Время кобольда

Глава 12. Аспид

— Привет, Аспид!

Я промолчал, мрачно покосившись на догнавшую меня девчонку. Утренняя пробежка — ритуал для сохранения остатков самоуважения. Я ещё могу пробежать пятерочку в приличном темпе несмотря на то, что мне на днях сорок, я выпиваю полбутылки в день, сижу на антидепрессантах и страдаю хроническими болями. Микульчик, правда, пытается меня убедить, что я ими не страдаю, а наслаждаюсь из извращённого аутомазохизма. Наказываю себя за то, что мудак. Это он не знает, сколько я пью. Никто не знает. Кроме Нетты. И вообще, кто бы говорил — Микульчик и сам прилично закладывает.

— Ладно, не «Привет, Аспид», — сказала, не выдержав моего молчания, Джиу. — Антон Спиридонович, здравствуйте.

— Привет, Алёна.

— Лучше Джиу.

— Не лучше. Ты у меня числишься в Алёнах, значит, пока так и буду называть.

— Как знаете.

— Не боишься? — я кивнул в сторону букета камер на столбе, мимо которого мы пробегали. — Ты же в ориентировках как пропавшая.

— Нет, не боюсь.

— Почему-то я так и думал. А их не боишься?

Навстречу неторопливо катились на электротележке двое Лайсиных подчинённых. Мы обменялись с ними кивками.

— Полицейские больше доверяют Кобольду, чем глазам. Они без подсказок ассистента себя в зеркале не узнают.

Алёна бежала легко, подпрыгивал на спине синий рюкзачок, развевалась короткая, выше колена юбка.

— Так вы мне поможете? — спросила она через полкилометра.

— В чём?

— Скажите «Да», и расскажу, в чём.

— Не покупаю котов в коробках. Может, они уже дохлые.

— А как же романтика и авантюризм? Ставка вслепую? Слабо?

— Стар я уже для «слабо».

— А если баш на баш?

— У тебя есть что предложить?

— Есть.

Разговаривать на бегу — дурное занятие. Сбил ритм дыхания, потерял настрой.

— Ладно, давай сядем вот на эту лавочку и поговорим серьёзно.

Мы остановились и присели. Она ничуть не запыхалась, а вот я немножко да. Возраст и нездоровый образ жизни однажды меня доконают.

— Алёна, тебе стоит не бегать от полиции, а рассказать всё. Можно персонально Лайсе, я устрою вам встречу. На нелегальном положении ты долго не проживёшь.

— Фу, какая скучная взрослая мысль, Аспид! У вас, что в детстве не было домика на дереве?

— У меня в детстве не было вообще никакого домика. А теперь я скучный и взрослый, меня зовут Антон Спиридонович, и я видел уже все виды подростковых провокаций в свой адрес.

— И никакого бунта? У вас репутация анархиста.

— На фоне местных чиновников такую репутацию имел бы даже Бенкендорф. Алёна, давай не будем отнимать друг у друга время.

— Хорошо. У вас ведь неприятности?

— Всего лишь последние тридцать лет. До того жизнь моя была безмятежна. Кстати, самые свежие связаны с тобой.

— Я про попечительский совет. Вы знаете, что вам приготовили чёрную метку?

— Догадываюсь. Если Микульчик меня не поддержит, то будет сложно.

— Вы оптимист насчёт «сложно». У вас нет шансов. «Макар» отберут, вас выгонят, детей отдадут в новое помещение новому директору.

— Откуда у них взялся новый директор?

— А вам не всё равно?

— В целом пофиг, да.

Девочка очень по-взрослому права. Я, конечно, подёргаюсь, но меня задавят большинством. Разве что удастся воззвать к совести Микульчика. Если он её пока не пропил.

— Я могу помочь.

— Хм.

Я оглядел её — девочка-азиатка, шестнадцать лет, причёсочка-каре, гольфики, юбочка. Сидит как примерная школьница, руки на коленках. Не похожа, в общем, на человека, способного повлиять на представителей региональных элит.

— Не верите?

— Сомневаюсь. Тут нужно чудо, а не глазки строить.

— А если будет чудо? Поможете?

Ситуация чертовски смахивала на ловушку, но я согласился. Вариантов, кроме чуда, у меня нет.

Алёна откланялась и убежала, а я пошёл уже не торопясь. Не было настроения заканчивать пробежку, ускоряя своё возвращение к неприятностям, которые, я не сомневался, меня уже поджидают. И, разумеется, как в воду глядел.

***

— Отец!

— Я этот человек.

— Какого чёрта?

