Амлет, сын Улава

Глава 17. Три и семь.

Я давно приметил — и был в этом, думаю, не первым — что все важное в Мидгарде делится на три или на семь. Почему так — не очень понятно, ведь пальцев на одной руке у человека пять, а глаз всего два, по крайней мере, у большинства людей...

Возможно, дело в том, что как раз не три и не семь, а значит, два этих числа как бы не из этого мира, будто выдуманы могучими и знающими асами специально для нас, обычных людей, и того, чтобы отличаться от всех прочих.

Бывает, конечно, по-разному: например, у Слейпнира, коня Отца Дружин, восемь ног, но на то он и самый волшебный конь во всех мирах, да еще и рожденный образом странным и сомнительным...

Выяснилось: названия у Сокрытого острова нет сразу по трем причинам, двум волшебным и одной обыденной.

Первая волшебная причина, как поведал мне в тот день наставник, в том, что не зная названия места и ни разу не побывав в нем самолично, к месту этому нельзя проложить Тропу, ни сонную, ни песенную. Дескать, тут даже сила волшебника не имеет весомого значения — это как нельзя приплыть в Исландию, если отправиться в Винланд из земель диких иберов, и не сбиться с пути.

- С этого момента подробнее, - попросил тогда Хетьяр. - Я только разобрался с одним способом волшебного перемещения, и тут же оказывается, что бывают еще какие-то?

- Вот когда я буду учить Амлета всем этим премудростям, узнаешь и ты, - Белый Лис глянул исподлобья нехорошо, но ответил.

Вторая волшебная причина оказалась схожа с первой: если некое место, например, наш остров, как следует сокрыт от взора, что простого, что волшебного, то, не зная точного имени места, его нельзя проклясть. Больше того, проклятье не падет ни на одного человека из тех, кто на острове есть!

Правда, реши кто-то из уже ступивших на остров и пребывающих на нем, спеть хулительный нид про кого-то из тех, кто находится рядом, злая песнь окажет то же влияние, как если бы никакой защиты остров не давал. Странно, в общем, непонятно и требует разбирательства, решили я и мы оба, и постановили, со временем, разобраться.

Третья причина была озвучена Снорри Ульварссоном как бы нехотя, и только тогда, когда я о ней напомнил: не может же у такого важного дела, как не-наречение места, быть всего две причины?

Так и оказалось: третья, совсем не волшебная, причина, стала самой нелепой из возможных, но и более других похожей на правду. Скальд попросту поленился провести обряд наречения — и что-то нам со Строителем подсказывало, что это была не просто не последняя, но и вовсе единственная причина, остальные же доврали позже, чтобы получилось волшебно и общим числом три.

- Не вздумай отстать от него, не расспросив! - потребовал прозванный при жизни Строителем. - Сдается мне, речь о чем-то очень важном и серьезном!

Хетьяр оказался полностью прав: о вещах серьезнее и важнее я до того слышал не очень часто.

В обеденную комнату мы вломились уже вчетвером: я и мы со Строителем, карла по имени Каин и банщик-рыболюд с булькающим именем. Именно вломились, не вошли: появление шумной, громкой и весело смеющейся компании никак иначе назвать бы не получилось.

Правда, уже в самой комнате — но не зале, на этом Каин, отчего-то, настаивал особенно —мы успокоились, вдруг и сразу все: очень уж недобро посмотрел Белый Лис на шумных нас.

Длинный стол оказался накрыт, тарелок и кубков, и даже двузубых вилок незнаемые слуги принесли на четверых — а ведь нас, если считать с самим скальдом, в комнате находилось уже пятеро!

Эй, кто там! Еще посуды! – скальд, углядев недолжное, немедленно нахмурил брови и призвал прислугу, к ответу и просто так. То, что Хетьяр, при этом, остается духом, и даже в виде проявленном не нуждается в пище и питье, во внимание никто не принял: за столом пятеро, значит, и накрыть нужно на пятерых, будь они хоть духи, хоть кто!

Пятый набор посуды принесли сразу же, и сделали это те самые, очень одинаковые люди со злыми лицами — один из них. Взгляд, который болван бросил, притом, на меня, исполнен был столь могучей злобы, что желание есть и пить сразу же пропало, и это у меня, которого родной отец все мое щенячество называл ласково «Еще кусочек», в виду имея совершенно недетскую тягу к съестному!

