Барин-Шабарин 7

Глава 19

Новости из России всегда раздражали Наполеона III. Как и сама Россия. Он вообще не понимал, как может существовать столь непомерно огромное государство, где почти нет не то что железных, а обыкновенных шоссейных дорог. А по тем, что есть, нельзя проехать, не увязая на каждом лье в грязи или в снегу?

Как его царственный брат император Николай умудряется управлять этим колоссом, если посланный из столицы указ достигает тех, кому он предназначен, через недели, а то и месяцы? Россия — это не страна, а необозримое даже для мысли пространство, населенное дикими племенами и угрюмыми каторжниками.

В этом Шарль Луи был искренне убежден. И потому получив донесение от де Сент-Арно о «incident mineur dans un village côtier — малозначительном инциденте в прибрежной деревне», он лишь отмахнулся. Этот Леруа скоро станет доносить о каждом, прихлопнутом им комаре, потому что ничем иным он похвастать более не может.

А как славно все начиналось! Какую мощь продемонстрировала всему миру Французская империя, выслав в Крымскому полуострову свой сильнейший в Европе военно-морской флот. Одной лишь вспомогательной амуниции она завезла в этот дикий край столько, что можно было бы воздвигнуть город.

Более шести тысяч туров — плетеных корзин без дна — и свыше полутора тысяч фашин, тридцать тысяч кирпичей и сто тысяч мешков для земли, громадное количество лопат и кирок — и все это для постройки оборонительных укреплений. А — повозки, а походные печи? А запасы продовольствия — хлеба, сухарей, соли, риса, сахара, кофе, говядины, свинины, спиртного и фуража?

Франция щедро снабдила свою армию всем необходимым, дабы обеспечить ее успех в Восточной войне. Все европейские и американские газеты взахлеб писали о том, что солдаты Наполеона, который был третьим по династическому счету, но стремился стать первым во всем, должны, наконец, обрушит этого дикого колосса на глиняных ногах.

И где результат⁈ «Le temps des grandes et rapides déceptions — Время великих и быстро наступивших разочарований» — так называли теперь сражение на реке Альме. Русские проявили там не только свое знаменитое медвежье упорство, но и явили новейшие системы вооружения, а также — отличное умение с ним обращаться.

Это было не сражение даже, а — бойня! Раненых оказалось столько, что им не успевали оказывать медицинскую помощь на месте и вывозить их в военный лагерь. Самых «тяжелых» морем отправляли в Константинополь и в албанский городок Скутари, где пришлось наскоро разворачивать крупные военные госпитали.

Изувеченные солдаты и офицеры умирали по пути туда или под ножом хирурга, ибо операции делались без анестезирующих и обеззараживающих средств. И это в довесок к тому, что еще до высадки на Крымский полуостров в союзных войсках началась холерная эпидемия, которая и не думала прекращаться.

Не радовало Наполеона III и поведение России вне театра военных действий. Мало того, что в Петербурге начались погромы французских модных магазинов, так и шпионы доносили слухи о том, что царь якобы намеревается изъять все денежные средства и недвижимое имущество подданных Французской империи, которые ведут дела в его варварском государстве. А нас за что⁈

Если Николай решится на это, Шарль Луи готов принять аналогичные меры. А если потребуется — то и арестовать всех русских, которые предпочитают коротать свои суровые полярные зимы на южных курортах Франции. Мир должен увидеть, что племянник Наполеона Бонапарта умеет проявить твердость.

Шарль Луи до сих пор не мог забыть ту характеристику, которую дал ему — Императору Франции — русский посол в Англии Бруннов: «…до сих пор у него смешение в голове. Он разом мечтает о нескольких авантюрах. Немного о Бельгии; рейнские границы; маленький кусочек Савойского пирога; много католицизма с примесью некоторых воспоминаний об итальянском карбонаризме; распространение завоеваний в Алжире; египетские пирамиды; иерусалимский храм; восточный вопрос; колонизация в центре Америки; наконец, словечко от Ватерлоо, перенесенное на берега Англии, вот, в их быстрой смене, мечтания, которые проходят через этот странно организованный мозг…».