— Какого чёрта что?

— Какого чёрта по «Макару» шароёбится какой-то мутный гондон, утверждающий, что он новый директор?

Она говорила подчёркнуто громко, явно в расчёте, что так смело поименованный персонаж её услышит.

— Я, конечно, не очень новый, но определённо директор, — ответил я, тоже слегка повышая голос, — и я этому самозванцу сейчас дам по тыкве.

— Не надо мне по тыкве! — вышел из гостиной в прихожую молодой (То есть до тридцати, святое Мироздание, для меня это уже «молодые»! ) человек весьма интересной наружности. Высокий стройный красавец с породистым лицом. Прямой нос, голубые глаза, длинные волосы и отлично сдизайненные геометрические нанотату на лице и руках. Сука, эльф какой-то, только что уши не торчат.

— Девушки неверно меня поняли, Антон Спиридонович!

Где его учили так улыбаться? На курсах «Как вызвать ненависть всех окружающих мужчин»?

— Мы знакомы?

Риторический вопрос. Я бы такого красавчика запомнил, хотя бы из чёрной зависти.

— Нет, но я много о вас слышал. Весьма разного, признаться, но хорошего больше.

— Я не пустила его дальше прихожей, — подоспела решительная Клюся с битой в руках. — Шляются тут всякие!

И она, и дочь смотрят на визитёра настороженно, но с интересом. Не удивительно. Он так ослепительно-элегантен, что хочется надеть сварочные очки. Я в своём костюме для пробежки выгляжу на его фоне престарелым потасканным гопником.

— А я о вас и сейчас не слышу, — осадил его я.

— Ах, извините. Я Эдуард. Эдуард Андриевский.

Дочь, не удержавшись, прыснула, а от моего пристального взгляда замахала руками и скрылась за угол, чтобы проржаться.

— Ах, ну если Эдуард! — захихикала Клюся.

Гость растерялся в полном непонимании ситуации. Явно не такой реакции ждал он в ответ на своё представление.

— Я сказал что-то смешное? — он быстро оглядел себя, предположив некий забавный непорядок в одежде, но нет — по-прежнему совершенен, и даже ширинка не расстегнута.

— Не обращайте внимания, — отмахнулся я.

***

Это наш внутренний юмор. Внутрисемейный, я бы сказал, включая в этот круг Клюсю. Эдуардом звали первого поклонника дочери, приторного и самовлюблённого мудака. Его пафосные ухаживания («эдуардинг») развлекали нас какое-то время, потом она послала претендента так далеко, как тот заслуживал. С тех пор «эдуард» стало именем нарицательным.

«Очередной „эдуард“, пап, не беспокойся. Если будет серьёзно, я тебе скажу».

Я не то чтобы не беспокоился, но в личную жизнь не лез, отчётливо понимая, что могу выступать только в качестве отрицательного примера. Клюся эту шутку отлично знала, они часто вместе с Настей хихикали, обсуждая безнадежную «эдуардовость» очередного претендента. В общем, визитёр не мог представиться более неудачно.

— Итак, чтобы разрешить возникшее недоразумение, — справился с неловкостью Эдуард. — Я не представлялся директором. Я сказал, что я, возможно, будущий и. о. директора. Эту должность мне предложили буквально сегодня утром, и прежде чем принять решение, я решил поближе познакомиться с вашим замечательным учреждением и его текущей администрацией.

— Откажитесь, — серьёзно сказала Клюся. — Настоятельно советую.

— Прошлому претенденту накладывали швы, — поддержала её Настя.

— Я наслышан о ваших талантах, Антон Спиридонович, — ничуть не испугался Эдуард. — Но я всё же рассчитываю на мирный исход нашей встречи.

— Зря, — сказал я, хотя вовсе не собирался немедленно его бить.

Моя репутация преувеличена, я не кидаюсь на первого встречного. Максимум на второго-третьего, да и то он должен нарваться.

— Не надо агрессии, поверьте, я более всех заинтересован в установлении хороших отношений со всеми присутствующими, — и он подмигнул моей дочери.

Худший способ завоевать моё доверие. Но она слегка покраснела и потупилась. Чёрт, природа, злобная ты сука! Девушка не может не реагировать на гендерные сигналы такой интенсивности.

— Видите ли, Антон Спиридонович, ваше отстранение — дело решённое. На сегодняшнем заседании попечительского совета вы перестанете быть директором, это, фактически, уже формальность.

— Сегодняшнем?

