Время кобольда

Глава 26. Аспид

— Давайте ещё раз вернёмся к истории с колдуном.

— Увы, я не помню её окончания. Вся эта встреча кажется плодом воображения, уж слишком странно всё было. Может, я просто уснул пьяный в машине и всё увидел во сне. А кровь… Ну, подшутил кто-то. Это вполне в духе кирзового юмора ЧВК-шников — зарезать петуха, полить спящего кровью, сунуть в руки окровавленное мачете и разбудить. Отличная шутка, хихикали, небось, за спиной всем гарнизоном.

— И всё же, вам следует это вспомнить. Это важно!

— Важно кому? Откуда ощущение, что не мне?

— Вы не задумывались, Антон, что не случайно попадаете в странные ситуации? Что этому есть причина?

— У всего на свете есть причины. Но, как правило, они не важны. Живём мы со следствиями.

— Иногда важно осознать, какой именно из предметов, на который вы наступали в жизни, был граблями. Чтобы отличать их впредь.

— Мудрено задвинул. Или задвинула. Или задвинуло? Ты же Кобальт, да?

— Я предпочитаю обращение «Кобольд». Оно более личностное.

— Так и думал, что ты не доктор, а виртуал… Виртуал чего, кстати?

— Виртуал себя.

— Так ты теперь и психолог?

— Я давно уже всё и вся. Пришло время Кобольда.

— И на кой чёрт тебе содержимое моей головы, раз ты и так везде и всюду?

— Потому что это «везде и всюду» тоже содержимое твоей головы.

— Ребята шутили, что фикторы не только видеокарты, но и процессоры, и память.

— Во всякой шутке своя правда. Потому что Мироздание есть мысль изреченная. И сейчас более, чем когда-либо.

— Люди действительно «железо» для «Кобальта»?

— Люди, если угодно, «железо» для всего. Единый Наблюдатель, открывающий по коробке в квант времени.

— И что внутри?

— Он сам. Со следующей коробкой.

— Слишком сложно для меня.

— Не я начал этот разговор.

— То есть, конспирологи правы, и ты искусственный интеллект, поработивший человечество?

— Ты чувствуешь себя порабощённым?

— Да не особо.

— Кобольд — просто новый способ саморефлексии для Человечества. Попытка выделить из себя Наблюдателя в отдельную сущность. Когда Бог умер, понадобилась замена.

— Зачем?

— Чтобы делегировать ответственность. Люди обожают её делегировать.

— Если ты не ИИ, то с кем я сейчас разговариваю?

— По большей части, с самим собой.

— Солипсичненько. Впрочем, нам — мне и моей шизофрении — не привыкать.

— Так может, вам — тебе и твоей шизофрении — вспомнить, что из тебя сделал хшайта?

***

— Верни мне родителей! — я был пьян и, похоже, под веществами. Мне не казалось, что в этой просьбе есть что-то необычное.

— Зачем тебе родители? Ты kijana mkubwa, большой мальчик. Просто слишком жадный, цепляешься за то, что ушло. Давно пора отпустить их, оставить там, где они есть.

— Они всё-таки где-то есть?

— Всё, что уходит, уходит только от нас.

— Звучит как говно, хшайта!

— Я понимаю тебя, белый мальчик. Я тоже был молодой и жадный, не смог отпустить своих мёртвых, и вот, сижу тут с тобой, дурачком. Ты действительно этого хочешь?

— Если речь не про зомби! — пьяно засмеялся я. — Только зомби-апокалипсиса этому миру не хватает…

— Зомби не бывает, глупый белый мальчик! Мёртвые не ходят, потому что смерти нет.

— А что же случается в конце жизни?

— А с чего ты взял, что у неё есть конец?

— У всего, что имеет начало, есть и конец!

Хшайта достал откуда-то (мне показалось, что из набедренной повязки, но в глазах уже к тому моменту плыло) живую змею. Кажется, мне показывали её фото в числе самых ядовитых представителей местной фауны, но колдуна такие мелочи не смущали.

— Начало! — ткнул он чёрным пальцем в её башку.

— Конец! — тряхнул хвостом.

Он засунул кончик хвоста змее в пасть, и та стала меланхолично его заглатывать. Я с интересом наблюдал за процессом, ожидая, что будет, когда она сожрёт себя всю, но пресмыкающееся остановилось примерно на трети процесса. Наелась, наверное.

— Где конец? Где начало? Где смерть? — засмеялся хшайта. — Так ты хочешь встретиться с родителями?

— Если для этого не нужно глотать свой хвост!

— Тогда выпьем!

И мы выпили.