Странно организованный мозг Луи-Наполеона действительно жаждал всего и сразу. В своих мечтал он видел шеренги французских солдат в красных штанах, марширующих и по России и по Бельгии и по Алжиру и по Мексике. Империя не должна ограничивать свои притязания. Дядя это хорошо понимал. И что не удалось Наполеону I, должно получиться у того, кто добавил к своему титулу еще две римских единицы.

Вот только тогда придется вывести свои войска из России — сказала Шарлю Луи тень его великого родственника. Пусть громят магазины модных тряпок, пусть отнимают имущество его подданных, имевших глупость обзавестись им в варварской северной стране, пусть даже этот гнусный предатель Клодт придает причиндалам своих каменных коней профиль его, Наполеона III. На все это можно закрыть глаза, но потеря армии и флота поставит жирный крест на всех иных его планах.

«Отозвать немедленно!» — мелькнула паническая мысль, потому что внутреннее ощущение нарастающей катастрофы захлестнуло «странно организованный мозг» Шарля Луи. Взгляд его снова упал на донесение маршала Леруа де Сент-Арно — главнокомандующего французской экспедиционной армией в Крыму. Император Франции схватил его. И строчки донесения, вставленные между делом «…incident mineur dans un village côtier…» поплыли у него перед глазами.

— И вы, граф, желаете принять участие в этом деле?

Молодой артиллерийский офицер, будущий всемирно известный писатель, задумчиво пощипал жиденькие усики.

— Если я правильно вас понял, Алексей Петрович, вы затеяли весьма опасную вылазку.

— Да. И велики шансы, что ни один из нас назад не вернется, — ответил я вполне откровенно.

— Это мне подходит, — улыбнулся Толстой.

Рука моя, готовая открыть список добровольцев, зависла над девственно чистым листом бумаги. Я понимал меру своей ответственности. Одно дело приписывать себе стихи и песни, которые будут написаны в отдаленном будущем или — уже не будут написаны. Другое — при самом печальном развитии событий лишить Россию и все человечество «Войны и мира», «Анны Карениной», «Севастопольских рассказов». Фактически росчерком пера я могу уничтожить гигантский пласт мировой культуры. А с другой стороны, как я могу отказать русскому офицеру, сознательно идущему на риск?

— Вы с шабаринками знакомы, ваше сиятельство?

— Не только видел в деле, но и имел честь командовать батареей на Альме.

Я это знал, но на всякий случай уточнил. Мне нужна была спокойная уверенность в голосе этого человека. И я ее услышал.

— Придется высаживаться вместе с орудиями и сходу открывать огонь, прикрывая десант, — сказал я.

Толстой деловито кивнул, а я продолжал:

— На вылазку пойдем не сразу, Лев Николаевич, сначала отработаем все в учебных боях.

В глазах артиллериста мелькнул огонек любопытства.

— Если я правильно понял вас, господин генерал-майор, вы полагаете не просто обойтись учебными стрельбами, но отработать всю операцию полностью?

— Да. При том, что часть солдат и офицеров будут «драться» за противника. Поелику возможно отработаем в условиях наиболее приближенных к боевым, — сказал я, давно уже не заботясь о соответствии применяемой мною терминологии реалиям эпохи.

— И тем надеетесь снизить возможные потери, — кивнул начинающий писатель.

— Совершенно верно. При том, исходя из соображений, что противник заведомо сильнее и многочисленнее.

— Интересный подход, — одобрил Толстой. — У нас обычно ограничиваются муштрой и шагистикой.

Я бы ему с удовольствием изложил свои идеи по части подготовки специальных подразделений, но времени было в обрез. Поэтому я улыбнулся и сказал:

— Ведь вы литератор, граф.

— Начинающий, — скромно уточнил будущий потрясатель умов.

— Вернемся живыми, я вам подарю пишущую машину моей конструкции. Очень, знаете ли, облегчает канцелярский и писательский труд.

