Амлет, сын Улава

Глава 19. Год и Ежиха.

Я немного помолчал: притворился, будто целиком занят попыткой разглядеть что-то на линии почти темнеющего горизонта. Смотреть там было не на что — мало какой корабль придет с полуночи, имея в виду высадку на Сокрытый остров, и тем более, нет дураков высаживаться на землю великого скальда в сумерках, пусть и светлых.

- Но ты ведь справился, - хитро прищурился Белый Лис. - Я и не сомневался, что справишься!

Наставник звучал так, будто был прав — как и очень часто до этой беседы. Более того, о правоте его, правда, неполной и не во всем, говорили и весь мой собственный опыт, пока невеликий, и всё то заемное, что построено на рассказах старших и более мудрых.

- Пойми, Амлет, - великий скальд, все же, обратил на себя мое внимание. - Только так и получилось бы быстро показать неучам и бездельникам, каков ты есть, и насколько сильно от них отличаешься. Шутка ли, первый за три дюжины лет по-настоящему личный мой ученик!

- Если тут кому-то еще интересно мое мнение, - сообщил Хетьяр, незримо присутствующий при беседе, - то старик опять юлит и оправдывается. Он тогда просто упустил нить проблемы, а потом и вовсе сделал вид, будто все так и задумано. Не очень мне понятно, как и что в смысле личного ученичества доказывает драка, безобразная и нечестная даже по нашим меркам, не говоря уже о местных и нынешних.

- Я тоже так думаю, - согласился я вслух, имея в виду попадание сразу в две цели: немного сбить с толку Снорри Ульварссона, вновь оседлавшего коня ложного красноречия, и ему же, Снорри, напомнить, что меня обычно двое. Второй же умнее, опытнее и попросту старше: мол, говори, старый, да не заговаривайся, нас обоих-двоих нипочем не проведешь!

Между тем, совсем уже наступили блеклые сумерки, и кто-то из вовсе бесталанных учеников, остающихся на острове из милости и почти как прислуга, побежал вверх по извилистой тропе: следовало зажечь фонари, общим числом сорок два. Это был такой урок, один из многих: так дважды или трижды приходилось делать и мне, но уже в назидание и даже в виде небольшого наказания.

Дух-покровитель мой не раз горячился — по его словам, которым я верил, выходило, сделать так, чтобы фонари зажигались и гасли сами, по времени или ввиду наступления темноты было делом, посильным даже для таких слабосилков, упертых в свои песни, как мы все тут, кроме, разве что, меня... Снорри Ульварссон же как-то ответил на подобный мой вопрос с усмешкой: дело, мол, не в свете, а в воспитании.

Оно было понятно: летом, к примеру, в наших краях фонари не нужны вовсе, ни днем, ни ночью, зимой же их не стоит гасить все четыре холодные луны — даже днем почти ничего не видно.

Наставник снова заговорил, и мне показалось сначала, что он хочет разорвать неудобную для себя нить или даже целую прядь смысла, соткав взамен новую.

- Воспитание, да. Может показаться, что учеников я умею только наказывать. Ты тоже так думаешь? - я мотнул головой, мол, и не думал думать, но скальда было уже не остановить.

- Что-то, - Белый Лис встал ко мне немного левым боком, и говорил теперь чуть в сторону, - не вижу я среди вас всех, учеников своих и прочих людей тех, кто запуган и умучен выше достойной меры!

Это была хитрость из преподанных мне скальдом, и ее я уже знал хорошо. Еще я накрепко запомнил, что, чем сильнее в собеседнике сродство с Песней, тем лучше такая хитрость работает, но действует и на вовсе бесталанных — тоже.

Пение, что волшебное, что просто так, требует слуха, и чем звонче умеешь петь — тем лучше этот самый слух. Лучше настолько, что начинаешь уже воспринимать ухом биение чужого сердца, пусть и не явственно, еле-еле, но слышать, и чем человек к тебе ближе сердцем, тем громче и звук.

В хитрости этой работает то, что Строитель называет сложно: «ассоциативный ряд» — так называется цепочка мыслей, которые голова думает как бы сама по себе, без учета рассудка.

Хетьяр вообще взял полезное обыкновение — разбирать уроки скальда и пересказывать их мне своим языком, мудреными, но очень точными, не оставляющими иных смыслов, словами.

Цепочка получается недлинная, и звенья ее таковы.

Первое: сначала собеседник встал так, чтобы открыть мне свой левый бок.

