Зеленый фронт

96

Где-то в болотистых лесах Белоруссии. Лагерь партизанского отряда… Небольшая полянка с кряжистым, пустившим глубоко в землю узловатые корни, дубом. Рядом с ним на аккуратно выложенной плоскими камнями площадки еле тлеет слабенький огонек. Небольшая горка красноватых углей едва подернута седым пеплом.

— Дедушка Дуб, дедушка Дуб, вылечи пожалуйста мою маму! — горячий шепот маленькой девчушки со встрепанными волосами, которые казалось никогда не были знакомы с гребешком, терялся где-то в кроне дуба. — Она сильно занедюжила и кашляет… Дедушка Дуб, ты меня слышишь?! Я вот тебе что принесла, — с крошечных ладошек в небольшое углубление скатился необычный пестрый камешек. — Я его на речке нашла. Он там в ложбинке лежал. Такой красивый, блестющий… А больше у меня ничего нет… Ты вылечишь маму, дедушка Дуб? Вылечишь? — своими ручками она обхватила бугристую кору дерева и крепко прильнула к ней. — Вылечи, пожалуйста! — прошептала она и, утерев слезу, ушла.

Через некоторое время на этом же месте стоял какой-то мужчина, который точно также что-то рассказывал, о чем-то просил.

Потом его сменил невысокий паренек, который только вернулся с города.

— Жить без нее не могу, — шептал он, скрежета зубами. — Закрывая глаза, а она стоит передо мною, как живая… Отец…

Люди шли не переставая. Одни что-то говорили, другие подходили молча, третьи клали какие-то продукты и вещи…

Лишь одного человека это не коснулось, или почти не коснулось. Смирнов, теребя какой-то подобранный сучок, молча наблюдал за приходящими на поляну людьми. Вот мимо прошла женщина. Еле заметным движением она коснулась небольшой деревянной статуэтки, висящей у нее на поясе, и что-то пробормотала. И так делали многие, кто даже только лишь проходил мимо дуба…

— Тьфу! — сплюнул особист. — Это уже слишком…. Что он не знает что-ли?

Однако Он знал все! Андрей, да он еще осознавал себя именно Андреем, знал все, что происходит вокруг; слушал все, о чем говорили вслух или шептали.

— Черт, знает что твориться…, — пробормотал Смирнов, направляясь в свою каморку, которая была вырыта в земле возле очередного поворота оврага. — Все-таки придется обо всем этом доложить, — закрывая за собой дверь он, тяжело вздохнул. — Придется… И ничего здесь не поделаешь…, — сев за стол, он пододвинул листок бумаги, на котором было уже что-то написано.

Андрей (Лес, отец, дедушка Дуб — все это также были его ипостаси) видел и это. Если бы у него было лицо и обычные человеческие губы он наверное бы печально усмехнулся или может быть что жестко сверкнул глазами или сделал бы тысячу других движений, свидетельствующих о переполнявших его чувствах. «Я все понимаю…, — думал он, с грустью наблюдая за пишущий человеком. — Я все прекрасно понимаю… Ты должен сделать это. Ты боец и верен присяге. Ты просто не можешь поступить иначе! Тогда ты должен и меня понять, Игорь…». Особист сбил нагар на фитиле свечки, отчего в каморке стало чуть светлее. «Я тоже не могу поступить иначе! Лес должен жить всегда. Он должен жить точно также как и раньше…». Широкая спина майора была идеально прямой, правая рука быстро строчила послание. Вдруг сверху прямо на стол упал кусок земли — небольшой, сразу же разлетевшийся на несколько кусочков по-меньше. Вслед за ним упало еще несколько комьев земли.

Смирнов недоуменно посмотрел на верх. После этого аккуратно встряхнул письмо от налетевшей на него земли и хотел продолжить дальше. Но шуршание стало боле отчетливым и в какой-то мере угрожающим.

— Что за черт? — резко развернулся он к двери, готовясь вскочить. — Нападение? Ей! Кто там?! — с угрозой закричал он. — Какого черта?

С треском стол, сколоченный из толстых досок, разлетелся от начавшего оседать потолка. Сама Смирного отбросило в дальний угол каморки и начало быстро засыпать землей. Он попытался закричать, но вездесущая земля словно воздух заполняла собой все. Она сыпалась отовсюду: сверху, с боков, с низу…

Лес видел все, до самой последней капельки. Он видел, как земля забивалась человеку в рот, в уши. Видел, как ноги в еще недавно начищенных до блеска сапогах, истово дрыгались и лягались. Видел и серую руку с золотистым кольцом, которая то сжималась в кулак, то снова разжималась…

…То, что все вокруг становиться другим — не таким, как кажется, Андрей понял уже давно. Еще с началом первой зимы, когда его вторую суть — Лес начало охватывать странное и пугающее чувство — мощное отупение, торможение и затухание. В тот период время для него прессовалось во что-то ощутимо тяжелое. Секунды начинали казаться минутами, минуты превращались в часы, а часы стали напоминать дни… Тогда он совершенно не понимал, что с ним происходит. Вообще все, что он чувствовал походило на тяжело проходящую неизлечимую болезнь. Его органы чувств словно сходили с ума, он впадал в забытье и не понимал где находится и что с ним происходит.