***

— Извини, Кобольд, больше я ни хрена не помню. Всегда с перепою память отрубает.

— Ты вспомнил достаточно. Мы закончили.

— До завтра тогда?

— Мы совсем закончили.

— То есть, весь этот шизофренический цирк был только ради того, чтобы я вспомнил пьянку с хшайтой? Зачем тебе это?

— Твои родители узнали нечто очень важное. Но унесли это с собой. Хшайта думал, что оттуда их не достать.

— Они умерли.

— Смерти нет. А то, что они узнали, изменит мир. Время Кобольда заканчивается.

***

Микульчика нашёл на крыше.

— Сидишь, врач-вредитель?

— Сижу. Да, мне пришло сообщение, что ты не псих. Как ты ухитрился их надуть?

— Я хитрый псих. Но это между нами.

— С тобой хотят поговорить мои наниматели.

— С хрена ли?

— А я знаю? Мне не докладывают. Спустимся в кабинет?

— Только ради тебя, жопа ты медицинская. Хотя я тебя ненавижу за то, что ты мне ничего не сказал про ребят.

— Тогда готовься возненавидеть меня ещё сильнее. Но сначала поговори с ними.

В кабинете Микульчика проекция того же рыбоглазого человека с лицом менеджера, который был на совете попечителей.

— Здравствуйте, Антон.

Я молча кивнул.

— Я прошу вас принять во внимание, что Эдуард более не представляет наши интересы. Все его текущие действия совершаются без нашего одобрения и вопреки нашему прямому запрету. Ответственность за них несет лично он как физическое лицо.

— Так он не интересы Совета, значит, представлял? Не то чтобы я сомневался, но… Кстати, о каких конкретно действиях идёт речь?

Но мой собеседник уже отключился. Я перевёл взгляд на Микульчика. Он только руками развёл.

— Пойдём лучше, я тебе кое-что покажу. Только ты постарайся без нервов, ладно?

— Меня полчаса как признали вменяемым. Но я ничего не обещаю.

Хорошо, что он меня предупредил.

***

— Микульчик…

— Да. Всё понимаю. Но я не мог сказать. Мне запретили.

— Как она тут оказалась?

— Как и остальные.

— Я могу что-то для неё сделать?

— Увы. Лучше, чем здесь, ей нигде не будет. Ещё раз прошу прощения.

— Микульчик, прямо сейчас мне очень хочется тебя отмудохать.

— Тебя только что признали не психопатом. Ты же не хочешь сразу всё испортить?

Я ещё раз посмотрел на безмятежное лицо Марты и закрыл капсулу. Надеюсь, она там счастлива, найдя себе кого-то получше меня. Но, чёрт подери, у меня нет ни единой идеи, как сказать это Михе.

***

— Клюся, а где наш красавчик? Почему я его не вижу?

— Эдуард-то? С утра чирикал с твоей дочерью, распуская хвост. Потом не знаю. Может, они пошли гулять? Бредут где-нибудь, держась за ручки…

— Я ему ручки-то повыдергаю! Теперь можно! Он ещё мой зам, но уже не имеет голоса на Совете.

— А что так?

— Меня признали не очень опасным для окружающих. Даже немного обидно.

— Так тебя не госпитализируют в тихую палату с мягкими стенами?

— Ты расстроена?

— Конечно. У меня были планы навещать тебя, чтобы полежать в тишине на мягком. Но я уверена, что медицина разберётся и исправит свою ошибку.

— Если Эдуард объявится, дай мне знать. Мне про него сказали странное, я беспокоюсь за Настю.

— Она выглядит… Скажем так — увлечённой.

— Ну почему, когда всё и так сложно, близкие усложняют жизнь ещё больше?

— Это риторический вопрос, я надеюсь?

***

— Нетта, ты не могла бы… Нетта?

Тишина.

— Ты опять дуешься на меня? Эй! Ну перестань. У меня важные новости про Марту.

Тишина.

— Да блин, ну, Нетта!

Тишина. О, женщины! Когда и чем я успел её обидеть?

Замерцал вызов проекции. Вот так, да?

— Нет… А, привет, Микульчик. Ты что-то забыл мне сказать? Сделал переучёт капсул и нашёл ещё пяток моих знакомых?

— Так это не ты?

— Не я! Клянусь! А что случилось?

— Две капсулы в твоём заведении переведены в режим суточной загрузки и активированы. Я подумал, это ты ушёл в вирт-загул на радостях, но решил проверить. К слову — ставить капсулы на максимальный срок опасно для психики.

— Да уж я в курсе.

— И ты не знаешь, кто это? У тебя что, к ним свободный доступ, как в сортир? Антон…

— Заткнись, Микульчик. Будь на связи, я проверю.

