Время кобольда

Глава 23. Кэп

— Как-то слишком масштабно для мусоропровода… — сказал я с сомнением, оглядев шахту. — Тут стратегическую МБР можно разместить.

— Воняет. И много крысов!

— Воняет, — согласилась Натаха, — но не мусором. Скорее, канализацией.

Крысы нас не сильно беспокоят — шныряют мимо по своим крысиным делам. Сэкиль каждый раз вздрагивает. Мне даже показалось, что я узнал своих друганов — Серого и Бурого, но они сделали вид, что мы не знакомы, и я не стал настаивать.

Мы сидим на краю опоясывающего шахту выступа. Ствол уходит вверх и вниз и, наверное, тоже является каким-нибудь самозамкнутым эшеровским пространством. Канализацией Мёбиуса, например. Интересно, если посрать вниз, то говно упадет тебе же на голову? Или будет вечно летать по замкнутой невозможной кривой?

Когда мы вылезли, чтобы посмотреть, что же такое нашла Сэкиль, на этаж пришли гонцы за разогретой едой. Натаха радостно поделилась с ними открытием, в ответ они любезно завалили трубу, оставив нас здесь. Забили так, что никак не вытолкнешь.

Пока они это делали, женщины кричали, умоляли, ругались, матерились (Натаха) — но с той стороны были только сопение и стук камней. Возможно, скоро Сэкиль придётся полюбить столь неприятных ей «крысов», потому что других источников еды тут не просматривается.

— Вода рьётся вниз, — сказала азиатка.

Из стены выходят и в неё же уходят многочисленные трубы и кабели. По нашей стороне много ударных повреждений, как будто по шахте пролетело что-то массивное и твёрдое. Именно оно оторвало кусок той трубы, из которой мы, на свою беду, вылезли. Одна из труб фонтанирует нетолстой струёй воды.

— Вода всегда льётся вниз, — заметила Натаха. — Вот если бы она лилась вверх — было бы удивительно.

— Она рьёся вниз, но не рьётся сверху. Хотя это пространство Пенроуза.

— Может, где-то там застряло большое ведро. Потом оно наполнится, и ка-а-ак даст нам по башке!

Настроение наше далеко от позитивного. Сидим. Смотрим в темноту, едва разгоняемую фонариком. Идей нет, сил нет, еды нет. Вода, и правда, льётся, тихо журча в гулкой тишине.

— Не свети в мою сторону, — сказала Натаха и завозилась на краю. Журчания добавилось.

— Осяроватерьная простота манер… — вздохнула Сэкиль, выключая фонарик. — Иногда я ей завидую.

— Завидуй молча. Посмотрю на тебя, когда припрёт.

— Кэп-сама, сто мы будем дерать?

— Да хрен его знает.

Я лёг на спину. Бетон жёсткий, но не холодный. Наверное, на нём можно было бы даже уснуть. Я бы не отказался придавить. Устал я от всего этого смертельно.

Сэкиль прилегла рядом, тесно прижавшись и обхватив рукой.

— Потеснитесь, голуби, — с другого бока притёрлась Натаха. — Знаете, я так заебалась, что хочется шагнуть вниз. Вот прям тянет. Но я туда уже нассала.

— Какая ты послая зенсина, Натаса. И за сто я тебя рюбрю?

— За то, что на моём фоне ты выглядишь красивой.

— Оу, это пости компримент! Но я и так красивая, сама по себе.

— Кто бы спорил… А кстати, что это там, вверху?

Я открыл глаза и пригляделся — сейчас, когда фонарик не горит, в переплетении труб виден слабый свет.

— А ну-ка… — я осторожно встал и пошёл по карнизу вдоль стены.

Оказавшись на противоположной стороне шахты, посветил вверх.

— Сто там, Кэп-сама?

Женщины сидят там, где я их оставил, прижавшись друг к другу. Моральный дух совсем упал — похоже, они достигли того психологического предела, когда уже всё безразлично. Как бы, правда, не сделали глупость какую-нибудь.

— Там что-то упало!