Умом я, конечно, понимал, что травить ни ядом, ни проклятьем, меня никто не станет — по крайности, здесь и сейчас, но ум отчего-то работал плохо, да еще и Строитель, подглядывавший на меня ободряюще, вернулся в свои нездешние чертоги.

- Ничего, обвыкнешь, – сомнение, переходящее в опаску, читалось на моей морде настолько явно, что карла Каин решил вмешаться в происходящее. – У всех по первости так! Ешь спокойно, пей без опаски, здесь не принято идти дальше злого взгляда.

Ели быстро и почти молча: один только раз прозвучала обязательная здравица хозяину богатого стола. Насытились — или сделали вид, что наелись.

- Все ли довольны, всем ли достало еды и питья? - немного странно, будто выполняя некий ритуал, вопросил скальд. Спрашивал он, при этом, сразу всех и никого наособицу — примерно так, как немногим ранее обращался к болванам, столпившимся во входном зале большого дома.

Ответили вразнобой, но об одном и том же: еды хватило, питья достало, все было очень вкусно, желаем хозяину того же еще много раз... Снорри остановил славословия воспрещающим жестом: развернутая к нам черная ладонь смотрела пальцами вверх.

- Теперь оставьте... Нас, - потребовал Белый Лис уже совершенно другим голосом. Меня, и вот, его еще, Амлета.

Прочие вышли, я, не переспрашивая, остался где был. Предстояла — и я это понимал совершенно отчетливо — та самая беседа, ради которой великий скальд и передумал отдыхать.

- Скажи, Амлет, сын Улава, - начал скальд издалека, - доводилось ли тебе читать старинные сказания? Не прямо выдумки, а саги о людях, живших давно?

- Доводилось, наставник, - склонил я голову, и даже ушами сделал эдак, прижав их к черепу: про такое выражение морды, сразу виноватое и на что-то надеющееся, моя мать говорит емко и смешно — «ушей нет». Не то, чтобы я знал за собой какую-то вину, но признаваться в том, что чтение мне всегда нравилось куда больше воинских забав и занятий, показалось, отчего-то, постыдным.

- Доводилось ли обдумывать прочитанное? - мне показалось, или в глазах старого скальда появился едва заметный огонек ехидной подначки?

- Иначе и незачем читать, - я решил сделать вид, что не понял издевки. - Незачем, если не обдумывать.

- Тогда скажи мне, Амлет, что показалось тебе самым странным и огорчительным? - наставник продолжил игру в вопросы, будто подводя меня к какому-то моему собственному выводу. - Не так, чтобы про одного героя, а в целом, как будто про всех сразу?

Такое, кстати, было, и чувство это настигало меня не раз, и было оно про одно и то же. Я встряхнулся, вернул ушам их всегдашнее стоячее положение, и, глядя прямо в глаза вопрошающему, ответил резко и смело: - Мы слабеем!

Саги показывали это со всей ясностью: герои от года в год обладали все меньшей силой. Если две или три сотни лет назад могучий бонд мог час кряду отбиваться, пусть даже и тяжелой лопатой, которая и вовсе не оружие, от бесчестных находников, то в сагах новых, недавних, дело решалось десятком взмахов меча! Ну, или не решалось — тогда герой погибал, не в силах взмахнуть еще ни разу!

Ровно то же и в той же, странной и страшной, мере, относилось ко всем: мудрым мирным вождям, принимающим решения одно глупее другого, скальдам, знатным и так себе, не умеющим сгустить гальдура для двух недлинных Песен кряду... Даже те же могучие бонды, во времена юности мира поднимавшие длинную пашню в одиночестве — не считая круторогого вола, влекущего соху — теперь выходили на такое же поле всемером!

Так я и сказал: немного длиннее, чем подумал. Сказал, и еле удержался от того, чтобы снова принять виноватый вид, ведь помстилось мне, что глупость я изрек несусветную, и великим скальдом буду за нее высмеян.

Снорри Ульварссон промолчал. Молчал он не мне в глаза: умный и строгий взгляд его будто бы пронзал насквозь мою голову, начинаясь где-то в переносице и выходя из головы выше затылка. Стань моя голова прозрачна, и я бы уверился в том, что разглядывает скальд что-то, висящее на стене позади меня.

