Мой родной край был устлан цветами, то белый ковёр из зонтиков тысячелистника, то вьются по вековым деревьям фиолетовые цветы, распускаясь широким причудливым зонтиком. А горящий на солнце цикорий, чего стоил один лишь он!
Сердце млело от этой красоты.
И от родного шума листвы над головой. И от знакомых лиц. И от ветра, который даже пах здесь по-особому!
Мне казалось, будто меня обнимают со всех сторон. Сумеречный мир принял меня радостно, будто ничего и не было. Словно всё остальное — лишь дурной сон.
И вот я вижу высокие башенки с круглыми балконами и плоскими крышами, на которых так приятно проводить время, особенно по ночам, наблюдая за звёздами.
Белые, цвета речного песка или окрашенные в тон деревьев, которые толщеною здесь почти такой же, как наши жилища. А в стороне, наоборот — домики низенькие, уходящие под землю, больше напоминающие холмы со сказочными оконцами и дымящими трубами.
И пахнет печеньем с корицей и имбирём, и чем-то жареным, и травяным чаем. И медовым пивом.
— В честь твоего возвращения устроят праздник, — взял меня под руку Кельн. — К тому же, как ни как, а ты теперь королева Иисиды.
Мне не понравилось то, что он сказал, и как именно это сделал.
К чему? И не лучше ли всё забыть?
Да и Кельн… он поступает по чести и благородно, беря меня в жёны после всего. Доверяя мне. Не боясь осуждения.
При этом я слышу о своём статусе?
Впрочем, быть может, это он от волнения? Ведь ему тоже пришлось нелегко и сейчас Кельн, наверняка, взволнован.
Как и я…
Эти мысли меня успокоили, странное, нехорошее предчувствие оставило мою душу и я мягко прислонилась к нему, прижавшись к его крепкому плечу.
— Не хочу праздника, — прошептала тихо. — Я нуждаюсь в покое и тишине. Пожалуйста, Кельн…
Он ответил со вздохом, показывая свою терпимость. Но тепло и нежно накрыл мою ладонь своей.
— Я отведу тебя в башню, хочу убедиться, что у тебя есть всё, что нужно. И ты будешь отдыхать столько, сколько потребуется. А меларии пусть празднуют. Я буду с ними вместо тебя.
Я с благодарностью кивнула.
И вскоре оказалась в своей комнате. Бирюзового цвета стены, потолок — словно звёздное небо, на полу зелёный пушистый ковёр, открытый балкон за прозрачной тонкой завесой… Кровать с белым балдахином. Не единого угла, так как комнатка эта круглая и… уходящая в небеса! Выйдешь на балкон и рукой погладить можно макушки елей.
Как же здесь хорошо!
От чего же мне так тоскливо?
Я проспала целых два дня, пытаясь забыться. Следующие два дня гуляла по знакомым мне улочкам, ведя беседы с Кельном, встречаясь с другими мелариями.
И ни от кого не услышала ни слова осуждения, не поймала недоброго, колкого взгляда в свою сторону!
Я благодарила их за торжество, которое… проспала. Но знала, что оно было красивым и всем было весело.
Я рассказывала детворе, какого жить в замке тёмного властелина и какой страшный, но добрый там обитает пёс.
Я танцевала у костра на лугу с полевыми цветами, позволяя подружкам вплетать мне в косы васильки и маки.
А затем вновь пропала на два дня, не желая видеть никого. Не понимая, от чего мне здесь стало вдруг так тесно…
И когда следующей ночью темнота в моей комнате ожила, вспыхнув двумя мягкими солнцами-глаз, я была уверена, что сплю… И что вижу, наконец-то, хороший сон.
— Ты здесь? — сорвался с моих губ лёгкий шёпот, словно я боялась спугнуть видение, забытьё, которого искала все эти дни, и в которое наверняка впала.
Потому что Этаро не могло быть башне в этот тревожный час. Не могло быть в Сумеречном мире. Он не мог пройти незамеченным мимо моих собратьев. Не смог бы не потревожить спящего у дверей кота… И тем более простить мне мой побег.
Я предала его, пусть и не убила чувства к нему. Чувства… Они охватили меня вновь с новой силой, и я тонула в них и была ими пьяна.
И если это сон, мне не хочется просыпаться.
— Я здесь, — так же тихо отозвался он, стоя в лучах полной луны, окружённый тьмой так, что ничего более не было видно в комнате.
Только он, высокий, призрачный, но такой живой и настоящий! С горящими янтарными глазами… Белая прозрачная пелена балдахина моей кровати, рассеивающая лунные лучи, от чего превращалась внешне в обыкновенный туман. И я, испуганная, с млеющим сердцем, с белыми тонкими руками, что тянула к властелину. С разметавшимися по плечам волосами, которые в этот час казались медными и золотыми.
— Этаро… Но, как?
Я так желала, чтобы это было правдой! Но желание моё было столь же велико, как и страх.
Этаро, безусловно, силён. Но он один (а я, несмотря ни на что надеялась, чтобы властелин не привёл сюда воинов), в центре враждебного ему мира, как пришёл бы сюда? И выберется назад?
Он молчал.
И молчание это поглощал звон тишины. Только на этот раз не давящий и тревожный, а мелодичный и лёгкий, как перезвон ветряных колоколов, что покачивались за высокими овальными окнами моей комнаты.
Но вот Этаро приблизился. И каждый шаг его сопровождался шелестом перьев. Мне даже удалось разглядеть черты его лица, поймать задумчивый, спокойный взгляд. Заметить, что плащ его — точно сшитые полотна темноты. И я поняла — то, что принято было мною за тишину, являлось окутывающей нас магией дракона.
Магией, родственной силе меларий. Быть может потому и настолько созвучной этому месту…
Этому часу.
Этому миру.
И нам…
— У нас мало времени, — промолвил он, невесомо касаясь прозрачной завесы меж нами. — Не хочу слов.
Я подалась ближе, нерешительно поднесла свою руку к его ладони и дотронулась до неё подрагивающими тонкими пальцами. Вмиг обжигаясь об драконью кожу, но виною этому было уже не проклятие Этаро. Видимо, даже столь тонкая грань могла уберечь меня от пожирающего его изнутри огня.
И уже увереннее я поднесла к нему вторую руку. Упираясь властелину в грудь, привстала на колени, чтобы лучше видеть его полыхающие во тьме глаза.
И когда пальцы наши сплелись, смяв ткань балдахина, Этаро приник к моим губам, опаляя уже не кожу, а душу своим поцелуем.
И ночь истаяла…
Пусть я очнулась на рассвете лёжа поверх смятых одеял, тяжело дыша от пережитых эмоций, с трепыхающимся в груди сердцем и пульсирующими от боли искусанными губами, я верила.
Нет, я знала — Этаро действительно приходил ко мне.
Но стук в дверь вернул меня в реальность. А голос Кельна… наверное, да, испугал. Впервые в жизни он меня испугал.
— Хель, мы опаздываем. Помнишь? Сегодня мы должны объявить всем о нашей помолвке.