Зинина! — он кивнул в сторону химика.

Николай Николаевич Зинин до сих пор молчал, словно погруженный в созерцание молекулярных структур, витавших, казалось, перед его внутренним взором.

— Анилин, Николай Николаевич, — прервал я его размышления. — Ваше дитя. Оно красит ткани в яркие цвета. Но может ли оно… помочь найти золото? Или сохранить его?

Зинин вздрогнул, его умный взгляд сфокусировался на мне.

— Прямо? Нет. Но косвенно… Да. Чувствительные реактивы на цианиды — они могут указывать на золотоносность. Растворы для электролитического осаждения — чтобы очистить самородок от примесей прямо в тайге. И… консерванты. Чтобы зерно, ткани, даже порох в корабельных трюмах не гнили в тропической влажности или не отсыревали в туманах полярных земель. Моя химия — это не только краски. Это защита, очистка, анализ. Основа промышленности, которую вы затеваете.

— Промышленности… — я встал и подошел к огромной карте мира, висевшей на стене. Моя тень легла на Тихий океан, накрывая Русскую Америку. — Вы видите точки, господа? Это будущее. Эти линии — телеграф Якоби, который свяжет Петербург с Ново-Архангельском и далее. Сталь Аносова-Бушуева, из которой будут сделаны рельсы для дорог через степи, тундру, горные перевалы и корпуса морских и речных пароходов. Лекарства и методы Пирогова, спасающие жизни рабочих на приисках и рудниках. Реактивы Зинина, очищающие золото и сохраняющие продовольствие для тысяч новых подданных Императора на этой обширной территории. И все это не фантазия.

Я обернулся к ученым мужам. В кабинете повисла тишина, нарушаемая лишь стуком дождя и потрескиванием дров в камине.

— Англия правила миром, потому что первой поняла силу пара и стали. Но ее время уходит, как уходит пар из котла усталого парохода. Наше время — это время электричества, химии, точных наук, людей образованных и объединенных волей императора. Крым, Проливы, Марсель, Варшава показали — мы можем бить англичан, французов, турок и всех их прихвостней. Теперь мы покажем, что можем строить, плавать, ездить быстрее, умнее, дальше. Мы создадим не просто очередную торговую факторию, где-нибудь на Аляске. Мы создадим плацдарм будущего. Окно в Тихий, Атлантический, Ледовитый океаны. Источник несметных богатств. Доказательство того, что русский ум, русская воля и русская наука — сильнейшие в мире.

Я посмотрел на каждого из присутствующих:

— Якоби — вы дадите нам нервы. Пирогов — вы сохраните плоть, а следовательно — и дух. Бушуев, наследник Аносова — вы дадите нам стальные мышцы. Зинин — вы дадите нам… тонкие инструменты преобразования материи. Не во имя абстрактной науки, господа. Во имя Русского Мира, который раскинется от Вислы до Калифорнии, от Арктики до Великого Океана. Ради этого стоит отбросить сомнения, бюрократию и мелкие амбиции. Империя зовет. Кто со мной?

Молчание длилось мгновение, но оно было красноречивее слов. В глазах Якоби горел огонь азарта изобретателя, получившего неограниченный кредит доверия. Пирогов кивнул с холодной решимостью воина-целителя. Бушуев сжал кулаки, словно готов был ковать здесь и сейчас. Зинин тихо проговорил:

— Химия служит прогрессу, ваше сиятельство. И пусть прогресс этот… будет русским.

— Тогда, господа, жду от вас конкретные предложения и не только — по научным исследованиям. Мне нужны ваши проекты по организации лабораторий, институтов, экспедиций, опытных заводов — всего того, что поможет превратить теорию в практику. Работайте. А моя заботы привлечь средства и преодолеть разного рода препоны.

Они раскланялись и ушли, унося чертежи, образцы, списки требований и зажженную в их сердцах искру грандиозного замысла. Я остался один. Дождь все стучал. На столе лежала последняя депеша от Иволгина, принятая и отправленная дальше нашей станцией в Ревеле: «Шторм миновал. Идем курсом. Молчание в эфире». Ни слова о трудностях.

Хороший солдат этот капитан Иволги, но знает ли он, что его «Святая Мария» — не просто корабль, а первый нервный импульс в теле новой Империи? И что от его успеха теперь зависят судьбы лучших умов России, которых я только что бросил в топку великого преобразования? Наука, техника, воля… Все учтено. И многое зависит от мужества человеческого сердца на капитанском мостике посреди бушующего моря.