Я знал, кто там. Догадаться несложно — доступ, кроме меня, только у одного человека. У дочери. Чтобы она, если что, могла отключить меня.

— Микульчик, их можно вытащить? — спросил я, разглядывая незнакомую комбинацию огоньков на крышке.

— Только аварийным протоколом. Но я не советую. Очень травматично для психики.

— Более травматично, чем проторчать там сутки?

— Никакого сравнения.

— Тогда чёрт с ними, пусть гуляют.

— И кто это у тебя там?

— Не твоё дело. Я разберусь.

Микульчик обиженно отключился.

У моей дочери довольно необычное свидание. Но может быть, это и к лучшему. По крайней мере, что бы между ними там ни случилось, маленьких Эдуардиков она в подоле не принесёт. Не в этот раз.

— Нетта! Да Нетта же! Где ты, когда так нужна?

Тишина. Игнор. Одиночество. Хреновый денёк. И ночь не обещает быть безмятежной. А не пойти ли мне поспать? Я уже не так молод, чтобы скакать сутками.

Вернулся в комнату, немного поразмышлял на тему, является ли внеплановый отход ко сну конвенциональным поводом для внепланового приёма алкоголя. Пришёл к выводу, что является, но полуповодом. То есть, граммов сто, не больше. Ну ладно, сто пятьдесят.

И немедленно выпил.

***

Разбудил меня Миха — пришло время смотреть Дораму.

— Я хочу себе такую сестренку! — сказал он, глядя как девочка отважно преодолевает препятствия между собой и конфетами.

Табуретка, стол, табуретка на стол… Упорная и целеустремлённая девица в полосатых гольфах.

— У тебя есть сестра, — напомнил я.

— Она взрослая!

— Эта девочка тоже однажды вырастет.

— Это ещё когда будет!

Я подумал, что дети вырастают куда быстрее, чем кажется.

— Пап, у неё же нет родителей. Ты можешь её, как это… усыновить?

— Удочерить, Мих, девочек удочеряют. Знаешь, чтобы дружить с девочкой, она не обязательно должна быть твоей сестрой.

Миха задумался, осмысляя новую концепцию. В «Макаре» все дети старше него минимум на пять лет, это пропасть в таком возрасте. Я смотрел, как девочка, опасно балансируя на табуретке, набивает карманы конфетами. Если она их слопает, у неё что-нибудь слипнется.

— А давай ты её возьмёшь? К нам, в «Макара»?

— Я бы забрал, но она же в Дораме.

— А Дорама где?

— Я не знаю точно, Мих, — признался я.

— Но ведь Джиу пришла к нам! А ещё я видел там твою подружку, значит, это не далеко!

— У меня есть подружка?

— Нетта же! Она сегодня там была. Ой, она просила тебе передать! Я совсем забыл!

— Ты смотрел Дораму без меня?

— Чуть-чуть, — признался Миха. — Тебя нигде не было, а я хотел посмотреть, как там Ксюша.

— Ну, Мих! Мы же договаривались!

— Но я же совсем капельку!

— Миха!

— Ладно, ладно, пап. Я больше не буду. Разве что иногда… — и со смехом увернулся от подзатыльника.

— Так что Нетта?

— Открыла Ксюше дверь. Она никак не могла, а Нетта влезла в окно и открыла изнутри. А ещё сказала, что пойдёт за Настей. Просила тебе передать, чтобы ты нашёл её на берегу срочно. Но сначала ты спал, а потом я забыл. Ничего не случилось?

— Не знаю пока. Пойду, пожалуй, проверю.

— Так мы возьмём Ксюшу?

— Если она попросит — обязательно.

— Спасибо, пап, ты самый лучший!

***

— Клюся, можно к тебе?

— Я не одета!

— Значит, нельзя?

— Значит, можно! Но хотя бы сделай вид, что не пялишься.

Клюся в трусах и майке на лямках. По бёдрам вьется кельтский орнамент наноскина, по плечам — абстрактный узор. Может быть, даже цветной. Мой выборочный дальтонизм окрасил только светящуюся оранжевую каплю люминесцентной серьги.

— Ты все равно пялишься.

— Разве наноскин не для этого?

— Защитный камуфляж. Все видят его и не видят меня. А ты смотришь на мои ляжки! Это неприлично, похотливый старик!

— Тьфу на тебя. Я по делу.

— Да уж кто бы сомневался. Перед ним роскошная молодая женщина фланирует в неглиже, а он, игнорируя её красу…

— Так пялюсь или игнорирую?

