Заключенный на воле

Глава 16 ▼▼▼

Советник Уллас величавой походкой вошел в Зал Посредничества. Высоко над головой у него выгибались дугой потемневшие от времени деревянные балки, поддерживая исчезающую в полутьме крышу. С перекрестий балок свисали огромные люстры из полированной бронзы и хрусталя. Каждая из них несла сотню свечей толщиной с запястье мужчины. Люстры висели на железных цепях с массивными звеньями.

Центральный проход зала имел двадцать футов в ширину. Прямой, как стрела, он тянулся на все сто ярдов здания. Поскольку свечи сейчас не горели, единственным источником света служили узкие окна, и противоположный конец зала был едва виден. Да дневному свету и непросто было оживить это обширное пространство, поскольку окна отстояли от прохода не менее чем на шесть футов и находились высоко в толстых каменных стенах.

Перпендикулярно внешним стенам и центральному проходу располагались Книгохранилища.

На Хайре глубоко почитали книги. Зал Посредничества служил обителью множеству томов, которые династия собирала на протяжении веков. В отличие от хранилищ Люмина, зал не был священной территорией, но он не походил и на лабиринты огромной городской публичной библиотеки.

Этот зал был излюбленным местом советника Улласа. Когда советник шел по проходу, с преувеличенной силой впечатывая каблуки в гранитный пол, его шаги хрупким шорохом отражались от отдаленных стен. Следующий отголосок эха был более мягким, и этот звук будил в Улласе ностальгию. Потом звуки смешивались, но ненадолго, потому что каблук снова опускался на пол, и эхо снова становилось резким и отчетливым.

Вскинув голову и выпятив грудь, Уллас величественно промаршировал по залу. Его окружал густой, насыщенный запах древней бумаги. И кожи. Наилучшая кожа, обработанная редкими растительными маслами и очищенным воском, натертая до появления патины, мягкая и роскошная, словно ухоженная кожа живого существа. Запах кожи постоянно изменялся — разные типы ее требовали различной обработки. Но Уллас смаковал все оттенки этого запаха — это была единственная слабость советника, отчасти приближающаяся к наркомании.

Уллас остановился. Воцарившаяся абсолютная тишина была даже восхитительнее эха шагов. В тишине Уллас в полной мере чувствовал себя советником, хранителем знаний своей планеты. Его планеты. Владение этим залом подтверждало его верховенство. Уллас дышал полной грудью, позволяя силе книг вливаться в него. Его тело не просто пребывало в зале — но и зал пребывал в нем. Они были единым целым.

Но он был могущественнее. Когда он шел по залу, когда он говорил — или даже просто вздыхал, — эти звуки пронизывали книги. В книгах хранились знания. В советнике же покоилась мудрость. В глубине души Уллас знал, что книги все чувствуют. Появившись в этом мире одновременно с человеком, они существовали достаточно долго, чтобы приобрести сверхъестественные свойства. Уллас подолгу находился здесь в одиночестве и был уверен, что окружающие тома осознают его силу. Но ни один человек не мог знать их до последнего слова, и бывали моменты, когда из книг сочилось молчаливое, тайное превосходство. Тогда Уллас смеялся над ними. Все вещи, находившиеся в этом зале, были одушевленными. Но верховная власть принадлежала не им — советнику. Одна-единственная искра, и от книг не останется ничего.

Такова власть.

Никто до Улласа не использовал Зал Посредничества как место официальных встреч. Потому, что никто не понимал это место так глубоко, как он. Он же бился над этим всю свою жизнь. Династия правила на протяжении многих поколений, а ей предшествовали другие династии, включая и ту, при которой было построено это здание. Но никто в длинной цепочке правителей не достиг единения с залом. Причина этого была непостижима — ведь само название зала указывало на душу культуры. Посредничество.

Наилучшим можно считать правление, при котором все разногласия улажены и прекратили существование.

