Барин-Шабарин 7

Глава 11

Поступил приказ дать врагу возможность сдаться. Милосердие ли проявить? Или в Севастополе так много провианта и жилых незанятых построек, чтобы кормить и содержать большую массу пленных? Даже если отправлять тысячи пленников подальше, то нужно организовывать целую специальную операцию, чтобы их доставить.

Да и легко сказать, чтобы противник сдавался, сложнее, чтобы это предложение было услышанным. Александр Николаевич Романов, наследник Российского престола, что? Предлагает мне взять в руки рупор и бегать с ним в толпе уничтожаемых врагов?

Так что приходилось поступать иначе. Обозначать, что больше мы не намерены уничтожать своих врагов, резко снизить количество выстрелов из пушек, да и вовсе практически никто уже не трогал те относительно жалкие остатки вражеской кавалерии, которые оставались зажатыми между гор. Жалкие? Да тысячи две вражеских всадников еще живы. Опять же… Перегружать будем свои лазареты и тратить медикаменты? А Пирогов такой профессионал, что, кажется, ему все равно кого лечить, лишь бы человека. Хотя… дай ему смертельно больную обезьяну, и ту на ноги поставит.

Казаков, отправившихся на сафари я не останавливал, как и своих стрелков. Разве же можно упускать тот шанс, когда противник совершает одну ошибку за другой? Ну вот куда идут эти турецкие полки? Ну некому уже идти на помощь, самим им надо было бы даже, может, не спасаться, но организовывать оборону, засесть, залечь, выстроиться в каре…

Так что главный удар нашей кавалерии был нанесён по туркам, числом, наверное, до двух полков. Немало турки отправили пехоты на помощь союзникам. Но и недостаточно, чтобы суметь в одиночку противостоять порядка трем тысячам русских конных.

Так что уже скоро начался грандиозный разгром ещё и турецких соединений. Я вот всё думал, хвалил, чуть ли не восхищался, что противник оказывает ожесточённое сопротивление, проявляет мужество и даже в какой-то степени героизм. И, наконец-то, появился повод сказать, что враг не всегда мужественен и принципиален.

Прям камень с души свалился. Нет, против нас те же люди, со своими страхами, слабостями. И сегодня не просто состоялась успешная операция по разгрому вражеской кавалерии, и, как стало понятным, еще и пехоты. Сегодня у многих врагов должна пострадать психика. Они поймут, что их побеждают, что они пришли на русские земли и многие, очень многие, уже не увидят родные места. Что тут смерть. А это страшно, думать ежеминутно, что далеко не факт, что удастся победить, что большой риск проиграть свою жизнь.

Турки, завидев, как с их левого фланга заходит русская кавалерия, дали деру врассыпную. Лишь отдельные, даже не батальоны, а роты, оказывали сопротивление, но это было абсолютно несерьёзным, недейственным.

И не стоит в данном случае говорить лишь о том, что это турки такие трусливые. Нет, у врага настолько подгорало, настолько противник сейчас получал мощный отпор, что всеобщая паника и безнадёга должны рождаться в любом мозгу, будь то француза или англичанина. И пусть это состояние станет, как раковая опухоль, которая пустит метастазы не только во вражеские войска, но и в общества стран, решившихся на войну.

— Почему они не сдаются? — явно нервничая, спрашивал наследник российского престола.

Александр Николаевич всё-всё так же находился рядом со мной и следил за каждым моим шагом, за каждым моим действием. Я даже не мог понять, чего в его интересе больше: собственно интереса, как у хорошего ученика вызывает любопытство учебный предмет, или же всё-таки взгляд цесаревича таков, словно высококультурный и образованный человек смотрит на ожившего неандертальца. На меня, значит.

— Ваше Высочество, неприятель настолько растерян, а многие и вовсе помешались умом, потому не сразу и не все поймут, что им дают шанс на спасение — оказаться в русском плену, — взяв себя в руки, не показывая своего неудовольствия, отвечал я.

Между тем, посмотрев в бинокль, я увидел: всё… начинается и другая тенденция, также связанная с коллективным мышлением толпы. Один, два, десять, сто… Англичане стали поднимать вверх руки, как те, кто ещё оставался в седле, так и другие, бывшие на земле, многие становились, если была возможность, становиться на колени. Бросалось оружие, флагоносцы уже не так высоко поднимали флаги, а кое-где и опускали их.

