Время кобольда

Глава 17. Кэп

Просыпаться между двух голых женщин — не самый плохой вариант пробуждения. Лучше, чем, например, между двух мужиков. Даже если ты не знаешь, кто они. И кто ты. И где мы все. И что за нахер вообще?

Большое и почти пустое помещение. Две кровати сдвинуты в одном углу и две в другом. На одной паре проснулся я. Стройная азиатка слева положила на меня изящную ногу, некрасивая толстая женщина справа — могучее вымя. На другом кроватном острове переплелись два чёрных тела. С расовым составом у нас всё хорошо, хоть сейчас на кастинг в Голливуд.

Надо же, я помню про Голливуд, но не помню, кто я и с кем устроил групповуху этой ночью. Надеюсь, я не должен теперь, как честный человек, завести себе гарем.

Осторожно выполз из-под женских тел. Азиатка поморщилась, потом чему-то улыбнулась и засопела дальше. Толстая страшила открыла рот и всхрапнула, как лошадь, но тоже не проснулась. Её тело покрыто татуировками разного качества исполнения, от примитивных синих наколок, похожих на тюремные, до разноцветных, выполненных в потрясающе тонкой восточной технике. Мне подумалось, что она пыталась закрыть картинками своё телесное несовершенство, но вышло не очень. Квадратная жопа, отсутствие талии, короткие ноги без намёка на форму, мощные толстые руки, простецкое, круглое и плоское лицо, неровные зубы, редковатые волосы, маленькие глаза, нос картошкой. Я бесстыдно разглядываю развалившуюся в не самой эстетичной позе некрасивую женщину, и с удивлением понимаю, что почему-то испытываю к ней тёплые чувства. А вот к азиатке, на идеальную фигуру которой так приятно смотреть, скорее лёгкое недоверие. Что-то всё-таки помню? Или нет?

Чернокожую пару разглядывать отчего-то постеснялся. Не хватало ещё на голых мужиков пялиться. Не знаю, как меня зовут, кто я и где я, но в ориентации, однако, сомнений не возникает.

Одежду нашёл на полу. Выглядит несвежей, но выбирать не из чего. Надо разбираться, что тут и как, а главное — где сортир. Жалко будить, но…

Ни деликатное тормошение, ни тряска, ни щипки, ни шлепки, ни даже вопль в ухо: «Подъём, бля, тревога!» — не подействовали. Все спят как убитые. Я даже, чувствуя себя необычайно глупо, испробовал «метод спящей красавицы» — то есть поцеловал. Азиатку. Её губы ответили, она сама — нет. Негров целовать не стал — мужика пнул, даму потряс. Без результата. И кто же мне объяснит, что тут творится?

Дверь надёжно подперта изнутри, намекая, что гости этой ночью тут не приветствовались. Прежде чем разобрать баррикаду из мебели, вернулся к кроватям и накрыл лежащих одеялами. Всё же голые лежат, неловко. Мало ли, что и кто там за дверью. Главное, впрочем, чтобы там был сортир.

Довольно унылый полутёмный коридор, в который выходят деревянные, крашеные серой краской двери. Похоже на общежитие, и пахнет так же — хлоркой, сыростью, столовской едой, несвежим бельём и немытым сортиром. Сортир нашёлся быстро. Буквально в первой же комнате, которую я выбрал каким-то внутренним чутьём. Выгородка в углу, пристроена кустарно. Так бывает, когда старые общежития прирастают семьями и превращаются в скопище недоквартир — люди делают себе индивидуальные санузлы, души и кухоньки, наплевав на все возможные строительные, санитарные и пожарные правила. Лишь бы обеспечить хоть какое-то личное пространство и снизить коммунальность быта.

Надо же, что я знаю! Лучше бы имя своё вспомнил.

В тумбочке обнаружил поношенное, но чистое бельё. Трусы типа «семейники» и серую футболку без надписей. Взял с полным ощущением, что «можно». Комната вызывает во мне чувство «своей» — неужели я в этом убожестве живу? За что? Почему? Нахера? Неприятный мужик лет сорока в зеркале не даёт ответа. У мужика тяжёлое недоброе лицо умеренной небритости. На нём не просматриваются признаки интеллекта, зато в наличии признаки лёгких телесных повреждений. Кто-то по этому лицу не так давно бил. И я его понимаю — оно так кирпича и просит. Несимпатичный тип. Пожалуй, себе не нравлюсь. Странно, что нашёл себя в койке аж с двумя дамами, хотя одна и страшноватая.

