Автострада запредельности

Глава четвертая

Честно сказать, не помню всего, что творилось той ночью в «Стрижающем мече». Знаю, что дикое количество алкоголя проникло каким-то образом в мой организм и события в моем восприятии стали, как бы это получше выразиться… вот-вот, расплывчатыми. Фитцгор и его соотечественники оказались замечательными собутыльниками! Просто великолепными собутыльниками! Они поставили всем выпивку. Потом мы всем поставили выпивку. Потом все купили всем еще по кружечке. И только тогда началась серьезная пьянка. В какой-то момент в моем поле зрения очутилась кружка пива высотой в три ладони. Они называли ее громовой чашей Бробдингнега[3]. Я ее выпил.

Было уже довольно поздно — по крайней мере, мне так кажется. А до этого мы все говорили и говорили. Они хотели знать все про меня, про карту Космострады… про все на свете. Я представил им Винву, сообщив, что она и есть карта. Прекрасно, ответили мне они. Давайте-ка дадим ей карандаш и бумагу, а затем посмотрим, что она может. Карандаш и бумага немедленно появились. Винва стала демонстрировать свое умение, при этом очень походила на ребенка, который учится писать. Высунув розовый язычок, она заполняла лист за листом спиралями и прочими геометрическими фигурами, связанными между собой линиями.

— Господи! — воскликнул Фитцгор, — это же местные созвездия! Так все и должно выглядеть! — Он погладил буйную поросль своей рыжей бороды, — Черт побери, если бы у нас на этой планете была библиотека, мы могли бы достать книги и проверить. Если бы у нас на этой планете были книжки… — Задрав голову, он опрокинул в себя очередную кружку пива.

— Мне кажется, у меня есть несколько книг по астрономии. В тяжеловозе, собственно говоря, должен быть целый ящик. Правильно, Сэм?

— Угу, в накладной на груз сообщается, что у нас на борту целый ящик книг-кассет. Но ведь ты же не собираешься вытаскивать их сюда?

— Естественно, собираюсь!

— Успокойся наконец!

— Джейк, — начал Роланд, — может быть, попозже, когда мы все протрезвеем. — Он внимательно рассматривал рисунок, — Взгляни, вот Магеллановы Облака… и… да-да, как раз тут должны были бы быть Андромеда и Мессиер 34…

— А кто не трезв? По-твоему, я пьян?

— А эти две жирные точки, вероятно, Леос 11 и 1. Вон там галактики Скульптора и Форнакса…

— Кому нужны всякие там книжки, — прошамкал беззубый лесоруб, — когда у тебя есть такой приятель?

— Роланд сам по себе книга.

— Спасибо, Сьюзи. А все эти линии, — продолжал молодой человек, — это дороги Космострады. Но вот что самое интересное — видишь эту крупную дорогу, которая выходит отсюда и продолжается вон там? Кажется, это одна из главных артерий Космострады.

— Отчего бы нет, — кивнул Фитцгор, — А могут ли все эти галактические группы, которые нарисовала Винва, соединяться дорогой?

— Я бы ответил, что так и должно быть, — Роланд заинтересованно вертел перед собой лист с каракулями, — А вот эти рисунки, похожие на облака…

— Метагруппы, — сказал я.

— А это что за зверь такой? — поинтересовался кто-то из толпы.

— Группы групп. Супергруппы галактик, все они доступны с помощью единой дорожной системы.

— И куда она ведет, интересно? — задумчиво произнес один из лесорубов.

— До самого предела, долбаного предела, парень.

— Чего-чего?

— Начала всех начал, — выдохнул Фитцгор. — Самая колыбель всего, что было рождено.

— Это как же так получается?

— Когда ты смотришь на Вселенную, — Роланд произносил слова чересчур старательно — наверное, до такой степени он был пьян, — ты смотришь обратно сквозь время. Относительность, скорость света и все такое прочее. Когда ты смотришь действительно далеко-далеко, туда, куда самые изорщ… изрощ… извращ… словом, самые хитрые приборы могут достать… — он рыгнул, — Извините. Итак, если посмотреть в самый мощный телескоп, то там особо много не увидишь. Ты просто смотришь в такие места, в такие времена, когда Вселенная была совсем не такой, как раньше, когда она была радикально иной. До того еще, как сформировались галактики. Тебя словно отбрасывает к пределу видимой, постижимой Вселенной, за тот предел, где все сдвинуто в красную сторону спектра настолько, что становится почти невидимым. Это и есть красный предел.