— Вот и всё! — сказал я и пустота…

Напряжение спало, оставляя вакуум внутри. Я хотел было даже сесть на промёрзлую землю, но вовремя спохватился, понимая, что подобное будет оценено как незначительное, но всё-таки проявление слабости. Нужно быть сильным до конца, до того момента, как я доберусь до кровати.

— Это было уничтожение! — сквозь слёзы произнёс подошедший ко мне и к будущему императору английский журналист. — Вы… Уничтожили будущее Великобритании. Вы понимаете, кого сейчас убивали?

— Врага! — сказал я.

После я с укором посмотрел на своего десятника, который позволил подойти англичанину не просто ко мне, а к венценосной особе. Ну, почти венценосной, всё же на Александра Николаевича никто ещё венец, корону, не водружал, и коронации не было. Дай Бог ещё здоровья его батюшке! Очень хотелось, чтобы Николай Павлович вошёл в историю как царь-победитель. По-моему, он этого заслуживает. Ещё бы и как царь-освободитель…

А Говард ждал ответа. Слезы текли с его глаз, но он не хныкал, это был тот пример, как именно может плакать мужчина. Без всхлипов, стонов, молча.

— Ваше Высочество, вы позволите обратиться к английскому журналисту? — спросил я у наследника российского престола, и уже после его дозволения, обратился к англичанину: — Скажите, мистер Говард, может быть, битва состоялась на елисейских полях в Париже? Или же у Лондона? Что делают ваши соотечественники на русской земле?

— Русской? Сколько Крым русский, а сколько он до этого был турецким? — решился вступить со мной в полемику журналист.

— И в XI веке Крым был по большей степени русским, частью Тмутараканского княжества, и до этого он был греческим или византийским. Крым — земля тех, кто способен его удержать! Россия способна! И сегодня это наглядно продемонстрировала. Если мне позволят, то я прямо сейчас мог бы отпустить вас к английскому командованию, чтобы вы уже сегодня смогли начать писать статьи по поводу случившегося. Но знайте же, мистер Говард, как было завещано ещё святым Александром Невским: «Кто к нам с мечом придёт, тот от меча и погибнет!». Уверен, что вы честный, непредвзятый журналист, поэтому просто посчитайте, сколько уже Англия потеряла от того, что предала Россию… — уже не просто говорил я, а произносил внушительную речь, словно в английском парламенте.

Моя речь была пространной и достаточно долгой. Наверное, мне нужно было выговориться, сказать немало слов, в том числе и тех, которые могли бы сойти за пафос. Но и я не железный человек, я из плоти и крови, с тем же самым набором нервов, как и у любого другого представителя homo sapiens.

Сказал я и о том, что Англия добивается куда как больших последствий для себя, чем пока ещё может предполагать. Будет разрыв. В иной истории Россию принудили простить, заново дружить, торговать. Нет, костьми лягу, но с бритами будет только выгодные для России отношения. Жаль, но о полном разрыве отношений после войны могут думать только полные идиоты.

Россия наращивает производства, мы уже изготавливаем цемент, у нас развивается и будет развиваться химическая отрасль, металлообработка, кораблестроение… Когда там подрастет Менделеев!!! Но, что ещё важнее, по моему мнению, а англичане со мной должны будут согласиться: у нас начинает развиваться штучное товарное производство. Те же примусы, керосиновые лампы, мясорубки, пишущие машинки, парафин… Мы развиваемся в том числе и в отношении сельского хозяйства…

— Россия перестаёт и обязательно перестанет быть зависимой от Европы в товарном производстве. Мы построим железные дороги и соединим все части страны. Более того, нам нужно договариваться и разделять сферы влияния. Уже скоро азиатские рынки станут весьма востребованным и важным фактором мировой политики. И здесь либо европейские державы начнут воевать, либо признают существующие реалии и договорятся… — говорил я, и, что характерно, отринув многие из тех эмоций, которые читались на лице английского журналиста, он записывал в свой блокнот мои слова.

Будущий император смотрел на меня уже другим взглядом, точно заинтересованным. А я уверен, что говорю всё правильно и о том, что в ближайшее время ждёт Европу и весь мир.

Уже сейчас видны результаты всех промышленных революций, которые случились в ряде европейских стран. Собственные рынки они уже насыщают, скоро встанет вопрос о сбыте продукции.