— Заранее благодарю.

— Вношу вас в список, Лев Николаевич, а теперь прошу пройти в соседний шатер для медицинского освидетельствования.

— Но я здоров!

— Нисколько не сомневаюсь в этом, ваше сиятельство, но правило для всех одно. Я должен быть уверен, что каждый из участников десанта сможет перенести весьма непростые условия вылазки.

Если будущий автор «Войны и мира» обидится, мне же легче. Я знал, что многие офицеры могут воспротивиться принудительному медосмотру, не подозревая, что это тест на психологическую устойчивость.

— Я понял вас, Алексей Петрович, — сказал Толстой. — Вы совершенно правы. Буду рад служить под вашим началом, господин генерал-майор.

Он поднялся, откозырял и направился по крытому переходу к следующем шатру, а ко мне вошел… британский журналист.

— Интервью не даю, мистер Говард! — отрезал я.

— Простите, сэр, — откликнулся англичанин. — Я пришел не для этого, хотя, признаюсь, был бы рад взять у вас интервью… Правда, это достаточно новая форма журналистики… Первым был мой соотечественник, известный писатель Льюис Кэролл…

— У меня очень мало времени, мистер Говард.

— Да, простите сэр! Я хочу принять участие в задуманном вами деле.

— А откуда вам известно, что я задумал?

— Догадываюсь.

— И, разумеется, намерены сообщить о своих догадках в «Times»

— Нет. Во-первых, ваши люди и шагу мне не дают ступить без пристального за мною наблюдения, а во-вторых, мне догадки неинтересны, я хочу все увидеть своими глазами.

— Благородное желание. Увидеть своими глазами и… солгать в репортаже. Истинный стиль британской журналистики.

— Возможно, у вас есть основания так утверждать, но в своих репортажах я всегда подчеркиваю храбрость и находчивость русского солдата.

— Ладно. Не будем спорить. Если вы хотите принять участие в деле, вам придется пройти медицинское освидетельствование и подготовку, во время которой никаких контактов с внешним миром, включая письма родным. Также я должен предупредить вас, что существует значительный риск тяжелого ранения или даже гибели.

— Моя профессия — это риск.

— Тогда пройдите вот по этому переходу к следующему шатру. Если врачи установят, что вы готовы принять участие в подготовке, вас отправят в лагерь.

— Благодарю вас, мистер Шабарин.

— Не за что. Учтите, что никто с вами цацкаться не будет. У нас все равны — и офицер и солдат и иностранный журналист. В дело идут только добровольцы… Следующий!

Говард поклонился и вышел. За ним в шатер вошел… офицер фельдъегерской службы. Откозыряв, доложил:

— Ваше высокопревосходительство, вам пакет из канцелярии его императорского величества!

Он вынул из своей сумки скрепленный сургучными печатями пакет и протянул мне. Любопытно, может мне, наконец, присвоили чин генерала-лейтенанта? Вскрыл ножом для разрезания бумаг пакет, взломав печати. Хм, указ… «Божию милостью мы, Николай Первый, император и самодержец Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая…». Я пробежал глазами весь текст и с досадой швырнул указ на стол.

— Ну надо же, как это не вовремя!

Ба-бах! Ба-бах! — палили пушки. И дым стелился над водой, запутываясь в камышах. Стреляли с берега. Вплотную к берегу монитор подойти не мог, слишком мелко. И десант бросал сходни, скатывал по ним орудия, прыгал в ледяную воду и сразу шел в атаку. Артиллеристы открывали огонь по готовности, чтобы подавить вражескую артиллерию, препятствующую высадке. И когда выстрелы противной стороны смолкали, начиналась рукопашная.

Дирижер этого оркестра смерти, генерал-майор Шабарин, кивнул сигнальщикам — отбой! Замелькали флажки, умолкли орудия. Атакующие остановились. Боцмана высвистели общее построение и десант и защитники береговых укреплений быстро вытянулись в одну шеренгу. Командир прошел вдоль строя, глядя на мокрых — клеенчатые штаны и куртки держали воду, но недостаточно — уставших, но воодушевленных добровольцев. Военные стояли со штатскими вперемежку.