Душ обнаружил по запаху сырости и хлорки, а также внутренним компасом. Что-то вспоминается всё же. Внутри никого, витает душок канализации, трубы ржавые, краны текут, потёки ржавчины, плесень, отбитый кафель. Вода чуть тёплая, напор совсем слабый, «Средство помывочное №2» паршивое, почти не мылится. Так себе сервис в этом заведении, и на одну звезду не наберётся. Но лучше так, чем никак. Побриться бы, да нечем.

В столовую пришёл уже уверенно, точно зная, где она. Внутри никого, пластиковые столы пусты, стулья перевёрнуты и выставлены на них, как в школе. В раздаточную стойку вставлены металлические корыта с едой — синеватое пюре, серые котлеты, бурая капуста, неопределённого цвета компот. Притоплены черпаки — бери и пользуйся. Снял один стул со стола, взял из стопки тарелку, плюхнул пюрешки, зацепил пару котлет, плеснул в стакан компота. Компот ничего, котлеты терпимые, пюре — дрянь полная, капусту даже пробовать не стал, хватило запаха. Всё холодное, как из холодильника. Подогреть не на чем. Кормят тут, в общем, тоже не очень.

Поев, хамски кинул посуду в общую мойку. «Дежурный помоет!» — мелькнула мысль. О как, здравствуй, память. Ещё что-то подскажешь? Нет? Ну и ладно. Пойду так разбираться. Вышел в коридор и стал открывать двери.

Общажные одинаковые комнаты. Клетушки без окон, узкие, с высокими потолками. Где одна кровать, где две. Где пусто, а где спят. Чаще по одному, но кое-где кровати сдвинуты, и там пара. Некоторые кажутся знакомыми, но не сильно. Как и положено соседям по общаге, наверное. Просыпаться не спешат, даже если будить. Не думаю, что это нормально. Куцая память подсказывает — какая-то херня творится. Но это и так понятно.

Одна комната больше других, в ней есть шкаф и полки, заставленные каким-то хламом. Старый электрический утюг, пластиковая убогая мыльница, гипсовый бюст неизвестно кого с отбитым носом, стеклянная пивная кружка, фарфоровая пастушка с барашком — краска на лице потёрта, и кажется, что она с бодунища. Стопка сероватой бумаги. Стальная строгая чернильница без чернил. Ну и так далее.

Как будто тут живёт коллекционер-помоечник, подбирающий экспонаты рандомным выбором. Вон там живёт, где кровать за занавесочкой.

На кровати два… Существа мужского пола. Один постарше («Стасик», подсказала мне моя дурацкая недопамять), другой — помоложе, память имени не подсказала. Позы их недвусмысленны, хорошо, что одеяло скрывает лишнее. Кажется, я не очень толерантный. Или точнее, за что-то сильно не люблю Стасика. Подошёл, дёрнул за ногу — реакции нет. Зажал нос двумя пальцами, накрыл рот ладонью. Кислородное голодание не проигнорируешь.

Стасик задёргался, закрутил головой — но я держу крепко. Замахал судорожно руками, задрыгал ногами, заизвивался, спихнув на пол своего партнёра, потом забился, выгнулся — и только тогда глаза открылись. Ещё чуть — так и потерял бы сознание, не приходя в него.

— Кто вы? — прохрипел он, сфокусировав мутный взгляд. — Что вы тут…

— Имею аналогичный вопрос к тебе.

Стасик прокашлялся, сел на кровати, обнаружил, что голый, прикрылся.

— Мы с вами… Э-э-э…

— Нибожемой. Вон там твой любовник валяется.

Он наклонился через кровать, внимательно посмотрел.

— Неплохой экземпляр. Жаль, не помню.

Я подумал, что у меня та же фигня, но ничего не сказал. Не его собачье дело.

— Не могли бы вы мне напомнить, уважаемый… Простите, не помню вашего имени… Что мы тут делаем? И где именно? И кто, кстати, мы? Особенно я.

— Стасик ты, — сказал я невежливо.

Я так и не вспомнил, почему он мне неприятен, но в своём отношении уверен. Может, он ко мне домогался? Нет, не припоминаю. Придётся доверять интуиции, которая однозначно убеждена, что за Стасиком числится какое-то говно.

— Стани́слав! — вскинулся педик. — Стани́слав, не Стасик.

«Хуи́слав!» — прозвучало у меня в памяти почему-то приятным женским голосом.

— Ну, с неймингом тебя, Стасик.

— Почему вы мне грубите и фамильярничаете?

— Потому что ты мудак.

— Это всё, что вы можете про меня сказать?

