Барин-Шабарин 7

Глава 7

— Так, как вы говорите вас зовут? — спросил я у раненого в ногу мужика.

— Моя фамилия Говард. Я журналист «Times», — горделиво отвечал мне пленник на своем родном языке.

— Мистер Говард, а вы владеете русским языком? — спросил я журналиста.

— Нет, к сожалению, — ответил мне журналист.

Вопрос о знании русского языка был задан лишь только для того, чтобы я мог спокойно обратиться к Елисею. Впрочем, если Говард и солгал, то озвучивать государственные тайны рядом с ним я не собирался.

— Ты как в этом мужике смог увидеть кого-то важного? — спрашивал я своего подчинённого.

Дело в том, что, пусть и ткань дорогая, пуговицы золотые, однако назвать Елисея ценителем моды и знатоком, что отличит золото от золотой краски, нельзя. В остальном же журналист был похож, скорее, на русского мужика, чем на рыцаря пера. Густая, причём, нечёсаная борода, длинные, также не особо ухоженные волосы. И где тут рассмотреть в мужике журналиста? И сапоги… В лучшем случае в России такие могут носить купцы-однолавочники, только встающие на путь коммерции.

— Так они пробовали его защищать, — Елисей указал в сторону английского полковника.

— Господин генерал-майор, может, вы уже доложитесь мне, а после будете переговаривать со своими солдатами? — сказал Нахимов.

Признаться, я был без понятия, почему произошла такая резкая смена настроения у вице-адмирала. Вроде бы, напротив, должен радоваться тому, как тут, с кондачка была проведена операция и в руках русского командира, сто есть у него, уже целый полковник. Это, если не учитывать журналиста, которого, скорее всего, придётся отпускать. Возможен обмен на русских офицеров.

А еще, Нахимов оказался не сказать, что сильно благодарным мне человеком. Мы-то уже были представлены. Общались и ранее. Хотя… Я, наверное, слишком многого хочу. Как тот ребенок, что за каждый свой поступок, пусть и обязательный, но хороший, ждет похвалы. Вот и для меня идти к победе обязательно, но стоит ли ждать после каждого поступка благодарности?

— Мы можем отойти с вами в сторону? — спросил я у Павла Степановича, не желая выяснять причины перепадов настроения командующего в присутствии подчинённых.

— Вы понимаете, что журналиста мы должны будем отпустить, и что он напишет английской газетенке? — своим вопросом Нахимов дал мне понять, почему он злится.

— А разве же они, журналисты английские, как и французские, не поливают нынче грязью нашу страну и нашего государя? — задал я встречный вопрос.

— Наше командование весьма чувствительно ко многим статьям, что выходят за границей, — пояснил мне Нахимов.

Я не стал высказываться на эту тему. Желания адмирала Александра Сергеевича Меньшикова для меня не особо весомы. Да и самого Александра Сергеевича здесь нет, поэтому решение принимать не ему. Кроме того, журналиста мы конечно отпустим. Вот, только я имел немалое желание пообщаться с ним.

— Да и то, как вы нынче воевали… Мне сие обдумать еще нужно. Поймите меня правильно, я за любую войну, главное — победить врага. Но они нас называют варварами, дикарями. И только что мы доказали, что таковыми и являемся, — Нахимов выразил мысль, которая присуща большинству нынешних офицеров.

Вот это желание воевать в белых перчатках для меня непонятно. Есть же пословица, то ли у французов, то ли у англичан, гласящая, что нельзя приготовить омлет, не разбив при этом яйца. Вот я и делаю: разбиваю яйца, да и другие части тела французской, английской, и турецкой гадине.

— Вы прикажете отказаться от таких форм войны? — спросил я, также демонстрируя своё недовольство.

— Нет. Но всё это мне нужно обдумать, — сказал Нахимов, развернулся и пошёл прочь.

Не понимаю. Неужели на глазах вице-адмирала, как и других офицеров убили ещё такое малое количество русских воинов, что они не окончательно поняли, что эту войну выигрывать нужно жёстко? Да, знаю, что во время Первой мировой войны русским снайперам порой офицеры не подавали руки. Мол, нельзя убивать даже врага из-за угла. Но дикость, как по мне, именно в том и состоит, чтобы отказываться от новых методов ведения войны, методов, которые способны приблизить Победу.

— Раненых в наш лазарет! — приказал я Елисею, после обратился к офицерам, всё так же стоящих неподалеку от меня, и от моих пленников.