— Вас ещё не известили? Да, сегодня вечером. Поверьте, я не желал бы этого, но у меня пока нет голоса на совете. Пока — потому что сегодня он появится. И я хочу отдать его за то, чтобы вас оставили. Не директором, конечно, но на какой-то менее ответственной должности — почему нет? Здесь полно дыр в штате, займёте любую. Я поспрашивал — против вас все, кроме ваших воспитанников. Но они горячо на вашей стороне, это многого стоит. Дети вас ценят, а мне только предстоит завоевать их доверие. Ваша поддержка мне в этом очень поможет, а вы останетесь с ними и сгладите неизбежные сложности переходного периода. Согласитесь, им будет меньше стресса в вашем присутствии!

— Переходного куда?

— Учреждение ждут большие перемены. Во-первых, переезд…

— Ах, вот оно что…

— Антон Спиридонович, не спешите с выводами! Я видел помещение — это новое здание, светлое и просторное. Ну и что, что на окраине? Какая детям разница? Город небольшой, прогуляются. Здесь, конечно, историческое место, но уж очень оно… Мрачновато, не находите? Давайте смотреть в будущее позитивно! Раз уж оно неизбежно…

— Неизбежно, значит…

— Папа? — дочь меня хорошо знает, и интонация, с которой я это сказал, ей не понравилась.

— Увы, слишком влиятельные силы в этом заинтересованы, так что примите переезд как свершившийся факт и ищите в этом положительные стороны. Например, реорганизация на этом фоне будет менее травматична.

— Ещё и реорганизация?

— Ну разумеется! Вы, уж простите, Антон Спиридонович, ведёте дела совершенно волюнтаристским образом, с нарушением всех и всяческих норм и предписаний. Да, дети вас любят…

— Может, именно поэтому они его и любят? — спросила Клюся. — Потому что он кладёт на этот миллион правил, которые выдумывают бюрократы, в жизни не видевшие живого ребенка?

— Поймите, девушки, — Эдуард засиял идеальной, эталонной, достойной палаты мер и весов улыбкой. — Так не может продолжаться вечно! Система не может быть завязана на личные качества одного человека! Он полностью игнорирует контроль! Окажись на его месте кто-то менее достойный…

— Например, вы? — прямо заявила Клюся.

— Дорогая Клюся! Меня пока рано оценивать в этом качестве! Я говорю именно об этом — всё должно быть устроено так, чтобы должность и личность не зависели друг от друга! Директор — это административная функция, и, при соблюдении необходимых требований…

— Хотите заменить личность должностью? — спросил я.

— Не я! Не я хочу! Это нормальное общественное требование! Не должно быть незаменимых, на которых всё держится! Даже если им льстит быть таковыми — это неправильно! Потому что однажды их всё равно приходится заменять! Вот как сейчас…

Дочь сильно сжала мой локоть. Это спасло Эдуарда от расходов на пластику лица и, возможно, стоматологическое протезирование.

— Уходите, — сказала ему Клюся. — Прямо сейчас заткнитесь и уходите.

— Вы не правы, это бессмысленно. Я вернусь завтра, но уже в качестве директора!

— Зато, возможно, своими ногами, — угрожающе постучала битой по ладони Клюся.

— Жаль, что вы не настроены на конструктивное сотрудничество, Антон Спиридонович! Очень надеюсь, что ваша позиция изменится. Прошу прощения, что выступил дурным вестником, но уж лучше я, чем кто-то другой. Поверьте, у меня самые лучшие намерения!

И он ушёл, так и не получив по морде. Что, разумеется, правильно, но очень, очень обидно.

— Экий он… Эдуард! — сплюнула Клюся с досадой.

— Хм… А может, он в чём-то и прав… — задумчиво сказала дочь.

— Настёна, не ведись на смазливые личики! Если мужчина выглядит как бог, то молится он только на себя.

— А, то есть, ты заметила, что он симпатичный?

— Слепой бы заметил! Но, Настюха, поверь старшей подруге — к чёрту красавчиков! Вон, на отца своего посмотри!

— Ну спасибо, блин… — покачал головой я. — Ты умеешь поднять самооценку!

— Ой, ещё скажи, что ты ни капельки на него не запала! — ткнула Клюсю пальчиком в поясницу дочь.

— Ничуть! Красавцы — не мой типаж. Я на их фоне невыгодно смотрюсь. Кроме того, я, может быть, ещё не оставила надежду стать твоей мачехой!

Клюся обняла меня, чмокнула в щеку и скривилась.

— Блин, ну ты бы хоть побрился! И душ принял!

— Я только с пробежки. А между мной и душем — очередной Эдуард. Что за жизнь такая? Не разбредайтесь, я скоро. Надо бы всё обсудить.

