Заслужить смерть

ГЛАВА 16

Три дня ушло на восстановление резерва естественным путем. За это время Триен побывал в Пупе, убедился, что здоровье роженицы и ребенка не вызывает опасений, заодно узнал и новости.

После ритуала, который показал Фейольда и его подельников во всей красе, староста и сержант довели мага до деревни и погрузили вместе с двумя другими бандитами на телегу. Те сопротивлялись, а пуповчане, которым староста рассказал о ритуале, арестованных нарочно задирали. В этом отчасти были виноваты спрятанные Санхи амулеты — шамана и его доброе имя жители деревни пошли бы защищать и с оружием. Что говорить о попытках задеть словами трех связанных преступников, которые и возразить толком не могли.

Фейольд, уже получивший в челюсть, еще худо-бедно держал себя в руках, но его спутники были попроще, пробовали «отгавкиваться», как сказал староста. В итоге, по словам все того же старосты, когда один из подельников мага лягнул сержанта, «стражники отвели душу». Одного, самого ретивого из бандитов, отделали так, что пару дней спустя староста сомневался в том, что «орел» до суда дотянет.

Такие подробности Триену не нравились, зато объясняли, почему в видении только один человек сопровождал Фейольда.

Общение с Алимой радовало. Поначалу она была скованной, будто заледеневшей, теперь же во взгляде появилась не только упрямая решимость выжить любой ценой, но и тепло, сердечность. Что-то безвозвратно изменилось в ней, когда она уверилась в том, что Триен не станет склонять ее к близости. Видимо, она этого всерьез опасалась.

Лицо все чаще озаряла улыбка, девушка откликалась на шутки и, казалось, получала удовольствие от разговоров с шаманом. Она спрашивала и о нем, о его семье, искренне интересовалась Триеном. Это льстило и грело душу. Чудесные перемены явно шли Алиме на пользу и подпитывали уверенность Триена в том, что он не зря собрался в Каганат, не зря положился на чутье, подсказавшее, что девушку нужно спасти во что бы то ни стало.

Резерв после искусственных подпиток восстанавливался медленно, но вызванные этим слабость и ломота в теле не шли ни в какое сравнение с тем, как истощал Алиму ошейник. Было очевидно, что каждое превращение буквально выпивало ее жизненную силу. В лисьем облике она вообще валилась с ног и засыпала на ходу, в человеческом быстро уставала. Но все равно пыталась заботиться о Триене, готовила еду, поливала растения, хоть он и убеждал девушку, что сам отлично со всем справится. Она лишь улыбалась и делала по-своему.

«Забота не может быть только в одну сторону», — эти ее слова Триен не раз вспоминал. А после очередного общения с пуповчанами понял, что очень давно не получал подтверждения этой простой истины. Деревенские уважали своего шамана, платили добром за добро и в некоторой степени предоплачивали его помощь в будущем. Такое отношение никак не вписывалось в представления Триена о заботе.

В Зелпине, где жили родители и брат с семьей, все было иначе, но там Триен бывал редко и не задерживался надолго. Самое больше на три недели. Иначе Санхи и все прошлые перевоплощения не давали жизни и в случае, если резерв был полон.

Алима, сама того не зная, подарила Триену ощущение дома, восхитительное чувство, что он кому-то дорог. Рядом с ней, даже от мысли о ней, на душе становилось светло и радостно, как никогда и ни с кем прежде. И как бы Триен ни корил себя за это, но ему нравилось, когда Алима была в лисьем облике. Тогда можно было прикасаться к ней, гладить темно-рыжий мех, и это не выглядело попыткой приставать к девушке. При этом, что было куда важней, Алиме явно нравилась такая ласка.

Внимательный осмотр чар ошейника подтвердил прежний неутешительный вывод: Триен не знал, с какой стороны подступиться к плетениям так, чтобы колдовство Фейольда не убило Алиму. Триен, похвалив себя за предусмотрительность, провел ритуал с припасенным волосом мага, а после него очень радовался тому, что решил заглядывать в прошлое без девушки и у черного могильного камня. Ритуал, послушно показавший чары и порядок их наложения на ошейник, вышел из-под контроля. Санхи боялась избранного Триеном пути и воспользовалась возможностью поговорить.

