Заслужить смерть

ГЛАВА 25

Триен, улыбчивый и спокойный, поздоровался на каганатском с хозяином дома, с его женой, с Зулой, которая была выше меня по положению, потому что родила сына, и лишь потом со мной. Триен знал обычаи Каганата и не ошибся ни в очередности, ни в обращении. Я чувствовала, что маме это нравится. Это укрепит ее голос в защиту Триена.

Я же радовалась возможности посмотреть ему в глаза, улыбнуться и приходила в ужас от того, насколько немыслимым теперь казался лишний взгляд в его сторону! Отец и Зула, не знавшие ничего о Триене, отгораживали семью от шамана магическими барьерами. Незримыми, но ощутимыми и приводившими меня в отчаяние.

Отец решил, что лучшей темой для беседы с человеком, которого он не хотел видеть в своем доме, будут блюда на столе, подчеркивание дворянского происхождения моей семьи и того, что далеко не каждому оказывают честь и приглашают за стол как равного. Отец упомянул ошейник, намекнул на радость, которою они с мамой испытали, не обнаружив в убивающих меня плетениях типичных для шаманской магии узоров. Намекнул, не обвинил прямо, и это уже следовало считать успехом.

При этом имя Триена произносила только мама, отец предпочитал обходиться без этого знака уважения. Зула в беседу не вмешивалась, я молчала, следуя традиции и не желая дерзостью настраивать отца против Триена. Отец и так был не в духе.

Когда речь зашла о благодарности за мое спасение, отец не допускающим пререканий тоном назвал сумму и милостиво пригласил Триена отдохнуть в доме для гостей пару дней перед дальней дорогой домой. Вот так, заплатить за меня, как за доставленный товар, и выгнать посыльного.

Я оскорбилась ужасно, хотя не понимала, как можно было ждать чего-то иного. Как еще мой отец мог поступить с иноверцем, чужестранцем и шаманом? В глазах стояли слезы, поднять взгляд ни на кого не могла, горло передавил болезненный ком. Только сделала Триену знак не вмешиваться и не возражать. Попытки сейчас настоять на своем могли привести лишь к тому, что Триена выгнали бы из дома и из города. К сожалению, условных знаков придворных, которым обучали в столичной школе, Триен не знал.

— Когда Алима настояла на том, чтобы я сложил цену своей помощи, я отказался от денег. Откажусь от них и сейчас, господин Азат. Меня значительно больше интересуют целительные заклинания. Я был бы рад учиться у вас, госпожи Сайны или госпожи Цэрэн, — он упомянул имя бабушки, а я почувствовала, как усилилось отторжение отца. — Алима предполагала, что такая плата возможна.

— Моя дочь слишком юна и неопытна, чтобы даже предполагать, какая плата возможна, а какая недопустима, — в голосе отца слышалось высокомерие, и сердце болезненно сжалось из-за предчувствия очень трудного разговора о том, как я могла осмелиться пообещать кому-то поделиться знаниями мэдлэгч.

— Надеюсь, вы сможете простить ее за то, что она дала вам ложную надежду, — продолжал отец. — Единственная возможная плата — золото. Если предложенная сумма кажется вам недостаточной, мы можем обсудить ее завтра, но намного она не изменится. Уверен, вы это понимаете.

— Мне будет очень приятно, если вы подумаете о возможности учить меня, — без вызова, так, будто не ожидал ничего другого, ответил Триен. — Ваша дочь, господин Азат, может подтвердить, что навык у меня есть. Вам не придется начинать обучение с пустого места.

— Даже принимая во внимание услугу, которую вы оказали моей семье, мой ответ не изменится. Тут и раздумывать не о чем, — отрезал отец. — Мне было интересно пообщаться с вами. Надеюсь, в вашей комнате есть все, что вам нужно для полноценного отдыха. Если чего-то не хватает, скажите слугам. Все необходимые припасы вам подготовят уже завтра вечером.

Он поднялся, оканчивая завтрак и аудиенцию. Зула и я, младшие женщины в семье, немедленно встали и вышли из трапезной. Нам не полагалось оставаться с гостем дольше, чем с ним общался глава семьи.

Я не ошиблась, предсказывая трудный разговор с отцом. Это был сущий ужас. Даже та беседа, когда я умоляла не выдавать меня за Интри, блекла в сравнении.

Тогда отца всего лишь злило мое нежелание, которое он объяснял незрелостью мышления. Теперь же я предстала чуть ли не предательницей всех убеждений мэдлэгч, готовой подставить под удар шаманов севера все магическое сообщество Каганата. А это было равносильно государственной измене.