Я шагнул в гостиную и упёрся во взгляды стоящих плотной группой детей. Здесь, кажется, были все.

***

— Что происходит? — спросила Карина.

Голос её напряжён, взгляд тяжёлый.

— Спокойно, Карин, не заводись.

— Тондоныч, кто этот человек?

— Тондоныч, неужели опять?

— Почему они от нас не отстанут?

— Тихо, ребята, не все сразу. Я всё расскажу, сядьте.

Постепенно все расселись, кроме Карины — она продолжила стоять, сверля меня злыми глазами.

— Итак, не буду скрывать — положение сложное. Сегодня вечером заседание попечительского совета, и есть ненулевая вероятность, что меня снимут.

— Тихо! — осадил я зашумевших детей. — Пока не сняли же. Так вот, если всё-таки снимут, то этот… Эдуард… В общем, он будет новым директором.

— Мы не хотим!

— Не надо нам нового!

— Да что такое!

И только Карина стоит и смотрит. И это меня тревожит больше, чем крики негодования.

— В этом случае, — продолжил я, — прошу всех соблюдать спокойствие, не устраивать демонстраций, митингов и акций публичного неповиновения. В конце концов, он, может быть, не так и плох.

— Нам все плохие, кроме вас! — заявила уже успевшая пустить слезу Олюшка. — Мы вас лю-ю-юбим!

— Вам просто выбирать не из чего, — невесело усмехнулся я. — Может, вам с ним даже лучше будет, откуда вы знаете? Он вас тренировками мучить не будет.

— Мне нравятся тренировки, — жёстко сказала Карина, — а он мне не нравится.

— Тондоныч, — тряхнула синей чёлкой Мила, — это же не в первый раз, и вы всегда побеждали. Вы же и сейчас победите, да?

— Разумеется, — соврал я, — но всё же будьте на всякий случай готовы к переменам. И помните, что не всегда они к худшему.

— Карина, — осторожно обнял девочку за окаменевшие плечи, — пойдём, я тебе макивару подержу.

Так что в душ я попал только через час, в течение которого Карина выводила стресс, избивая мешки и меня. Мне, впрочем, почти не досталось, потому что опыт и техника пока побеждают молодость и задор. Скорость у неё хорошая, энергии хоть отбавляй, злости вообще выше крыши — но выучка пока слабая.

— Я готова была его убить, — призналась она.

— Ещё мешок попинаешь?

— Нет, хватит, прошло уже.

— Карина, ты же знаешь, что «Нет человека — нет проблемы» в жизни не работает? Человека нет, а проблем становится только больше?

— Знаю, — вздыхает она.

— Держи себя в руках. При любом раскладе! Не забывай, ты практически на условке, под мою гражданскую ответственность. И то, что я покрываю твои проблемы с контролем, дико непрофессионально с моей стороны. Гнать меня надо за это поганой метлой. Так что, может быть, меня и заслуженно снимут, хотя не за то. Но я в тебя верю, и знаю, что ты справишься. Ты же справишься?

— Если вас не снимут — справлюсь. Мне уже намного лучше.

— Если снимут — тем более. Просто держись, улыбайся, пинай мешки. Сможешь?

— Смогу.

— Умничка. А теперь бегом в душ.

Девчонка напрыгнула на меня и, обхватив руками и ногами так крепко, что у меня аж дыхание перехватило, повисла. От неё пахло потом, страхом и фруктовыми духами. Молча спрыгнула и убежала.

Чёрта с два она справится сама. И не только она. У меня нет благополучных детей, всех жизнь успела понадкусывать. Если их вытряхнуть из привычной полутёмной безопасности «Макара», где их охраняет в древних стенах злой и страшный Аспид, в большие светлые залы нового детского центра под руководством красивого до неприличия, да ещё и молодого Эдуарда… Станет ли им лучше? Сомневаюсь. Сука, очень сильно сомневаюсь. Но может быть, что и станет. В конце концов, я уж точно не подарок.

***

Выйдя из душа, обнаружил сидящую на кровати Нетту. Она с интересом меня рассматривала.

— Ты что, голых мужиков не видела?

— Ты в трусах, так что технически голым не считаешься. И я не подсматриваю за тобой в душе, а остальные мужики мне не интересны. У тебя прибавилось синяков.

— Карина пар спускала. Ерунда, скользящий контакт. Надо давать иногда пробивать защиту.

— Ты не боишься, что она сорвётся?

— Боюсь до усрачки. И не только за неё. Тут много кто может сорваться, ты знаешь.