— Ну что ж, на сегодня неплохо, — сказал генерал-майор. — Объявляю отдых и обед до четырех часов. Офицеров прошу ко мне на разбор после… Хм, учебных действий. Разойтись!

Строй распался. Вольноопределяющиеся кинулись к кострам, сушиться и греться. А там уже дымили печи полевых кухонь. Кашевары ворочали черпаками в котлах, над которыми поднимался, растекаясь по лагерю, ароматный пар гречневой каши с тушенкой. В реальном деле такой роскоши не будет. Придется согреваться на ходу и харчится, выскребая ложками тушенку из жестяных банок. А о чае со сгущенкой можно будет только мечтать.

Офицеры собрались возле палатки Шабарина. Он кивнул своему адъютанту и тот кинулся накрывать на грубо сколоченный деревянный стол. Разбор полетов не обязательно проводить на голодный желудок. Здесь же, в палатке, офицеры могли быстро переодеться в сухое. До начала следующих тренировок их денщики высушат и починят то, что сейчас было мокрым и оборванным.

— Сегодня, господа, вы действовали лучше, чем вчера, — заговорил генерал-майор, — но это не повод расслабляться. Сами понимаете, условия настоящего боя нельзя воспроизвести на учениях. Потому что стрельба будет вестись боевыми, а вокруг будут падать в воду и грязь тела ваших боевых товарищей. Да-да, господа, именно — товарищей, независимо от сословия и званий. Во время нашей вылазки не будет низших чинов и господ. Я их отменяю. Офицер должен будет драться за рядового как за самого себя. Я понятно выражаюсь, господа!

— Так точно, господин генерал-майор, — выразил общее мнение Толстой.

— Тогда приступим… И раз уж вы, граф, подали голос. Начнем с вас… Огонь вы открыли на тридцать секунд позже, чем требовала обстановка.

— Учту, Алексей Петрович.

— Не просто учтете, а отработаете маневр сверх общего времени учений.

— Слушаюсь, господин генерал-лейтенант.

— Поручик Ртищев, — продолжал Шабарин. — Ваши ребята сегодня показали себя неплохо, но учтите, что деревянные ружья легче железных и придумайте какие-нибудь утяжелители, чтобы бойцы вашего взвода не размахивали ими, как повесы тросточками на Приморском бульваре.

— Будет исполнено, господин генерал-лейтенант.

У Шабарина нашлось, что сказать и другим офицерам — командирам взводов десанта в Камышовую бухту. Закончив разбор, генерал-майор поднялся и отправился к рядовым. Увидев его, десантники начинали вставать, но он знаком велел им не отвлекаться от своих занятий. Рядовыми здесь были люди разных сословий — мужики, купцы, дворяне. За неделю учений все различия стерлись. Те, кто не выдержал, отсеялись в первые дни. И те, кто переоценил свои силы и те, кто не смог переступить через перегородки, разделяющие русское общество XIX века.

Остались лишь те, кто жаждал отомстить захватчикам больше, чем сохранить социальные предрассудки. Как ни странно, среди оставшихся оказался и Говард. Былого британского лоска и следа не осталось. Похудел, осунулся, но держался. Десантники звали его попросту «Ваней» и он отзывался на это простецкое имя. Неужто что-то понял, журналюга? Или хитрит, а в уме уже стряпает статейку, где красочно описывает диких русских медведей, которым все нипочем — а тем более, утонченная европейская цивилизация?

— Ну как, Джон, обвыкаетесь?

— Помаленьку, — по-русски ответил он.

— Ваш командир говорит, что вы неплохо деретесь. Даже показывали солдатам какие-то приемы. Что это? Тайский бокс?

— Ушу, — скромно ответил англичанин.

— В самом деле? Вы владеете секретами монахов из монастыря Шаолинь?

— Да. Я год прожил в нем.

— Тогда вам отдельное задание. Будете тренировать наиболее талантливых ребят.