Отсюда я отчетливо вижу свежие задиры и изломы на трубах и, кажется, догадываюсь, откуда они. Фонарик туда почти не достаёт, но…

— Похоже, там выбит большой кусок стены! Это он навернулся вниз и всё поломал. И вот что, барышни, — туда, пожалуй, можно залезть!

Мне пришлось долго тормошить и мотивировать впавших в уныние женщин, потому что они не хотели никуда лезть.

— Слазили уже, сидим вот, с крысами общаемся… — бухтела Натаха.

— Оставьте нас, Кэп-сама! Засем мы вам?

— Забирай Секу, а я тебе нафига? Глупая толстая баба?

— Натаса сирьная, она зарезет, а я так устара…

Угрозами, уговорами, обещаниями и заверениями в том, что мне без них обеих жизнь не мила, кое-как растолкал. Ловкая Сэкиль залезла по трубам и кабельным крепежам без проблем, а вот Натаху мы чуть не потеряли — она сорвалась уже в конце, у самого пролома, я ухватил её за рубаху и чуть не навернулся следом. Несколько секунд думал, что всё, но потом она зацепилась и кое-как вылезла.

— Как вы меня напугари! — сказала дрожащим голосом Сэкиль. — Я узе думара, сто остарась одна!

— Спасибо, Кэп, — Натаха обняла меня так крепко, что захрустели рёбра, — чуть не пизданулась, реально.

Я киваю и придерживаю левой рукой едва не вырванную из плеча правую. Похоже, потянул связки. Натаха совсем не пушинка.

— Блин, Кэп, извини, кость у меня широкая.

— Зопа у тебя сырокая! — не удержалась Сэкиль.

— И жопа тоже… И куда это мы залезли?

***

Помещение, освещённое единственной тусклой лампочкой, недавно стало жертвой какого-то технического катаклизма.

— Тут сто-то взорварось, — констатировала Сэкиль.

— Котёл. Тут рванул котёл. Вот его основание, вот трубы теплообменника, — Натаха показала нечто, похожее не то на произведение авангардного искусства, не то на попытку прокрутить в блендере пачку варёных макарон. — Вот кусок обшивки… А другим куском, похоже, стену как раз и вынесло. Здоровый был котёл, как паровозный!

— Это ты его так? — догадался я.

— Скорее всего. Когда перекрыла байпасы на горячем этаже. Думала, не рванёт, но рвануло. Бывает. Надо было обратные клапана в системе ставить, руки бы поотрывать здешним инженера́м.

— Я вот чего не понимаю, Сэкиль. Допустим, мы в этой… Топологии Пеннивайза…

— Пенроуза, Кэп-сама!

— Да, этого самого. Ничего не понимаю, поэтому верю. Но… почему это все вот так? — я обвел жестом технические руины вокруг.

— А что не так, Кэп? — удивилась Натаха. — Вполне по делу спроектировано. Кроме клапанов. Но они ж не знали, что найдётся кто-то настолько отмороженный, как я?

— Как-то всё это… — я даже затруднился сформулировать. — Просто. Ну, то есть, сложно, конечно, я в этих трубах заблудился бы. Но…

— Кэп-сама, — сказала Сэкиль, — вам казется, сто всё здесь нереарьно? Поэтому дорзно происходить само?

— Что-то вроде того. Никогда не думал, что котлы в аду — это вот так буквально.

— Нет-нет, Кэп-сама, всё не так. Мы едим и какаем, знасит, дорзна быть еда и трубы для какасек. Это называется «консенсус набрюдатерей». Мир устроен так, как устроен, потому сто все знают, как он устроен. Мы не мозем придумать нисего, кроме того, сто узе видери. Мы не мозем увидеть нисего нового, дазе есри это сунуть нам под нос.

— Не понимаю, Секиль. Дурак я.

— Кап-сама, есри кто-то сказет вам, сто он понимает квантовую физику, прюньте ему в граз. Её можно изусять, но понимать нерьзя. Посему фотон ведет себя как ворна или как сястица в зависимости от того, кто на него смотрит? Нипосему. Вот так.

— И всё равно… — упрямлюсь я. — Вот мы поломали какую-то трубу…

— Много труб, Кэп! — возмущается Натаха.