А еще, я уверен, что если не помешать прусскому милитаризму поднять голову, то история обязательно скатится в череду мировых войн. Ведь Германия потребует своё место под солнцем. Безусловно, без драки англичане, да и французы своего не отдадут.

Хотя, помнится мне, в другом варианте истории пруссаки вполне лихо одолели французов во время франко-прусской войны, оттяпав Эльзас и Лотарингию, казалось бы, у мощной Франции. Нужно России быть такой сильной, чтобы не лезть во все эти союзы антантские и тройственные. А ьыть третейским судьей, который считал бы количество ударов и подбадривал бы бойцов. Соединенными Штатами быть, но еще хитрее, не вмешиваться в войну вовсе.

Я не хочу, чтобы Европа скатывалась в череду таких войн, и чтобы ареной битв была Россия. Я не хочу видеть спаленных белорусских деревень, концлагерей, геноцида советского, русского народа. И теперь, когда я уже понял, что история в значительной степени поворачивается несколько другим боком, у меня появляются новые цели, новые задачи.

Я хотел победы в Крымской войне? В этой реальности она куда как более вероятна, чем в той истории, которую я учил и которой я учил. Теперь же нужно подумать и о более глобальных задачах.

Нельзя допустить ужасов мировых войн. Наивно? А они великие дела совершаются наивными, но между тем, жестокими, целеустремлёнными и решительными людьми. Разве Пётр Великий не был наивным? Думаю, что в какой-то степени был. Но дал такой импульс Российской империи, который до сих пор ещё не иссяк. Правда, требуется ещё один толчок, правитель, может быть, не такой же решительный царь-революционер, как Пётр Великий, но тот, кто мог бы с ним быть хотя бы сравним.

— Вы всё сказали, генерал-майор? Может, ещё добавите, как нужно Россией управлять? Как воевать научите нас? — сказал…

Нет, это были слова не наследника российского престола, не Александра Николаевича. Это Александр Сергеевич Меншиков уже не мог совладать со своими эмоциями и нервами, начинал выговариваться.

Адмирал был не в меру честолюбивым, не в меру гонорливым человеком. Было видно, как он окучивает и окручивает наследника российского престола. И вот сколько дней он уже рядом с Александром Николаевичем, а тут я провожу успешную операцию и нивелирую все потуги Меншикова, который бесконечно тужился показать, что именно он величайший стратег и что именно ему суждено переломить ход войны.

— Если так прикажете воевать, уничтожая всех, воевать как варвары… То русские солдаты, офицеры так не будут делать! — Меншиков всё больше распылялся.

— Ваше высокопревосходительство, я бы не хотел вступать с вами в полемику, но вы вынуждаете меня к этому. Между жизнью русского солдата и солдата врага я всегда выберу жизнь русскому воину. Более того, я сейчас скажу такое, за что недостойным сочтут… Если на кону стоит победа русского оружия или моя честь, то, как враг отнесётся ко мне, какими словами он меня назовёт, и сколько раз он произнесёт, что я дикарь и варвар… А с другой стороны будет стоять моя честь, то я выбираю даже не свою честь, я выбираю жизнь солдат и офицеров, которых прямо сегодня я спас. И я не говорю про врага, его нужно уничтожать.

Я говорю про то, что сегодня мой корпус… Мой, вице-губернатора Екатеринославской губернии, не бывшего армейским офицером, но возглавившего в трудную годину войска, собранные мной и князем Воронцовым, великой княгиней Анной Павловной. Мной, снабжавшим армию всем необходимым, в ущерб своему благосостоянию…

Так вот, сегодня я спас жизни тем русским, которые пошли бы в атаку и которых убивала бы английская кавалерия, нынче разгромленная, которые были бы сражены турецкими и английскими пулями. Я их спас, поставив на кон свою честь.

Так что пусть английский журналист это и напишет: «Алексей Петрович Шабарин вёл себя как дикарь и варвар, человек, недостойный называться цивилизованным. Он делал что-то невообразимое, он убивал врагов, пришедших на русские земли, чтобы те не убивали русских солдат и православных людей». И пусть англичанин укажет, насколько были против всего этого достойнейшие русские офицеры. Честь имею! — сказал я, сделал пару шагов в сторону, но вспомнил о том, что здесь присутствует цесаревич. — Ваше Высочество, операция прошла успешно, чувствую некоторое недомогание. Позвольте отойти на отдых. Собрать трофеи и привезти пленных могут мои офицеры без моего присутствия.

