Высокие устремления

Глава 22 День свиней

На главной площади Любеча народу было удивительно много, для обычно тихого города. Непривычно много! Даже в Угловую Ночь, когда год сменялся новым годом, куда меньше праздного люда выплескивалось на промозглые улицы.

Обычно Сангльер старался обходить людские скопища кругом. Толпа глупа! И в ней кишат сволочи, которые так и норовят наступить на ногу или вытащить кошылек. А то и обхаркать, поделившись сифилисом.

Но довольно таки опасное поручение (и не капитана, какой, к чертям, капитан⁈) больше не лежало тяжеленным камнем на загривке, а потому хотелось странного. К примеру, побыть среди новых людей — выбить, так сказать, клин однообразия! Все же рейс длиной в полгода, с редчайшими заходами в порты — да и то, по ночам, наскоро и тихо. Мильвес, Остров, Любеч, Мюр-Лондрон, снова Остров, Любеч… А потом снова, по тем же мрашрутам…

Лицо каждого из команды вызывало желание блевать. А тут — разнообразие! И женщины красивые!

Подойдя поближе, моряк, прислушавшись, понял, что оказался на месте грядущей казни. Что ж! Не самое приятное развлечение. С другой стороны, всяко лучше, чем никакое! А с третьей, вдруг да будут наказывать какую-нибудь симпатичную прелюбодейку? Срывать одежду, хлестать кнутом, перечислять шалости… Будет о чем вспоминать холодными руками в северных морях!

Зеваки, у которых он спросил о подробностях, отмахнулись, словно и не расслышав. Решив, что обижаться, будучи в абсолютном меньшинстве, действие совершенно не разумное, и ведущее исключительно к травмам и прочим лишениям и выгоняниям, Сангльер двинулся вперед — не хотят говорить, так наступим на ногу, толкнем плечом, и сами посмотрим, пробившись к сцене!

Протолкаться в первые ряды особого труда не составило — моряк отличался изрядной наглостью и немалым весом.

Попутно он удивился забавным предпочтениям горожан — вместо привычных на югах лисичек или, на худой конец, гиен, многие из аборигенов держали на поводках молодых свинок и поросят самых разных пород. От розовых откормленых хрюшек, до заросших длинной щетиной узкомордых кабанчиков.

Хотя, если здраво рассудить, то такой питомец куда полезнее в хозяйстве! В суп лисичку сунешь только от полнейшего отчаяния, да и то, гадость получится — Сангльеру довелось опробовать, когда зимовали на вмерзшем в лед «Нарвале» у Последнего Камня.

На Севере строили без южного размаха и напрасного швыряния денег, но зато надежно. На века! Любеч исключением не стал — на лобное место определенно не пожалели серебра из городского бюджета! Выложенный из камня помост — квадрат со стороной ярдов в десять-двенадцать. По углам — могучие столбы, от которых расходились в стороны не менее могучие перекладины. За раз на виселице можно разместить человек сорок — и места всем хватит, и сооружение устоит. Брус, усиленный накладками — полосами из бронзы. Не пожадничали, не пожалели лишнего грошика! Интересно, не сувойка ли пошла в ход — очень уж цвет характерный. В Любече вполне могли на такое пойти, с этих богатеев станется!

Сангльер порадовался за герцогиню. Землячка сумела охомутать местного коронованного лошка, и теперь — если все выгорит, разумеется, приберет к рукам, оказавшееся у дурачка добро. А там, глядишь, и перепадет толика малая мастеру Кэботу, а заодно, и всей команде «Вальруса»… И ведь что занятнее всего, каждый в Бургдорне помнит, с какого дна поднялась Фикке! Не каждому туда и упасть-то получается, а она выбралась! Прокладывая дорогу руками, раздвинутыми ногами и всем прочим, чем природа щедро ее одарила.

У центральной виселицы происходило что-то странное. Пониманию Сангльера недоступное. Там, в окружении аж четверых мрачных громил с алебардами, на деревянной «кобыле» лежала свинья.

Здоровенная такая свинья! Притом, одетая, как человек — в куртке и коротких холщовых штанах. Вся в серой длиной щетине, пятачок, что твоя тарелка, хвост крючком. Связанные, вернее, даже скрученные ноги. Передние — в белых перчатках. Истошно верещала — аж уши резало!

Не успел Сангльер удивится невиданному зрелищу, как на помост выбрался явный «чинарь» в черном шаубе с меховым воротником и казенно-печальной физиономией заядлого пьяницы. Вынул из чехла сверток с приговором. Начал вещать тошнотным голосом, от которого закрывались глаза — волшебник, чтоб его!

