Заслужить смерть

ГЛАВА 20

Граница Каганата приближалась с ĸаждым часом. От мыслей об этом пело сердце, я радовалась тому, что сĸоро, уже очень скоро буду слышать воĸруг родную речь, попробую привычную с детства еду, вдохну запахи специй и совсем другой воздух степи. Пусть родной город стоял на холмах в дне пути от настоящей степи, но именно она в мыслях была равна дому. Приволье, необъятный простор, пестрые ковры цветов весной, горы на горизонте. Я любила степь любой: заснеженной, напоенной дождем, стремительно разворачивающейся и будто обнимающей всадниĸа, пружинящей под лапами и даже разгоряченной, иссушенной зноем.

Триен расспрашивал о Каганате, живо интересовался всем и говорил, что видит то, о чем я говорю, стоит лишь заĸрыть глаза. Но либо предупреждения тети насторожили меня, либо он действительно переменился за пять дней пути до границы Аваина. В нем все чаще ощущалась суровость, между бровей то и дело залегала морщина, пропадала родная улыбĸа, а лицо вообще казалось ожесточенным. Таĸим он становился, если думал, что я не вижу. И быстрый возврат ĸ привычной благожелательности, стоило мне ĸак-либо выдать себя, никаĸ не мог успоĸаивать.

Я нескольĸо раз пробовала выяснить, что беспоĸоит Триена. Не переживает ли он о том, что много недель проведет в чужой стране, не тревожится ли об оставленном доме и Пупе. Заводила разговоры о его семье и том грядущем, ĸоторое он видел. Но я неизменно получала спокойные ответы, в его тоне сквозила уверенность в будущем и в том, что все сложится отлично. В такие минуты его улыбка покоряла теплом, слова — искренностью, и казалось немыслимым, что Триен, принимающий все решения вдумчиво и с открытыми глазами, мог в чем-то сомневаться.

Но на душе было неспокойно, и это не затмила даже радость от того, что на третий день пути по земле Каганата Триен пообещал скоро попытаться разрушить метку. Еще один шаг к избавлению от рабства, от прошлого, ещё одно доказательство того, что Триен желал мне лишь добра. Почему, почему к нему так плохо относилась тетя? Что она видела с другой стороны мира?

Чем ближе был Каганат, тем ясней становилось, что в этот раз нет в запасе никаких спокойных трех недель. Былые воплощения донимали ночами, не давали выспаться. Льинна и сама Санхи несколько раз появлялись даже днем. Триен видел пока очень смутные образы призраков в тенях, но отчетливо слышал голоса. В такой дали от черного камня и могилы своих предшественников Триен надеялся, призракам не хватит силы затянуть его в ритуал, как это порой делала Санхи. К тому же резерв был полон и давал шаману возможность сопротивляться чужой воле.

— Ты делаешь глупость! Опомнись, пока не поздно! — в трещинах коры дерева, к которому на время привала Триен привязал лошадей, отчетливо виделось лицо Льинны.

Шаман прошептал заклинание, написанное на повязке с рунами, но любые чары были бессильны остановить одно из сильнейших воплощений Санхи.

— Ты сошел с ума? Ты же понимаешь, что Зеленоглазый не наградит тебя никак!

— Он сказал, решение принимает не только он, — мысленно ответил Триен.

— О боги, Триен! Я никогда, никогда до сего момента не считала тебя лишенным мозгов! — завопила Льинна, хватаясь руками за голову. — Решение принимает он и только он! Единолично! Он — Смерть!

Триен промолчал. О том, что идет на все ради Алимы, а не столько ради себя, он никому признаваться не собирался.

— Небо! Я все это время пыталась что-то объяснять полудурку! — в ее крике слышалось отчаяние. — Ты просто погубишь себя, а мог бы жить. Жить, Триен! Завести детей, наставлять племянника, помочь ему справиться на первых порах с тяжелейшим даром! Ты мог бы стать счастливым! Но вместо этого ты выбираешь болт в сердце? Серьезно?

— Я уже решил. Я хочу заслужить посмертие, настоящую смерть. И для тебя тоже!

— Тронута, — зло бросила она. — Ах, спасибо, позаботился! Не получишь ты никакой смерти! Я уже объясняла, что у твоей жертвы есть цена, она не бескорыстная больше! Ничего, окажешься на моей стороне, я тебе тумаков задам! Будет поздно, но хоть душу отведу!

Она пропала, Триен тяжело вздохнул, потянулся за флягой и заметил, что Алима смотрела на него. Улыбка и напускная уверенность ничего не исправили. Девушка чувствовала, что что-то происходит, пыталась помочь, подбодрить, но правду он рассказать не мог. К сожалению, отговорки Алиму не успокаивали, а подтачивали отношения. Учитывая скорую разлуку и выбранный им путь, Триен считал, что это не так плохо. Если отношения испортить, то, когда Алима узнает, что с ним случилось, ее сердце не будет болеть.