Из всех великих достижений Хайре именно воплощение данного принципа составляло предмет наивысшей гордости советника Улласа. Если во всех книгах зала и содержалась какая-то неизменная истина, так это та, что истинная цивилизация — не случайное нагромождение событий, а гармония, подобная хорошо сыгранному оркестру, управляемому опытным руководителем.

Руководство. Вот что главное.

История Хайре изобиловала примерами, когда население в массе своей сопротивлялось решениям, принятым руководителями. Иногда государству приходилось прибегать к чрезвычайно энергичному убеждению, чтобы уладить эти разногласия. К сожалению, напряженность подобных споров зачастую заставляла принимать жесткие меры к тем, чья позиция не имела законной силы. Уллас — подобно любому подлинному общественному лидеру — скорбел об этом, но принимал эту тяжкую ношу наряду с пониманием того, что некоторым людям приходится дороже платить за прогресс, и это неизбежно. Но в подобной ситуации была и своя положительная сторона — ныне, в его правление, все соглашались с тем, что человек, отказывающийся признавать справедливое и обдуманное посредничество, является нонконформистом. Существовал специальный закон для борьбы с индивидуалистически настроенными элементами — подобно тому, как Люмин обучает врачей, чтобы решать медицинские проблемы.

Эта метафора изменила ход мыслей Улласа и заставила его сосредоточиться на причине, приведшей его в зал на этот раз. Врач. Доктор Нэн Бахальт. Советник велел, чтобы ее впустили, как только она появится. Часы, закрепленные на лацкане рубашки в желтовато-коричневую и серо-коричневую полоску, свидетельствовали, что женщина уже должна прибыть.

И тут раздался отдаленный звон колокольчика. Уллас повернулся и принял надлежащую позу. Потом советник заметил, что освещение в этой точке вопиюще невыигрышно. Уллас отступил на шаг и снова застыл. Его ужасно раздражало, что лучше всего освещенное место окажется как раз между ним и приближающейся Бахальт. Но не мог же он двинуться ей навстречу! Советник сделал все, что только мог предпринять в данной ситуации — чуть-чуть выставил одну ногу вперед, чтобы наилучшим образом продемонстрировать возбуждающий контраст между полосатой рубашкой и перламутровым отливом бежевых кожаных брюк, а также полуботинками того же оттенка.

Но когда женщина приблизилась, ее внешность настолько поразила Улласа, что он даже перестал прихорашиваться. В своих длинных, струящихся сине-зеленых одеждах Нэн Бахальт скорее плыла, чем шла. Ее наряд из нескольких слоев полупрозрачной ткани колыхался, и потому при каждом шаге оттенки едва уловимо изменялись, делаясь то светлее, то темнее. Голову Нэн повязала куском светло-бирюзовой ткани грубого плетения и закрепила ткань под подбородком. Эта повязка создавала поразительное обрамление для темной кожи цвета очищенной патоки. Высокие выпуклые скулы подчеркивали спокойствие внимательных глаз. С глазами же, в свою очередь, изумительно гармонировали брови, черные и изящно изогнутые, словно птичье крыло.

Уллас сурово напомнил себе, что перед ним женщина, предавшая свою религию и свою семью.

Нэн Бахальт была отлично вышколена. Подойдя на приличествующее расстояние, она остановилась и поклонилась, прежде чем заговорить.

— С вашего разрешения, для этой встречи не существует прецедента. Позволено ли мне будет приблизиться?

— Позволено, доктор Бахальт. Подойдите.