— Вероятно, это всё, что про тебя стоит помнить.

— Отчего-то мне кажется, — прищурился на меня Стасик, — что вы тоже не очень приятный человек, Кэп. О, вас зовут Кэп!

Я тут же вспомнил, что да, зовут. Хотя это не имя, но сойдёт.

— Рад, что не нравлюсь тебе, Стасик. Мне задница для другого нужна. Я ей сру.

— Вы грубый и невоспитанный гомофоб.

Я почему-то сдержал себя от ответа: «А ты пафосный пидор».

***

Азиатку я всё же разбудил поцелуем. Но зажав нос. Дурацкая идея — девушка оказалась неожиданно сильной, отреагировала бурно. Я было подумал, что ребро сломано — но обошлось.

— Сто за нахрен? — сказала она злобно, но с очаровательным мурлыкающим акцентом. — Ты сто есё за мудак?

— Я думал, ты мне объяснишь.

— Посему я в постери, горая с какой-то страсной бабой?

— И это объяснение я надеялся получить от тебя. Потому что я тоже проснулся в этой постели.

— Твою ипёну в сраку росадь…

— Лошади не было.

— Я фигурарьно.

Она встала и, брезгливо морщась, собрала одежду с пола. Никакого смущения.

— Радно, мы с тобой трахарись, — сказала она, одевшись. — Допустим. Но кто эта некрасивая зенсина? И кто эти сёрные рюди? И кто ты? И, заодно, кто я?

— Я Кэп, — выдал я единственную доступную информацию, и тут же пришло кое-что еще. — Ты — Сэкиль, это Натаха.

— Звусит знакомо. Дарьсе?

— Дальше провал, — признался я, — ваши имена только что вспомнил.

— Ты всегда забываешь имена тех, кого трахнур? Какой ветреный музсина…

— Я забыл даже то, что вас трахнул. Предположил по контексту. Если просыпаешься в кровати с голыми женщинами, вряд ли это были курсы макраме.

— Говно срусяесся.

Она потрясла за плечо Натаху:

— Проснись, торстая зензина!

Та не отреагировала.

— Она покрыта ирезуми как онна-оябун, — азиатка не смущаясь рассматривает татуировки, — это зенсина из якудза?

— Понятия не имею. Эти картинки что-то значат?

— Некоторые. Эту, — она показала на дракона, расположившегося между лопаток, — обысьно дерают в бандах. Или групые туристы. Но эта сдерана хоросо, у настоясего ирезуми-сокунин. Ознасяет «Я могу помось тем, кто срабее меня».

— Странный символ для бандита.

— Якузда — не просто бандиты. Это срозная традисия. Странно, я много помню про якузда, но совсем не помню про себя… Эй, вставай, зенсина-якудза!

Натаха не реагирует, сладко похрапывая и пуская слюни.

— Буди её! — командует Сэкиль. — Меня зе расбудир? Я тосьно не собираюсь с ней сероваться!

— Я тоже воздержусь, пожалуй.

Накрыл рот рукой, зажал нос. Да, внешность имеет значение.

Натаха — сильная женщина, и за кислород она боролась, как медведь с дубовой колодой. Сэкиль пришлось навалиться ей на ноги.

— Вы что, меня насилуете, что ли? — возмущённо спросила Натаха, когда я, увидев в глазах осмысленную злость, отпустил её рот.

— Нет, дусим, — уточнила Сэкиль.

— Хер жопы не краше. Нахрена вы меня душите, извращенцы? И кто вы такие? И кто я такая? И где это мы?

— Тебя зовут Натаха, — сообщил я. — То есть, наверное, Наталья.

— Натаха сойдёт.

— Сэкиль считает, что ты якудза, потому что у тебя на спине дракон.

— А на жопе у меня чорт, и кто я теперь? Чортова срань?

— Тебе виднее, странная зенсина. Мозет быть. Мы нисего про тебя не знаем.

— Чего вы на меня пялитесь? Сама вижу, что не фотомодель. Дайте одеться, извращенцы.

— Мы не изврасенсы! — возмутилась Сэкиль. — Хотя… Казесся, у нас быр секс втроём.

— Да хоть впятером… — Натаха села на кровати и стала одеваться.

— Это вряд ли, — сказал я, — те двое, кажется, сами по себе.