— Я что-то за тобой не поспеваю…

— Это азы космологии, — снизошел Роланд, причем его тон подразумевал, что любой шестилетний ребенок отнесет это к разряду мелочи и чепухи.

— Да, разумеется, — Фитцгор обращался больше к самому себе, чем к окружавшим его людям, — Стоит проскочить сквозь портал, и ты двигаешься как бы обратно через время. Если ты едешь по дороге, которая ведет в самые дальние просторы космоса, быстрее, чем скорость света…

— …то в конце концов, — продолжил за него Роланд, — достигнешь точки, откуда начинается поток времени.

— Тот самый большой взрыв, который породил Галактику, — пояснил один из лесорубов.

— Абсолютно верно, если Космострада простирается так далеко.

— Разве такое возможно? — прорезал наступившую тишину чей-то голос.

— Понятия не имею, — Роланд пожал плечами, — но на Космостраде поговаривают, что именно Джейк обнаружит, как это происходит.

— Никуда не еду, — отозвался я, — потому что чертовски пьян, чтобы сесть за руль.

Вообразите себе, как поднимается тесто для булки с изюмом в четырех измерениях.

Разумеется, невозможно вообразить себе что-либо в четырех измерениях, но попробовать все-таки стоит.

По мере того как тесто поднимается, расстояние между изюминками растет, поскольку увеличивается объем теста. Представьте себе, что каждая изюминка — это галактика, и у вас будет прекрасная иллюстрация к теории расширяющейся Вселенной, которую в первый раз выдвинули века полтора назад. Теперь представьте себе, что в возрастающем объеме теста чем дальше изюминки друг от друга, тем выше их скорость удаления друг от друга, это происходит в геометрической прогрессии. В настоящей Вселенной дело обстоит следующим образом: эти галактики или группы галактик могут находиться на таком удалении друг от друга, что их скорости относительно друг друга можно измерить в процентах от скорости света. Благодаря эффекту Допплера, свет от этих отдаленных объектов сдвинут в красную сторону спектра; это означает, что длина волны света от этих объектов уменьшилась по частоте к красному концу спектра. То же самое происходит, когда мы слышим звук гудка проезжающего мимо автомобиля — тон гудка повышается с приближением и понижается с удалением автомобиля, то есть словно уменьшается по частоте. Свет тоже приходит к нам со своими частотами. Видимая часть спектра такова, что голубой — это самые высокие частоты, а красный — самые низкие. Удаляющиеся от нас галактические скопления постепенно, благодаря эффекту Допплера, смещаются в пределы красного света, иными словами: чем дальше они от нас, тем больше свет от них сдвинут в красную сторону спектра. Красный сдвиг.

Как сказал Роланд, астрономы могут в наши дни заглянуть довольно далеко, используя нейтринную астрономию и гравитационное сканирование. Как только минуешь протогалактические ядерные объекты, которые традиционно называются квазарами, вообще почти ничего нельзя разглядеть. Все, что находится на таком расстоянии, становится удаляющимся красным призраком, который стремительно убегает почти со скоростью света. Если можно представить себе, что у Вселенной есть граница, то вот она! Но есть и что-то за этими пределами.

Возьмите любую точку отсчета в сегодняшней Вселенной, вообще любое место. Если оттуда начать путешествие в любую сторону — только надо все время помнить: на скорости, которая превышает скорость света, — то вы начнете двигаться обратно во времени. Если перевалить за предел — можно застать момент Сотворения Мира.

Я старательно вглядывался в рисунки Винвы и, действительно, заметил толстую линию, которая связывала метагруппы. Роланд и я стали раскладывать листы друг за другом, иногда обращаясь за помощью к Винве.

