Время кобольда

Глава 14. Аспид

На утренней пробежке оконфузился — не сразу заметил, что бегу не один. Нельзя так глубоко задумываться, не моё это. Но надо же было придумать, что врать психотерапевту, чтобы он не догадался, насколько я невменяем?

— Привет, Алёна, — сказал я, споткнувшись от неожиданности и чуть не упав.

— Чудо явлено? — ехидно спросила она.

— Видали мы чудеса и почудесатее.

С Петровичем я пытался связаться весь вечер после Совета, но безуспешно. Может быть, он теперь слишком большая шишка для того, чтобы разговаривать с бывшим сотрудником, а может, я у него в блэклисте как не представляющий никакого интереса для «Кобальт Системс». Он теперь топ-топ-топ менеджер, не глава компании, но где-то рядом. Витает в эмпиреях. Что ему директор муниципального детдома в заштатном городишке на задворках всего. Удивительно не то, что он не ответил мне. Удивительно, что он лично вмешался в ситуацию. Дело тут не во мне, конечно, а в кобальтовском оборудовании, установленном в «Макаре». В уникальных капсулах. А Злой Аспид устраивает Кобольда в качестве цепного пса при них. И что на это скажешь? Они правы. Хер я их кому отдам.

— Так что с обещанием? — напомнила о себе Джиу.

— Ладно, — признал я, — чудо было. Лет пять не видел Петровича, и появился он как нельзя вовремя. Выкладывай, что тебе нужно.

— Мне нужна Сумерла.

Сказать, что я удивился, — это как назвать «Кобальт Системс» просто «компьютерной фирмой».

Я конкретно охуел.

Пришлось снова прервать пробежку и присесть на лавочку. Этак недолго и форму потерять.

— Прости, Алёна, я тебя правильно расслышал? Тебе действительно нужна эта древняя злобная хтонь?

— Она нейка.

Вот сразу всё понятно стало, да…

— Она-то нейка, что бы это ни значило. А ты что такое?

— Я не «такое». Я «такая». У вас, Антон Спиридонович, правильные рефлексы, верьте им.

***

— Твои рефлексы, Антон, это патология на патологии, — сказал Микульчик.

Я в это время боролся с рефлекторным желанием разбить ему физиономию, поэтому промолчал, только посмотрел со значением.

— Ты истерический социопат, и давно бы подался в маньяки, если бы это не уравновешивалось болезненными потугами защитить всех, кого тебе не хочется убить. Как хочется сейчас убить меня.

— Микульчик, ты пизданулся? — не выдержал я. — Может, тебе как-то поменьше пить, что ли?

— Да, алкоголь — ещё одно твоё слабое место, — невозмутимо продолжил доктор. — Он защищает тебя от длительного накопления негативного напряжения в психике, периодически обнуляя стрессовый потенциал, но он является проблемой сам по себе.

— Кто бы говорил!

— Мы сейчас обсуждаем не мои проблемы, а твои.

— Ты моя проблема, чёртов мозгоправ!

— Нет, не я. Я не могу быть твоим контролирующим терапевтом, мы слишком близко знакомы. Работать с тобой будет другой. Поэтому заткнись и слушай. Ты чёртов бешеный псих, и любой хороший специалист немедленно это увидит.

— Откуда тут…

— Ты можешь помолчать, агрессивный ты кретин? Я пытаюсь тебя спасти, между прочим! Ты должен в общих чертах представлять, в чём твои проблемы, прежде чем тебя за них ухватит и начнёт выкручивать назначенный терапевт. Я сейчас иду против медицинской этики и могу нанести твоей психике дополнительный вред, вываливая на тебя то, что ты должен осознать в процессе терапии сам. Но я не могу придумать ничего лучше.

— Ты знаешь, кого мне назначат?

— Понятия не имею.

— Но это будет нейтральный специалист или какой-то карманный докторишка, как ты?

— А без разницы. Любой скажет: «Этот парень ебанутый на всю башку». Примерно через полчаса разговора с тобой. И не пытайся меня оскорбить, это не работает.

— Не работает, — признал я, — но как приятно!

— Послушай, — устало сказал Микульчик, — происходят всякие говённые штуки, и я хотел бы видеть детей под твоей защитой. И то, что ты агрессивный психопат, в данном случае только на пользу. Поэтому прекрати сублимировать через вербальную агрессию и послушай уже, наконец, что я тебе говорю.

Я сложил руки на коленях, как хороший мальчик, и изобразил лицом готовность слушать.