— Трофеи? Мда… Отдыхайте, Алексей Петрович! — задумчиво, смотря, скорее, на Меншикова, чем на кого-либо ещё, произнёс наследник российского престола.

Я возвращался в штаб своего корпуса. Ехал и думал, насколько много лишнего сказал я. Или же эти слова должны были прозвучать? Да как же можно воевать в белых перчатках? Но это даже не война где-то за пределами Российской империи. Это у нас дома, в нашем подбрюшье копошатся враги. Калёным железом всех их надо гнать!

Я не стал останавливаться, сразу направился в свой кабинет в доме тестя.

— Ваше превосходительство, разумение имею, что сие не моё дело… — нерешительно, переминаясь с ноги на ногу, когда я уже был в своём кабинете в доме тестя, решил поговорить ещё и Елисей.

— До говори уж, вдвоём мы сейчас с тобой. Не чиняйся, говори, что на душе. Я вон перед самим наследником российского престола говорил, чего уж теперь тебя не выслушать… — усмехнулся я, наливая стакан прозрачной сорокаградусной жидкости моего Шабаринского производства.

— Да я только сказать хотел, ваше высокопревосходительство, хоть бы и казните меня за это, но правый вы во всём. А господин тот, адмирал… шаркун он, и завидует вам, — высказался Елисей, а я только улыбнулся.

— Принеси чего поесть, мяса обязательно! И направь людей по всем кухням нашего корпуса. Пусть готовят много, больше, чем обычной еды, выдают колбасы и шоколад, сахар. По две чарки водки каждому! Скоро герои будут возвращаться, нужно встретить их достойно, — сказал я и машинально, даже не осознавая, что делаю, налил ещё один стакан водки.

Елисей отправился исполнять мои поручения, а я остался один… Как же всё-таки одиноко! Как же всё-таки утомительно всё это! Как же всё-таки мне нужно просто поспать, чтобы перестать быть таким… слабым, что ли.

— Разреши! — милое личико Эльзы показалось в дверном проёме, и не успел я разрешить ей войти в мой кабинет, как она уже сидела за столом напротив меня.

— Ты чего здесь? Разве не должна быть в лазарете? У нас тоже есть убитые и немало раненых. Сотни три, не меньше я сегодня потерял… — сказал я и залпом махнул стакан водки.

— Будет тебе пить в одно горло! И мне наливай! А что до больных и раненых… Так одного из них я и решила навестить. Так что наливай, друг! — усмехнувшись, сказала Эльза.

Она сама встала со стула, подошла к буфету, взяла стакан и поднесла его к горлышку бутылки.

— Значит, друг? — усмехнулся я.

— А что, разложить меня на столе хочешь? Как в былые времена? — Эльза громко рассмеялась.

Она рассмеялась, а я растерялся. Если подобное поведение Эльзы было спланированным, то, видимо, в Российской империи появился великолепный психолог. Ведь я уже почти перестал думать о всём том, что ещё пять минут назад считал наиглавнейшим для себя. Мозг переключался на то… может, и правда, как в старые добрые времена!.. Сколько у меня уже женщины не было?

— Э, друг! Ты что там удумал, развратник? — Эльза продолжала смеяться. — Давай не будем усложнять наши отношения. Лиза — моя подруга. Ты — мой друг. Ты любишь её, она любит тебя. Тебе, как мужчине, нужно… Знаешь, среди девиц-медсестёр сложнее найти ту, которая не захочет с тобой возлечь. Так что могу привезти кого-нибудь… двоих… если уж сильно надо, то и троих приведу.

— У вас медицинское заведение или уже публичный дом? Учти, Эльза, приду, проверю! — сказал я, воспринимая слова подруги всерьёз.

— Про двоих и троих я, может быть, и пошутила. Но вижу, что девицы сравнивают всех только с тобой. Ты у них за героя, за мужчину без страха и упрёка. Так что, если тебе сильно надо, то всё же не со мной… Хотя я с большой теплотой вспоминаю всё то, что между нами было, — с грустинкой на глазах говорила Эльза.

— Давай напьёмся! И нет, что было между нами, то в прошлом. Ну, я ценю тебя, уважаю и люблю как сестру! — сказал я и выпил третий стакан водки.

А потом и не помню, как я добрался в постель. Не смог вспомнить, когда проснулся, кто ко мне приходил. Но мне это нужно было. Потому как проснулся я полным решимости, новых сил и с жаждой свершений.