***

Абуто и Сэмми — имена я вспомнил быстро — разбудились гораздо легче. Негритянка, ловко выкрутившись у меня из рук, отпрыгнула в угол — как была, голой, — и оскалилась белоснежными зубами, встав в боевую стойку. Парня будила Натаха, а у неё, похоже, не сорвёшься — охватила ручищами, прижала к обильной груди и забормотала успокаивающе:

— Да не дёргайся ты, заяц шоколадный, не обижу! Дыши, дыши, уже всё, уже проснулся, всё будет хорошо… А ну, смирно сиди! Ух, ты, а у тебя встал, надо же! Это кислородное голодание, или ты рад тёте Натахе?

Бедный негр еле вырвался из заботливых объятий и заметался в панике, разыскивая одежду.

Я встал напротив негритянки и, стараясь не смущать пристальным рассматриванием, быстро сообщил:

— Тебя зовут Абуто, больше мы ничего не знаем, что происходит не в курсе, нападать на тебя не собираемся. Можешь одеться и успокоиться. Ты вообще меня понимаешь? Ду ю спик рашн?

— Ты Кэп, да? — спросила она внезапно.

— Говорят, что да.

— Я тебя почти помню.

— Я тебя тоже. Почти. Это Натаха, Сэмми и Сэкиль. Интернационал тут у нас, надо же. Где мы, почему и зачем — пока сами без понятия. Но здесь есть сортир, душ и столовка. Думаю, всем пригодятся.

— Особенно душ… — Натаха задумчиво подняла руку и понюхала небритую подмышку. — Мне чертовски нужен душ!

***

Пока все моются, я караулю вход, задумчиво рассматривая пистолет. Ремень с кобурой обнаружил в столе. Пистолет выглядит знакомо, в руку лёг привычно. Тело помнит лучше меня. По коридору слоняются ошалелые люди. Похоже, что пробуждение настигло не только нас. Не Стасик же их всех будил? Видя меня с пистолетом, шугаются, близко не подходят. Я решил убрать его в целях снижения уровня тревожности, и обнаружил, что в кобуре лежит скомканный, потёртый и выглядящий так, как будто им неоднократно вытирали жопу, документ. «Прочти внимательно!», надо же. Хотел прочесть, но не успел — ко мне деловито направился Стасик.

— Так, вот сразу нахуй пошёл, — ласково встретил его я.

— Это неконструктивный подход!

— Похуй.

— У нас общие проблемы, и их надо решать сообща!

— Слушай, Стасик, — вздохнул я, — я мало что помню, но почему-то не сомневаюсь, что ничего общего у нас с тобой нет. С тобой на соседнем очке присесть — и то зашквар.

— Это потому, что я гей, да?

— Нет, это потому, что ты мудень.

— Кэп, вы мне тоже крайне неприятны, как неприятны все тупые агрессивные гомофобы. Однако я вынужден настаивать — вам придется принять во внимание если не меня, то сообщество, которое я представляю.

— О, ты уже кого-то представляешь?

— Кто-то должен был принять на себя ответственность. Для начала, людям не нравится, что у вас оружие. Вы пугаете их. Кроме того, я считаю, что право на насилие, а также его инструменты должны быть делегированы общественным структурам.

— Это тебе, что ли?

— На данный момент — да. В дальнейшем мы, применив соответствующие демократические процедуры, выделим из состава общины условных «силовиков». Возможно, именно вы войдете в их состав, вы выглядите как человек решительный и умеющий обращаться с оружием.

— Не сомневайся. Умею.

— Вот видите!

— Вижу, что оружие, с которым я умею обращаться, уже у меня. И хер я его кому-то отдам. Даже если придется это умение продемонстрировать.

— Если вы плюнете в общество, общество утрётся. Если общество плюнет в вас…

— То зубами подавится… — меня накрыло ощущение дежавю.

— Вы совершенно невыносимы. И, кстати, почему вы мне «тыкаете»?

— С целью вербально подчеркнуть отсутствие уважения к собеседнику.

— Вы удивительно неприятный тип. Просто воплощение всего отвратительного, неуместного и нетолерантного. Таким, как вы, не место в обществе.

— …раздался голос из параши… — не удержался от детской подначки я.

— Вы мне омерзительны! Я этого так не оставлю! — Стасик развернулся и гордо ушёл.

— А вы умеете заводить друзей, белый маса! — прокомментировал Сэмми. — Кстати, вы только гомофоб или ещё и расист?

— А как насчет сексизма, Кэп? — поинтересовалась сзади Натаха. — Женщина должна знать своё место?

— Я толерантен и ненавижу всех мудаков одинаково. А женщина, разумеется, должна знать своё место. Но имеет полное право это место выбрать.