Правда, так продолжалось недолго: наставник весь как-то вздрогнул, и вновь стал смотреть на меня и в мои глаза.

- Ты все понял правильно, - вдруг сообщил Белый Лис. - Даже правильнее, чем я, когда только стал задумываться о причинах и последствиях. Поэтому... Я не стану тебе ничего объяснять, а просто скажу так, как есть.

Внутри зашевелился Хетьяр: ему, как всегда, стало нужно знать все на свете, и я прямо чувствовал, как там, в моей голове, он устраивается поудобнее, слушает внимательнее, и, может быть, даже записывает услышанное — если у духов есть свой пергамент или даже бумага... Впрочем, у духов, наверное, есть все.

Шевелился Строитель молча, за что в тот удар сердца я был ему благодарен.

- Ты — последняя надежда, Амлет, - просто сказал скальд. - Не избранный, не призванный, не какой-то герой, посланный высшими силами, просто так получилось.

То, что я оказался не избранный — было очень хорошо. Сколько ни читал или слушал я о таковых, сколько ни донимал расспросами отца и дядю в более юном, неписьменном еще щенячестве, ничего хорошего об призванных героях сказать было нельзя.

Избранный, как правило, ума невеликого, понимания и вовсе никакого, даром, что упрям, как баран — и бегает только по прямой, от одного удара крепким лбом о препятствие до другого такого же, пока совсем не разобьет голову в кровь. У избранного одно дело — героически погибнуть во имя чьих-то надобностей, и ладно, если это нужно кому-то из асов, например, самолично Предателю Воинов: в конце концов, вечно пировать среди эйнхериев куда интереснее, чем строить из собственных ногтей Черный Корабль!

Еще у избранного героя обычно нет друзей, а те, что есть, или глупо погибают, или женятся друг на друге, и дальше в сагах о них ничего нет!

В общем, избранным быть не хотелось, но слова о последней надежде, все же, немного озадачили и заставили беспокоиться.

- Как ты думаешь, парень, сколько мне лет? - Снорри будто справился с чем-то внутри себя, вид торжественный и строгий утратил, приобрел же, наоборот, свой всегдашний: шутливый и проказливый.

- Не меньше шестидесяти, - ответил я. - Если ты учил моего отца, то ты должен быть старше его хотя бы на два десятка лет, то есть так же, насколько он сам старше меня.

Смех у скальда оказался, в этот раз, под стать виду: громкий, прерывистый, взлаивающий.

- Шестидесяти... Отрок, зовущийся мужем! Когда я только поднимал из вод сокрытый остров, мне уже было почти четыреста лет от роду, - огорошил меня скальд. - И ведь тогда еще знатный норвежец Ингольф Арнарссон не просто не вкопал первого столба Тингвеллира — он даже не родился! И отец его не родился, и дед!

- Древностью лет сравним ты с самими асами! - вежливо восхитился я, и даже сказал ровно то, что подумал.

- С асами... Мне лестно такое сравнение, но ты не прав, - Снорри оглянулся, будто боязливо, и продолжил: - Там счет идет на тысячи лет, и даже многие тысячи! Иные из них и вовсе помнят ограждение нашего мира! Но речь не об этом, - скальд будто прервал себя сам, и вновь сделался серьезен.

- За свою жизнь, ученик, я воспитал сотню без одного знатных скальдов! - видно было, что Белый Лис, с одной стороны, страшно гордится сказанным, и, с другой, немного устал повторять одно и то же: видимо, хвастался не мне первому. - Кроме знатных, были и просто скальды, и их даже не вдесятеро больше, и ушедшие из ученичества младшими, и даже оставшиеся запоминателями и рассказчиками, почти лишенные гальдура, тех и вовсе никто не сочтет! Одного только не случилось, - Снорри Ульварссон перевел дух, будто после речи, вдесятеро более долгой, - нет среди моих учеников ни одного великого... И, если и ты не оправдаешь последней надежды, уже и не будет!

- Спроси его о болванах, - подал голос Хетьяр. - Думается, сейчас самое уместное время, и речь как раз о них.

- У меня есть важный вопрос, наставник, - пожелание духа позволило мне набраться наглости, и почти перебить старика, спросив о своем. - Эти одинаковые злые люди, кто они?