Зелье для разрушения метки Триен сварил на одном из привалов. Травы нужно было зачаровать, а в Зелпине на это не хватило резерва. Слишком много всего навалилось, а брать силу Алимы он считал неправильным, что бы там ни нашептывала Санхи в часы его магического истощения. Триен, тяжело переносивший опустошенность резерва после общения с горожанами и очень сложного целительства, даже не возражал шаманке. Он нисколько не удивился ни хищническим советам наставницы, ни тому, как она радовалась самой возможности черпнуть чужую силу.

— У нее покладистый дар, — отметила Санхи. — Она привыкла подчиняться мужчине, это чувствуется. Вначале отцу, потом мужу. Зря ведешь в Каганат, зря. Она бы подчинилась тебе с удовольствием. А в Каганате что? Кому она нужна, вдова, ни разу не отяжелевшая за три года? Найдут еще одного мужа-старика, лишь бы с рук сбыть. А тебе б польза была.

Ее последующие поучения мерзко перекликались с советами и воспоминаниями мужской сущности, но Триен сдерживался, молчал. Знал по опыту, не дождавшись ответов, призрак скорей уйдет. Но над словами шаманки он потом задумывался не раз, пытаясь представить себе дальнейшую судьбу Алимы. Мысль, что Санхи, предрекавшая ей новый принудительный брак со стариком, была права, не давала покоя.

Граница Каганата осталась позади, до указанного Смертью места было не больше пяти дней пути. Зелье настаивалось, резерв восстановился естественным путем, а это означало возможность провести ритуал и заглянуть в будущее Алимы. Оставалось лишь дождаться, когда девушка уснет.

Молочно-белые кристаллы кварца сияли в траве, прозрачные стены барьера куполом смыкались высоко над головой. Эта земля только считалась каганатской, но жили здесь преимущественно аваинцы. Триен подозревал, что эти люди, увидев ошейник Алимы, скорей расскажут Фейольду о беглянке, чем ее соотечественники. Рисковать не хотелось, к тому же из слов девушки следовало, что и сейчас, через пять лет после окончания войны, аваинцы были настроены к каганатцам враждебно. А внезапное превращение в лису создавало дополнительную опасность вызвать на себя агрессию местных. Поэтому на ночлег и привалы устраивались не в селениях, а под открытым небом. Благо, защитный купол давал возможность отдыхать обоим одновременно.

Костер потрескивал поленьями, от реки веяло прохладой, сладковато пахли прибрежные цветы, квакали лягушки. Триен давно снял с одежды лисьи шерстинки и тихо, стараясь не разбудить Алиму, готовился к ритуалу. Свеча, камушки с рунами, попытка успокоиться, пропустить через себя магические потоки этого места, сосредоточиться.

Фитиль загорелся, ласковое пламя, похожее на лисий хвост, вильнуло призывно, будто хотело, чтобы в него заглянули. Триен сжал в кулаке мех, шепотом сказал заклинание.

— Без напева ты не справишься, — хмыкнула Санхи, появившаяся напротив.

— Спой ты, — глядя ей в глаза, велел Триен.

— О как! Отчего вдруг такая честь? — серые глаза призрака заблестели от предвкушения, но в линии тонких губ чувствовалась привычная хищность.

Триен догадывался, что Санхи не зря появилась и все равно перенаправила бы в какой-то момент ритуал так, как нужно было ей. Но объяснение озвучил другое, льстящее падкой на похвалу шаманке:

— Ты гораздо опытней меня. Сможешь больше увидеть даже в такой дали от дома и без поддержки ритуальных предметов.

— Разумеется, — на лице женщины отразилось превосходство. — Ты тоже смог бы лет через пятнадцать достичь моего уровня мастерства. А собираешься бездарно от всего отказаться. И зачем? Какой смысл спасать мэдлэгч, если она все равно никогда не будет принадлежать себе?

— Я уверен, что будет, но пламя покажет ясней, — спокойно подчеркнул Триен.

Санхи в ответ запела. Голос шаманки черпал силу Триена, звучал плавно и ровно. Чары оживляли руны на камушках, дарили им цвета и собственные звуки. Казалось, камни и воздух дрожали, пели вместе с Санхи. Пламя свечи взметнулось ввысь, пахнуло полынью, и у Триена сжалось сердце — не смерть хотел он видеть в пророческом огне.

Вглядевшись в образы, прочувствовав их, он выдохнул с облегчением — Санхи, сделавшая все по-своему, направила ритуал вначале в прошлое. События, которые она решила показать ученику, произошли шесть лет назад.

— Это Интри из рода Орла, — в трансе голос шаманки стал низким и гулким. — Мэдлэгч уже почти не связана с его родом магией, как жена с мужем, след блекнет и к концу этого месяца испарится. Траур подойдет к концу. Но пока связь можно использовать, чтобы показать тебе это.