Второе: именно там, левее, находится сердце, и так оно почти у всех людей. Есть, конечно, совсем уж странные, с красной безволосой кожей, россыпью мелких рогов на голове и отвратительным нравом, живущие то ли на Луне, то ли еще выше, и у таких людей сердец то ли два, то ли три.

Третье: значит, человек открыл мне свое сердце.

Четвертое: он не боится подлого удара, значит, мне доверяет.

Пятое и последнее: я это принимаю и доверяю в ответ.

И, что важно, ни единого клочка гальдура не сгустилось, а работает, как добрая Песнь: истинно, наставник мой хитёр, как настоящий лис!

- Скажи еще, что ты все время занят непосильной работой, и нет для тебя ни дня отдыха! - Снорри Ульварссон уже открыто глумился, впрочем, ему, как учителю, таковое прощалось, и даже более того. - Скажи, дай мне повод и право поднять тебя на смех! Вот, помнишь, как ты первый раз отправился в Рейкьявик...

Случилось это через год после начала учебы на острове, и был то последний день седмицы – тот, что и у франков, и у англов называется «днем Сатурна», хотя при чем тут огромный каменный шар планеты, почти невидимой глазами, я еще не знал, а спросить не догадывался.

Снорри Ульварссон отводит день этот умным мыслям, общению с асами и другими Высокими, и почти ничего не делает руками, даже не зажигает огня: он прочитал недавно об этом одну книгу, доставленную по случаю с далекого юга. Книга оказалась то ли умная, то ли просто очень толстая — не влезла в один переплет, заняв таковых ровно пять — и обрадовался отличному оправданию для однодневного безделья.

Все знали: Белый Лис ушел к себе и в себя, и там, у себя и в себе, сидит, и раньше первой звезды не вернется. Звезд же по летнему времени на небе почти не видно, поэтому когда именно получится с наставником поговорить, не знал вообще никто — даже он сам.

Поэтому, в первый в моей жизни фрьялсдагур меня провожал не Снорри Ульварссон, а первейший его помощник, называемый на полуденный манер десятником. То был уже знакомый мне хорошо карла Каин, имени отца которого мне так и не назвали, а сам я спрашивать посчитал невежливым.

- Идешь в отпуск, - порадовался Хетьяр Сигурдссон, появившись на несколько ударов сердца. - Вернее, если учесть продолжительность, в увольнительную.

Странный он, конечно, человек, даром, что и не человек уже вовсе. Это надо уметь — подбирать понятным и простым вещам названия мало того, что странно звучащие, так еще и значащие что-то совсем другое. Меня ведь сейчас никто не отпускал, да и увольнять, то есть выгонять, не собирался тоже... Видимо, это что-то вроде полуночных кёнигов: привычку не трепать истинной сути вещей, называя их настоящими именами, я, как ученик скальда и сам будущий скальд, всецело одобрял.

- Привет тебе, Строитель, - уважительно обрадовался Каин. - Здравия не желаю, сам понимаешь, почему. Теперь, когда ты точно с Амлетом, вас двоих и отпустить не страшно!

- Да его и одного уже... - Хетьяр поддержал заданный тон с видимым удовольствием. - Посмотри, каков стал наш юноша за минувший год! В плечах в полтора раза шире, в холке на две ладони выше, морда обветренная, выражение суровое... На такого и напрыгнешь не враз, забоишься. Настоящий морской волк, даром, что без плавников! - Оба необидно засмеялись, и я этот смех поддержал: умение посмеяться, когда надо, над собой самим, оказалось еще одной не совсем волшебной хитростью старого волшебника, и скальд преподал мне такую науку в числе первых.

Через пролив, неширокий и по спокойной воде, плыли недолго: гребли самые нерадивые ученики, с рулем управлялся я сам. По широкой дуге обошли несколько кораблей: это оказались три ладьи и один большой кнорр. Я, по ученической привычке, разглядывал значки на мачтах и считал щиты бортов, и выходило, что малые корабли все местные, большой же пришел с материка, из северных Гардарики.

Обрадовался: кнорр — корабль торговый, товара привез много, обратно повезет еще больше. Кроме самого товара, моряки привезли и будут рассказывать новости, петь нездешние песни и врать истории о далеких землях, до каковых историй я стал уже большой охотник.

