Заслужить смерть

ГЛАВА 27

Утром после завтрака мы уехали вместе с бабушкой. Она выглядела уставшей, отец — не выспавшимся, и я могла поклясться чем угодно, что ночью они долго беседовали. Разговор явно пошел отцу на пользу. Его взгляды и жесты изменились. Если раньше в них сквозило высокомерие и пренебрежение, если каждое движение подчеркивало, насколько ценно то, что господин Азат снизошел до разговора с шаманом, то теперь в глазах отца я замечала интерес. Спокойный, без настороженности и отторжения.

Бабушка жила на окраине соседнего города в небольшом доме у реки. Знакомые с детства звуки и запахи, привычные грядки с целебными травами, множество цветов в тенистом саду. Как ни горько это было признавать, но здесь дышалось легче, потому что не чувствовалось постоянного давления долга, запретов и чужой воли. Здесь я действительно верила, что отец сможет понять, Триен тоже на это надеялся.

Ритуалы бабушка Цэрэн уже многие годы проводила только для своих родственников и не лечила посторонних. Волшебство отнимало много сил, их бабушка, выучившая себе на смену нескольких мэдлэгч, берегла. Оттого и дом был небольшим, и для гостей не построили отдельный домик, и слуг у бабушки жило всего четверо.

Особое очарование дому придавали два больших рыжих кота. Пожилого я помнила с детства, он учил меня, шаловливого лисенка, охотиться и лазать по деревьям, а теперь, видимо, передавал свой опыт общения с лисятами-мэдлэгч молодому коту, которому предстояло уже скоро заботиться о моем племяннике.

За время пути бабушка отдохнула и, не желая тратить время, в тот же вечер провела ритуал познания, чтобы лучше понять Триена. Он длился несколько часов и без меня. Бабушка даже взяла с меня слово, что я не буду подслушивать ни в соседней комнате, ни в саду. Я знала, что это честно, что такие ритуалы очень личные, но сгорала от любопытства и держалась изо всех сил. Кот, устроившийся у меня на коленях, точно не дал бы нарушить обещание.

После ритуала бабушка Цэрэн казалась задумчивой, но довольной. И хоть она и до ритуала тепло относилась к Триену, чувствовалось, что увиденное пришлось ей по душе. Во время позднего ужина она увлеченно обсуждала с ним лечебные заклинания, некоторые формулы. Εе глаза горели азартом, а сама она будто помолодела на несколько лет.

Признав, что улучшать целительские навыки Триена просто некуда, бабушка искренне восхищалась тем, как взаимодействовала наша магия во время лечения кровельщика. Она несколько раз сказала, что никогда не видела такого взаимопроникновения даров. Эти слова грели сердце и казались драгоценной заслуженной похвалой.

Уже на следующий день бабушка начала нас учить. Устроила нам с Триеном некое подобие экзамена по травам и зельям, провела несколько занятий по гаданию с помощью карт и дыма…

Многое я учила еще в школе, но за годы магического бездействия почти забыла. Большая часть этих знаний была Триену в новинку. Какие-то сведения оказались совсем новыми для меня, но не для него. То, что мы и здесь дополняли друг друга, бабушку забавляло. Порой казалось, некоторые задания она давала только, чтобы посмотреть, как мы будем справляться с ними вместе.

В первую неделю дважды приезжал отец, разговаривал с Триеном. Первый раз при бабушке и без меня, второй раз наедине. Прислушиваясь к эмоциям отца, чувствовала, что его отношение к случившемуся меняется. Я верила, он сможет понять, если захочет. Судя по тому, как искренне меня обнадеживал Триен, отец понять хотел.

Поэтому меня очень беспокоило то, что он пропал на две недели, а в гости приезжала только мама. Она уговаривала меня не волноваться, объясняла, что у отца просто много дел. Я пообещала себе быть терпеливой и дать ему столько времени, сколько понадобится. Теперь, когда бабушка взялась учить нас с Триеном, оно было.

В одно из своих посещений мама привезла мне подарок — гуцинь. Традиционный черный лак, перламутр, символизирующий мудрость, и изящная золотая вязь, сплетающая северные руны в молитву о спокойствии и благоденствии. Я провела по ней пальцами, подняла на маму удивленный взгляд: обычно гуцинь не украшали ни золотом, ни северными рунами.