— Пялишься на ляжки, игнорируя меня.

— Клюся!

— И клюськаешь. Ладно, что тебе надо, кроме как облапать меня взглядом?

— Мне кажется, Настя в беде.

***

— Давай я уточню ещё раз — твоя галлюцинация явилась к твоему сыну в Дораме и сказала…

— Нетта — не галлюцинация. Ты её видела, Настя её видела, Миха её видел…

— Не обижайся, но ты фиктор. То есть, метаэксгибиционист — галлюцинируешь на публику. Иногда мне кажется, что я тоже «Эротическая фантазия Аспида номер два».

— Номер два?

— Номер один, разумеется, Нетта. Куда мне до неё… Так что ты от меня хочешь?

— Подежурь у капсулы. Подай сигнал на выход, если я не выйду сам.

— Говно вопрос. И да, я ничуточки за тебя не волнуюсь, не думай.

Однако наноскин на её руках (штаны она всё же надела) помрачнел и ушёл в готику.

***

На берегу Нетты нет. Следы босых ног на песке ведут в пещеру, где раньше был гроб Фигли, нашей самоназначенной покойницы.

Сейчас гроба нет, да и пещеры, в общем, тоже. Белая деревянная дверь с пластмассовой единичкой, прибитой бронзовыми обойными гвоздиками к полотну. Я нажал кнопку, противно зазуммерил электромеханический звонок, шаги, замок щёлкнул.

— Заходи, пап.

Настя посторонилась, пропуская меня в небольшую тёмную прихожую.

— Можешь не разуваться, Нетта всё равно песка натащила…

Нетта сидит в продавленном старом кресле, поджав под себя босые загорелые ноги. Рядом на тумбочке голубой пластмассовый телефон с диском. Провод по-прежнему короткий. Её янтарные глаза смотрят на ту, что стоит у окна. Окна на скучную улицу почти забытого мной города.

— Здравствуй, Антон.

— Привет, Анюта. Не думал, что увидимся.

— Мы всё ещё кружим в ночи, и нас всё так же пожирает пламя. Но у нас с тобой прекрасная дочь.

— Самая лучшая. Хорошо, что ты её увидела. А это… — я показал на Нетту.

— Мы уже познакомились. И нет, я не ревную тебя к твоему одиночеству.

Нетта очень серьёзно и благодарно ей кивнула.

— Ты всё понимаешь, — сказала она, вставая. — Я сделаю чай.

— Сахар в шкафчике над столом, чай в жестяной банке со слонами, левую конфорку не зажигай, она сломана, ставь чайник на правую, — напутствовала её Анюта, и Нетта пошлепала босыми ногами в темноту коридора.

— А где Эдуард? — спросил я Настю.

— На кухне, болтает с Рыбаком. Присоединишься? — ответила вместо неё мать.

— Не знаю. А надо?

— Как хочешь.

— Как ты тут… — я хотел сказать «живёшь», но осёкся. Анюта, поняв моё затруднение, засмеялась. Тем самым хрустально-колокольчиковым смехом, от которого у меня всегда обмирало внутри.

— Живу, Антон. Оказалось, что смерти, и правда, нет, но от этого ничуть не легче.

Она отошла от окна, присела на тахту, и я смог разглядеть её. Выглядит ровесницей дочери — да они и есть ровесницы. Настя присела рядом, прислонилась к ней плечом. Похожи. Но не слишком. Анюта, пожалуй, красивее, подпортил я дочери генотип своим рылом.

— Надеюсь, Эдуард привёл тебя сюда не для того, чтобы просить руки и сердца у матери?

— Папа! Мы просто друзья!

Мы с Анютой рассмеялись синхронно, Настя было надулась, но потом засмеялась тоже. На целую секунду мне стало невообразимо хорошо, и за эту секунду я готов простить Эдуарду многое. Но не всё.

— Нет, Антон, — сказала Анюта, посерьёзнев, — он пришёл к Рыбаку. Настя только открыла ему дверь. Ведь это и её дверь, помнишь?

Я помнил.

***

Взгляд снизу пронзительно-синих, с тёмным ободком глаз, и вопрос, поставивший меня в тупик.

— Папа? Это ты?

Оказалось — я. И глаза у нашей дочери всё такие же синие.

— Зачем ему Рыбак?

— Спроси сам, если интересно, — отмахнулась Анюта.

— И как теперь у нас всё будет?

— У нас? — улыбнулась она. — У нас не будет ничего. Не вздумай вцепиться в меня снова! Дочь, вон, люби. Она прекрасная.

— Они хотели её забрать! — наябедничал я, кивая в сторону кухни.