— Честь имею, господа. По случаю своего прибытия тех, кто не будет занят на службе, вечером приглашаю к себе. Песни, еда и в умеренном количестве шампанское, обещаю, — сказал я и отправился прочь.

Не стал уточнять, куда это я к себе приглашал. Захотят, узнают. Штаб своего корпуса, как и собственное жилище, я намеревался расположить в доме своего тестя в Севастополе. Не такой большой город, чтобы не знать, какие здания и сооружения находятся неподалеку от побережья. Приятный двухэтажный особняк практически в центре города вполне подойдёт и под военные нужды, и под бытовые.

Подъезжая к своему временному жилищу, я заметил множество офицеров. Постепенно, полками, или даже батальонами, мой корпус заходил в Севастополь. И по приходу каждое воинское подразделение должно было обозначиться в штабе корпуса. Ну а тут должны были решить, где размещать такую массу людей. Я арендовал в городе все, что только можно было арендовать, как и склады, так и пустующие дома людей, покинувших Севастополь.

Наверное, я немного преувеличиваю количество тех войск, которыми сейчас располагаю. Всё же, скорее, это дивизия, пусть и усиленная. Ещё не пришли все те войска, которые должны были пойти под мое командование. И на данный момент я располагаю лишь четырнадцатью тысячами штыками и саблями. А должен буду командовать более, чем двумя десятками тысяч солдат и офицеров.

И тут у меня возникает закономерный вопрос, а никто не желает меня повысить в чине до генерал-лейтенанта? Всё же неправильно, если корпусом будет командовать генерал-майор. Впрочем, по этому поводу я сильно не беспокоился.

За чинами, как таковыми, не гонюсь. И это в мирное время можно и нужно соблюдать правила, по которым генерал-майор не должен командовать корпусом, лишь дивизией. Но сейчас идёт война. И, как по мне, главное — это эффективность боевых действий. И все же… В этой войне я проявляю такую активность и уже имею под своим командованием почти что корпус. А дальше? Может еще получится усилиться.

И видит Бог, если мои действия не будут замечены на верху, то поеду на Аляску, к Клондайку, золото добывать. Ну и делать так, чтобы не возникло желание продавать эти русские территории. Кто же будет продавать земли, на которых было найдено золото? А нефть… Правда доказать ее существование на Аляске будет сложно.

— Ждет в Севастополь, ждёт Камчатка, ждёт Кронштадт. Верит и ждёт земля родных своих ребят. Там за туманами… — пел я под гитару песню группы «Любэ».

Понятно, что слово «ребят» не очень уместно в этом времени. Однако, сколько я не исполнял эту песню, особенно перед моряками, никто не высказывал претензий. Вот и сейчас приглашённые на вечер морские офицеры слушали с нескрываемым удовольствием и вниманием песню. Уже прозвучали «Офицеры», «Песня про коня» и несколько романсов для тех немногих дам, что нашли возможным посетить такое мероприятие.

Я старался завоёвывать авторитет всеми возможными способами, включая и даже подкуп. Возможно, конечно, это слишком — считать подкупом угощение офицеров и их развлечение. Но цель была именно таковой: стать своим. А русский человек зачастую не будет считать кого-то своим, если он с ним не разделил краюху хлеба и не выпил чарку водки.

— Это я уже с вами знаком, господин Шабарин. А для большинства собравшихся офицеров вы своего рода откровение. Все знают, что вы доставляли важные для обороны Севастополя грузы ещё до того момента, как вообще стала возможна осада города. Шепчутся, что вы провидец, словно старец Авель, — когда я закончил петь и решил на время выйти в сад у дома тестя, ко мне подошёл Эдуард Иванович Тотлебен.

Неприятные были ощущения, что именно в этом саду Лиза… Эх, как там моя женушка?

— Признаюсь вам, Эдуард Иванович. Тем более, что мы с вами уже знакомы. Как-никак Силистрию убрали. Так вот, весь этот приём, всё лишь для того, чтобы продолжать служить Отечеству и делать то, что я умею и на что способен. Я стрелялся с одним из морских офицеров и застрелил его. И мне нужно, чтобы обо мне думали не как об убийце. Посему прошу вас, Эдуард Иванович, поспособствовать мне. Вы же знаете… Сюрпризы для русского командования неприятны, весьма традиционно, или вот вам слово: законсервировано, мнение военных. Нужно лишь убедить русское командование в том, чтобы они мне не мешали, — сказал я, предлагая Тотлебену бокал шампанского.

— Алексей Петрович, любая помощь, — сказал инженер-полковник. — Я, смею вас заверить, не законсервирован.