Все, кто говорил об этой женщине, упоминали о ее привлекательности. Улласа удивляло, что при этом практически каждый выражал свое удивление по поводу ее «несравненной» красоты. Теперь же, взглянув на Бахальт, советник понял, какими глупцами были все пытавшиеся охарактеризовать ее. Подобная красота уничтожит любое сравнение. Действительно, среди однородного населения Хайре не встречались люди с такой темной кожей, как у Нэн Бахальт. Уллас безмолвно и самодовольно поздравил своих мудрых предшественников. На планете, где все проблемы решались путем посредничества, правительство не могло потерпеть такого явного повода для разногласий, как расовые различия. На Хайре не было чистокровок, стремящихся сохранять этническую линию в своих потомках — не было вот уже много веков, с тех пор, как правившая в те времена династия законодательно запретила подобные попытки. Уллас решил смягчить свой недовольный взгляд. Ради всего света вселенной, ее дядя был живым доводом в пользу уничтожения расовых различий; да, действительно, кожа у него была светлее, чем у племянницы, но на этом все его преимущества и заканчивались. Если Бахальт была изящно сложена и тело ее отличалось упругостью, то Этасалоу был попросту костлявым и чрезмерно напряженным. Женщина протянула ему руку для изучения. И снова она проделала это безукоризненно: пальцы были прижаты друг к другу, а не растопырены в разные стороны, как у ее дяди — тот постоянно держал их так, будто собирался подхватить тарелку. По кивку советника Бахальт медленно повернула руку ладонью кверху. В соответствии с обычаем, Уллас потянулся, чтобы хлопнуть по протянутой руке. Обычно это прикосновение было очень небрежным, мимолетным. Уллас же предпочел затянуть его, наслаждаясь удивительной гладкостью кожи Нэн. Не хуже, чем у любой книги в этом хранилище, решил Уллас и поймал себя на том, что думает — а какие еще удовольствия может подарить эта женщина?

— Мы рады познакомиться с вами, доктор. Мы предпочитаем обойтись без запутанных формальностей. Считайте меня вашим покровителем.

— А я, в свою очередь, прошу Совет считать меня другом Двора.

— Восхитительно, — Уллас одарил гостью искренней улыбкой. — Полагаю, мы на самом деле можем говорить, как двое ученых.

— Не смею на это надеяться, советник. Хотя я действительно пытаюсь заниматься наукой. Если бы я была подлинным доктором Люмина, я бы приложила все силы для постижения вашей культуры.

Улласу захотелось зааплодировать. Ум этой женщины не уступал ее красоте. Более того, в ее голосе звучала искренность. Советник, позабыв о заученной позе, шагнул вперед, взял гостью за руку и повел в ту часть зала, которая была лучше всего освещена.

— Мне следовало давным-давно послать за вами. Вся наша планета полна почтения к Люмину. Вера неизменно переполняет наши умы и сердца. Мы молим о свете.

Нэн сдержанно кивнула.

— Это честь для Люмина — нести свет другим.

— Достаточно ли хорошее жилье вам предоставили? Приемлемы ли условия, в которых вы работаете?

— Да, советник, мне выделили хорошее жилье. Мои потребности невелики, а мои начальники очень щедры. И работать на Хайре легко. Я никогда еще не видела пациентов, столь благодарных за заботу.

— Возможно, это потому, что они знают: забота о здоровье — это функция правительства, а правительство — это результат сотрудничества. Мы можем позволить себе заботиться даже о здоровье тех, кто сознательно препятствует прогрессу.

Гладкий лоб Нэн прорезала едва заметная линия. Уллас смотрел на нее, полностью очарованный. У всех людей, каких ему только приходилось видеть, недовольство отражалось на лице уродливыми морщинами. А у этой женщины темная, насыщенного оттенка кожа потемнела еще сильнее, почти до черноты, выразительно передавая внутреннее беспокойство. Нэн отвела взгляд, и это доставило Улласу удовольствие. Должно быть, она погрузилась в задумчивость или пытается подобрать надлежащие слова для ответа. Но последовавшие слова Нэн разнесли вдребезги это приятное для советника предположение.

— Мне говорили, что наших пациентов просеивают на предмет благонадежности. Я не могу одобрить превращение медицины в функцию социального контроля.

Уллас решил не обижаться.