— Слушаюсь, сэр!

— Ну отдыхайте.

И Шабарин продолжил обход учебного лагеря. Русская эскадра уже готова была выйти к Босфору. Южная армия, под командованием Горчакова, все же уперлась южнее Бухареста. Австрияки, даже если бы захотели, не смогли бы помочь своим союзникам. Хотя тайные переговоры между Англией, Францией, Австро-Венгрией, Пруссией и Швецией о расширении антирусской коалиции идут.

Газеты, с легкой руки Хвостовского, и не без участия Шабарина, метко окрестили ее «коалицией желающих». А в Екатеринославской типографии напечатали большим тиражом линогравюру с изображением того, кто, кого и в какой позе в этой коалиции желает. Ничего, вскоре у них пропадет всякое желание. Русский медведь покажет всем этим ослам, который мнят себя львами, волками и лисами, что такое его тяжелая лапа.

— Я знаю сотни способов выманить русского медведя из его берлоги, но не знаю ни одного — как его туда загнать обратно, — повторил фрайхерр фон Вертер слова своего приятеля, депутата Соединенного ландтага прусского королевства Отто фон Бисмарка, завершая речь на тайном совещании представителей пяти государств, которое проходило в Цюрихе.

Тайным оно было лишь на бумаге. Потому что русские и европейские газеты вовсю уже высмеивали жалкие попытки «каолиции желающих» договориться о том, чтобы выступить единым фронтом против громадного варварского государства на Востоке. Даже у англичан, после уничтожения «легкой кавалерии» под Севастополем, пропал былой пыл. Да, они отправили корабли к Архангельску и к Камчатке, но даже при успехе этих операций вряд ли Русский медведь почувствует что либо, кроме щекотки.

Что уж говорить об остальных. Австрийцам не удалось вытеснить армию Горчакова из Румынии. Шведы хоть на словах и мечтают о реванше за поражение в Северной войне, но на деле былая мощь их королевства осталась в прошлом. Пруссия, как выяснилось, и вовсе не желает участвовать в войне с Россией. А французский император подвержен каким-то странным колебаниям. Единственный народ в Европе, который полон решимости драться с московитами — это поляки, которые бредят Великой Польшей от «можа до можа», но готовить новое восстание в Царстве Польском дело не быстрое. Особенно — с учетом поражения всех предыдущих. И результата не гарантирует.

— У меня есть сведения, что фон Вертер будет назначен новым послом в Петербурге, — неприязненно произнес посланник шведского короля Оскара I, Роберт Фредрик. — Я вообще не понимаю, зачем Фридрих Вильгельм послал его сюда?

— Понятно — зачем, — отмахнулся Феликс Шварценберг, представитель австрийского императора. — Прусский король не желает ввязываться в войну с русскими, а вслух это произнести духу не хватает. Вот и послал этого хитрого лиса — фон Вертера…

Эти двое лишь выразили общее разочарование, которое накрыло участников совещания, хотя далеко не все из них решились это высказать вслух. Остальные срочно строчили донесения своим сюзеренам, в которых выставляли себя пламенными борцами с русским милитаризмом, а своих коллег — нерешительными, а то и откровенно — трусливыми соглашателями.

Делать в Цюрихе большинству из них было больше нечего, но они не торопились разъезжаться, тем более, что их пребывание в Швейцарии оплачивалось из государственных средств. Они словно ждали, что вот-вот будет получено известие, которое все перевернет с ног на голову и они с полным правом вернутся за стол переговоров. Коалиция против России будет, наконец, создана.

Давно уже пора разобраться с этим рыхлым беспредельным пространством, чьи недра полны сокровищ, леса — пушных зверей и первоклассной древесины. Народ привычен к ярму, так что ему все равно на кого работать — на своих ленивых и невежественных помещиков или на рачительных и бережливых немецких бауэров. Кнут есть кнут — какая разница чья рука сжимает его рукоять, если результат один и тот же?