— Тогда я с вами, Кэп, — ответила Натаха. — Этот дятел мне отчего-то сильно не нравится.

— И неудивительно, — добавила Абуто, — он же неоднократно пытался нас убить.

— Откуда ты знаес?

— Нашла у себя в кармане интересную бумажку. Вроде письма самой себе. Похоже, мне не впервой терять память.

Однако, надо бы и мне свою бумажку прочитать.

— Так, кто голодный? — спросил я бодро. — Приглашаю в столовую. Кормят там откровенным говном, но я съел и не умер.

— Да тебя, Кэп, походу, ломом не убьёшь… — буркнула Натаха, но против столовой никто не возразил.

Там уже скучковался обалделый от происходящего народ. Когда мы вошли, все разом смолкли и уставились. В центре торжествующе взирает на нас Стасик, явно воспользовавшийся всеобщей растерянностью для укрепления руководящей позиции.

Да и хрен с ним.

Мне повторять завтрак не хочется, так что ограничился котлетой, куском хлеба и компотом. Вкуснее всё это не стало.

— Какое говнисе! — с чувством сказала Сэкиль.

— Недовольные могут убираться из общественной столовой! — заявил Стасик.

Люди одобрительно забормотали, кивая. Эх, не возьмут меня в местную милицию — или что там за «силовые структуры» задумал самоназначенный лидер.

— Стасик, ты не мог бы подойти? — спросил я.

— Это ещё зачем?

— Да вот хочу тебе ебало разбить, но вставать лень.

— Вы видите, видите! — заволновался он. — Совершенно антиобщественные типы! Враги народа, можно сказать! Необходимо срочно принять меры!

Но народ как-то не возбудился на репрессии. Все плохо соображают и дезориентированы. Им бы понять, кто они и где они, тут не до мер социальной защиты.

— Тьфу, хоть бы погрели, что ли… — недовольно бурчит Натаха, — по-моему, у меня лёд на зубах хрустит.

— Тёплое говно, холодное говно — всё равно говно… — философски заметил Сэмми.

***

После обеда я предложил устроить «публичные чтения» — вернуться в комнату, где мы проснулись, и зачитать найденные у меня и у Абуто дневники. Может, поймём, что происходит.

— Эй, — неожиданно вмешался Стасик, — если у вас есть какая-то информация, она должна быть общим достоянием!

— Что за информационный коммунизм? — удивилась Абуто. — Это личный дневник, кому хочу, тому читаю.

— В общине личное уступает общественному!

— Тогда в жопу общину, — отмахнулась она. — Пошли отсюда.

— Личное буду пропускать! — предупредила она после того, как мы заперли дверь. — Я тут позволила себе оценивать вас…

— Ну вот, — расстроилась Натаха, — самое интересное не расскажут…

— Простите.

— Твоё право, — отмахнулся я.

— У меня описаны всего пара дней, и в основном про себя. Та я, которая это писала, уверена, что умерла и попала в ад. Но у неё — то есть у меня, — был очень тяжелый личный опыт. Её поймала шайка каких-то сумасшедших с фанерными масками на мордах и измывалась над ней. Я, наверное, всё-таки буду говорить в третьем лице, потому что мне не хочется думать, что это всё проделывали со мной…

Абуто рассказывала недолго, но рассказ впечатлил всех.

— Это ж какими ебанутыми тварями надо быть! — сказал Сэмми с чувством, когда она закончила. — Кэп, вы же их убили, я правильно понял?

— Я ещё свой манускрипт не читал, — напомнил я.

— А вы тозе будете пропускать рисьное? — прищурилась Сэкиль. — Мне интересно!

— А уж мне-то… — отвела глаза Натаха.

— Ничего не обещаю, — ответил я и осторожно развернул потрепанную бумажку.

«Итак, ты стоишь в трусах с тупым непониманием происходящего на небритой морде».

— Вот узе нет! — хихикнула Сэкиль.

— Не перебивай, узкоглазая! — пихнула её кулаком в плечо Натаха.

«Узкоглазой не доверяю. Слишком липнет. Хотя сиськи у неё классные…»

— Это неправда зе! Ну, кроме сисек.

— Да молчи ты, горе!

Я читал долго и ничего не пропускал. Ну, почти. Комментарии внешности и сексистские наблюдения… Нет, мне не стыдно. Но мне с ними ещё общаться.

— То есть, раньше мы память не теряли? — спросила по окончании чтения Натаха.

— А мы теряли, — добавила Абуто.

— Странно. Посему всё изменилось?

— Есть у меня нехорошее подозрение, — нехотя сказал я.