— Это ваше право, доктор, — одобрять либо не одобрять наши традиции. Однако вы производите впечатление человека, стремящегося к пониманию, и потому я объясню вам, в чем тут дело. Наша культура базируется на самом цивилизованном образе мышления. Конечно же, я говорю о посредничестве. Все — абсолютно все — следует рассматривать с точки зрения решения конкретной ситуации. Тех же, кто разрывает ткань нашего общества, следует заставить понять, какую важную работу мы на самом деле выполняем. Если мы позволим кому бы то ни было просто брать у остальных все, что им заблагорассудится, не прикладывая при этом аналогичных усилий для поддержания согласия, что мы получим? Анархию. Необузданный индивидуализм. Вашим пациентам ни в чем не отказывали, доктор. Их только просили принять волю большинства так же охотно, как принимают они вашу заботу. На Хайре считается, что в конфликте правы обе стороны. Один из спорящих может отказаться от своих прав, но их нельзя отнять по чьему-либо произволу.

Нэн моргнула, и отражавшееся на ее челе беспокойство усилилось. Женщина попыталась что-то сказать, тут же умолкла, но секунду спустя все-таки произнесла:

— Сэр, могу ли я говорить откровенно? Это касается моей ценности для Двора.

— Конечно, Нэн. Не нужно больше бессмысленных формальностей, хорошо? Что я могу сделать для вас?

— Я бы хотела, чтобы меня перевели в другое медицинское учреждение. Лучше всего куда-нибудь на Кулл.

Уллас напрягся и повнимательнее пригляделся к гостье. Та уверенно встретила изучающий взгляд советника. Уллас так и не смог решить, то ли эта женщина превосходная актриса, то ли она и вправду не осознает подтекста своей просьбы. Если она знает о присутствии Этасалоу — а эта тайна, похоже, становится общеизвестной, — значит, она пытается оказаться вне пределов его досягаемости. Если же Нэн не знает, что ее дядя здесь, значит, изоляция в пределах общины Люмина действительно чудовищна, если она произвела на эту молодую женщину такое угнетающее воздействие. Так или иначе, но просьба свидетельствовала о том, что Нэн Бахальт отчаянно стремится избавиться от нынешних условий. Уллас попытался уточнить:

— Почему же вы желаете покинуть нас здесь, на Голифаре, и удалиться из нашей восхитительной Лискерты?

— На Кулле я смогу принести гораздо больше пользы. Там проживает большая часть населения. Там больше потребность в врачах. А здесь я не видела ничего, кроме Двора.

Подхватив женщину под локоть, Уллас снова двинулся вдоль громоздящихся стеллажей.

— Вы были одним из врачей Возвышенного? — поинтересовался советник. — Входили в число его личного медперсонала?

— Да.

Уллас восхищался этой женщиной: какая скромность и какая уверенность! Она служила самому императору, но не проявляет ни заносчивости, ни ложной застенчивости. Очаровательно.

— Поразительная честь для столь юной особы, — заметил советник. — Не могу не полюбопытствовать — уж вы меня извините, — не сыграло ли здесь роль ваше влиятельное семейство? Неделикатный вопрос, но, думаю, вы и сами согласитесь, что он просто напрашивается.

— Он достаточно тактичен, чтобы его мог задать любой.

Нэн улыбнулась, сверкнув безукоризненно белыми зубами и яркими, как самоцветы, глазами. Уллас почувствовал, что его бросило в жар. У него возникло сумасбродное ощущение, что и гостья почувствовала это — так же отчетливо, как он сам. Но улыбка Нэн погасла, и женщина продолжила, как будто ничего не случилось:

— Вы, должно быть, имеете в виду моего дядю, Этасалоу, бывшего командора Изначальной гвардии Люмина. Нет, он не имел никакого отношения к моей карьере, — с этими словами Нэн отвела взгляд, но ее голос остался все так же тверд. — Если не считать того, что он разрушил и эту карьеру, и всю мою жизнь. Должностные лица Люмина не любят меня, господин советник. Я бы предпочла применять свои познания в какой-нибудь удаленной больнице, где знали бы лишь меня саму, а не историю моего семейства.

Они находились сейчас как раз посредине центрального прохода, и перед ними, куда ни глянь, расстилалась вся роскошь Зала Посредничества. Уллас остановился, а сжавшаяся на ее локте рука советника заставила остановиться и Нэн. Женщина повернулась лицом к Улласу и с надеждой взглянула на него.