— За ваше повышение в чине! И чтобы и дальше не консервироваться, а расти в чинах и в своих навыках и умениях! — произнёс я тост.

А после были еще песни, минимум алкоголя. И не потому, что не хватало выпивки, как-то стало неприличным пить, чтобы опьянеть, даже захмелеть. Пару бокалов вина или шампанского, в смысле крымского игристого, и все, водку и не пили, почти что и никто.

Вечер, на удивление, прошёл без каких-либо неуместных приключений. Несмотря на крайний дефицит женского общества, никто из-за дам не рассорился. Наверное, потому что выпили мало. Но до каждого офицера было доведено строгое: «быть готовым в любой момент заступить на службу».

Русские офицеры являли собой образцовые манеры, обходительность с дамами, уважительное обращение между собой. И это очень правильно, тем более в свете того, что на вечер был приглашён ещё и журналист Говард. Переговоры о том, чтобы обменять полковника, который сопровождал журналиста, уже начались.

Я отдал это дело на откуп командованию. Приглашать полковника на мероприятие, конечно же, было нельзя. А вот Говарда я окучивал, показывал себя, как манерного русского офицера и промышленника. Создать благоприятное впечатление помогали и прибывшие на прием офицеры.

Понятно, что как только он вырвется из моих когтей, может написать всякую ересь про варварство и дикость русских. Но я всё же надеялся, что до английского читателя дойдёт и немного иная информация. Кроме того, английская пресса сейчас пусть и создает информационную повестку в соответствии с политикой страны, но может обрушиться и с критикой.

— Как ваша нога? — где-то в середине вечера я решил уделить больше внимания журналисту.

Он посмотрел многое, с ним вполне общались даже дамы. Так что должен несколько расслабиться, тем более, что я просил слуг почаще прохаживаться возле англичанина с боками с вином.

— Я есть немного знать русский наречие. Кое-что в ваших песнях я понимать, — говорил журналист.

— Вы обманули меня там, на Малаховом кургане? — удивился я.

— Самый малость…

— Можете и не утруждать себя. Я прекрасно владею английским языком. Мы можем говорить на нём, — сказал я на английском журналисту. — А то, что вы начали общение с обмана… Спишем на помутнение от боли после ранения. Так всё же, как ваша нога?

— Конечно, немного беспокоит. Но ваши медики — хорошие специалисты. А ещё я заметил, как у вас устроена медицинская служба. Это великолепно! В таких условиях и такие операционные! Приятной наружности женщины говорят слова одобрения… Даже мне, по сути, вашему врагу! — тон журналиста был предельно дружелюбным, хотя я не обольщался.

— И всё-то вам на молодых девушек засматриваться, мистер Говард! — усмехнулся я, разбавляя наш разговор немудрёной шуткой.

— Что поделать! Я уже два месяца на войне. А в Турции такие женщины, что с ними и не поговорить и даже не посмотреть на них, — поддержал меня шутливым тоном журналист.

— Как вы считаете, мистер Говард, стоило всех тех трудностей, финансовых затрат и уже серьёзных потерь в английской армии решение обуздать русского медведя? — перешёл я уже к серьёзному разговору.

— Я вижу, что вы человек умный, мистер Шабарин, поэтому должны понимать, что, когда усиливается одна держава, и она становится превосходящей над прочими, другие державы объединяются, чтобы поставить её вровень с собой, а лучше ниже себя. Таков непреложный закон политики и даже мироздания, — философски заметил журналист.

— И на этом пути все методы хороши? Обман, агрессия, бескомпромиссная война? — отвечал я на реплику Говарда. — Интересно ваше мнение. А что, если бы Россия пришла спрашивать с изрядно в последнее время усилившейся Великобритании?

— Я сказал бы, что в мире выживает сильнейший. И эта Восточная война — экзамен для России. Являетесь ли вы сильнейшими? — весьма мудро заметил журналист.

Если отринуть ужасы войны, смерти, кровь, ложь и предательство, то в сухом остатке будет именно то, о чём сейчас говорил Говард. Да, Крымская война — экзамен для России. И списывать правильные ответы на этом экзамене у Российской империи не у кого. Так что приходится обходиться своим умом, своими средствами. Хотя… А я разве не тот ученик-заучка, который так и норовит подсказать экзаменующемуся правильные ответы. Хорошо бы, чтобы правильные.

— Вы сомневаетесь, мистер Говард, что Россия этот экзамен сдаст? — продолжал я диалог.