Отец распекал меня, совестил, укорял, ругал за обещанную Триену плату и за утреннюю строптивость. Я стояла, опустив очи долу, не смея даже вытереть слезы. Что там говорить о возражениях? Мне было позволено говорить только, когда отец выплеснул всю злость и сел в кресло за рабочим столом. Чувствовала себя допрашиваемой преступницей, потому что отец записывал мой рассказ, а уточняющие вопросы задавал так обвиняюще, что хотелось под землю провалиться.

Мама присутствовала при беседе, но не вмешивалась. Поначалу я этому удивлялась, надеясь на ее поддержку. Потом поняла, что она знает отца лучше и подгадает время так, чтобы он воспринял слова верно. Оставалось лишь надеяться, этот момент будет еще сегодня-завтра, потому что Триену и так недвусмысленно указали на ворота.

Я очень боялась, что Триена действительно выгонят, что ни мама, ни бабушка не станут его учить. Это означало отсутствие времени для того, чтобы переломить отношение отца к человеку, которого я любила всем сердцем. Это означало долгую настоящую разлуку с Триеном! Борясь с отчаянием, предложила отцу провести ритуал познания. Так я могла показать ему больше образов и эмоций, чем маме, лучше объяснить, что для меня значит Триен и как я ему дорога.

Отец отказался и после этого предложения выставил меня из кабинета.

Когда этот кошмар, который по нелепой ошибке назвали разговором, закончился, меня ждало еще одно испытание — Зула. С невесткой мы до моего замужества и отъезда ладили хорошо, теперь же она казалась совершенно чужой, до назойливости любопытной и даже бестактной.

Я понимала, что ни один голос за Триена не будет лишним, а потому рассказывала, отвечала на многочисленные вопросы. Зула ахала, ее полные губы были приоткрыты в постоянном удивлении, богатые украшения в волосах и на груди позвякивали, когда она всплескивала руками. Чем дольше длилась беседа, чем больше вопросов я слышала, тем больше убеждалась в том, что мой брат выбрал в жены очень красивую, но простодушную девушку, свято верящую в то, что отец во всем прав. Образец смиренной и почтительной невестки, счастливой тем, что родила семье наследника.

С ней я не откровенничала, не говорила о чувствах к Триену. Это могло лишь навредить. А завершение разговора было отрезвляющим. Зула утешила меня тем, что все злоключения остались позади и теперь не надо ни о чем беспокоиться, ведь отец в ближайшее время подберет мне нового мужа.

— Ты понимаешь, что на роль единственной жены тебе рассчитывать не приходится, — вздохнула она. — Но после жизни в Аваине среди иноверцев ты, безусловно, найдешь общий язык с первой женой нового мужа. Господин Азат будет рад услышать подтверждения тому, что ты легко сходишься с людьми.

— Отец велел тебе расспросить меня? — стараясь не выдать накатившее отчаяние, спросила я.

— Конечно! Господина Азата очень огорчило твое сегодняшнее глупое поведение. Как тебе только в голову пришло настаивать?

Я промолчала. Раз в конце долгой беседы она не поняла ничего, то уже и не способна осознать.

В дверь постучали, вошла приставленная ко мне служанка и сообщила, что скоро обед.

— Надеюсь, в этот раз господин Азат шамана не пригласил? — капризно спросила Зула.

— Нет, госпожа. Не пригласил и уже дал указание отнести ему обед в дом для гостей, — поклонилась служанка.

И это ответ отца на мой рассказ? На все то, что я сказала о Триене? Это его реакция на беседу с мамой, которая, казалось, готова была поддержать меня? Он не хотел понимать! Упрямство, спесь, гордыня… Чем бы он ни руководствовался, отец выбрал непонимание и неприятие. От этого в глазах собирались слезы отчаяния, а сердце выжгла горечь.

— Я ужасно устала, — вздохнула я. — Зула, попроси за меня, пожалуйста, прощения у родителей. Я прилягу, мне нужно отдохнуть.

— Госпоже принести что-нибудь сюда? — предложила услужливая женщина.

— Нет, благодарю. Сон — все, что мне нужно, — заверила я.

Зула переживала, что утомила меня долгими разговорами, но скоро ушла. Отец не терпел опозданий, а ей ещё нужно было зайти за сыном. Она даже не поняла, что я нашла отговорку, приличную причину, чтобы не есть без Триена. И как я раньше не видела, насколько бесхитростную, идеально покорную жену выбрал брат?

Расплатой за попытку настоять на своем стал ещё один тяжелый разговор с родителями.