— Я не хотела говорить, пока инструмент не был готов, — ласково накрыв мое запястье ладонью, улыбнулась мама. — У тебя своя судьба. Не такую я представляла, не о такой думал отец. Она иная, она неразрывно связана с Триеном, с шаманской магией, которую твой дар может подпитать своей музыкой. Оттого в украшениях золото, укрепляющее дар шамана.

— Это означает, что вы благословите нас? — сердце заколотилось взволнованно и радостно.

Мама кивнула.

— И отец? — уточнила я.

— Да, и отец, — подтвердила мама. — Он порой бывает жестким, нетерпимым, но он любит тебя, и эта любовь сильней упрямства.

Она сказала это просто, как непреложную истину, оттого в глазах защипало, и слезы сдержать не удалось. Мама пересела ближе ко мне, обняла.

— И он, и я любим тебя и желаем добра. Мы не сразу осознали, что наше понимание добра не равно тому, что ты считаешь счастьем для себя. Мы постараемся это исправить и, надеюсь, вы с Триеном сможете это понять.

Я кивнула и вытерла непослушные слезы. Мне было проще понять родителей, высокомерие, которое они показывали сначала, их неприятие, потому что они ведь были моими родителями. Триену я за прошедшие дни несколько раз объясняла, почему моя семья отреагировала так и вряд ли могла воспринять новости иначе. Мне казалось, он принял случившееся как данность, хоть она не могла радовать. И мы оба были благодарны бабушке Цэрэн за то, что она пригласила нас и дала возможность пересмотреть отношения с моей семьей. Нам всем это пошло только на пользу.

Триен никогда прежде не думал, что музыка может обладать такой силой, способна столь ярко и живо передавать тончайшие оттенки эмоций. Гуцинь, который Алима не зря называла инструментом души, пел и менял мир вокруг себя, изменял людей. Волшебная мелодия была сильней слов, сильней признаний в любви. Лишь услышав перебор струн и песнь Алимы, Триен понял, насколько совершенным было чувство любимой. Сердце пело от радости, и важней на свете не существовало ничего.

В тот же вечер пришло осознание того, что препятствий для свадьбы нет и быть не может, что благословение родителей Алимы можно считать полученным. Мэдлэгч, разумеется, чувствовали все эмоции, заложенные в музыку. Нужно быть не просто жестокосердным, а бессердечным, чтобы пытаться противопоставить что-то людям, связанным таким прекрасным чувством.

Песнь закончилась, гуцинь смолк, последние ноты повисли в воздухе невысказанными вопросами. Такая же неопределенность сквозила и в каждом жесте господина Азата, человека, чье благословение Триен хотел получить. Потому что это было бы правильно, потому что искреннее одобрение господина Азата казалось прекрасной конечной целью. Если бы родители Алимы дали согласие на брак под давлением госпожи Цэрэн, то свадьба как таковая не стала бы для Триена достойным завершением долгого похода на восток. Триен ценил искренность и хотел получить настоящее благословение, данное от сердца, а не из-под палки.

Потому Триена так радовало желание господина Азата в самом деле понять будущего зятя. Потребовалось достаточное количество такта и большие запасы терпения, чтобы выдержать первый разговор с будущим тестем. К счастью, госпожа Цэрэн хорошо знала своего упрямого сына и не оставила господина Азата наедине с шаманом в первый раз. Иначе о взаимопонимании не пришлось бы и мечтать.

Беседа не была простой, господин Азат многое изначально ставил под сомнение. От способностей шамана принимать магию мэдлэгч до возможности сделать Алиму счастливой в доме, в котором не было ни одной служанки. Удивительно, но, общаясь с будущим тестем, Триен чувствовал себя более мудрым и уравновешенным человеком, чем тот, которым представлялся господин Азат. Судя по улыбкам госпожи Цэрэн, она сложившуюся ситуацию расценивала так же.

Триен даже порадовался тому, что не сказал Алиме о проклятии, лежащем на роду Οрлов. Она не использовала этот довод в спорах с отцом, господин Азат не оскорбился из-за справедливого упрека, и уязвленное самолюбие не ухудшило отношения еще больше. Проклятие Орлов Триен показал госпоже Цэрэн во втором ритуале, и по отголоскам ее гнева на соплеменников понял, насколько разрушительным был бы всплеск злости господина Азата, узнай он о проклятии от дочери или от чужака-шамана.

— А я до того искренне сочувствовала Орлам, потерявшим трех мужчин за четыре года, — старая мэдлэгч зло отложила трубку, которую курила в ритуале. — Но смерти не вызывали подозрений. Интри погиб на чужбине от рук разбойников, как и его дядя, ребенок умер после рождения. Это бывает.