— Видишь, Джейк? Межгрупповая дорога вливается сюда на Андромеде и выходит обратно в том же месте. Давай назовем ее межгалактической сквозной Космострадой.

— А если ты по ней едешь, — сказал я, — то… погоди-ка. Местная группа соединена с другими галактическими скоплениями? Или мы просто едем по своему собственному пути?

— Не знаю. У нас масса времени, чтобы это проверить. Может оказаться и так, что внутригалактическая и межгалактическая на этом отрезке становятся одной и той же дорогой.

— О’кей. Тогда, чем бы ни была эта большая дорога, мы должны поехать по трансгалактическому расширению на Андромеду, чтобы оказаться на ней. По пути мы проезжаем через эти маленькие шаровидные галактики. Ты не знаешь, как их называют?

— Это просто номера в новом общем каталоге.

— Неважно. Ладно, вот тут ты выезжаешь на Андромеду. Видимо, в этот момент можно сделать выбор — отправиться ли дальше по местным дорогам в эти галактики или перепрыгнуть в следующие группы или метагруппы, кто их разберет…

Роланд снова наполнил свою кружку.

— Да, похоже на то.

Я откинулся назад и закурил большую глиняную трубку, которую кто-то мне протянул… но вряд ли она была набита табаком.

— Так что все это означает?

— Скажем, так, — задумчиво произнес Роланд, — если путешествуешь по главной дороге между скоплениями галактик, то будешь скакать во времени назад прыжками в биллионы лет.

— Угу, — Я пустил клуб дыма из трубки, — Угу. Но можно ли быть в этом уверенным?

— Нет. Но сложи все то, что мы знаем о Космостраде, вместе с легендами, которые посвящены тебе, тогда все обретает свой смысл. — Роланд помотал головой — наверное, чтобы привести в порядок мозги. — Но я же ни черта не знаю, — признался он жалобно заплетающимся языком. Юный телеологист был еще пьянее, чем я думал.

— Мне кажется, что во всем этом есть абсолютный смысл, — сказал Фитцгор, — И мне до чертиков хочется с вами поехать.

— А куда я еду? — осведомился я.

— К моменту Сотворения Мира, парень, — просветил меня один из лесорубов.

Я ткнул пальцем в каракули Винвы:

— До конца этой дороги что-то уж больно далеко, — и пододвинул Фитцгору один из листов.

— Посмотри на карту местной группы. На Андромеде надо выехать на большую дорогу. А если посмотреть сюда, то получается, что надо проехать примерно 10 тысяч световых лет по галактической опоясывающей трассе до края Млечного пути. Сколько кликов дороги это должно занять?

— А разве в поэме-путеводителе об этом ничего не говорится? — спросил Фитцгор.

— Дарла все еще работает над переводом, — я пожал плечами. — Как бы там ни было, вот отсюда надо выехать на трансгалактическое расширение до этой маленькой кляксы вон тут. Эй, Роланд! Как ты думаешь, что это может быть такое?

— Э?

— Проснись. Что это за клякса?

— А-а-а… это, скорее всего, — ик! — неоткрытое галактическое звездное облако. Такой ми-и-ик-милень-кий мостик для Андромеды.

— Да, но даже с учетом этого, прыжок составит около миллиона световых лет.

— Возз…можно… Дай-ка мне кувш-ш-шин, ладно?

— Слушай, омлет по-китайски[4], неужели ты сможешь все это выпить? — поинтересовался лесоруб размером чуть не с гору.

— Не называй меня омлетом, ты, бревно.

— Полегче, сынок. Я тебя не хотел обидеть.

— Тогда заткнись… и дай мне этот… кувшин… а то я тебя научу кое-каким манерам…

— Что ж, во мне ты найдешь весьма понятливого и усердного ученика, парень, в любой момент, когда ты захочешь преподать мне урок.

— А по мне, — Роланд пытался встать на ноги, — и сейчас неплохое время… не хотите ли выйти со мной на воздух, сэр?

— Куда, например?

— Ой, а это рифмуется, — Сьюзен сморщила нос в улыбке. — «Выйти. Со мною, сэр — куда, например?..» — она словно пропела эти слова.