Видение о собственной смерти в этот раз было ярче, обрело цвета и запахи, ведь теперь в медной миске сгорел волос Фейольда. Грудь болела в том месте, куда вонзился болт, дышать стало тяжело. Санхи подошла ближе, пальцем ткнула именно туда, и боль стала невыносимой. Триен хотел защититься, но не мог даже пошевелиться. Сердце пропустило несколько ударов, по щекам потекли слезы, горло перехватило, вдохнуть он не мог.

— Ты хочешь этого на самом деле? — рявкнула Санхи и убрала руку.

Воздух, глубокие сиплые вдохи, непередаваемое облегчение. Острая, пронизывающая грудь боль ушла, осталось лишь глухое напоминание. Накатила такая слабость, что Триен боялся упасть в костер.

— Ты там сдохнешь! — отрезала Санхи. — Идешь на поводу у Заплечного, а ему только этого и надо!

Больше Триен не помнил ничего — потерял сознание и пришел в себя лишь на рассвете. Рядом лежал волк-хранитель, на роге откатившегося в сторону ритуального головного убора сидела призрачная сова. Χранители своим присутствием напомнили то ошеломляющее, пьянящее счастье, которое испытали получившие посмертие животные, и укрепили решимость Триена. Пусть он сам не получит награду, раз уж Смерть назвал ее, и жертва больше не считается бескорыстной. Пусть. Но Алима вернется домой к родным, освободится от ошейника и будет жить. Уверенность в том, что будет именно так, уже достаточная награда.

При новом придирчивом осмотре ошейника с учетом полученных в ритуале сведений обнаружились и слабые места плетений. К сожалению, расчеты формул ключей и затрат магии, как и расположение чар на артефакте, даже после нескольких перепроверок однозначно показывали, что для снятия ошейника потребуются усилия двух магов. Никто в одиночку не смог бы одновременно ломать одни чары и удерживать при этом охрупчившиеся другие.

Это стало очередным подтверждением тому, что Алиме нужно вернуться в Каганат. Ρасчеты показали, что естественное стремление девушки не прихоть, а жизненная необходимость. Ее родные могли снять ошейник, у одного лишь Триена не было шансов избавить девушку от этой истощающей, медленно убивающей ее вещи.

Все записи Триен не просто показал Алиме, но и попросил ее сделать нужные вычисления самостоятельно. Ему не хотелось, чтобы она пришла к неверному выводу и подумала, будто он недостаточно старается или не хочет напрягаться. Вначале девушка увлеченно считала, вчитывалась в записанные шаманом формулы, но, увидев еще два листа с заметками и поисками разных путей решения, встала из-за стола и обняла Триена.

— Я знаю, что ты хочешь мне добра. Знаю. Это не нуждается в доказательствах, — она отстранилась, посмотрела ему в глаза: — Спасибо тебе.

В эту минуту Алима, сияющая теплым внутренним светом, казалась особенно прекрасной, и Триен не решился ответить и нарушить волшебство момента. Οн лишь обнял девушку, прижался щекой к ее волосам, вдохнул едва уловимый запах череды и молил богов защищать Алиму, беречь от невзгод. Особенно потом, когда его не станет, когда ей придется продолжать путь одной.

Вспомнилось условие Зеленоглазого ничего не говорить Алиме о делах шамана и Смерти. Даже не будь этой оговорки, Триен никогда не сказал бы девушке, какую цену заплатит за помощь ей. Никогда не стал бы обременять Алиму столь горьким знанием, а теперь понял, что эта светлая девушка как никто заслуживает того, чтобы жертвовать ради нее всем.

Дни, ушедшие на восполнение резерва и расчет формул, не прошли даром. За почти три недели знакомства Алима окрепла, набралась сил, ее рука полностью восстановилась, хоть и побаливала немного. Триен знал, что это скоро пройдет, а девушка в его выводах не сомневалась. Он постепенно подготовил все к отъезду, стараясь не думать о том, что уезжает навсегда, и не показывать это Алиме.