Вечером представители пяти стран собрались на ужин. Пили рейнское и шампанское, говорили пространные речи. Через каждое слово — Европа, бремя белого человека, цивилизация. Захмелев, перешли на более свободные темы. Например — о бабах, пардон, о пышнотелых фройляйн, которые обслуживают знатных гостей в номерах гостиниц и денег за это не требуют. Вот оно истинно швейцарское гостеприимство!

Разгорячившись воспоминаниями, стали поспешно собираться, чтобы провести еще одну последнюю ночь и с милыми, сговорчивыми горничными в отеле. В этот момент в зал вошел фельдъегерь с пакетом от кабинета министров Французской империи для Лионеля де Мустье, который представлял на совещании Наполеона III. Захмелевшие европейские политики, затаив дыхание, наблюдали, как француз вскрывает пакет ножом, которым только что кромсал на своей тарелке пулярку.

Де Мустье не спешил. Да и после изрядной дозы рейнвейна перед глазами у него все плыло. Одно дело щупать сочные прелести швейцарок — здесь вряд ли промахнешься даже в темноте — другое — вчитываться в витиеватые закорючки официальной депеши. Остальные представители коалиции желающих поскорее вернуться в номера, мысленно костерили этого неторопливого галла, пьяно водящего лорнетом над бумагой. Наконец, он поднял голову и глаза его наполнились слезами радости.

— Господа! — возвестил он. — Только что получено известие, которое в корне меняет сложившуюся на континенте военно-политическую ситуацию!

— Что? Неужели скончался император Николай? — нетерпеливо осведомился швед Роберт Фредрик.

— В Царстве Польском новое восстание? — с надеждой спросил австриец Феликс Шварценберг.

— Флот ее величества все-таки высадил десант в Балаклаве и русские бегут из Севастополя? — предположил посланник королевы Виктории, сэр Роберт Пил.

— Скорее всего — у императора Наполеона Третьего сменились намерения, — ядовито заметил пруссак фон Вертер.

— А вот и не угадали, господа! — с пьяной развязностью улыбнулся Лионель де Мустье. — Произошло нечто гораздо более вдохновляющее… Прежде всего — вдохновляющее нас на продолжение наших переговоров.

— Похоже, Марте придется немного подождать, — вздохнул англичанин, неизвестно, чем более расстроенный — тем, что его предположение не оправдалось или тем, что раздевание покорной и мягкой, как овечий сыр, горничной откладывается на неопределенное время.

Ветер упорно гнал волны на берег и паровая машина монитора «Стрелянный воробей» едва удерживала его на достаточном расстоянии от каменистого мелководья. Вопреки названию, камыша в Камышовой бухте не обнаружилось. Или его выжгли проклятые французы. Зато вдоволь оказалось пронизывающей до костей сырости, обледенелых камней у береговой кромки и темноты, пока еще не нарушенной ни единой вспышкой пушечного или ружейного выстрела.

Основной десант шел на шлюпках, которые могли подойти к месту высадки вплотную, а вот пушки придется тащить до суши по ступицы в воде. Причем тащить — силами самих артиллеристов. Такой роскоши, как тягловые лошади, десант себе позволить не мог. С монитора спустили в воду широкие трапы, по которым расчеты, при помощи экипажа, начали спускать шабаринки. В это же время на веслах подошли основные силы десанта, вооруженные пулеметами, винтовками и револьверами. Ну и — ножами и шашками.

Я пока оставался на борту «Стрелянного воробья». Должен был убедиться, что все мои люди благополучно достигли берега. Тогда я отдаст команду артиллеристам монитора открыть навесной огонь по французским укреплениям. Как недоставало инфракрасной оптики! В кромешной тьме январской ночи хорошо скрыто высаживать десант да и то — пока противник его не обнаружил. Куда хуже, что нельзя видеть, что твориться на позициях врага.

Ничего. Недаром последние несколько тренировок проходили именно ночью. Десантники привыкли, что действовать придется впотьмах. Правда, в заранее условленное время, специально засланные во вражеский тыл корректировщики должны будут зажечь костры позади французских позиций. Если, конечно, корректировщиков заранее не переловили. Жаль будет. Ведь на эту миссию согласились самые отчаянные ребята. Чеканя шаг по деревянному настилу подошел Толстой.