Я отмахиваюсь.

— Это я понимаю — трубу сломали, тут остыло, там нагрелось. Это понятная мне физика, физика говна и пара, я в школе такую учил. Но почему от этого память перестала пропадать?

— У меня есть гипотеза, Кэп-сама. Стобы обойти принцип квантовой неопредерённости Гейзенберга, в квантовых высисритерьных сетях испорьзуют сверхпроводясие кубиты. В резиме сверхпроводимости эректроны образуют бозе-эйнстейновский конденсат, и порусяется синхронность квантовых нейронов. Это позворяет порусять квантовые эффекты на макроуровне. Мозет быть, заморозенный этаз — это сверхпроводяссяя сясть квантового макрокомпьютера. Нарусирась сверхпроводимость — нарусирась синхронность.

— Заодно холодильник со жратвой разморозился, — хмыкнула Натаха. — Его, небось, к этому… Сверхчего-то там пристроили, раз там всё равно холодно. А тепло сбрасывали в систему подогрева воды и всякого такого.

— И к чему это нас приведёт?

— Не знаю, Кэп-сама. Это как с тем котом.

— А что опять с ним не так? Я только-только начал понимать этот парадокс…

— Нет, Кэп! — засмеялась Сэкиль. — Его невозмозно понять, торько описать. Вот, например, сто будет, есри нескорько независимых набрюдатерей открывают коробку с котом, не зная друг о друге? Врияет ри резурьтат первого набрюдетеря на резурьтат остарьных? Действитерьно ри, если один уже увидер кота мёртвым, то другой не мозет увидеть его зивым?

— И как, может?

— На микроуровне — есё как. На макроуровне… Мы ведь видери зивыми тех, кто умирар, да?

— Но Абуто умерла насовсем?

— Наверное да, Кэп-сама. Наверное, потому сто мы всё поромари.

— Да блин! Это ж она и просила!

— Не перезивай, Натаса. Мы не мозем предсказывать будусее, потому сто оно зависит от многих набрюдатерей сразу.

— Да ну вас, — расстроилась Натаха, — пойду лучше посмотрю, что тут есть. Всё ещё не помню, чем занималась до всего этого, но жопой чую — трубы мне как родные! Бывают бабы-теплотехники, Кэп?

— Бабы, Натах, бывают что угодно.

— А я кое-сто вспомнира, Кэп. Но сто-то меня это не радует.

— Не хочешь — не рассказывай.

Сэкиль задумчиво походила туда-сюда, потом присела на трубу, вздохнула и сказала:

— Одназды, Кэп-сама, я дорго-дорго искара работу. Я математик, специализируюссийся на квантовых высисрениях и обсей топорогии. Не самая востребованная спесиарьность. У меня росла дось, меня оставил муз, мне быри осень-осень нузны деньги.

— Тебя бросил муж? — удивился я. — Такую умную и красивую?

— Прохо быть срисском умной, Кэп-сама. Он быр простой серовек, и не осень меня понимар.

— Совсем как я.

— Немнозко похозе, да. Я сама виновата — дря меня быра вазна торько работа. Вазнее, сем муз и доська. Натаса права — я умная, но дура.

— Так часто бывает.

— Со мной связарась одна компания, которая дерара игры. Я совсем нисего не понимара в играх, и так и сказара. Но они всё равно меня взяри. Оказарось, сто они дерари не просто игру, они дерари церый мир. Им нузен быр спесиарист по топорогии неориентируемых пространств.

— Зачем?

— Стобы их мир быр настояссий, понимаес? Но при этом в него мозно быро играть.

— Так бывает?

— Иногда. Я иссредовара такие пространства раньсе.

— Это как?

— Представь себе город, в котором время ири пространство, ири и время, и пространство сразу явряются фигурами Пенроуза.

— Не могу представить. Они что там, ходят вверх ногами? Или носят трусы наизнанку?

— Нет зе, для зивуссих там всё выгрядит посьти нормарьно, к неборьсим странностям они привыкри. А для внеснего набрюдатеря они рибо конгруэнтны, рибо ненабрюдаемы, зависит от фазы.