— Он будет лезть в твоё детство и говорить про родителей. Не вздумай взорваться, как ты любишь, и послать его нахер, как ты обычно делаешь. Вообще не спорь. В конце концов, он будет не так уж и неправ, вопрос точки зрения. Если… Точнее КОГДА он тебя совсем сильно достанет, разговаривай с ним как про постороннего человека. Которого ты хорошо знаешь, очень похожего, но не тебя. Это будет сложно, ты даже сейчас не представляешь себе, насколько: вирт-терапия — это тебе не на кушеточке попёрдывать.

— Вирт? Ты сказал «вирт»?

— А ты как думал? Самая эффективная психотерапия давно там. А у нас в клинике, как ты знаешь, очень кстати есть оборудование.

— Да вашу мать…

— И мать, и отца, и проезжего молодца. Всё вспомнишь, от всего вздрогнешь.

— Но…

— Всё, наше время вышло. Тебе пора в капсулу. Учти — я не буду знать, что там с тобой происходит. Дальше ты сам по себе.

— Жопа ты, Микульчик, — вздохнул я, — но спасибо, наверное.

— Чем могу.

***

— Здравствуйте, Антон, располагайтесь.

Помещение не имеет мелких деталей, стены затемнены, но есть два кресла. Одно, видимо, для меня, второе в тени.

— Что, вот так всё буквально? — удивился я.

— Надо же с чего-то начать? — ответил с мягким смешком голос неопределённого гендера.

— А вы, простите, мальчик или девочка?

— А кем бы вы хотели меня видеть?

— Я бы вас вовсе не хотел видеть.

— Поэтому пока и не видите. А вы всегда начинаете знакомство с агрессии?

Чёрт. Чёрт. Чёрт. Предупреждал же меня Микульчик!

— Извините, — сдал назад я, — защитная реакция на неловкость ситуации.

— Вы защищаетесь, нападая?

— Я боксёр, привычка.

— Да, ваша биография в общих чертах мне известна. О чём бы вы хотели поговорить на первой встрече?

— Если вам известна биография, то вы наверняка в курсе, что это не моя инициатива.

— Безусловно. Одна из задач, которая стоит перед нами, Антон… Именно «нами», заметьте, вы тоже активный субъект процесса, — это определить вашу профпригодность для работы с детьми. Но это не единственная и не главная задача. Нам с вами предстоит пройти большой совместный путь, на котором вас ждёт множество открытий о себе. Вы закончите его другим человеком, обещаю!

— А если я не хочу становиться другим человеком? — осторожно, изо всех сил стараясь не проявлять агрессии, спросил я. — Если меня всё устраивает?

— Действительно устраивает?

— Целиком и полностью!

— Вы такой хороший человек?

— Э… Ну, как сказать… Не идеальный.

— Вы себе нравитесь?

— Ну… Такое. Не особо…

— Вы одобряете все свои поступки?

— Ну, блин…

— Вам никогда не хотелось вернуться назад и поменять жизненные выборы?

— Хм…

— Вам не бывает стыдно при воспоминаниях о прошлом?

— Да постоянно.

— Вы счастливы?

— Чёрта с два, — признался я.

— Так может быть, вас всё-таки не всё устраивает? И нам есть над чем поработать?

— Поймали, — сказал я. — Наверное, есть.

— Я вижу, — сказала тёмная фигура в кресле напротив, — вы имеете предубеждение против терапии. Почему?

— Это для слабаков, — заявил я уверенно. — Человек должен сам пасти своих тараканов.

— Люди не заслуживают помощи?

— Люди склонны слишком на неё полагаться. Помоги им раз, другой, третий — и вот они ручки сложили и ждут, что ты будешь решать их проблемы вечно.

— Как ваши воспитанники?

Ах ты хитрая тварь.

— Нет, — сказал я осторожно, — не так.

— Почему же?

— Во-первых, они дети. Во-вторых, они пострадавшие дети. Они не способны решить свои проблемы самостоятельно. До того момента, когда они начнут справляться сами, их надо поддерживать.

— То есть, не все люди должны, как вы выразились, «сами пасти своих тараканов»?

— Иногда тараканы слишком сильные, или люди лишком слабые.

— Значит, некоторые люди всё-таки имеют право на помощь?

— Имеют.

— Но не вы? Почему?

— Помощь нужна слабым.

— А вы, значит, сильный?

— Стараюсь.

— Зачем?

— Что «зачем»?

— Зачем вы стараетесь быть сильным?

— Не понял… — озадачился я.

— Сила — для вас цель или средство? Вам нужно быть сильным, чтобы делать что-то требующее силы? Или просто надо быть сильным, потому что вы должны быть сильным? Потому что не считаете возможным принять помощь? Не можете её попросить?

— Помощь нужна слабым.

— Вы видите, что мы пошли по кругу? Вы должны быть сильным, так как не можете попросить помощи, потому что помощь нужна слабым, а вы должны быть сильным…

— Да, есть такое, — признал я.