Пристали к малому причалу, и я сошел на прочные мостки: лодке предстояло немедленно отправиться обратно и вернуться за мной уже следующим вечером. Один из гребцов встал за руль, я коротко спел малому парусу, суденышко отчалило.

- А что, Амлет Снорнлегр, - вновь обратился ко мне пьяненький уже собеседник и сочашник, приставленный Ингольфом Арнарссоном взамен Левого и Правого братьев, некстати ушедших в вик, - как тебе наш большой город?

Мы сидели в наилучшем городском бьёрхусе и пили. Вернее, он, Бьярни, пил, я лакал, он, сын Форина, залился уже по самые глаза, я же соблюдал достойную будущего скальда умеренность.

Вопрос этот Бьярни Форинссон задавал мне уже в третий раз, и отвечать одно и то же мне порядком надоело. Я осмотрелся — не слышит ли кто посторонний — и ответил прямо.

- Мал мне ваш большой город, Бьярни. Стал. Годом ранее, - я ухватил пастью крепко посоленный жареный сухарь, и стал звучать чуть менее внятно, - казался взаправду огромным, теперь нет. Верно, я немного подрос, от того и мир вокруг меня съежился.

Когда-то я накрепко затвердил урок отца моего, и был он о том, что тянешь ли ты крепкий хмельной мед, лакаешь ли пахучий зимний эль — соблюдай обязательную умеренность, и через то избежишь многих бед. Еще бы прочие все были таковы же в питье!

Навязанный мне собутыльник не замедлил обидеться: по правде, видно было, что и до этого ждал он только повода. Сделав лицом страшное, раскрыл он рот, явственно желая, для начала, проучить зарвавшегося юнца крепким словом, но сделать ничего не успел: прямо в красное от выпитого лицо уже летела кружка, пущенная чьей-то уверенной рукой. Летела, и прилетела: в бьёрхусе началась чаемая, но, как всегда, неожиданная, драка.

Дрались скромно и незло, но банвидблёда не блюли — в пьяной драке немного можно, главное, не до смерти и даже не до увечий. Меня спервоначала не трогали, ведь стол наш стоял наособицу, ученика великого скальда во мне признали и задирать не торопились. Все то ли испортил, то ли исправил, Бьярни: получив кружкой прямо в нос, он рассвирепел и бросился в бой — где тут же и лег от сильного удара пущенной кем-то в ход скамьи. Пришлось вмешаться, чтобы, по крайности, оттащить человека Ингольфа куда-нибудь в сторону.

Как я оказался одним из немногих, стоящих еще на своих ногах, я так и не понял: верно, в какой-то удар сердца исподволь вмешался Хетьяр Сигурдссон, о котором я уже знал, насколько он был когда-то горазд именно в такой, нестрашной пьяной потасовке.

Еще кто-то один встал ко мне спиной и мы с ним оба спиной к спине. Я обонял неизвестный, но знакомый, запах, в воздухе летали шерстинки: не только рыжие, как у меня, а черные и белые вперемешку, да еще я пару раз задел своим хвостом чей-то чужой, столь же напружиненный.

- Остыли резко! - закричал от подавальни огромного роста и сложения муж, рыжий (по поводу каковой масти я сразу же почувствовал к нему симпатию) и краснолицый. - Двое на ногах, оба из одной партии, стало быть, есть победители!

Я посмотрел себе под ноги: Бьярни Форинссон так и не встал на ноги, более того, он, кажется, успел и умудрился уснуть. Верно, рыжий здоровяк — под вторым из моей и нашей партии — имел в виду того пслоглавца, которого я пока только ощущал, но еще не видел.

Тут же подумал: драка закончена, доблестные драчуны, кряхтя и иногда постанывая, помогают друг другу подняться, кто-то уже понес по местам скамьи и столы... Пора обернуться к нечаянному союзнику и проявить вежество: познакомиться.

Я так и сделал, и стоявший ко мне спиной поступил в тот же удар сердца и точно так же.

Союзник мой оказался во всем меня мельче: на голову ниже ростом, тоньше в кости и мордой, и даже с первого взгляда куда как менее силен. Еще у него... У нее... оказались волшебные карие глаза, прикрытые сейчас пушистыми ресницами, очаровательные белые круги на угольно-черной морде, и такой же сказочно-белый, похожий на цветок, след на лбу.

Она оскалилась дружелюбно, подмигнула мне левым глазом, и протянула правую руку.

- Рокид, дочь Ульфринна.

Уже ночью, глядя уже почти без страсти, но с нежностью, на разметавшуюся на простынях спящую Рё, я думал.