— Ты забыла, кто ты! — разозленный моими уловками отец обвиняюще указывал на меня пальцем. — Ты позволяешь себе непотребные выходки!

— Я плохо себя чувствую и не хочу есть.

Тихий ответ разъярил его ещё больше.

— Вся прислуга знает о твоем требовании. Все в состоянии сделать правильные выводы. Ты позоришь семью!

— Позорно обращаться с человеком, спасшим мою жизнь, так, будто он отребье, — твердо ответила я. — Позорно вести себя так, словно он посыльный, доставивший ненужную вещь.

— Да как ты смеешь? — вскипел он.

— Говорить правду легко, — посмотрев ему в глаза, жестко ответила я.

Пару мгновений мне казалось, он меня вот-вот ударит. / Видела по лицу, что ему очень этого хотелось, но отец стиснул зубы, резко выдохнул и, сжав кулак, опустил руку.

— Дочь, тебе пришлось нелегко, ты вынуждена была бороться за себя, — вмешалась мама, подойдя ближе. — Но теперь ты в безопасности. В доме, где тебя любят и не хотят зла. Ты привыкла от всех защищаться, но в этом больше нет необходимости, милая.

Οна увещевала меня, но ее ласковые интонации оказывали и на отца благотворное влияние. Он вздохнул спокойней, злости немного поубавилось, но лишь немного, и я знала, что он не переменит отношения к Триену и не забудет мою строптивость.

— Вполне может быть, что ты действительно не голодна и плохо себя чувствуешь. Опустошенный резерв, ошейник и долгая дорогая не способствуют прекрасному самочувствию, — мягко говорила мама, будто обнимая словами. — Ты отдохнешь, восстановишь силы, успокоишься. Ты многое пережила, но это теперь в прошлом. Ершистость больше не нужна, милая. Уверена, пройдет совсем немного дней, ты почувствуешь, наконец, что ты дома, и снова станешь нашей почтительной, покладистой дочерью, которую мы любим, которой мы очень дорожим. Нам всем нужно немного времени.

— Ты права, мама, — согласилась я, подумав, что она лаской скорей добьется от отца нужных решений, чем я скандалами. — Я очень устала и плохо себя чувствую. Простите, если была резка. Я не хотела никого задеть и обидеть.

— Отдыхай, дочь, — значительно спокойней посоветовал отец и вышел.

Мама последовала за ним, на прощание осуждающе покачав головой и шепнув:

— Твоя строптивость ни к чему хорошему не приведет. Одумайся и веди себя достойно.

Они ушли, дверь закрылась, я без сил села в кресло и старалась не смотреть в зеркало. Собственное отражение было немым укором, напоминанием о том, что от дочери одного из древнейших родов Каганата ждут иного поведения, что родители правы, а я разочаровала их. Отец закономерно сердится на меня, бесправную дочь, посмевшую на чем-то настаивать.

На ужин Триена тоже не пригласили, и я вновь сказалась больной. В этот раз обошлось без трудной беседы, видимо, мамины слова о понятной слабости повлияли на отца. На завтрак я не пошла и, хотя от голода подводило живот, не притронулась к еде, которую служанка принесла мне в комнату.

Да, я непокорная, непослушная, неудобная дочь, но мое требование не было чем-то запредельным и совершенно невыполнимым.

Ближе к полудню зашла мама. Огорченная, серьезная и уставшая.

— Отец очень зол, — опустив приветствие, начала она с главного. — Твое упрямство делает все только хуже. Я советую тебе спуститься к обеду и вести себя так, как следует достойной дочери уважаемого семейства. После долгих уговоров отец согласился дать тебе ещё сегодняшний день на то, чтобы исправить поведение. Завтра на рассвете шаман уедет. Если ты и после этого не спустишься на завтрак, отец будет вынужден зачаровать тебя и волшебством призвать к порядку.

Не думала, что настолько взбесила отца, раз он грозился применить болезненные чары.

— Ты и во время взросления не была такой нездорово скандальной, дочь, — подчеркнула мама. — Мы тебя просто не узнаем и очень разочарованы твоим поведением. Одумайся, пока не поздно.

Она ушла, не дав мне даже возможности что-то возразить. Дверь закрылась, я осталась наедине с отчаянием. Я даже не могла сама сходить к Триену, поговорить с ним. Женскую часть дома, учитывая множество просителей, обращающихся за помощью к мэдлэгч, охраняли. Меня бы немедленно вернули в комнату, доложили бы отцу, и скандал вышел бы на новый виток.