Зеленый фронт

67

Партизанский отряд «Смерть фашистским оккупантам». Раннее утро.

Осенняя прохлада вместе с висевшими в воздухе капельками влаги делали выход из землянок крайне трудным делом. Возле командирской землянки стоял заспанный мальчишка в кепке с небольшой красной повязкой. Он то и дело потирал глаза, стараясь окончательно проснуться.

— Пашка, чего там решили? — спросил его один из проходящих мимо бойцов. — Скоро что ли из леса вылезем?

— Тссс! — зашипел змеей пацан, ловя еле слышные голоса из землянки. — Что все тут заладили, когда да когда? Скоро! Как скажут, так и выйдем…

— Боец Вихров, отставить балаган! — донесся из под земли недовольный бас.

Внизу проходило бурное обсуждение, местами переходящее на личности. Пожалуй именно так сегодня можно было толерантно обозначить разговор партизан, составляющих костяк отряда.

— Нееет, Степаныч! — недовольно протянул высокий детина, один из бывших пограничников, за выразительное лицо прозванный Хмурым. — Ты тут не прав! Какой он к лешему свой? Ты его раньше знал? А?

Его раскрасневшийся лицо казалось настоящей лампочкой, которая по яркости могла поспорить с коптившей катюшой.

— Ты чего разорался? — старшина постучал по своей голове и выразительно ткнул глазами куда-то в сторону верха. — Совсем что-ли с башкой не дружишь? Говори толком.

После этих, вроде бы и не сильно грозных слов, случилось очень характерное явление, которое многим известно, как «сдулся человек». Партизан мгновенно несколько уменьшился в объемах и сбавил тон.

— Говорю, на кой нам все эти бирюльки? — спросил он, с вызов глядя на сидевших рядом с ним. — Костер, деревья… Попрыгал рядом с ними, песни поорал. Скоро, что нам деревья рубить нельзя будет? Или может молиться ему станем? Старшина, все это попахивает нехорошим… Ты сам знаешь, что случается с такими.

Тема, действительно, была неприятной и командир прекрасно осознавал это без всяких подсказок. В отряде уже давно шли тихие разговоры о том, что в лесу много странностей и оттуда несет какой-то чертовщиной. Масла в огонь подливали, как их называл сам Голованко, некоторые несознательные личности — женщины средних лет, которые, наслушавшись таких разговоров, вообще отказывались отходить далеко от лагеря. Успокаивало одно — таких было меньшинство… Остальные же, наоборот, воспринимали все эти странности в качестве чуда.

— Коль, ты сам ведь из Самары? Так ведь? — вдруг спросил командир хмурого бойца. — Образование? Девятилетка… Вот! Образованный. Книжки разные умные читал наверное… Да?! Слова хитрые знаешь. А они, посмотри, вокруг! — рукой он махнул куда-то в сторону. — Эти места еще недавно были под панской Польшей и вот, они все, что по деревням сидят, батрачили там или сами батраков нанимали… Тут большинство может только свое имя написать на бумажке и прочитать его потом по слогам. Почти поголовно верующие. Понимаешь обстановку? Да, им эти сказки, как ты их называешь, как манна небесная! Это чудо! Кругом убивают, насилуют и грабят, а вот тут, рядом, чудо! Доходит до тебя, дубовая башка, или нет?! Они же теперь на Лес молятся, который их спасает и укрывает, а не к врагу сдаваться идут?

Старшина сам от себя не ожидал такой речи. В этот момент он просто хотел высказать все то, что у него накипело… И про невыносимую горечь от осознания того, что он тут с ними живой и здоровый, а его его отряд почти весь лег там, на холме… И про страшную жалось, охватывавшую его при виде еле передвигающихся от голода детей, жадно грызущих протянутую им корку хлеба… И про бессилие, которое он, здоровый мужик, ощущал, когда вновь и вновь слышал от разведчиков о казнях мирных жителей. Ведь это его, конкретно его, Голованко Ильи Степановича, вина в том, что враг прошел через границу.

— Не уж-то и вы не понимаете? — стукнув кулаком по толстой доске, изображавшей стол, прорычал он. — Он же нам помогает! И к черту все сомнения! Да, мы все не сделали даже четверти того, что наворотил он… Андрюхе не не то что молиться, памятник ему ставить надо! — На него оторопело уставились спутники. — Он же надежду людям дал! Понимаете — НА-ДЕЖ-ДУ! Им, обычным людям… Вон Пашке, что один как перст на свете остался; Агнешке, у которой всю семью сожгли… Их же все бросили, забыли, оставили, а он нет! Он заступился!