Вытянувшись во весь рост, Уллас произнес:

— Хорошо, вы будете переведены. Не следует плохо обращаться с врачом столь компетентным, что он был избран для лечения Возвышенного. Но и не стоит переводить его в какую-нибудь сельскую лечебницу, чтобы он там удалял фермерам бородавки и принимал роды. Завтра утром приходите в Палаты. Вас будут ждать.

— Я была лишь одним из трех врачей, приставленных к Возвышенному, — сказала Нэн. — Стажером.

Но советник решительным взмахом руки прервал ее возражения, а потом жестом указал Нэн в ту сторону, откуда она пришла. Женщина нерешительно отступила на шаг. Уллас одобрительно кивнул и произнес:

— В качестве моего личного врача вы получите возможность набрать любой штат, какой сочтете нужным. И сможете привлекать для консультаций любого врача на Хайре — это будет для них делом первостепенной важности. Займитесь устройством.

— Я сделаю, как вы приказываете. Конечно. Но здесь есть и другие врачи, более опытные.

Уллас посуровел. Он неспешно отступил и развернулся вполоборота. Краем глаза советник заметил поблескивание кожаных брюк. Почти радужный отблеск. Великолепный эффект. Очень жаль, что Нэн сейчас слишком расстроена, чтобы оценить его в полной мере.

— Я знаю, что вы страдали от несправедливого обращения, — сказал советник и с радостью увидел, что Нэн положительно восприняла его сочувствие. — Неприязнь ваших товарищей простирается куда глубже, чем вы себе представляете.

— Я нуждаюсь в защите?

Советник почувствовал, что тонет в этих огромных глазах. Он поднял руку и коснулся своими изящными пальцами щеки Нэн. Эта женщина заставляла его сердце биться быстрее.

Улласу до боли захотелось сказать ей правду, предупредить Нэн, что ее дядя жив, находится здесь и стремится заполучить ее. Но вместо этого он произнес:

— Вы упоминали об истории вашей семьи. Я могу дать вам лишь один совет: будьте осторожнее, когда говорите о том, что вам известно. Существуют и другие силы, помимо Люмина, которые могут представлять для вас серьезную угрозу. Но теперь вы находитесь под моей защитой, и вам ничего не грозит.

Сине-зеленое одеяние Нэн закружилось, словно поток чистейшей воды, когда женщина быстро двинулась к отдаленной двери. Уллас знал, что Нэн не оглянется. Этикет запрещал оглядываться, а Нэн была посвящена в его тонкости. Губ советника коснулась легкая довольная улыбка. Совершенно очевидно, что Нэн не знает о присутствии на Хайре Этасалоу, несмотря на бесконечные слухи. Ее молодость и наивность полностью исключают всякую вероятность того, что она играла.

Это так же очевидно, как то, что Этасалоу стремится причинить ей вред. Глупец — он еще думает, что способен скрыть свои чувства!

Уллас расслабился и встал посвободнее. Нэн уже отошла слишком далеко, чтобы разглядеть его, даже если и оглянется. Советник снова принялся прохаживаться вдоль центрального прохода. Все идет, как тому и надлежит. Во Дворе он сможет надежно укрыть Нэн от гнева Этасалоу. До тех самых пор, пока не выяснит, как лучше всего манипулировать ими обоими.

Никто — даже сам император Халиб — не смог бы сплести более запутанную сеть.

Император.

Этасалоу настойчиво твердит, что молниеносный удар повергнет Халиба.

Всем известно, что на нескольких планетах бушуют едва сдерживаемые мятежи.

Император Уллас.

Советник остановился и коснулся пальцами висков. Интересно, насколько тяжела корона? И как ее подгоняют для каждого последующего владельца? Даже нервно посмеиваясь над собственными ужимками, советник не забывал о древнем девизе своего народа: «Воображение преодолевает невозможное».