— Ваше высокопревосходительство, все орудия на берег доставлены! — доложил он.

— Отправляйтесь следом, Лев Николаевич, — сказал ему я. — Старайтесь подкатить пушки как можно ближе к вражеским укреплениям и открывайте огонь, едва смолкнут орудия монитора.

Приложив руку к козырьку клеенчатой фуражки, будущий классик русской литературы развернулся было на каблуках, как командир десанта заметил:

— И не забудьте надеть каску, граф. Ваша голова еще пригодится России.

— И вы не забудьте, Алексей Петрович, — напомнил Толстой. — Полагаю, что ваша голова ценнее.

Я кивнул. Ему пришлось приложить массу усилий, чтобы в мастерских Севастополя не только спешно изготовили металлические каски для личного состава десанта, а также — примитивные бронежилеты, но и к тому, чтобы добровольцы привыкли к этой, невиданной в сей эпохе амуниции. Поначалу добровольцы вообще думали, что это лишь хитрые учебные приспособления, вроде — утяжелителей на деревянных ружьях. Дескать, в бою такую тяжесть их таскать никто не заставит. Ошиблись, орёлики.

Я пристально всматривался во тьму. Не забывая поглядывать на циферблат своих часов, римские цифры на котором один ловкий часовщик в Екатеринославе пометил фосфором. Ежели не зажжется ни один корректировочный огонь на берегу, ровно в час по полуночи он, командир десанта, отдаст команду открыть огонь. Часы тикали, стрелки отщелкивали минуты, подходя к роковой черте. Глаза от пристального всматривания начинали принимать желаемое за действительно, реагируя даже не мигание звезд.

Поэтому и не сразу поверил своим глазам, когда увидел затеплившийся огонек справа, затем — слева. Протянул бинокль командиру монитора.

— Взгляните, Павел Францевич!

Тот взял оптику, всмотрелся.

— Вижу огонь в десяти кабельтовых справа и в двенадцати — слева, — доложил он и добавил: — С некоторой погрешностью, разумеется.

— Ничего, Павел Францевич, — откликнулся я. — Делаем, как договорились. Как только я доберусь до берега — открывайте огонь.

Командир «Стрелянного воробья» кивнул. Я взял у него бинокль, сунул в кофр, надел каску и зашагал к сходням. С ног до головы, как и весь десант, я был одет в специальный проклеенный комбинезон. И все же, погрузившись по пояс в ледяные воды зимнего моря, сразу ощутил обжигающий холод. «Не обморозить бы чего… — несколько запоздало подумал я. — Лиза не поймет…» И когда я еще не достиг берега, орудия монитора уже разорвали тишину в клочья.

Конические, начиненные пироксилином снаряды, с воем пронеслись, показалось, над самой головой. От залпа собственных орудий «Стрелянный воробей» нырнул, по гнусному закону Архимеда, вытеснив излишек воды. Меня едва не накрыло набежавшей волной с головою. В последнее мгновение успел-таки выскочить на сушу. И все же обдало меня изрядно. Один способ согреться — в рукопашной с врагом. Впереди расцвели огненным цветом разрывы корабельных снарядов.

И если французы до сих пор не подозревали о высадке русских, то теперь до них должно было дойти, что они атакованы. Орудия монитора жахнули во второй раз. Снова вибрирующий, вынимающий душу свист. Вздрогнул берег. Выплески пламени озарили небосвод. Вспышки были достаточно яркими, чтобы я мог разглядеть напряженные лица десантников, ждущих его команды. Едва смолк грохот корабельных орудий, во тьме впереди заговорили шабаринки графа Толстого.

— В атаку, ребята! Отомстим за кровь и поругание людей наших!