Свинья, однако, сонному колдовству не поддалась. Всем своим нутром чуя, что дело идет, хорошо, если к колбасе, зашлась вовсе уж в страшном визге, легко перебивая нудную речь.

Сангльер мрачно сплюнул — и кто так организует дело? Нихрена же не понятно! Дикари!

— Слушай, друг, — спросил он у стоящего рядом подмастерья, — а в чем суть-то, собственно? Не разберу никак!

Местный, откусывая от круглой булочки с кунжутом и котлетой с висящими кольцами маринованного лука, и, то и дело, поглядывая на виселицу, кратко объяснил, что к чему.

Оказалось, что привязан к «кобыле» боров, а не свинья. Зовут его Уиннич. Не подмастерье — борова! Он коварно, ночною порою, прокрался сквозь незапертую дверь одного из местных борделей, и, найдя за этими самыми дверями, пьяную портовую шлюху, обглодал ей лицо. После, нагадив на грудь не менее пьяному сутенеру, гордо удалился, помахивая хвостиком.

Но власти бдят! И, по кровавым следам, Уиннич был городской стражей выслежен, задержан и доставлен в тюрьму. Где и провел полторы недели. После чего… Да ну и сам видишь!

Сангльер видел, к сожалению. Уиинчу замотали пасть, чтобы не портил торжество справедливости воплями, и начали увлеченно полосовать мясницкими ножами. Еще живого!

Моряк почувствовал, как к горлу подкатил комок. Так-то, он крови не боялся, и сам резал, что людей, что свиней — но всегда старался кончить дело одним ударом. Тут же происходило весьма мерзкое действо. Которое все никак не кончалось!

Зато публике нравилось! Так и вопили, так и хвалили тонкую работу и мастерство мясников, крепкую и уверенную руку.

Сангльер попробовал протолкаться отсюда. Куда-то там! Толпа стояла плотно-плотно, монолитом, не протиснуться. Поэтому моряк, стараясь не слушать и не слушать, старательно таращился по сторонам… Хотя, правды ради, отвратительное зрелище так и притягивало…

Наконец, сдавленный визг оборвался.

Сангльер выдохнул с облегчением.

Толпа, меж тем, расходиться не спешила.

— Что, теперь свинтуса несчастного прям тут жарить будут и народу раздавать? Или будут фрау свинью резать, раз герра борова исполосовали?

Подмастерье, разделавшись с булочкой, аппетита не потерял — он теперь щелкал лесные орехи, плюясь коричневой твердой скорлупой.

— Не, щас все куда скучней будет. Но в общем, тоже неплохо. Смотри, короче!

И отвернулся от соседа-надоеды, забив рот орехами.

— Ну смотри, так смотри, — пожал плечами Сангльер. — И подожду, что уж теперь!

Ожидание не затянулось! Не прошло и квадранса, как на помост вытащили перевязанного человека в богатой одежде, заляпанной кровью. Вытащив, посадили на вынесенный следом стул с высокой спинкой.

Вперед выскочил все тот же чинарь. Проорал что-то…

— Прости, друг, я снова не понял нихрена, — дернул моряк обжору, увлеченно расправляющимся с куском вяленого мяса — бездонные карманы у него, право-слово!

— Божий суд продул. Ему сержант Хумпис с трех ударов меч выбил. А ты что, в уши балуешься, а?

— Спасибо! — сделав вид, что не заметил оскорбления.

Израненному накинули петлю на шею. Один из тех, кто резал свинью, отошел в сторону, дернул за рычаг. Стул с человеком упал вниз, сквозь раскрывшиеся створки. Стул упал на землю. Человек задергался, на миг коснулся пальцами босых ног спинки стула… Обмяк, вытянулся.

Взревевшая толпа кинулась к виселице, чуть не стоптав замешкавшегося Сангльера. Пришлось самому, изо всех ног бежать вперед — попробуй остановиться, уронят, затопчут! Людская масса донесла до виселицы. Зеваки, как стая голодных гиен, накинулась на повешенного, в миг разодрав тело на клочки.

Сангльер, которого вжало спиной в стену, изо всех сил отпихивался руками — не хотелось стать мокрым пятном на каменной кладке. Наконец людской поток схлынул. От повешенного остались брызги крови и кусок веревки, ярдах в трех над землей — туда не добрались.

Моряк протолкался сквозь поредевшую толпу, и изо всех ног припустил в порт — надо было увиденное срочно залить добрым кувшином крепкого! А лучше — двумя.