Люди сидели нахмурившись. Обидные слова жгли их словно жаркие угли. Все было честно! Никакой патетики. За столом звучало одно — куда же вы смотрели, где же вы были, пока ваши жены и дети страдали и умирали…

— Так, что бросьте мне это все, — неожиданно снизил накал старшина. — Ладно, думаю мы все поняли друг друга… Собрались мы здесь не для этого, — сидящие насторожились, ничего хорошего не ожидая от такого быстрого перехода от ярости к спокойствию. — Мне тут сообщили новость одну… Да, да, это он сообщил… Вокруг нашего района какое-то шевеление наметилось. Серега, клади-ка карту на стол.

Сергей, неизменный ординарец командира, вытащил из-за пазухи планшетку и выложил на доски.

— Смотрите, хлопцы, — вооружившись карандашом, пробормотал старшина. — В округе есть три крупных населенных пункта — Воложин, Уздаш и Корель, где немец начинает наращивать силы, — карандаш обвел три круга и замкнул их в треугольник. — Сюда еще позавчера подвезли почти роту пехоты. Похоже гнали на восток, а тут мы им подвернулись. Здесь какое-то отребье собирают. Говорят, наши это! Падлы! Это, кто добровольно согласился служить! Тоже десятков пять — шесть набирается… Уже не мало.

— Да, это че…, — попытался было вставить слово Семен, хмурое выражение лица которого в этот раз озарилось презрительной улыбкой. — Нас тут полком брать надо, не меньше. Да и то, если только мы все спать будем.

Остальные тоже заулыбались, видимо, разделяя высказанное мнение.

— Я бы не стал разделять ваш оптимизм, — встрял в разговор врач, до этого молчавший как рыба. — У нас много нестроевых — женщин, детей, раненных. Я бы рекомендовал избежать боя, если это возможно.

— Поддерживаю доктора, — угрюмо проговорил Сергей, поднимая вверх руку. — Здесь удобно обороняться, но это настоящий мешок. Если немчура будет действовать по-энергичнее и подтянет артиллерию, то нам несдобровать… И потом, с оружием дело обстоит не самым лучшим образом. Сколько у нас пулеметов, Сень? Три! А с ними кто обращаться умеет? Чего молчишь? Один! Один у нас толковый пулеметчик… и все! Гранат мало, а винтарей хватает, этого добра завались. Можно даже Пашу вооружить… Я вот что думаю, нельзя нам сейчас воевать. Уходить надо дальше, в другой район. Вроде там немцы по спокойнее…

— Опять, — буркнул кто-то. — Хватит уж бегать от них. Врезать им надо как следует!

— Хватит уж, врезали, — буркнул Голованко, потирая кулак. — Так врезали, что до сих пор катимся! Тут мозгом нужно думать, а не чем другим…

— Может с ним поговорить, — вдруг предложил врач, кивая головой куда-то в сторону. — Он же… Он же может такое, что…, — ему, казалось, не хватает слов, чтобы выразить то, о чем думали в этот момент многие. — Он же может их всех растоптать! Как тараканов! В пыль! Вы помните Абая? Вы же там были, вы же все видели? На нем же живого места не было… С такими ранениями не то что не бегают, не дышат! А он заткнул этот чертов пулемет в комендатуре и и потом своим ходом дошел до лагеря!

— А я смотрю, мы тут хорошо устроились, — невесело усмехнулся старшина, в ответ на такое предложение. — Чуть не дома себе выстроили, женщины…, — он яростно посмотрел на сидевшего с краю Сергея. — Сытно… А воевать за нас должен значит дядя?! Лес! Он, значит, большой! Ему можно! Та что-ли?

— Да, вы меня не так поняли, — сразу же запротестовал Завалов, взмахивая руками. — Что вы! Я же хотел сказать, что… ну, его возможности огромны. Он бы мог нам помочь.

— Он и так готов помочь. Ну, хватит, а то мы тут договоримся до черт знает чего, — скривился старшина. — Довести до остальных мой приказ — рано утром основная часть отряда выступает на запад, в сторону старых укрепрайонов. Пойдем через мцынские болота. Сергей, твой взвод останется и прикроет остальных. Есть вопросы?