Походу, красноштанные такого явно не ожидали. Небось сидели в отнятых у русских и не спалённых во время погрома мазанках и грелись у камелька. А вернее — дрыхли. Если бы в деревне остались жители, план пришлось бы сильно подкорректировать, но после того, что учинили галльские петушилы, выжившие поселяне бежали, бросив свои дома. Так что деревня Камыш стояла пустой. Вернее — теперь она была полностью занята оккупантами.

Сколько их осталось под рухнувшими кровлями, сколько выскочило из пылающих развалин, катаясь по земле, чтобы сбить пламя — не знаю. Европейские газеты, описывающие потом «бесчеловечную, учиненную русскими варварами бойню», то неимоверно раздували число убитых, то наоборот — неоправданно занижали. Меня это не волновало ни тогда, ни после.

Шабаринки выкосили кинжальным огнем боевое охранение французских траншей. Дальше в ход пошли пулеметы, которые солдаты вопреки фактам, именовали не «лукашовками», по имени конструктора, а «пашками» — то есть, Пулеметами Алексея Шабарина. Да, спорить с народной этимологией дело зряшное. Опять же, куда важнее не как машинка именуется, а как она работает. В десант мы взяли самые надежные.

Винтари и револьверы тоже показали себя неплохо. Ручные гранаты, которые мои ребята наловчились забрасывать в чугунок с пятидесяти шагов, оказались для оккупантов неприятным сюрпризом. Когда в кромешной темноте, правда, уже слегка разбавленной светом пожарища, рядом с тобой что-то плюхается, вряд ли ты кинешься выяснять — что именно. Франки и не успевали.

И все же исход дела решила старая добрая рукопашка. Ошеломленные нападением, галлы в какой-то момент все же опомнились и начали отбиваться. Надо отдать им должное, рубились они отчаянно. Наверное потому, что поняли — мы пришли не для того, чтобы пощипать у них перья. Мы пришли — для того, чтобы их уничтожить. Так что бились французики уже не для победных реляций своего напыщенного главнокомандующего, а живота ради.

Какой-то солдат попытался пропороть меня штыком прямиком из окопа, когда я вскочил на его бруствер, но выстрел из кольта вышиб из него остатки мозгов. Другой, судя по черной как головешка, роже — зуав, даже кинулся на меня с ножом, но моя сабелька отделила его башку в красной феске от плеч. На меня тут же насел офицер, размахивающий клинком как Д’Артаньян. Пришлось преподать ему урок фехтования. Для него последний.

Звон стали. Хлопанье выстрелов. Картавые выкрики на чужом наречии и отборный русский мат. «Все смешалось в доме Облонских» — как напишет, правда, об иных жизненных обстоятельствах один из моих товарищей по этой свалке. Оказалось, что когда артиллерийская стрельба стала невозможной, ввиду близкого боевого соприкосновения с противником, артиллеристы тоже перешли в рукопашную.

И вдруг мы, с графом Толстым, оказались буквально — спина к спине в окружении врагов. Зуавы наседали на нас со всех сторон, весело блестя белозубыми улыбками. Подумалось, они не только собираются нас нашинковать, но и изжарить. С таким рвением туземные вояки нас атаковали. Мы с классиком с трудом пробились сквозь них. Рубка шла уже третий час. Потянуло предрассветным ветерком.

Сколько мы еще продержимся, сказать было трудно. Надо было отходить. И не просто отходить, а вынеся всех своих — и раненых и мертвых. Шабаринки придется бросить. Этот случай предусмотрен мною. На каждую пушку установлен заряд. При отходе мы их подорвем. Главное — люди. Они свою задачу выполнили. Французы поплатились за свои зверства. Я крикнул трубачу играть отход.

Отступим к шлюпкам под прикрытием огня из орудий «Стрелянного воробья». Подхватив тех из товарищей, которые уже не могли идти, десантники принялись отходить. Офицеры остались прикрывать. Так было сговорено заранее. Галлы не особо рвались нас преследовать. Вкусили русской стали. Эх, жаль шабаринки. Каждая ведь на счету. Я было поднял руку, чтобы пушкари подожгли бикфордовы шнуры, но рука моя замерла в воздухе.