— Ох, Роланд, — Джон развел руками. — Сядь. Едва ли твоя честь была задета.

Сьюзен рассмеялась.

— Задета? — спросил я. — Интересно, почему говорят «задета», а не просто «побита»? — я затянулся и выдохнул дым. — Никогда не понимал такого высокого стиля.

Роланд и лесоруб, поддерживая друг друга, покинули наше общество.

— Итак, продолжим…

У выхода из бара кто-то упал или кого-то швырнули со страшным грохотом. Фитцгор обратился ко мне:

— Ты что-то начал говорить, Джейк?

— А? А, конечно. Я хотел спросить — слышал ли кто-нибудь о портальном прыжке на такое расстояние?

— Вряд ли. Но кто знает?

— Кой черт сидит в этой траве, которой вы набиваете трубку? Если, конечно, можно узнать.

— «Травка путешествий», мы ее так называем.

— Травка путешествий. Я такое дерьмо уже вдыхал.

— Неплохо, правда?

— Замечательное дерьмо, если быть точным.

— Выпей еще пива, Джейк, — предложил Фитцгор, наполняя мою кружку.

— Не возражаю, спасибо, — я снова зажег трубку длинной кухонной спичкой, — Э-э-э… твой приятель-то… он, по крайней мере, на пять кило тяжелее Роланда.

— Лайем ему не причинит вреда. Он хороший парень, Джейк. Никого, насколько мне известно, еще не покалечил.

— Ну, тогда все в порядке, — я как следует затянулся из трубки.

Травка на свой лад была очень даже хороша. В горле от нее першило, но она доставляла удовольствие. Во всяком случае, я уже отправлялся благодаря ей в путешествие.

— Давай рассуждать логически, — продолжал я, — речь идет о миллионах километров дороги, может быть, даже биллионах, по которой можно добраться до большой Космострады — или как ее лучше назвать — Автострады красного предела.

Глаза Фитцгора загорелись.

— Замечательное название! — он покрутил головой. — Не так много, Джейк. Разумеется, это был бы долгий путь, но сдается мне, что он зависит от расстояний, которые каждый раз будут покрываться прыжками по галактической опоясывающей трассе, — Он откинулся на спинку стула, — Может быть, там есть и дороги покороче, чтобы срезать расстояние?

Я кивнул.

— Может, и так. И все же… — я вынул трубку изо рта и показал ею на один из рисунков Винвы, — Как насчет самой Автострады красного предела? Сколько таких метаскоплений во Вселенной?

Фитцгор рассмеялся.

— Космология — не моя стихия. Однако осмелюсь предположить, что считать эти галактики надо на биллионы.

— Я слышал цифру в сто биллионов, — кивнул я, — Где-то так… Это было про галактики? Не знаю. Ну хорошо, скажем, двенадцать биллионов… сто биллионов.

— Наверняка это заниженная цифра.

— Да, ну скажем, сто гигагалактик. Пусть мы примем, что в составе такого скопления…

— Ты имеешь в виду скопление или метаскопление?

— Правильно, метаскопление. Итак, решим, что в одном метаскоплении в среднем тысяча галактик.

— Понимаю, к чему ты клонишь, Джейк. Но обрати внимание на такую вещь. Автострада красного предела — это дорога обратно во времени, не обязательно дорога, которая соединяет все крупные структуры во Вселенной.

— А кто говорит, что она их не соединяет?

— А кто говорит, что не может существовать и какой-нибудь третий вариант? — послышался чей-то голос.

— Хорошо сказано, — одобрил я.

Выпустив дым из трубки, Фитцгор скрестил на груди свои ручищи.

— Ну что же, как дилетант, я полагаю, что мы можем только строить гипотезы и контргипотезы, пока тот, кто знает точно, не появится на нашем горизонте. А пока истинное положение вещей нам недоступно.

— Или пока Роланд не протрезвеет, — добавил я, — по-моему, ему что-то про это известно.

— А у него специальное образование?

— Сьюзи, можешь ответить на этот вопрос?