— Я знаю. Но за неё ты отвечаешь лично.

— Плевать. Я за всех отвечаю. Не знаю, как они переживут мой уход. Не потому, что я такой хороший, а потому, что для них любые перемены — не к добру.

— С кем надо превентивно поработать, как ты думаешь?

— С Олюшкой точно, она эмоционально нестабильна, может впасть в депрессию. Но она хоть не суицидница, порыдает дней несколько, откажется от еды, но ей это только на пользу. Потом проголодается, и природа своё возьмёт.

— Считаешь, её можно скинуть на Клюсю?

— Да, у них неплохой контакт. Наверное, на контрасте. А вот Артура мне придётся самому обрабатывать, он Клюсю боится.

— Он всех боится.

Артур жил с отцом, но тот стал, как тут говорят, «покляпым». Жертва, так сказать, «неизвестного нейротоксического агента». Великого Балия откапывал. Попал под лечебную программу Кобальта, лежал у Микульчика в капсуле, в вирт-терапии, но поправлялся медленно или вообще никак. Увы, не всех удалось вывести, у некоторых повреждения психики оказались слишком обширными. А Артур, бестолочь такая, оказался мальчиком шустрым, пронырливым и сообразительным. Пробрался в клинику — что несложно, её и не охраняли до тех пор толком, — и как-то уговорил своего вирпа (тогда ещё были вирпы) подключить его очки (тогда ещё были очки) к отцовской капсуле. Думал, что тот его в своём бесконечном сне увидит, узнает и сразу себя вспомнит.

Неизвестно, что именно увидел Артур, но Микульчик с ним помучился с полгодика, вывел из ПТСР и отдал мне. А он в первую же ночь повесился. Хорошо, Нетта среагировала, даже сознание потерять не успел, как я его снял. Было ещё несколько неуспешных попыток — и не потому, что он не старался. Потом я начал с ним гулять. Сначала пешком, потом заставил бегать — и угадал. Он, как говорят легкоатлеты, «разбегался» — стал получать эндорфины в процессе. Вскоре я уже не мог за ним угнаться, Арти взял серебро в федеральном молодёжном зачете. И всё равно — то, что он там, в этом чёртовом Кобальте словил, так и сидит в нём, как невзорвавшаяся мина. С ним точно надо разговаривать, он плохо переносит перемены.

Мы с Неттой накидали список — с кем непременно надо говорить мне, кого можно сбросить на резковатую, но авторитетную Клюсю. Королеву влюблённых в неё через одного мальчиков и млеющих от её крутизны девочек.

Остальных я скрепя сердце решил предоставить самим себе. Они если и распереживаются, то без последствий. Я надеюсь. Так-то у любого подростка может на ровном месте крыша внезапно отъехать ненадолго. Чисто покататься и назад. Возраст такой. Но к этому я уже привык. Надеюсь, Эдуард тоже. Кстати…

— Нетта, а откуда это белокурое чудо вообще высралось так внезапно?

Вирп давно уже научилась понимать мои формулировки.

— Не так уж внезапно, — материализовала себе очки и гроссбух. Очки ей очень идут, и она этим пользуется. — Двадцать шесть лет, высшее педагогическое, психология и социология детских коллективов, входит в комиссию горобраза, заместитель начальника муниципального управления по образованию.

— Слушай, солнце моё, — озадачился я, — а почему я его до сих пор не видел? Если он зам того жабосвина, который у нас рулит образованием, то я должен был с ним пересечься раз сто. На совещаниях, мероприятиях, проверках… Но я вообще не помню, чтобы у Пергищенки был зам. Секретарша у него есть, и готов поспорить, он её пялит. Она такая, ебабельная. Но заместитель? На кой хер ему заместитель, если у него должность — щёки надувать? С этим он и сам справляется. Остальное давно в Кобальте всё…

Современная система вирт-образования, которую некоторые проклинают, а некоторые превозносят, имеет одно неоспоримое преимущество — большую часть чиновников разогнали к чёртовой матери, отчего качество преподавания резко возросло. Когда нет ограничения по численности класса, хоть всю страну на урок собирай, то можно позволить держать для этого лучших лекторов. А домашние задания, проверки успеваемости и прочую лабуду отдали кобольду, у него голова электрическая. У нас в «Макаре» из живого преподавания осталась только физкультура (я) и рисование (Мила, два часа в неделю, для желающих). Мне вменялось в обязанность реагировать, если кто-то не справлялся с программой или откровенно динамил учёбу, но в остальном Кобольд рулил сам и рулил отлично. По сравнению с тем, как учили меня, — праздник каждый день. По крайней мере, никто не ведёт уроки с бодуна, а то и опохмелившись на перемене.