Думал, что, наверное, должно было быть как-то иначе. Отец, конечно, рассказывал мне под большим секретом, что первой познал не мою мать, а совсем другую женщину: та была старше его годами, во всем опытнее, и, что главное, не потребовала немедленно свадебной клятвы. Все оказалось хорошо, и никто не стал портить расставания слезами или обещаниями, горячими и неуместными.

Думал, как Ульфринсдоттир проснется и что мне после этого скажет. О том, есть ли у нее муж или мужчина, не считая меня. О возрасте, который глупому мне казался тогда преградой непреодолимой: шутка ли, союзница в драке, а потом и в иной битве, оказалась старше меня на целых семь лет!

Еще я вдруг понял, что с самого окончания драки не слышал, не видел и не ощущал вовсе прозванного при жизни Строителем, и что это странно: до того мне казалось, что уж такого-то случая присмотреться и посмеяться мой дух-хранитель нипочем не упустит...

Отсутствие сына Сигурда беспокоило, и я решился его позвать: конечно, внутри себя.

- Слышу тебя, Амлет, но ближе не подойду, - голос Хетьяра звучал как бы издалека, будто обладатель его шепчет себе под нос, но я его странным образом слышу. - Не подойду, потому, что не мое это дело: то, что происходит между взрослым мужчиной и его женщиной, всегда должно оставаться между ними двумя.

- Но ты же дух! Прости, конечно, - я вдруг понял, что сморозил обидную глупость. Сейчас-то он, конечно, неживой, но ведь так было не всегда, а что память, что чувства свои Хетьяр, в какой-то мере, сохранил!

- Я стараюсь не напоминать тебе о возрасте и разнице в опыте, - скрипнул бесплотными зубами дух-покровитель, - но сейчас именно такой случай, Амлет. Поэтому — помолчи, щенок, и послушай взрослого дядю.

Понимаешь... Я ведь ее любил, и всю жизнь любил только ее. Даже когда умирал, звал не мать, не наших детей, а только жену... Теперь уже вдову, да. Ни разу за всю жизнь не желал другой женщины, а теперь так получается...

Я молчал пристыженно: мало того, что сказал зря, так еще и обидел своими словами достойную из жен, наверняка все еще оплакивающую в своем мире и времени прозванного при жизни Строителем.

- Теперь... Мы с тобой как бы одно целое. Я вижу, слышу и ощущаю все то же, что и ты, и впору было бы сойти с ума — которого у меня теперь и вовсе нет, потому и не сошел, - пояснил Хетьяр. - Еще я научился уже, спасибо старшим духам, прятаться от тебя в особом месте, сотканном из эфирных нитей как бы в глубине твоего сознания, и, вместе с тем, в совершенно другой ограде. Туда и ушел, чтобы не принимать участия, даже так, вприглядку, не изменить случайно даже не вдове моей, а ее памяти обо мне.

Я молчал понимающе: непрост, ох, непрост оказался весельчак, балагур и могучий волшебник Хетьяр Сигурдссон, что при жизни, что после нее!

- Потому и ушел я на время, и сейчас снова уйду, - подытожил дух. - Вернусь же, когда все у вас закончится и ты меня позовешь, но не ранее!

Верно, за беседой прошло какое-то время: я ощутил вдруг, будто кто-то гладит меня по плечу.

Моргнул раз, другой, возвращаясь из мира духов в Мидгард: увидел Рокид. Смотрела она на меня внимательно и встревоженно, но ласково.

- Задумался, соратник? - будто в шутку уточнила она. - Беспокоишься? Меж тем, не следует!

Я приподнял бровь: стоило, наверное, спросить словами, но именно слова мне сейчас показались лишними.

- Я викинг, Амлет. Дева битвы, - она пожала плечами. - Надо мной нет свадебного обета, да и в будущем своем я его не вижу. Еще я тебя старше, уж прости.

- Это ты сейчас к чему? - сдержать вздох облегчения оказалось куда как непросто, но я справился.

- Это я к тому, что не вздумай в меня влюбляться и тащить за руку в круг огней!

И не подумаю, - в тон Рё ответил я. - Кстати, до наступления нового дня еще достаточно времени. Ты ведь никуда не торопишься?

На этом заканчивается рассказ о первой встрече Амлета и девы битвы Рокид, прозванной Ежихой за колючий норов и любовь к питью свежего молока.