— Роланд знает все, — женщина пожала плечами, — Но мне кажется, он изучал в школе политическую что-то там… он член какой-то партии, понимаете.

— Вот как? Интересно. Я так понял, что он сменил свою политическую окраску по дороге.

— Ага, — она хихикнула, — или, может быть, он шпион. Подсадная утка. Его подсадили, то есть посадили, — Она снова хихикнула. — Значит, он просто растение, — Собственная шутка ее очень рассмешила. Резко оборвав смех, она вдруг мгновенно протрезвела и вполне серьезным тоном поинтересовалась:

— А можно даме закурить трубку?

— Прошу прощения, — сказал Фитцгор, вынимая еще одну трубку из резной деревянной подставки, — Как невежливо с моей стороны… Дарла, а тебе не хотелось бы?..

— Нет, спасибо.

Дарла и Джон вели себя необыкновенно тихо, они оказались меланхоличными пьяницами. Карл болтал с Лори, которая все это время, несмотря на изрядное количество выпитого пива, оставалась практически трезвой. Винва продолжала рисовать — но не карту, а примитивные фигурки животных. К Сьюзен вернулось прежнее настроение.

— Роланд — морковка. Ха-ха-ха. — Потом она заметила, что я гляжу на нее. — Роланд мой друг. Он мне нравится. Но иногда…

— Понимаю, — улыбнулся я.

Ее карие глаза влажно блеснули.

— И ты мне тоже нравишься, Джейк.

Под столом она нашла мою руку и пожала ее. Смущенный, я не знал, как к этому следует отнестись. Что, если выпить еще кружку пива, а потом попробовать еще раз и проверить свои ощущения. Сделано! Оказалось, пожатие Сьюзен мне очень нравится.

Лайем вернулся, таща за собой по полу Роланда, словно мешок с грязным бельем.

— Он мог доставить мне массу неприятных минут, — сердитым тоном сообщил он, — Если бы был наполовину трезвее. Между нами говоря, парень мне и так хорошо врезал по ребрам.

Подняв Роланда одной рукой, лесоруб швырнул его на стул, а потом вылил на беднягу полкувшина пива.

Роланд поморгал и обратился к нам:

— Дайте пива, кто-нибудь. Пожалуйста.

Лайем взял еще кувшин (на столе их скопилось с дюжину) и налил ему кружку.

— Спасибо.

Эта травка путешествия в конце концов меня доконала. Если от пива окружавшие вещи приобрели расплывчатые силуэты, то травка, когда день, растаяв в пиве, перетек в вечер, обратила последний в палимпсест полузапомнившихся событий, записанных поверх еще каких-то происшествий. Словом, я вообще не мог вспомнить три четверти того, что со мной и вокруг меня происходило.

Оставив попытки вообразить булку с изюмом в четырех измерениях, я подумал о конусе, трехмерном, где пространство было представлено двумя измерениями, параллельными друг другу и перпендикулярными основанию, а время бежало по вертикальной оси, причем настоящее расположилось на острие. В основании — начало времени, начало всего сущего, великий взрыв, который породил Вселенную. Там все было пронизано блестящим светом — «чистая энергия». Постепенно блеск тускнел, по мере того как время приближалось к острию конуса. Неожиданно вспыхивают блистательные лучи — это квазары, бурные ядра новых молодых галактик, которые переживают гравитационный коллапс. Еще дальше они начинают приобретать свою привычную форму колеса. Вселенная расширяется и охлаждается. Энтропия взимает свою пошлину по мере того как уменьшается плотность. Мы приходим к острию конуса и к сегодняшнему дню. Оглядываясь назад из этого замечательного момента, можно увидеть прошлое в виде расширяющегося туннеля, чей дальний конец слабо светится эхом создания мира. Если посмотреть в направлении, перпендикулярном оси времени, то ничего не увидишь. Относительность нам говорит, что мы не имеем никакого представления о Вселенной в настоящем, поскольку к тому времени, когда световые волны добираются до нас с информацией, она становится вчерашним днем. Но можно посмотреть назад во времени, даже до первых секунд блистающей вспышки творения.