Командиры подразделений зашевелились, начиная подниматься с места. Всем уже надоела это долгое сидение и, полученный приказ, был воспринят с облегчением.

— Тогда, всем готовиться! — закончил импровизированное совещание командир. — Сергей, тормозни-ка… Помнишь, Маркина, которого Пашка в секрете встретил и потом привел? — спросил он, когда все в землянке остались только они одни. — Семен? Кучерявый такой, черненький? Гнидой он оказался! Видели его в городе, возле комендатуры…, — старшина тяжело вздохнул. — Короче, вся наша схема обороны теперь ни к черту! Думать надо, что делать.

— Чего тут думать? — буркнул помрачневший ординарец. — Придется на фланги наблюдателей ставить. Вон Пашку и пошлем, пусть за дружка своего посидит там.

Через некоторое время схема обороны начала вырисовываться.

— … Здесь все равно нужно оборудовать пару запасных позиций, — тыкал пальце командир в сторону оврага. — И лучше бы пару мин поставить в проходах. Сам знаешь склоны заросли, да и на верху деревьев много. От пулемета может быть мало толку.

Карта местности, выстроенная на столе с помощью кусочков дерева, песка и десятка разнокалиберных патронов, пополнилась новым элементом.

— Командир, а эти, ну… новые с нами пойдут, или в резерв? — неожиданно шепотом спросил Сергей, наклоняясь над столом. — Если со мной, то как бы чего не вышло… Помните, как Абай то себя вел с капитаном? А у нас бой будет.

— Что ты к ним прицепился? — недовольно проговорил старшина. — Я же тебе говорил, что это наши новые бойцы и обычные советские люди, которые ни чем от остальных не отличаются. Почти ни чем… Они не подведут.

— Степаныч, а правильно ли это? — он говорил все равно шепотом. — Это же как-то нехорошо, что-ли… Были люди и тут стали непонятно кем. Чего это там он с ними делает, черт его знает. Не правильно все это, по моему! Ты сам, как хочешь, а я бы их…

— Сергей, — Голованко, смахнув крошки махорки из кисета, начал сворачивать цигарку. — Ты оглянись вокруг. Посмотри, что твориться… Идет война, страшная, беспощадная. Это настоящий лесной пожар, который никого не пощадит. От него не спрячешься за чьей-то спиной, не отсидишься в яме и погребе. Она все равно к тебе придет и схватит за шею не тебя, так твоего ребенка, твою мать или твою жену… А ты говоришь, правильно — не правильно, честно — не честно…

Наконец, не послушные пальцы скрутили небольшой цилиндрик из немецко листовки.

— Я ведь тоже часто думаю о том, правильно ли или не правильно поступаю, — задумчиво продолжил он. — Думаю, так что аж башка раскалывается… Только вот, в такие моменты я вспоминаю заставу нашу…

Он глубоко затянулся и с силой растер рукой свое лицо. Клубы дыма потянулись в сторону выхода.

— Меня командир послал с донесением, а я из леса смотрел потом…, — говорил он еле слышно. — Все они там лежали. Кто в щели, засыпанные землей после минометного обстрела; кто в окопе… Они к каждому подходили и штыком его, — еще клуб дыма растянулся в воздухе, сквозь который блестели глаза старшины. — … Он его так ткнет, а лейтенант руками схватит за штык и тянет, тянет… Понимаешь, голыми руками держит штук и упирается! Вот так вот! — здоровенные ручищи легли на стол и сжались в кулаки. — Этот скалится, падла! Смешно ему было… Он опять поднимет карабин и снова опустит туда же, и смотрит внимательно, — Голованко уже не скрывал слез. — В рану тычет и тычет… Лейтенант-то зеленый совсем, необмятый. У нас только вторую неделю на заставе. Воробышком его кликали хлопцы меж собой…

Он громко вздохнул и шавкой вытер лицо, а потом неожиданно схватил за шиворот ординарца и прошипел ему прямо в лицо:

— Чтобы больше я ни каких правильно — не правильно не слышал! Здесь тебе не детский сад! Горло должен грызть своими зубами врагу! Грызть так, чтобы кровь прямо в глотку текла. Понял?