- Отличный вопрос! - скальд неожиданно улыбнулся. - Пожалуй, ты, Амлет, не только крепок и ловок телом и гальдуром, но и обладаешь отменным, острым и сильным, умом! Помнишь, мы уже говорили с тобой о старом Гунде? - скальд будто засомневался ненадолго, - или это было не с тобой?

- Старый Гунд, который не стар, бывший скальд, лишившийся сродства с Песней, - выпалил я на одном дыхании. Снорри кивнул.

- С этими вот почти так же. Всякий из них поступил когда-то ко мне в ученики, и сделал... Поторопился, - продолжил Белый Лис.

- Уточни потом, - прорезался голос Хетьяра, - кто именно сделал что-то не так? Ученик или учитель?

- Так вот, каждого из них, в нетерпении торопливом обратившегося к силам, которые не стоит даже и называть, ожидала бы судьба, подобная той, что вельвы навязали на нить Гунда, ну или еще горшая, - скальд заговорил весомо и размеренно, будто роняя с равным промежутком тяжелые камни вместо слов. - Но я знаю, как сделать так, чтобы произошло не это и не так.

Я весь превратился в слух.

- Беды две: во-первых, такому человеку нужно запереть душу, чтобы часть ее не покинула тело. Та самая часть, которая позволяет сгущать гальдур... Но суть человека нельзя делить никому, кроме асов, да и у тех это получается не всегда. Поэтому душа запирается целиком, вместе с ней запираются привычки, мысли, страсти и умения, даже внешность! - скальд продолжал, я же внимал оторопело, хотелось прерваться и привести в порядок скачущие мысли, но здесь и сейчас щадить меня никто не собирался.

- Человек, кем бы он ни был, превращается в то, из чего был сделан — заготовку из живой глины, даром, что умеющую ходить и разговаривать. Поэтому они такие одинаковые, здесь, на Полуночи. Где-то в далеких землях полдня, еще южнее диких иберов, где все люди черны, как ночь, болваны таковы — черноволосы, чернокожи, длинноноги... - скальд замолчал, будто обдумывая продолжение.

- Стало быть, первая беда в том, что у таких людей душа есть, но ее, в то же время, и нет. - Снорри Ульварссон дотянулся до кубка, оставшегося почти до краев наполненным, и сделал один, мучительно долгий, глоток. - Вторая же беда, - утер он белые усы тыльной стороной ладони, - в том, что везде за пределами сокрытого острова их, бездушных, положено немедленно убивать. Поэтому они и живут здесь — до тех пор, пока гальдур души не придет обратно в равновесное состояние, и ее, душу, нельзя будет отпереть.

- Отчего же они такие злые? - решил я задать вопрос, еще один, но не последний.

- Это не злоба, сын Улава, - немедленно ответил скальд. - Не злоба и не зависть: видишь, душа заперта, и как правильно выражать свои чувства, болван просто не знает. Подсмотрел у кого-то, и думает, что так будет правильно. Сам думает и другим рассказал... Это они так пытаются тебя предостеречь, ну, чтобы ты не повторил их собственной судьбы.

- А как же Каин? Он говорил, что был одним из них... - я понимал, что стоит успокоить любопытство, обдумать услышанное и уже тогда вернуться с вопросами, но натуры своей мне было не унять.

- А он и был. Был, почти пять десятков и еще пять, лет, и помнит каждый день своей не-жизни болвана. Потому и радостен так необычайно: понимает, как ему повезло, и теперь спешит жить!

Чувства смешались, мысли следом за ними, и тут великий скальд нанес что-то навроде последнего удара.

- Главное, не думай, что такая лазейка — стать на время болваном — есть и у тебя тоже, - построжел сдвинутыми бровями Снорри Ульварссон. - Гальдур твой слишком силен, дух-покровитель любопытен и себе на уме, и это делает тебя и вас обоих слишком опасными! Если ты, как и каждый из болванов, бывших и нынешних, станешь знаться с заемной силой чуждых сущностей... Тебе придется умереть.

И, не дожидаясь более моих вопросов, равным значением важных и преждевременных, скальд гулко ударил сжатым кулаком в дубовую доску стола: - Я сам тебя убью.