Кнут

Ходила, жевала пирожки и печенье с вареньем, по разу в полчаса… примерно. Через раз пила по капле знахарской настойки. Странная она, чуть горькая, чуть мятная, чуть маслянистая, но каплю заглотить можно. Даже рассаду успела высадить.

Бандерлог объявился только к обеду. Накрыла ему в атриуме, а сама вышла перекусить на веранду — два крошечных хрустящих пирожка с начинкой из творога с вареньем и чай. Сейчас много есть нельзя… до ужина. Пирожки, которые пек Уюн, были необычайно вкусными, и мне пришлось отойти от них подальше, иначе ни одного не осталось бы.

Хорошо покурить успела. Потому что нарисовался Бандерлог. Облизывается, почесывает живот.

— Что, ученица, пора заняться делом?

В тоне его было столько сарказма, что я остереглась принимать эти слова за приглашение.

— Раздевайся.

Что?

Он неторопливо развязал шнурки и снял ботинки, затем расстегнул рубашку, штаны. И вдруг чуть не одним движением скинул их с себя, оказавшись абсолютно голым.

Фигура у него была атлетическая. Не как у качков, а гладкая, плавная, наполненная чудовищной энергией действия. Тронешь — взорвется. Как у дикого зверя, у пантеры, например. Никаких эротических фантазий такое тело мне не внушало. Примерно как мраморная статуя — красиво, восхитительно… но и все на этом.

— Тебе повторное приглашение нужно? Поторапливайся.

— Может быть объяснишь, зачем?

— Ты, ликтор недоделанный, вообще к жизни не приспособлена. Поэтому каша в голове и одни эмоции. Прежде, чем что-то осваивать, должна научиться правильно дышать. Только после этого сможешь научиться ставить и снимать барьеры.

— А дышать правильно — это дышать голышом? — фыркнула я.

— Дышать правильно ты научишься не скоро. Но начинать можно только «голышом», вот же словечко придумала. Обнаженное тело более чувствительно. Без этого не научишься.

Выпрямившись, он чуть прикрыл глаза — только щелки остались — но следил за мной очень внимательно. Потом медленно, очень медленно вдохнул. Тело затрепетало. Я видела, как под кожей и мышцами струится воздух, наполняет, распространяется, захватывает каждую клеточку. Секунд через двадцать вдох закончился и тело замерло. Еще секунд на двадцать. Потом начался такой же медленный выдох.

Это впечатляло. И было совершенно непостижимым и недостижимым. Я никогда так не научусь.

— Давай, теперь ты. Только волосы подбери.

Пришлось попросить дом ленту, которой я завязала свою копну в хвост на макушке. Раздеваться теперь стало еще сложнее, раньше они хоть чуть-чуть укрывали бы меня.

Врачей не стесняются? Теперь, похоже, и учителей тоже… Но, увы, не я. Прикрыла глаза. Дом выполнил просьбу — я вдруг оказалась в тонкой, почти прозрачной и полностью облегающей тело длинной, почти до колен, эластичной майке.

Бандерлог хмыкнул.

— Не дури. Я знаю, что в твоей реальности нагота табуирована. Так что это тоже урок. Еще один. Два в одном. Ты не в своей реальности. Она у тебя гадкая, мерзкая, тупая, приспособленная только для войн и больше ни для чего. Я путешествовал по ней с дюжину лет… давно, но все помню. И тогда не мог понять, почему в такой агрессивной реальности нагота под запретом. Потом мне сказали, что вы так бежите от осознания факта, что приспособлены только к бойне, одежда скрывает для вас эту мысль. Защищаетесь так. Лицемерно, как все в твоей реальности. Все. Ликбез окончен. Давай, скидывай свой наряд.

Он протянул руку, ухватился за ворот и одним движением сорвал с меня защитную майку — она разорвалась сверху вниз, словно была из бумаги. «Это он ее сдернул, или я была готова к этому и позволила ему сдернуть?» — мелькнула мысль. Мелькнула и пропала, потому что дальше начался урок, и мне стало не до рассуждений.

— Дрянь… Гадость… Совсем дура… Мерзость какая… Уродка сопливая…

Это были самые пристойные слова, которыми осыпал меня учитель Бандерлог.

— Теперь на девять. Только пресс…

Удар открытой ладонью по груди:

— Пресс! Вообще слов не понимаешь! Какого рожна машешь сиськами?

Я старалась. Я была полностью сосредоточена на дыхании. Мне помогала память о нескольких месяцах занятия йогой в торговом центре недалеко от моего дома. Полное йоговское дыхание. Если бы не оно, я не смогла бы сделать ни одного вдоха под надзором злых, колючих, разочарованных глаз.

Дыхание стоя. Дыхание лежа. Дыхание сидя. По два упражнения в каждой позе. Труднее всего мне давались упражнения два и пять — сидя, причем сидеть надо было не на стуле или по-йоговски, а вытянув вперед ноги и идеально ровной спиной. Совершенно неудобно. Я без конца приподнимала колени и получала по ним резкие удары. Как только сосредотачивалась на коленях, начинала сутулиться, и тут же следовали шлепки по плечам и спине. Найдя равновесие и заняв правильную позу, я сосредотачивалась на вдохе и больше половины из них не доводила до конца, получая удары по коленям, спине, плечам… Они были не сильными, больно не было, но пронзали током: «неудачница».

— Одевайся. Проку от тебя... Только запомни. Пока не научишься правильно дышать, об остальном можешь забыть. Ни оборотнем, ни магом тебе не быть. Слабачка. Перед сном упражнения один, три и пять, не менее двух дюжин раз каждое. Утром в постели — две дюжины раз второе упражнение. После завтрака — по три дюжины третьего, четвертого и шестого. Следующее занятие завтра после обеда. Свободна.