— Не знаю, — признала мою правоту Нетта, — действительно странно, что вы с ним умудрились никак не пересечься.

— Мне про него никто даже не рассказывал, хотя про такую личность непременно должны сплетничать. Забавненько…

Ладно, кто там у нас первый? Артур? Зови.

— Тондоныч? Звали?

Ещё один упёртый. Весь в наскальной живописи и не убирает. Не потому, что меня не уважает, а потому что позиция. Я могу только догадываться, что означают картинки на руках, плечах и груди Артура. Догадки меня не радуют, уж больно мрачный арт он выбрал.

— Заходи, есть разговор…

***

Через пару часов я поговорил со всеми, с кем хотел, и был уже близок к суициду сам. Не знаю, что хуже — откровенные истерики или мрачное окукливание внутри покрытого пассивно-агрессивной инфографикой тела. Подростки теперь реагируют на стресс как хамелеоны — шкуркой. Покрываются сарказмом, отрицанием, гневом и отторжением, выраженными в графической форме. Я-то всю жизнь обходился двумя-тремя выражениями лица…

Теперь ушибки.

— Рита?

— Заходите, Тондоныч. Знаете, какое-то напряжение вокруг вас. Что-то происходит, да?

— Попроисходит и пройдёт. Ты-то как?

— За меня не бойтесь. Что бы с вами ни случилось, мне не станет хуже. Буду так же, шаг за шагом, возвращать себя себе.

— Это очень правильно, Рит.

— Я очень хочу вернуться. И я справлюсь. Но лучше бы с вами, чем без вас. У вас руки хорошие. Погладите?

— Конечно, Рит.

Лучше бы у меня была хорошая голова.

***

Сложный момент дня — капсула. Сегодня Борис. В вирте он, как ни странно, менее агрессивен.

— О, Барон Суббота! Повелитель зомби!

Это я. Ведь если все мёртвые, то я, значит, их главный. Это обязывает.

— И каково тебе быть единственным выжившим?

— Было бы прекрасно. Если бы не вы.

— Я?

— Все. Отвратительно самодовольные покойники, которые делают вид, что живы.

— А что мы должны делать, по-твоему?

— Исчезнуть. Разложиться. Закопаться в свои могилы.

— А ты бы остался совсем один. Не заскучал бы?

— Ни за что! Только и мечтаю!

— Послушай, ну, допустим, ты прав. Мы все мёртвые, сами этого не понимаем…

— Понимаете, — решительно возражает Борис. — Просто боитесь себе признаться.

В вирте он живёт в лесной избушке. Что внутри — не знаю. Не приглашает. Беседуем на крылечке. Без Нетты, она его отчего-то злит.

— А от чего мы все умерли?

— Убили друг друга, конечно. Вы же всегда хотели всех убить. Наконец справились, поздравляю. Как же я вас, кровожадных тварей, ненавижу!

— Да уж, понимаю. А как мы друг друга убили? Задушили? Отравили? Ногами запинали? — зачем-то пытаюсь понять его логику.

— А я знаю? У вас много способов было, чтобы раз — и никого.

— То есть, ты этого не видел?

— Нет. Хотя не отказался бы посмотреть…

— Ты, похоже, тоже весьма кровожаден…

— Не смей так говорить! Мы не такие! Мы лучше вас! Мы не жестоки к своим!

— А кто у тебя свои?

— Никто. Ты не поймёшь, — надулся, закрылся.

На сегодня всё. Борисом должен заниматься кто-то поумнее меня. Может, Настя однажды доучится.

Вышел из леса на берег моря, где ждёт Нетта.

— И что ты будешь делать, когда тебя снимут? — спросила она.

— Давай не будем об этом сейчас. Я хочу сидеть, смотреть на море и на тебя, красивую. Не надо портить момент. Говна я сегодня ещё нахлебаюсь.

— Не могу отказать тебе в любовании мной, — улыбнулась Нетта и, поддёрнув подол платья, изящно уселась у канатов, ограждающих причал.

Девушка и море. Всю жизнь бы так сидел. Жаль, что жизнь берёт своё.

***

Вечер наступил со всей присущей ему астрономической неизбежностью.