Она сложила руки на груди, откинулась на спинку кресла, раздраженно поджала губы и долго молчала. Триен не нарушал ход мыслей бабушки Цэрэн.

— Я сомневаюсь, что Интри действительно знал о проклятии, — подвела итог своих рассуждений мэдлэгч. — Скорей всего, он лишь догадывался. Орлам нет смысла это скрывать, напротив, если обличить проклинателей, их род лишат магической силы. Дары заблокируют, наказать за смерти, как за доказанные убийства, не получится, но Хараал заставят выплатить деньги за каждого умершего. Проклятие постараются снять.

— Алима говорила, это невозможно, — осторожно возразил Триен.

— Она была отчасти права, — вздохнула бабушка Цэрэн. — Порой можно чары только смягчить. Все зависит от силы проклятия и его точной формулировки.

— Но Хараал ее не скажет.

— Для этого есть Певуньи в Тангайхоте. Им это под силу, — заметив удивление Триена, мэдлэгч охотно пояснила: — На гуцинь могут играть только женщины. У кого-то получается особенно хорошо. Они могут показать в подробностях прошлое, настоящее и грядущее. До слова, до жеста, до цвета одежды человека. Сильнейших трех называют Певуньями. К ним обращаются в таких случаях, и им не нужны ни волосы, ни прикосновение, ни личное знакомство с человеком. Ничего. Только дар и гуцинь.

Она снова нахмурилась и жестче добавила:

— Я поговорю с сыном, расскажу о проклятии сама. Не хотела говорить тебе и Алиме раньше, но Орлы, пользуясь тем, что траур еще не закончился, требуют ее обручения с одним из их рода. Причем потребовали в тот же день, когда Алима вернулась.

Триен хотел возмутиться, но бабушка Цэрэн жестом остановила его.

— По закону они имеют право. Традиции на их стороне. Азат вначале согласился, но, услышав гуцинь дочери, отказал им. Новости о проклятии усилят его доводы и отвадят Орлов. Нет закона, который заставил бы отдать Алиму за проклятого, — твердо подчеркнула она и усмехнулась: — Мой сын на стороне своей дочери, значит, и на твоей стороне. Но он упрямый лис, ему нужно время, чтобы смириться с тем, что не все идет так, как он задумал.

Второй разговор без посредничества бабушки Цэрэн прошел в значительно более спокойном тоне. И в тот день стало ясно, что господин Азат способен справиться с собственными предубеждениями и принять выбор дочери. Эта беседа не могла не радовать. Будущий тесть заговорил о свадьбе, спросил, будет ли уместно пригласить родителей Триена, и хотят ли молодые пышное торжество.

Алима богатый праздник точно не хотела. После первого брака у нее осталось ощущение искусственности и навязанного веселья, повторять этот опыт она не желала. А сам Триен о брачной церемонии в храме чуждого божества не задумывался.

Ему важно было знать, что Алима с ним, что она стала его женой по закону и с благословения родителей. В том, что и его родным Алима запала в душу, Триен не сомневался. Некоторые оговорки матери однозначно давали понять, что девушка им с отцом очень понравилась. Остальное значения не имело, и Триен с чистой совестью сказал господину Азату, что скромный праздник, на котором будут лишь ближайшие родственники, доставит больше радости, чем пир на весь мир. При этом Триен особо подчеркнул, что говорит лишь о родственниках со стороны невесты. У него не получалось представить своих родителей среди подобных господину Азату дворян и не ощущать кожей неловкости, которую несомненно будут испытывать все причастные.

Дату свадьбы назначила бабушка, выбрав растущую луну. Ночь перед церемонией я по традиции провела в доме родителей. Непривычно и странно было знать, что Триен далеко, не в соседней комнате. От волнения долго не могла уснуть и, обнимая подушку, смотрела на приготовленное праздничное платье. Нежно-голубая парча в свете ночника будто сияла сама по себе, а серебристый отблеск ткани должен был отпугивать злых духов. Той же цели служили и украшения. Сделанные на заказ серьги, колье и накосники лучше всяких слов показали мне, что родители действительно примирились с моим выбором, — в узоре украшений гармонично перекликались символы нашего рода и изображения шаманских ритуальных предметов.

Храм Гюльхота утопал в розах, оправдывая название города. Жужжание пчел, пышное многообразие цветов — розы, карабкающиеся на стены старинного храма, украшали его лучше витражей и мозаики на полу, придавали больше изысканности, чем золото курильниц и лампад.