— И никто об этом не знает?

— Посему не знает? Кому порозено, те знают. Есть церый институт. Называесся ИОП. Институт Обсефизисесских Пробрем.

— ИОП? Почему-то звучит знакомо.

— Просто на непририсьное срово похозе, Кэп-сама. О нём мало кто знает.

— И зачем это всё изучалось целым институтом?

— Если с насым миром сто-то срусисся, хоросо иметь запасной, да?

— Нет.

— Посему?

— Потому что, если будет запасной, то с нашим точно что-нибудь случится. Наличие резервных вариантов провоцирует на смелые эксперименты.

— Я просто математик, Кэп-сама. Я указываю возмозности, а как люди ими распорязаются, они ресают сами.

— В этом все учёные, — вздохнул я, — заботливо дают обезьяне гранату, объясняют, как выдернуть чеку, а потом удивляются результату. Что могло пойти не так? Ведь они же предупредили о последствиях!

— Ты дазе не знаесь, наскорько ты прав, Кэп-сама.

— Эй, вы чего застряли? — Натаха вылезла из переплетения труб, чумазая, но довольная. — А я чего нашла! Вы не поверите!

***

— Оу! — воскликнула Сэкиль, когда Натаха торжественно распахнула перед нами дверь. — Натаса, я тебя рюбрю!

— Да я сама на себе жениться готова! Чур я первая в душ!

Перед нами открылось нечто вроде кабинета, совмещённого с гостиничным номером «люкс». Отделанное полированным деревом помещение с массивным столом и удобным креслом отделено лёгкой дверью от комнаты-спальни. Там широченная мягкая кровать, встроенные шкафы, ковёр на полу, люстра на потолке и — ванная за матовой стеклянной дверью.

— Там есть горячая вода! — сказала Натаха. — Я первым делом проверила! И нормальный шампунь! И… А, к чёрту, быстро не ждите!

Мы с Сэкиль смотрели, как раздевается за полупрозрачным стеклом её далёкий от модельных пропорций силуэт.

— Заль, сто Натаса такая некрасивая, — с искренним сожалением сказала азиатка. — Она хоросая зенсина. Грубая, простая, но хоросая.

— Это важнее красоты. Красота приедается. Красота уходит с возрастом. Красоту очень легко потерять. Остаётся человек, какой он есть.

— Ты рюбис её?

За этим вопросом неслышно прозвучал другой: «А меня?» Или мне показалось. Не то я сокровище, чтобы искать моей любви.

— Не знаю, — сказал я честно. — Любовь — это такое, на перспективу. Что-то протяжённое во времени. Она включает в себя планы на будущее. «Жили они долго и счастливо и умерли в один день». А что делать, если вы уже умерли? Если ваше время замкнуто в эту, как её, топологию мужика на «П»?

— Пенроуза.

— Никак не могу запомнить. Буду звать её «эшеровской». Или правильно «эшерской»?

— Мозно «есеровской». Рюди понимают картинки, а не математику.

— В общем, вы с Натахой — самое дорогое, что есть у меня в этой послежизни. Но для любви здесь слишком мало пространства-времени. Любовь — это «до гроба», а не после. Кто поручится, что этой ночью мы не забудем, кто мы, как уже бывало? Не уставимся утром с ужасом: «Кто эти люди, и почему я с ними в одной постели?»

— Я понимаю тебя, Кэп-сама. Наверное, ты прав. Нерьзя просто так сказать: «Я рюбрю тебя!» Нузно сказать сто-то дарьсе. «Выходи за меня». Или: «Я хосю от тебя детей». Или: «Давай зить месте, пока смерть не разрусит нас». А мы не мозем сказать друг другу нисего. Бедные мы бедные…

— Не грусти. У нас есть сегодняшний день и сегодняшняя ночь. Широкая кровать и даже горячий душ. Это уже немало. А может, и ещё что-нибудь найдётся. Давай посмотрим? Натаха явно надолго в заплыв ушла.

В левом шкафу оказалась мужская одежда — пиджаки, брюки и джинсы, бельё, спортивные костюмы, халат, куртки, фланелевые рубашки, домашние туфли, ботинки… Между полок инсталлирован небольшой сейф. Закрытый, кодовый цифровой замок. Ладно, это потом.