По случаю торжественности момента заседание попечительского совета было очным. Мне пришлось тащиться в конференц-зал городской администрации, пафосный и пыльный гадюшник с бархатными стульями и столом, более всего подходящим для похоронной тризны. Проводов в последний путь моего директорства. Безвременно, безвременно…

То, что проиграл, я понял сразу, как увидел Микульчика. Тот был пьян. Не в сосиску, это с ним редко случается, никто и не заметит… Но я столько раз с ним пил, что легко различал степени поддатости нашего местного Фрейда. Навскидку, он принял уже бутылку-полторы, что означало, во-первых, что ему стыдно, а во-вторых, что он меня сольёт. Поэтому вынужден прибегнуть к превентивной анестезии совести.

Остальные собравшиеся тоже не демонстрировали большой радости и старались в глаза не смотреть. Всё-таки городок маленький, а этическая сомнительность административной расправы очевидна. Представитель заказчика, несмотря на отсутствие права голоса, виртуально присутствовал в виде кобольд-проекции, что окончательно придавало действию оттенок заказного шоу. Представлять его никто не стал, объяснять его присутствие тоже. Какой-то совершенно невнятный персонаж с пустым лицом менеджера и рыбьими глазами финансиста.

Меня обвинили в несоблюдении федеральных предписаний. Я не отрицал, хотя указал для протокола, что соблюсти их никак невозможно, потому что они имеют взаимоисключающий характер. (Моё замечание проигнорировали.)

В том, что я имею низкий моральный облик, агрессивен, не соблюдаю субординацию (это за того чиновника из минобра). С этим я тоже не спорил, но отметил, что правоохранительные органы ко мне по тому прецеденту претензий не имеют, а гражданский иск не подавался. Кто-то шёпотом помянул Лайсу.

Меня обвинили в семейственности на основании того, что у меня работает моя дочь. Это был их прокол, потому что Настя — внештатник на общественных началах, о чём я немедленно и напомнил. А заодно и о том, что город и не думает закрывать мне штатные кадровые позиции, отчего я выкручиваюсь, как могу. Перешёл в атаку, так сказать — мне было чем ткнуть в нос мэрии по вопросу недофинансирования. Мне припомнили несколько инцидентов с воспитанниками, на что я (спасибо Нетте) предусмотрительно запасся федеральной статистикой: согласно ей, «Макар» — одно из самых благополучных заведений по числу ЧП на одного ребёнка. Я и сам не знал, какие мы, оказывается, хорошие. Точнее, как умело не выносим сор из избы. В ответ мне инкриминировали избегание фискального контроля. На что я сделал удивлённые до идиотизма глаза и попросил объяснить, как это возможно технически. В ответ было дружное, но бессодержательное возмущённое мычание.

С одной стороны, меня давно подозревали в тайных умениях дурить Кобальт, с другой — официально это считалось невозможным. Про Нетту им, если кто и донёс, то они ничего не сказали, потому что вирпы тоже официально считаются несуществующими. Легенды старпёров времён раннего доступа. Мне неуверенно предъявили расхождение в приход-расходных балансах, но они были в мою пользу — «Макар» тратил больше, чем получал. Я возмутился, ссылаясь на «пожелавших остаться неизвестными» благотворителей, и ещё раз ткнул их носом в недофинансирование.

Я так ловко выкручивался, что даже начал смутно надеяться, что в очередной раз отбрешусь, отделавшись выговором, общественным порицанием и традиционным лишением годового бонуса, которого за семь лет так ни разу и не получил. Но нет, играть честно со мной не собирались.

— Кхым-кхым, — подал сигнал инвестор.

И со своего кресла нехотя поднялся доктор Микульчик.

«Ах ты жопа медицинская, продажная…» — подумал я. На то, что он меня поддержит, рассчитывать было бы глупо, но хотя бы нейтралитет соблюсти?

— Несмотря на моё хорошее отношение к… — он замешкался, вытесняя рефлекторное «подсудимому», — к Антону Спиридоновичу, я, к сожалению, не могу игнорировать некоторые важные моменты, которые следует осветить, исходя в первую очередь из интересов детей…

— Давайте-давайте, доктор, — воодушевился мэр, — не стесняйтесь! Нет ничего важнее интересов детей!

И все вокруг закивали согласно. Дети, мол, наше всё.

— Дело в том, — нудил, глядя в стол, Микульчик, — что я вынужден констатировать психическую неустойчивость Антона, а также серьёзные психологические проблемы, которые препятствуют занятию педагогической деятельностью. Я не могу раскрывать детали из соображений медицинской этики, однако отмечу, что Антон избегает психологических квалификационных осмотров, в чём, я, к сожалению, ему потворствовал из личного хорошего отношения. Я уже получил взыскание от вышестоящего начальства и очень сожалею, что пошёл на поводу у нарушителя. Кроме того, Антон имеет признаки кобольд-зависимости, что показывает тайминг использования лечебных капсул, которые установлены в учреждении. Каждый раз он задерживается там дольше, чем требуют проводимые процедуры. Эту информацию я получаю как контролирующий специалист, и более не могу её игнорировать.