Отец вел меня от легкой кибитки к распахнутым дверям храма. Я вдыхала горячий сухой воздух, насыщенный ароматом роз, опиралась на руку отца и с удивлением понимала, что впервые чувствую столько святости в этом месте. Сердце билось радостно, как никогда прежде, томилось предвкушением, и я старалась разглядеть Триена среди собравшихся в храме.

Он стоял у алтаря, одетый в каганатскую традиционную одежду, которая подчеркнула достоинства его фигуры. Светлые косы выделялись на темной ткани и приковывали взгляды. Триену очень шел этот наряд, но еще больше моего жениха украшала чудесная светлая улыбка, родная и волшебная.

Мы держались за руки, жрец читал священные тексты, и я чувствовала, как мой дар связывается с магией Триена. Отныне у нас свой род, своя семья, в которой магия и чувства переплелись так крепко и естественно, что разорвать эти связи нельзя.

Жрец надел нам на левые запястья широкие брачные браслеты с янтарем и перламутром. Обряд завершился, Триену позволили поцеловать меня, теперь уже жену. Мягкость губ, ласка и наслаждение… И стало понятно, что брачный ритуал ничего не изменил для нас, лишь подтвердил то, что мы знали раньше. Мы с Триеном созданы друг для друга, наши судьбы сплетены, магия каждого становится полноценной только, когда мы вместе.

Нас осыпали лепестками, поздравляли, желали счастья. Родители уважили просьбу не делать пышное торжество и пригласили только дядю с семьей, и застолье получилось уютным и спокойным. Первая брачная ночь, долгожданная и желанная, была прекрасной. Я первый раз в жизни получала удовольствие от близости, наслаждалась каждым движением и прикосновением. Счастье пьянило, кружило голову, я знала, что Триен тоже счастлив. И это понимание усиливало все ощущения и искрящийся восторг стократно.

Надолго в Гюльхоте мы не остались. Я хотела повидать семью Триена, он тоже стремился в Зелпин и часто говорил о Бартоломью. Он обсудил дар племянника и с бабушкой Цэрэн, но, к сожалению, она ничему не могла научить. Мэдлэгч хороши в защите от потустороннего, но атаковать нежить и духов мы не можем.

Семья Триена нам обрадовалась, и я плакала от счастья, чувствуя, что радуются нам обоим. А клич детворы «Туньте с женой приехал» превратил Зелпин в самый светлый город в мире. На лице Симорта, примчавшегося по первому зову, отражалось такое явное облегчение, будто душу до того придавливал не камень, а все Восточные горы разом. Я ни минуты не сомневалась, что Симорт ощущал грозившие близнецу опасности. Тем ярче ощущались любовь и тепло, пронизывающие каждое слово, каждый жест этой части моей семьи. Странно было осознавать, что здесь, с этими людьми я дома больше, чем в Каганате.

Каттиш благополучно разродилась, а маленький Бартоломью цепко и с явным интересом схватил традиционный янтарный амулет от злых духов. Глядя на ребенка, подумала, что оберег обязательно поможет, когда дар проснется. Приятную уверенность подкрепило мимолетное видение о золотистом коконе. Раньше у меня видений не бывало, и я связывала их с тем, что мой дар наконец-то освободился и оправился после ошейника.

Как и предупреждал Триен, второй свадьбы мы не избежали. Тут его родители были непреклонны и договорились с годи, чтобы нас поженили и по северному обычаю тоже.

В этот раз не было ни храмов, ни гостей. Только семья, священник, поляна в лесу, свечи и слова на незнакомом языке. Этот обряд полнился другой силой, на которую магия откликалась совсем иначе. Молитвы священника связывали нас не только друг с другом, но и с магическими потоками, будто призывая землю и воздух в свидетели. Ритуал, трепетный и утонченный, совершенно покорил меня иной, незнакомой красотой.

Но по-настоящему я поняла, что стала женой Триена, что навсегда связана с ним судьбой и магией, позже. Когда оказалась на шаманской земле и почувствовала ее своей. Когда увидела ставший родным дом и, держа Триена за руку, вдохнула полной грудью самый вкусный воздух на свете. Когда прошла сквозь сени в светлую большую комнату, когда спальня Триена стала нашей общей.

Это была не первая ночь вместе, но первая ночь дома, что придавало всему особое, непередаваемое очарование. В ту ночь счастье стало полноценным, полнокровным, и я знала, что мы с Триеном сможем сохранить его таким.