В правом — женская. Платья, юбки, блузки и прочие тряпочки. От их запаха у меня почему-то защемило сердце. Секунду казалось, что вот-вот вспомню — но нет. Отпустило.

— Мне верико, а Натасе маро будет, — разочарованно сказала прижавшая к себе платьице Сэкиль.

В стену встроены два закрытых деревянными резными дверцами минилифта. В одном — стопка полотенец и постельного белья. Наверное, он доставляет свежее взамен использованного. В другом — пусто.

— Это то, сто я думаю? — спросила Сэкиль

— Не знаю, о чём думаешь ты, а я — о жратве.

— Именно, Кэп-сама! Я назму?

Возле поднимающейся вверх дверцы — большая металлическая кнопка.

— Жми!

Кнопка, вдавившись, издала звонкий «Чпоньк!». Сначала за этим ничего не последовало, но когда мы, устав ждать реакции, разочарованно вернулись к осмотру помещения, за дверцей коротко брякнуло.

— Кэп-сама! Неузели мы в раю? — сказала Сэкиль, поведя тонкими ноздрями. — Бозе, как мне, оказываесся, не хватаро рыбы!

На сервировочном подносе — салат из зелени и морепродуктов в стеклянной салатнице, тарелка с большим рыбным стейком, соусница, корзинка с серыми круглыми булочками в кунжутной обсыпке, большой бокал белого вина, вилка и рыбный нож, завёрнутые в салфетку. Рыба горячая, истекает соком и паром, запах умопомрачительный.

— Я пости готова убить вас, стобы созрать это в одиноську! — призналась Сэкиль.

— Очень хорошо тебя понимаю, — вздохнул я, — но давай сначала попробуем так…

Я вытащил поднос с едой и поставил на небольшой столик на колёсиках, случившийся рядом, закрыл дверцу лифта, потом нажал кнопку снова. «Чпоньк!» — сказала кнопка.

— Ого! Чем это пахнет? — спросила вышедшая из ванной Натаха.

Она красная и распаренная, завернулась в большое махровое полотенце.

— Хотела ещё одежду постирать, но решила, что вы меня проклянёте за ожидание. А вы тут, оказывается, не скучаете!

— Не надо стирать, — сказал я, — сунь вон туда.

Показал ей лифт, откуда достал бельё.

— Уверен, Кэп? Это точно прачечная, а не мусоропровод, например?

— Заодно и узнаем…

— Ну да, не ты же без хоботьев останешься. Это Сека может голая ходить и гордиться, а моей жопенью интерьер не украсишь.

— Там в шкафу полно одежды. Мужская на тебя налезет, нам не до гендерных предрассудков.

Звякнул кухонный лифт.

— Охренеть! — завопила Натаха. — Да тут и вино! Алкоголь, божечки, как я тебя хотела!

Поднос сервирован точно так же, как предыдущий.

— Аркогорь есть тут! — сказала Сэкиль, открывая тумбочку.

— Девки-тётки-мужики! Мы в раю! — выдохнула Натаха.

***

Настоящий минибар — несколько бутылок разного вина, бутыль шампанского, водка, виски, пиво, снеки. Как в дорогой гостинице, только этикетки нейтральные — чёрным по белому, без картинок. «Вино красное сухое». «Вино белое сухое». «Вино красное полусладкое». «Вино игристое». И так далее.

— Пиво, пивко, пивцо, пивасик! — Натаха ухватила бутыль «Пива светлого» и заметалась в поисках открывашки. — Даже не просите, не поделюсь!

Открывашка нашлась в дверце минибара, но запоздало — женщина решительно содрала пробку своими редкими и желтоватыми, но, похоже, крепкими зубами.

— Стакан возьми, Натаса!

Содержимое бутылки уже стремительно убывало, потребляемое прямо из горлышка.

Звякнул кухонный лифт — пришла третья порция.

— Я помоюсь поззе! — решительно заявила Сэкиль. — И укусу всякого, кто дазе посмотрит на мою рыбу!