Вот же гад! А я и не знал, что у него наши капсулы на контроле!

Микульчик вздохнул, и мучительно сглотнул пересохшим горлом. Я просто видел, как ему сейчас хочется выпить. Покосился на инвестора, и нанёс финальный удар.

— Я считаю, что Антон Спиридонович Эшерский должен быть отстранён от занимаемой должности по медицинским показаниям.

Выдохнул и сел. Под столом звякнула бутылками его сумка.

— Что же вы так, Антон Спиридонович, — скрипящим от фальшивого сочувствия голосом сказал мэр, — не бережёте себя? Здоровье — оно прежде всего! Тем более, душевное.

— Ну что же, — подытожил свиномордый образованщик, — отчёт мы заслушали, мнение специалиста выслушали. Думаю, пора переходить к голосованию. Тем более, что и кандидат на замену у нас есть…

С заднего ряда привстал и поклонился светящийся от удовольствия Эдуард. Чему он радуется? Должность собачья, проблем выше крыши, зарплата вообще никакая. Неужели ему так хорошо откатят с передачи здания?

— Напоминаю, все имеют по одному голосу, а Антон Спиридонович — два. Как директор и как член совета. Приступим? — мэр явно торопится покончить с неприятной процедурой.

— Прошу прощения, — раздался знакомый голос. Вот уж не думал, что услышу его ещё раз.

В торце стола соткался из игры света и наночастиц элегантный и представительный пожилой седовласый мужчина, одетый в идеальный костюм.

— Вы начали раньше запланированного, — с лёгким укором сказал он мэру. — Я мог случайно пропустить заседание!

— Но… Вы же… Мы же… Мы не ожидали, что вы примете участие! Вы же игнорировали последние… Сколько? — мэр прислушался к ассистенту. — Да, последние восемь совещаний.

— На них не обсуждалось ничего интересного, — отмахнулся Петрович, мимоходом кивнув мне. — Тем не менее, за нашей компанией сохраняется право вето.

— Но позвольте! — недовольно сказал муниципальный образованец. — Почему? Ваша компания больше не является ключевым спонсором учреждения!

— Разве? — крайне иронично уставился на мэра Петрович.

— Э… Тут небольшое недоразумение… — мэр местами побледнел, местами покраснел и сразу весь вспотел. — Вы просто не в курсе, там по другой графе проводится… Сложная отчётность… Непубличные суммы…

О, так он ещё и денежки наши прикарманивает? Нет, дело-то обычное, но чтобы вот так совсем все?

— Так я могу высказаться? — невежливо перебил его Петрович.

— Да-да, разумеется, — проблеял мэр, обтекая лицом и глядя в угол.

Надо же, ему всё-таки неловко. Я думал, совесть у них изымают под роспись при вступлении в должность.

— Так вот, — Петрович знакомым жестом погладил совершенно седую бородку. — «Кобальт системс» категорически не приветствует замену директора в данном учреждении, а также передачу известной вам недвижимости другому собственнику.

Он прожёг строгим взглядом проекцию инвестора, отчего она замерцала и исчезла. Или тот просто решил, что делать тут больше нечего и отключился. За ним, ещё раз кивнув мне, исчез и сам Петрович.

За столом сначала косплеили немую сцену из «Ревизора». А потом, придя в себя, решили втоптать меня в землю хотя бы там, где можно.

Меня оставили директором (с Кобальтом бодаться — дураков нет).

Меня снова лишили бонусов. Но я на них и не надеялся.

Мне принудительно поставили заместителя — «с испытательным сроком в полгода». Не потому, что они сомневаются в его пригодности на должность, а потому, что пока идёт этот срок, я не могу его уволить. Полгода Эдуарда! Как бы его не убить случайно. Или наоборот, организовать несчастный случай?

Меня приговорили к психотерапевтическому обследованию в заведении доктора Микульчика.

Пока медицина решает, насколько я адекватен (Адекватен чему?), заместитель директора — Эдуард — имеет право голоса на совете. И обязанность выносить на совет любые мои распоряжения, которые кажутся ему неверными, и не исполнять их до тех пор, пока совет не утвердит. Теперь я имею под боком официального саботажника, который может парализовать всю деятельность «Макара», а я его даже уволить не могу.

Несчастный случай кажется всё более привлекательным вариантом.