Часто, когда его сознание было на самой границе беспамятства, его посещали странные видения. Одни были добрыми, родными и знакомыми, другие — пугающими, липкими и мерзкими, третьи, вообще, — совершенно не понятными. Это были отрывки чьих-то разговоров, какие-то крики и вопли, отпечатанные на машинке обрывки документов — и все это в той или иной степени касалось его судьбы… За зимние дни, сложившиеся в долгие, бесконечные годы, таких видение было бесчисленное множество…

«- … Андрюша, сыночек, — тяжело вздыхала рано постаревшая женщина, обхватив голову. — Андрюшечка, как же мне тяжело без тебя!». Он видел, как галдел длинный барак, наполненный несколькими десятками эвакуированных; как плакала его мать, сжимая в руках какие-то мятые небольшие бумажки с печатями.

«- Люди, люди, Отец гневается! Он забыл о нас! — седой бородач, сверкая глаза, буквально кричал молчаливой толпе. — Он бросил нас всех! А вы молчите… Почему вы молчите? Почему вы ничего не делаете?». Лес видел десятки искаженных лиц. Дети с прикушенными до крови губами, плачущие женщины, скрежетавшие зубами мужчины. Лес видел их всех, чувствовал их боль и страх.

«Они же просто сумасшедшие, Ганс! Представляешь, поклоняться деревяшке? Ха-ха-ха! Это же просто смешно, — в расстегнутой до пуза шинели ржал здоровенный пулеметчик. — Они же тупее негров! Те молятся животным!». Андрей видел, как стекло стаканов двух собутыльников со звоном ударяется и содержимое стаканов исчезает в бездонных немецких желудках. Он чувствовал, как пахнет тушенка, стоявшая в открытых жестяных банках…

«После получения …. особым отделам фронтов, армий, дивизий … принять меры к задержанию всех, кто выражает сочувствие учению Живого Леса. В случае оказания сопротивления разрешается применение оружия…». Четкий, стройный строй букв оставляла печатная машинка на белоснежной бумаге. «Все последователи учения Живого Леса в прифронтовой зоне объявляются ….».

«- Живой, живой! Чудо-то какое! Чудо! — голосила женщина с растрепанными волосами, покрывая поцелуями лицо младенца. — голубку мою вылечили! Вылечил мою кровинку! — к женщине присоединился радостный мужчина в шинели без знаков различия. — Чудо, чудо, — не переставая шептала она». И это видел Андрей… Склонившаяся перед дубом мать, целовала узловатые корни. Стоявший рядом на коленях отец зарывал под его корни какой-то узелок.

«- Никто из вас не должен достаться врагу, — доносились обрывочные слова сквозь свист ветра и гул самолетных двигателей. — Вы все носители секретной информации». Перед ним проносилось знакомое лицо старшины, который молча боролся с каким-то командиром. Он слышал резкие, словно звук кнута, выстрелы пистолета. Наблюдал, как свинец рвал гимнастерку удивленного парня, как, истекая кровью, тот пытался отстегнуть страховочный ремень. «Портфель здеся! А того, что с краю был нет! — звучал в его голове голос. — Ищите лучше! Я всадил в него две пули, он никуда не мог уйти!».

«- Да вот про знакомца своего спросить бы хотел, — до боли знакомый голос донес до него ветер. — Андреем зовут… как он там интересно, жив еще или нет?». Андрей видел серьезно старшину, сидевшего в каком-то большом зале с самого края. Видел высокого черноволосого мужчину с удивительно глубокими глазами, в которых читались то дикое удивление, то сожаление, то бешеный страх. Там было все!

«Куда, болван? — к маленькому солдату, который чуть не подскользнулся на скользкой траве, подскочил офицер и залепил ему пощечину. — Куда прешь? Ты не знаешь, что несешь? Ты же нас всех погубишь? Сволочь!». Втягивая голову в плечи, солдат еще крепче хватал небольшой ящик с тремя снарядами с зеленой маркировкой и нес дальше. Андрей видел, как внутри каждого такого маленького металлического поросенка колыхалась несколько пригоршней жидкости, от которой веяло гнилью. Он чувствовал, как эта зеленая мерзость тянула полупрозрачные плети к нему и старалась задушить…

«Это же колоссально! Грандиозно! — шептал коротышка-профессор, смотря на невысокого паренька в больничном халате. — Этого просто не может быть! Ну-ка Алексей попробуйте, пройдитесь по палате… Так, так. А теперь подпрыгните?! Неплохо, неплохо! Просто, удивительно!». «Это что профессор, я снова танцевать могу! — скинув халат и засучив брюки до щиколоток, он пошел в вприсядку. — А! Вот так! Вот так!». Ноги взлетали высоко вверх и сразу же опускались вниз…

…Каждую секунду, каждую минуту все эти видения, сменяя и прерывая друг друга, наполняли его, рвали на части его мысли, заставляли вновь и вновь переживать уже прошедшие события. Помимо своей воли он был одновременно во множестве самых различных мест, участвовал в разных событиях…

Эта зима сильно изменила его. Сейчас он уже не был тем Андреем, который вырос в далеком селе Малые Хлебцы; и тем Андреем, которого призвали служить на границу; в нем мало что осталось от того Андрея, который погиб под ударами немецкого миномета; и даже тем Андреем, который так странно воспринял свое новое состояние. Весну встретило совсем другое существо! Оно еще осознавало себя Андреем, помнило себя человеком, любило своих родных, но оно также как и все остальные хотело жить. Это существо, пережив Зиму, приняло одно важное для себя решение — выжить…