Она подогнала по размеру женскую одежду, обувь для нее тоже нашлась, а вторую лошадь Триен решил купить в Наскосе. Показываться с Алимой в Пупе он не хотел. Предубеждение против этого было сильным, а Триен старался прислушиваться к чутью. Оно же советовало не брать с собой много денег, хотя изначально он не только собирался заехать в Зелпин попрощаться с родными, но и отдать им все сбережения.

Вечером перед отъездом Триен наведался в Пуп, предупредил старосту, что уезжает.

— В Зелпин семью проведать, да? — догадался тот.

— Совершенно верно, — кивнул шаман. — В этот раз месяца на полтора.

— Χорошо, если кто пришлый тебя, тунтье, искать будет, так и скажу. Доброй дороги, да хранят тебя боги!

Возвращаясь к себе в усадьбу, Триен подумал, что не реже двух раз в год уезжал в Зелпин, часто бывал в Наскосе. Много раз прощался со старостой, но впервые тот желал ему помощи богов. Триен связывал это с амулетами Санхи, реагирующими на настроение шамана, и пожалел, что так и не изучил их должным образом.

Эта мысль перекликалась со снами, преследовавшими Триена последние дни. Они полнились видениями о том, что он еще не сделал в жизни, каким горем станет для его родных смерть Триена на чужбине. Сны с поразительной ясностью показывали людей, которым шаман мог помочь, и оживляли образы хороших событий, которые могли произойти с ним, а иногда и только благодаря ему.

Вспоминались слова Зеленоглазого, подчеркнувшего, что к старости заслужить полноценное посмертие будет проще. В голове то и дело звучал голос Льинны, утверждавшей, что Триен зря губит свою жизнь, что должен просто отправить Алиму в Каганат и забыть о ней. Воплощение не понимало, как можно отказываться от пяти десятков лет грядущей жизни из-за человека, с которым знаком три недели.

Сны Триен объяснял страхом. Убеждая себя, что бояться естественно, думал об Алиме, о том, что поможет светлой и чудесной девушке. В мыслях Триена она была свободной от ошейника и счастливой, на ее лице сияла улыбка, а расправившийся дар покорял красотой и величавостью.

Это было правильно, так, как нужно. К этой цели Триен шел и знал, что цель достойная.

Странно было покидать этот гостеприимный дом, знать, что больше не увижу, как Триен готовит еду и лечебные зелья, не буду ему помогать. Что больше не пройду между этими грядками и не наведаюсь к курочкам, которых Триен отнес в деревню перед отъездом. Что больше не буду возиться с камушками и перьями, которые он обрабатывал зачарованными составами перед тем, как вплести в амулеты. Что больше не достану воду из колодца-журавля и не вдохну росный утренний воздух. Нигде в мире не было такого вкусного воздуха, как здесь. Близость смешанного леса, множество лекарственных трав, нагретая солнцем земля, хрустальная вода — все это превращало каждый вдох в удовольствие, которое становилось настоящим чудом, если рядом был Триен.

Я корила себя за непроходящее желание обнять его, за то, что искала его близости и млела от его прикосновений. Ошейник срабатывал часто, сменить облик на человеческий получалось далеко не всегда, но рядом с Триеном я об этом не жалела. Лисья ипостась раскрепощала, позволяла делать то, на что в людском обличье я никогда бы не решилась. Но лиса могла ложиться так, чтобы прикасаться к Триену, или тереться мордой о руку, безмолвно напрашиваясь на ласку. Я видела, чувствовала, что ему это приятно, оттого и позволяла себе вольности.

У человеческой ипостаси были, конечно, свои неоспоримые преимущества. Я разговаривала с Триеном обо всем. О семье, о книгах, об истории, о магии и ритуалах. О волшебстве он говорил охотно, и не создавалось впечатления, что он ловко обходит стороной какие-то таинства. А то, как он рассчитал формулы несколькими способами, надеясь найти путь снять ошейник, тронуло меня до глубины души.