Бандерлог быстро влез в штаны, накинул на плечи рубашку, взял тяжелые башмаки, и ушел в баню. Мне тоже сейчас хотелось только одного: влезть под душ.

Мыслей не было. Стыда не осталось. Тело было мокрым, но, к моему удивлению, «дышащим», наполненным силой. Я не стала одеваться, дождалась, когда он выйдет из бани и отправилась мыться.

— Как только земля носит недоделанных ликторов, — даже за ужином Бандерлог никак не мог успокоиться.

— Послушай, учитель, — я пыталась говорить смиренно, как послушная ученица. — Вот ты меня только ругаешь. Мне трудно. Я должна знать, когда делаю что-то правильно.

— Ты одна большая ошибка.

— Этого не может быть, — твердо ответила я. — Хоть что-то, хоть один вздох, хоть один выдох должны были получиться так, как надо.

— Размечталась!

— У нас есть выражение «кнут и пряник». В смысле, что нужно дозировать наказание и похвалу. При этом все люди разные. Одним стать лучше помогает похвала, а другим — наказание. Я способна расти только получая одобрение. Это я к тому, что если ты будешь действовать только методом кнута, то успехов я не добьюсь никогда. Просто, чтобы ты знал.

— Лицемерие. Гадость. Этого не будет. Буду бить пока не выбью дурь и не заставлю делать как надо.

— Боюсь, тогда «как надо» я не научусь, — тихо буркнула я.

— Ну-ну. Поглядим, — ухмыльнулся он, ковыряя в зубах.

Меня передернуло. И он это заметил.

На следующий день, к счастью, Бандерлог не показывался мне до обеда. Честно выполнила все упражнения «домашнего задания».

Обедали мы снова порознь. Я расслабленно курила, чувствуя, что знахарь был прав — сегодня я чувствовала себя великолепно. То ли его капли помогли, то ли вчерашние упражнения.

И тут появился Бандерлог. Сигарета выпала у меня из рук.

В правой руке он держал кнут. Жуткий. Толстая у рукояти и тонкая на конце, длинная кожаная веревка. В левой руке учитель нес блюдце с одним единственным пряником. Поставив блюдце на перила, он скинул одежду, затем помахал кнутом, выписывая им ужасающие фигуры. Зрелище было завораживающим и пугающим до озноба.

— Раздевайся, — мотнул он головой и ухмыльнулся. — Все, как ты просила. Кнут и ругань будут тебе за ошибки. Пряник — в поощрение. Если хоть раз сделаешь правильно.

— Ты сошел с ума. Я отказываюсь.

— Ученица. Повинуйся. Не трать время, у нас его немного.

Кнут взвился в воздух, свернулся змеей и ремень просвистел рядом с головой. Я отшатнулась.

— Раздевайся! Быстро!

На этот раз он не приближался ко мне, держась на расстоянии.

Позиция стоя. Медленный вдох…

Резкая боль — ремень кнута ужалил в живот. Потом в плечо. Потом в спину.

Удары ременного крекера были короткими, яростными и очень точными. Мастерски он с этим оружием обращался, ничего не скажешь. Жалящий кончик попадал именно туда, куда нужно: «не сутулься», «не сгибай колени», «не дыши грудью»… При этом Бандерлог так и сыпал издевками.

Мы повторили вчерашний комплекс. Еще раз. И еще. Кожа на спине и плечах уже надсадно болела от «укусов».

Затем пошел новый комплекс. Всего из трех разогревающих тело упражнений. Это было намного труднее. Тонкие и быстрые вибрации дыхания, то поверхностного, то глубокого. Удары, сопровождавшиеся руганью, сыпались один за другим. В какой-то момент Бандерлог не выдержал и, подскочив ко мне, ударил по спине рукоятью. У меня из глаз брызнули слезы. Мой мучитель-учитель удовлетворенно захохотал.

— Хватит! — рявкнула я. — Это не учеба, а издевательство!

— Учись не сдаваться, ликтор.

— Я так ничему не научусь!

— Молчать! Хочешь быть бессмысленной размазней — одевайся и дуй отсюда. Я уйду. Вот радость учить никудышного ликтора.

Я, стиснув зубы, попыталась продолжить. Куда там! Попробуй дышать «по правилам», когда ты вся клокочешь от злобы и ненависти. Кнут взмывал все чаще.

— Прекрати! Не могу… сосредоточиться.

— Не сдавайся, неженка!

Когда четыре часа спустя занятие окончилось, на мне не было живого места.

— Возьми у Уюна мазь. Я заказал ее утром, должны были доставить. Вчерашнее домашнее задание остается, к нему добавишь полный сегодняшний комплекс, по три дюжины раз вечером и по пять дюжин завтра до обеда. Свободна.

Пряник одиноко лежал на своем блюдечке. Я не стала его брать.

Доползла до душа. Думала, что раны будут саднить, но оказалось, что кожа осталась неповрежденной, ни одной царапины. Почему же так больно?

Когда я уже вытиралась, закутавшись в большое пушистое полотенце, поскуливая и пытаясь сдержать слезы обиды, прибежал Уюн. В большой глиняной коробке у него была мазь, которой он смазал все места, которые у меня болели. Практически все тело. Боль начала уходить почти сразу. Даже красные пятна и синяки на глазах теряли свой цвет.

Я обозлилась. Нет от меня никакого прока? Да пошел он со своей учебой! Какого черта он так изгаляется? Тоже мне, нашел рабыню!

В голове стучали слова Анны Ахматовой:

Муж хлестал меня узорчатым,

Вдвое сложенным ремнем…

Весь вечер иступлено гуляла по дорожкам Усадьбы, клокоча от гнева. Потом завалилась спать, не выполнив ни одного упражнения.

Загрузка...