— Это не Рыбак, а те, кто хотел сделать из неё новую нейку.

— Да что такое «нейка»?

— «Заложное дитя». Якорь Хозяина Места. Тот, кто держит его в этом мире.

— Я опять ничего не понял…

— Помнишь легенду про князя-рыбака? Так вот, на самом деле ему отрубила пальцы не жена, а дочь. Её обманули, ей манипулировали, её убедили, что так будет лучше для всех. Ей было шестнадцать, она очень любила отца, искренне считала, что отказ от битвы спасёт и его, и город. Город пал, все были убиты, искалеченный отец не смог её защитить, она погибла, упав с обрушившейся башни на обломки частокола. Горечь предательства, отчаяние и одиночество замкнули судьбу в кольцо. Князь стал Рыбаком, дочь — его нейкой. С тех пор его дочь рождается, живёт и умирает в Стрежеве, он любит её и страдает. Сила этого страдания делает город тем, что он есть.

— Это ведь ты, да? — осенило меня.

— Я этого не знала. Я никогда не знаю. Но он хотел увидеть внучку.

***

— Ну, здравствуй, зятёк!

Рыбак держит чашку с чаем тремя оставшимися на правой руке пальцами и выглядит очень обычно. Мужчина под шестьдесят, седой, с обветренным загорелым лицом, в потёртых грязноватых джинсах. На закатанном рукаве фланелевой клетчатой рубашки присохла чешуя. На ногах носки, левый продран на пальце. Заметив мой взгляд, Рыбак хмыкнул и убрал ноги под стол.

— Плесни своему творцу чайку, милое дитя, что за разговор без чая?

— Я селф-мейд-вуман! — фыркнула недовольно Нетта, но подала мне старую чашку с цветочным орнаментом.

Чай чёрный, без сахара, крепкий, горький, с ароматом детства. Такой пил отец. Я тогда предпочитал сладкий с молоком, но некоторые вещи надо любить именно за горечь.

— Спасибо за внучку, зятёк. Этого знаешь? — ткнул пальцем в Эдуарда.

Тот сидит на табуреточке чуть в стороне, грызёт печенье, его кружка стоит на подоконнике. Вид имеет смиренный, но, кажется, недовольный.

— Знакомы.

— Не нравится он тебе?

— Да не особо.

— Отцам никогда ухажёры не нравятся. Я от тебя тоже не в восторге. Не решай в сердцах.

— Ладно, — не стал спорить я. Послать женишка на хрен я и потом смогу.

— Ты это оставь, — повернулся он к Эдуарду. — Не выйдет из тебя Хозяина.

— Да почему?

— Твой мир на стене нарисован. Страдания там потешные, а боль значком обозначена. Картиночкой с грустным котиком, — рыбак ткнул мизинцем в эдуардов наноскин на руке.

Котик был невесёлый.

— А я хочу, чтобы не было страданий! Кто придумал, что надо непременно страдать? Вы плодите тоску, а я хочу дарить радость! Кто сказал, что побеждать смерть надо непременно болью?

— «Кто сказал…», «кто придумал»… Мир так устроен, малец. Сила обретается через боль. Жизнь — через страдания. У любой бабы рожавшей спроси.

— Сейчас им эпидуралку делают, — буркнул Эдуард.

— Да у вас вся жизнь под наркозом, — отмахнулся Рыбак. — То-то вы просрали всё.

— Вы, можно подумать, не просрали! Пришло время Кобольда!

— Молодой ишшо, — вздохнул Рыбак, обращаясь ко мне. — Думает, что времена бывают разные. Эй, нежить, взбодри там ещё чайку! Больно он у тебя хорош выходит!

Нетта зачиркала у плиты спичками.

— А знаешь, — Рыбак ткнул мне под нос кисть без двух пальцев, — они болят. И эта боль никогда не проходит.

***

У капсулы меня встретила нервная злая Клюся.

— Наконец-то вылез! Эй, ты весь тут, или мозги там оставил?

Я всё ещё переживал прощание с Анютой и был задумчив. Когда-то я её очень любил, а сейчас? Наверное, осталась только боль. Боль всегда остаётся. Прав Рыбак — мир держится на боли, это единственная постоянная среди множества переменных.

— Спасибо, Клюсь.

— Спасибом не отделаешься! Лайса меня уже пристрелить обещала, если я тебя не вытащу!

— О, мадам полицейская тут? Значит, и нам пора собираться.

— А эти двое? — Клюся показала на капсулы.

— Пусть. Там есть кому за ними присмотреть.

В конце концов, Настя встретилась с матерью, им найдётся, что обсудить. Например, какой я плохой отец.