О семье он рассказывал с теплом и нежностью, и в такие минуты не любоваться Триеном было совершенно невозможно. От него словно исходило сияние, в лучах которого растворялись все тревоги и сложности. А я поймала себя на мысли, что очень хочу, чтобы меня любили хоть вполовину так сильно, как может любить Триен. Хоть бы в четверть так сильно!

Οн оказался очень начитанным и хорошо образованным, что я по глупости вначале считала удивительным. Итсенский был Триену родным. Его наставница, о которой он предпочитал не говорить, научила его не только руническому северному и аваинскому, но и каганатскому. Мысль о том, что Триен отлично понял всю мою пьяную исповедь, надолго лишила меня покоя, но к этой теме вообще больше не возвращались, и я решила, что переживать не стоит. Ни моя слабость, ни признания явно не повлияли на отношение Триена ко мне, и только это имело значение.

Мы много общались и гармонично сосуществовали. А незадолго до отъезда я осознала, что мне не нужна песня гуцинь, чтобы понять Триена. Он стал первым человеком, которого мне так сильно хотелось прочитать с помощью музыки, и первым, показавшим, что не нужна никакая магия, если действительно, всем сердцем желать услышать другого.

Роса поблескивала на кожаных сапогах, прохладный воздух пах свежестью, рядом шел Триен и вел в поводу черного коня. Пока все необходимое для путешествия навьючили на него, потому что Триен решил не покупать второго коня в Пупе. Во-первых, выбор там был небольшим. Во-вторых, такая покупка вызвала бы множество вопросов, а привлекать внимание Триен не хотел. Как не хотел, чтобы в Пупе знали обо мне. Даже теперь, когда, благодаря проведенному для старосты и сержанта ритуалу, все понимали, что никакая я не преступница.

Доводы казались логичными, Триену, хорошо знавшему местных, я доверяла и просто наслаждалась начавшимся путешествием. Тем более недавно рассвело, и день обещал быть чудесным.

Γраницу шаманских земель я почувствовала. И это отозвалось потерей.

— Ты не будешь возражать, если я когда-нибудь навещу тебя? — вопрос сорвался раньше, чем я успела подумать, уместен ли он.

Триен как-то недоуменно нахмурился, но ответил с неизменной благожелательностью:

— Мне это будет только в радость.

Я улыбнулась и лишь через несколько минут сообразила, что взяла его за руку в безотчетной попытке считать его эмоции. Он не возражал, оттого тепло приятного обоим прикосновения не смущало. В который раз за последние дни вспомнился поцелуй. Пусть глупый, в чем-то смешной, но все равно нежный.

Надо признать, что общество Триена, совершенно не похожего на других мужчин, странно на меня влияло. К нему хотелось ластиться, обнимать его, целовать улыбчивые губы и, кажется, впервые в жизни мне хотелось близости. Но и это открытие не смущало. Рядом с Триеном все казалось искристым, светлым, настоящим настолько, что неловкости просто не находилось места.

За дни знакомства я вновь научилась улыбаться, напевать во время работы стало для меня естественным. Заклинание Триена, разделившее наши жизни на до и после встречи, было самым чудесным колдовством на свете! Я радовалась каждому часу новой жизни, казалось, что до того и не жила вовсе. Поэтому сердце наполнялось щемящей тоской и горечью, стоило подумать о расставании с Триеном. Я не хотела с ним прощаться и знала, что никогда не захочу. Даже если он проживет в Каганате годы, обучаясь у бабушки.

На полуденном привале меня в который раз подвел ошейник — превращение в лису было некстати и как-то мигом опустошило меня, я даже на лапах не удержалась.

— Не огорчайся, — утешил Триен и помог высвободиться из одежды. — Всего лишь нужно отдохнуть. Потом, когда в Наскосе купим тебе лошадь, будет полегче. Ты не будешь так уставать.

Вареное яйцо, кусок холодной приготовленной без специй курицы насытили, жара разморила, я и не заметила, как уснула, прижимаясь спиной к Триену. Проснулась уже в человеческом облике и долго лежала не шевелясь, слушая биение сердца Триена, которого обняла во сне. Он спал, положив руку мне на плечи, и не хотелось его будить.