— Я был полон сомнений в возможностях вашей империи, пока вы не взяли Силистрию и не испугались блефа Австрии, пока не началась эпидемия холеры в английских и французских войсках, пока не узнал о морских сражениях, которые ведёт ваш флот. Теперь у меня есть сомнения, но лишь как у журналиста. А как подданный английской короны я не смею, не имею права сомневаться в победе Великобритании, — отвечал мне журналист.

— Что ж, я не буду ни в коей мере давить на вас. Тем более, что это бесполезно. Вы напишете в газете то, что посчитаете нужным. А я это обязательно прочту. Вот только прошу вас, будьте согласны со своей совестью, честью журналиста, если нигде в мире больше нет такой свободной прессы, чем в Англии, — сказал я Говарду. — Вот, что я думаю о войне… Впрочем, у меня есть для вас замечательный сюжет о вашем шпионе, который и сына моего украл и жену хотел убить… Давайте вначале о нем рассказу и тех методов английской разведки, что повсеместно используются.

И я более чем на час увлек Говарда. Напишет он что-нибудь из того, что я рассказал, или напишет, но сильно приврет, уже не столь важно. Даже маленький отголосок о несправедливости войны со стороны Англии, уже успех.

— Вы высокий профессионал, буду рассчитывать на то, что напишете статьи. И тогда я договорюсь с командованием и вы сможете видеть войну и с наших позиций, — сказал я в завершении разговора.

Великобритания в области развития журналистики опережает Россию, может быть, на полвека. Так как работают британцы, наверное, лишь действует Хвостовский и те журналисты, которые с ним связаны. И, кстати…

— Я сейчас к вам подведу нашего, «русского Говарда». Моего друга из числа журналистов, мистера Хвостовского. Думаю, вам будет о чём с ним поговорить, — сказал я и временно покинул общество англичанина.

Хвостовский проинструктирован, на что напирать в разговоре с английским журналистом. Есть у нас чёткие данные о некоторых преступлениях английских военных. Частично они собраны во время того самого пресловутого рейда по болгарским территориям. Даже по отношению к своим союзникам — османам — англичане и французы порой вели словно завоеватели.

В будущем много разговоров о фашизме, нацизме. Но именно здесь и сейчас, в этом времени, имеют место быть все эти идеологии. Ведь темнокожие люди в современном понимании — и не люди вовсе. Русские — вроде бы европейцы, но такие себе, явно не дотягивающие до великих европейских наций. Я уже не говорю о турках, которые уже долгое время для европейцев были расходным материалом. Это как пустить в бой сперва свору собак в надежде, что у противника закончатся патроны, отстреливая животных.

Грубо? А в реальности — это ещё намного грубее, циничнее и, в моём понимании, преступнее. Так что нацизм имеет серьёзную базу, что возникла задолго до того, как окончательно оформилась звериная идеология превосходства рас и родился Зверь.

Два дня пронеслись, будто прошло несколько часов. Я занимался организационными вопросами, собирал разведывательные данные, во многом через наблюдение за противником. Моих бойцов не учитывали в системе обороны, нам не определяли участок, поэтому были ещё сложности и трудности с тем, чтобы как-то занять большинство солдат и офицеров.

Севастополь по нынешним меркам не такой уж маленький город. Но особенно с приходом моего корпуса он стал уже слишком густонаселённым. И даже для того, чтобы организовать учебный и тренировочный процесс, стоило сильно напрячься из-за нехватки пространства.

С Корниловым я встретился единожды. И встреча эта была официальной, вынужденной. Вице-адмирал Корнилов потребовал предоставить данные по наличию у меня штуцеров, особенно с оптическими прицелами. Среди русских офицеров, да и среди солдат уже ходили байки, которые можно было бы издавать небольшой книжкой под названием: «Как барин Шабарин англичан и французов бивал, да при этом вино попивал».

Признаться, кое-какие байки о деятельности моего полка распространялись моими же бойцами. Я создавал себе образ непримиримого мстителя, командира, который совершает наиболее дерзкие операции и неизменно выходит из них победителем.

Своего рода такой супергерой. Кому, как не мне, человеку из будущего, понимать, насколько важно бывает общественное мнение. Даже сильные мира сего зачастую вынуждены поступать не в соответствии со своим разумением, а так, чтобы не противоречить общественному мнению.

Да, в этом мире не станут прислушиваться к мнению солдата, а голос какого-нибудь высокопоставленного вельможи, уж тем более венценосной особы, может звучать даже вопреки мнению абсолютного большинства. Но даже сейчас сложно назвать злом то, что всеми воспринимается как добро.

Так что… Будем создавать этот образ, и не только словами, но и, в большей степени, делами.