Дорожные сны…

Не помню, когда Сьюзен и я занимались любовью — кажется, прежде чем меня приняли в братство Буджума. Это произошло где-то около английского обеденного времени, шести часов, и в «Стрижающем мече» стало немного попросторнее. Мы почти одновременно извинились, вставая из-за стола, более или менее тем же самым путем поднялись наверх и там нашли кровать, где занялись любовью — пьяно, на ощупь. Тем не менее это было очень хорошо, как-то по-дружески, пусть и немного неуклюже.

Наконец Сьюзи вырубилась, я тоже едва не уснул. Но триумфально протопал вниз, потому что очень хотелось пить.

Именно тогда, если мне не изменяет память, Шон Фитцгорн объявил, что меня должны принять в братство, и спросил, не хочу ли я вступить. Разумеется, хочу!

Потом последовала церемония, из которой я практически ничего не помню. В канделябрах потрескивали и шипели свечи, горели благовония, произносились заклинания, звучали заунывные напевы… Я кого-то цитировал, потом прочел пару строк из того, что мне подсунули. Кстати, написано это, по-моему, было на толстом пергаменте. Но с таким же успехом это мог быть ролик сортирной бумаги. Что касается содержания — полнейшая чушь, даже если бы я читал эти слова на трезвую голову. Потом мне снова предложили осушить бробдингнегскую громовую чашу, что я и сделал — кстати, без всякого удовольствия.

Потом мы брели по тропинке в том самом странном лесу. Из темноты доносились жуткие крики, шорохи, непонятный шелест. Над верхушками деревьев проносились, хлопая крыльями, огромные силуэты. И кто-то явно подсматривал за нами, глядя из темной лесной чащи. Мы пришли к просеке, и тут мне вручили меч, а затем оставили одного, чтобы я встретился со страшным Буджумом, когда пройдет половина ночи. По ритуалу полагалось издать вопль, что-то вроде «аукаху-у-у-у!». Я попытался раза два изобразить этот звук и скоро прекратил всякие попытки.

Усевшись на пенек, я попробовал думать о конусе времени — который в действительности надо было бы называть конусом света, по причинам, никак не приходившим мне на память. И о дороге. Дороге, которая пронизывает тьму до самых истоков, до невероятной скорости Бытия или Небытия, Пустоты.

Вот до какой степени я был пьян. Когда человек начинает представлять перед собой написанные с большой буквы слова с самым обычным значением или же те, у которых значение не поддается точному определению, то ты либо какой-нибудь философ из Германии девятнадцатого столетия, с дикими глазами и в пенсне, либо ты крепко пьян. А может, и то, и другое сразу.

Понятия не имею, сколько я так сидел. Я думал о Сьюзен, потом о Дарле, о том расстоянии, которое теперь нас разделяло. Потом снова о парадоксе — он часто закручивал мне мозги с той поры, как началась вся эта ерунда.

Вдруг что-то продралось сквозь подлесок и с грохотом вылетело на просеку.

Мне показалось, что я увидел животное — помесь жирафа с кенгуру, с головой очень странной собаки — ростом восемь или девять футов. Ничего похожего на представителя какой-нибудь инопланетной фауны, которого довелось мне увидеть за свою не очень короткую жизнь. Ну да, голова собаки… ну хорошо, на самом деле, не собаки. Кстати, уши у него напоминали по форме рога. Рога, в смысле музыкальные инструменты, а не рога, как у коровы. Они торчали по обеим сторонам маленькой головы. По его желтой, точно пластиковой, шкуре были раскиданы пятна, розовые и лиловые. Животное это передвигалось на двух конечностях, а передние лапы свисали над животом.

А вот дальше начинается нечто, в чем я не совсем уверен.

Едва животное меня увидело, сразу замерло как вкопанное. Нерешительно тявкнув, оно сказало:

— Ой! Господи, Господи помилуй! Ой-ой-ой!

Зверюга повернулась и удрала в лес, в мгновение ока исчезнув среди деревьев.

Этот Буджум, решил я про себя, оказывается, на самом деле, Снарк.

А потом кто-то шарахнул меня по голове чем-то твердым и тяжелым.