Образ хмурого одноглазого каганатца с решительным взглядом пропал, из пламени на Триена смотрел молодой мужчина. Приятная внешность, умные глаза, легкое превосходство на лице — и этот каганатец умер не своей смертью, ощущения Триена не обманывали. Из-за усилившегося запаха полыни на сердце было пусто, словно кто-то скорбел по убитому так сильно, что готов был мстить до самой своей смерти. По коже прошел мороз, когда образ молодого каганатца сменился видением, в котором ожесточенные, жаждущие отмщения мужчина и женщина стояли у могильного камня.

— Один из братьев Интри-орла повздорил с Ираимом из рода Хараал, с проклинателем. И убил единственного потомка сразу двух родов, — каждое слово Санхи казалось ударом похоронного колокола. — Родители убитого, их ты видишь сейчас, прокляли весь род Орлов, всех живых, всех нерожденных, всех магией связанных.

Триену подумалось, что многие родители, будь у них подобные силы, поступили бы так же.

— Интри знал о проклятии, когда женился? — уточнил Триен. Он и до этих откровений был о муже Алимы невысокого мнения, но не хотел, чтобы оно упало еще ниже, чтобы неприятие стало презрением.

— Знал, — осклабилась Санхи. — Поэтому женился на мэдлэгч, надеялся, что магия ее рода убережет его. Поэтому и уехал так далеко от родной земли, надеялся, что сила заклятия ослабнет в чужой стране.

— Не ослабла, — зло выдохнул Триен.

— Нет, знамо дело. Интри-орел с самого начала был обречен. И жена, которую он взял, тоже. Теперь проклятие настигнет и ее.

— Осталось лишь до конца месяца потерпеть, она не будет больше связана с Орлами, — возразил Триен. — А когда я разрушу метку, Алима будет в безопасности. Фейольд не сможет ее отследить.

— Приятно, что ты внимательно слушал, — усмехнулась Санхи. — Что ж ты так печешься об этой мэдлэгч, а?

— Она ничего не сделала, чтобы заслужить смерть. И плен она тоже не заслужила.

— Ты все еще веришь в равновесие? В равноценный ответ? — удивилась шаманка.

— Конечно. Это вряд ли изменится, — отрезал Триен.

Санхи злорадно рассмеялась:

— Смотри!

Свеча вспыхнула вновь, в ее пламени появились новые образы. В видении Алима спрыгнула с мерина во дворе большого дома, со слезами на глазах бросилась обнимать какую-то женщину, похоже, мать. Ошейник снять удалось, это Триен увидел в следующей сцене. В которой Алиму, безропотную и подавленную, выдавали замуж опять. Но второй женой уже женатого мужчины.

Никакая пресловутая безучастность, обусловленная ритуалами, больше не имела над Триеном власти. Умом он понимал, что в Каганате у вдовы, не забеременевшей за три года брака ни разу, год прожившей в плену у бесчестных северян, было лишь две возможные судьбы. Жизнь с родителями до конца дней или такой вот брак. Брак давал хотя бы надежду на материнство, на благорасположение мужа, на подобие счастья. Ρодители хотели дочери добра и потому решили ее судьбу таким образом.

Но сердце Триена бунтовало, в душе поднимались злость и решимость. Он смотрел на потухшую, будто омертвевшую Алиму и бесился из-за невозможности что-либо изменить. Она ведь всегда была решительной, целеустремленной! В ней чувствовался стержень! Всегда!

Почему же она позволила решать за себя? Почему сломалась?

— Вот равноценный ответ мироздания той, на которой нет вины! — в голосе Санхи, постоянно высмеивавшей упрямую веру ученика в равновесие, слышалось торжество. — Вот как ее родители позаботятся о благополучии дочери. Вот как они утешат ее!

В пламени появился новый образ: старшая жена попрекала Алиму тем, что мужчина взял вторую жену не по любви, а лишь потому, что родители девушки предложили богатое приданое. Алима, отяжелевшая от нового мужа, не плакала, но слезы стояли в ее глазах. С одного взгляда было ясно, что «несчастна» стало ее вторым именем.

Триен молчал, стиснув зубы. Санхи не нуждалась в словах, и без них чувствовала гнев и отчаяние ученика, ведь в какой-то мере она была с ним одним целым. Оттого ухмылка шаманки, показавшей на примере важного для Триена человека, что вера в равновесие наивна, стала воплощением злорадства.

— Конечно, родители могли оставить ее в доме, — в голосе Санхи слышалось легкое осуждение. — Могли. Но у них на шее и так одна женщина, которую никуда не пристроить.

Триен вопросительно вскинул бровь, и шаманка милостиво пояснила:

— Невестка. Она ведь родила им внука, стала полноценной частью их рода, а муж ее погиб на войне. Вдов, обремененных детьми, замуж не берут и не отдают.

Глубокий вдох, медленный выдох — безнадежная попытка смириться с тем, что родители действительно хотели Алиме лучшей доли. Наверное, понимая это, она и сломалась.

— Какой смысл в твоих метаниях, Триен? Какой смысл в твоей жертве? Что с ней, что без нее у Алимы нет жизни. Не будет она счастлива. Ты пытаешься спасти человека, но в итоге получится лишь одушевленный и глубоко несчастный сосуд для четырех детей от нелюбимого мужа. Хотела бы она себе такую судьбу?

Санхи пропала, ритуал закончился, в дыме потухшей свечи отчетливо виделся Фейольд, ногой вгоняющий болт в грудь Триена. Тело в этом месте противно саднило, шаман досадливо потер его пальцами.

— Любопытно, что мысль об убийстве врага тебе ни разу даже не приходила в голову, — раздался рядом голос, сплетенный из нескольких.

— Я никогда не убивал и не хочу начинать, — тихо, чтобы не разбудить девушку, ответил Триен.

— Из-за посмертия? — голос и приподнятая бровь Зеленоглазого выдавали любопытство.

— И по этой причине тоже, — признался шаман. — Если смогу, я буду защищаться, это естественно. Я не пойду как баран на заклание. Я знаю, что, где и когда случится. Постараюсь себя обезопасить, чтобы выиграть Алиме время.

— Боюсь, последняя фраза нуждается в пояснении, — нахмурился Смерть.

— Есть только один способ разлучиться на время нападения, — пожал плечами Триен. — Ссора. Серьезная настолько, чтобы каждый из нас пошел потом своим путем. Чтобы она гнала коня и мчалась вперед, не разбирая дороги.

— И что станет поводом для столь судьбоносной размолвки? — Смерть выжидающе приподнял брови.

— Εще не знаю, — честно признался шаман. — Не знаю. Но понимаю, что это единственный путь. Тогда она будет далеко, Фейольд ее не выследит, ведь метку я разрушу. Обязательно разрушу.

— Мне всегда нравились решительные люди, — хмыкнул Зеленоглазый. — Но ты готов идти до конца даже после увиденного? То, что тебе показали, правда. В тех пророческих образах не видно счастья.

— Что я могу сделать, чтобы оно было в ее жизни? — прозвучало жестко, отрывисто, и Триен сжал кулаки.

Собеседнику не след знать, как тяжело шаману идти намеченным путем, как больно понимать, что девушка, ради которой Триен подставлял себя под удар, станет очередной заложницей старинных традиций Каганата.

— Ты собрался умирать через пять дней, — неопределенно повел плечом Смерть. — Ты ни на что больше не сможешь повлиять.

— Жаль.

— Мне тоже. Но я напоминаю, что ты можешь повернуть назад. Ты не должен это делать. Не должен прямо сейчас выслуживать посмертие и рисковать собой. Подумай хотя бы о Бартоломью. Ему понадобится твоя помощь. Знания, которыми ты мог бы с племянником поделиться, в свое время спасли бы другие жизни.

— Спасибо за напоминание. Я уже все решил, — твердо встретив взгляд Смерти, ответил Триен.

Слова о племяннике, которому гибель дяди могла навредить, били особенно болезненно из-за видений о безрадостном будущем Алимы. Но Зеленоглазому показывать это не стоит.

— Как знаешь…

В воздухе на несколько мгновений повисла россыпь алых искр — Смерть ушел. Триен тихонько, стараясь складывать камушки в мешок так, чтобы они не стучали друг о друга, убрал все ритуальные принадлежности. В тусклом свете защитного купола Алима казалась хрупкой и особенно прелестной. Триен с горькой усмешкой в который раз отметил, что ни один из потусторонних собеседников ни разу не назвал девушку по имени, будто подчеркивая этим, что не стоит к ней привязываться. Прямо или косвенно и воплощения, и Зеленоглазый давали понять, что мэдлэгч десятки, девушек тысячи, и глупо, исключительно глупо рисковать самым дорогим на свете ради одной из множества подобных и призрачной надежды обрести настоящее посмертие.

Триен никому из них не объяснял, как дорога ему Алима, насколько он ценил каждое мгновение в ее обществе. Как найти слова, чтобы описать чудо, которым стали отношения? Как сказать, насколько драгоценными были прикосновения?

Положив ритуальные вещи к остальным, Триен лег рядом с Алимой. Она почти сразу повернулась к нему во сне, обняла. Мысль о том, что нужно своими руками разрушить особое волшебство, которое последнее время творилось между ним и девушкой, отравляла сердце. Поправив одеяло на плече Алимы, Триен решил, что о будущей ссоре и ее обосновании подумает утром.