— Давайте посмотрим на это с другой стороны. Когда у вас начались боли, вы пошли к врачу. Это не противоречит вашим представлениям о том, что вы сильный и не нуждаетесь в помощи?

— Ну, это же другое!

— Почему?

— Э… Я думал сначала, что застудил или потянул. А когда понял, что само не пройдёт, то, конечно, пошёл к Микульчику.

— То есть, вы не отрицаете для себя возможность принятия медицинской помощи?

— Разумеется, я ж не идиот. Аппендикс сам себе не всякий вырежет.

— Но, принимая помощь, к примеру, хирурга или травматолога, вы не готовы принять помощь врача-психотерапевта? Какие ещё врачи, по-вашему, «для слабаков»?

Вот зануда, а?

— Ладно, вы правы, это не очень логично. Но только если воспринимать психотерапевта как врача.

— А меня вы воспринимаете как опасного врага, который покушается на вашу личность?

— Отчасти, — признался я. — Ничего личного, но вы для меня угроза. Не в смысле личности, а в смысле работы. В вашей воле меня её лишить.

— Работа вам так дорога? Люди редко эмоционально привязаны к своей занятости. Ведь там, если не ошибаюсь, не очень большой доход?

— Да, зарплата крошечная, — признал я.

— Значит, она так важна для вас по другим причинам?

— Я отвечаю за детей. Это важно.

— Вы так уверены, что никто другой не справится лучше? При том, что вы, как вы сами признали, не идеальный человек?

— Это было бы самонадеянно с моей стороны. Я не педагог, да и администратор из меня как из жопы керогаз. Если бы мне не помогала… Не помогали другие, мы бы давно обанкротились. Но есть важный момент — мне не всё равно, что будет с этими детьми.

— А почему вам не всё равно?

— В смысле? — опешил я.

— Разумеется, как директору вам не безразлично то, что происходит с вашими воспитанниками. Но есть административная ответственность, а есть глубокая эмоциональная вовлечённость. В деле отмечено, что ваша забота о детях выходит за границы служебной обязанности.

— И где сейчас проводят эту границу?

— В соблюдении обязательных административных процедур и протоколов. Когда возникает серьёзная проблема с одним из ваших подопечных — вы действуете как чиновник муниципального департамента образования, каковым являетесь по факту директорства? То есть обращаетесь к психологическим и ювенальным службам, составляете соответствующие документы, фиксируете проблемы в личном деле, делегируете ответственность специалистам?

— Э… Боюсь, не всегда.

— А как вы поступаете?

— Ну… Стараюсь как-то решить проблему сам. Иногда достаточно просто поговорить. Честно и откровенно, доверие за доверие. Сказать: «Ты справишься, а я помогу». Чёрт, это же дети, а не табуретки какие-то. Им и так досталось по самое некуда, не хочу запускать их в административную мясорубку. Там никто в их проблемы вникать не будет, в системе эмпатии ноль.

— То есть поступаете как эмоционально мотивированный человек, а не как администратор детского воспитательного учреждения? Демонстрируете готовность защищать безусловно, как родитель, а не поступать согласно установленным правилам, как педагог?

— Можно сказать и так.

— Или навязчиво транслируете им свою тревожность в отношениях с окружающим миром? Формируете отношение, разделяющее на своих и чужих? Создаёте эмоциональную зависимость, которая потом станет проблемой взросления?

— И так тоже сказать можно. Но лучше не надо.

— Как вам кажется, ваши собственные дети получают достаточно родительского внимания?

Вот тут он, сволочь, прямо в больное ткнул.

— Скорее нет, чем да.

— Дети, живущие в семьях, не вызывают у вас никаких эмоций?

— Нет, о них есть кому позаботиться.

— В возрасте десяти лет вы потеряли родителей и попали в детский дом. Как вам кажется, нет ли тут связи? И если есть — то какая именно? Это вам на подумать до следующего сеанса. Для первого разговора мы пообщались достаточно, вам надо это переработать в себе. С нетерпением буду ждать встречи.

— Как тебе? — спросил Микульчик, помогая выбраться из капсулы.

— Странно, — признался я. — Очень странно. Но до чего же ушлая тварь! Вроде просто общаемся, а потом раз — и под дых.

— Общение вообще не твоя сильная сторона. Иди уже.

И я пошёл. С ощущением, что меня полностью переиграли, и кончится это всё плохо.

***

По «Макару» с хозяйским видом бродит мой новый заместитель, пресловутый Эдуард. Это окончательно испортило мне и так не радужное настроение. Он эльфийски улыбается девочкам, покровительственно похлопывает по плечу мальчиков, и вообще омерзительно обаятелен. Уволить я его не могу, только отмудохать. Но это было бы непедагогично. Нельзя бить людей только за то, что они тебе неприятны. Во всяком случае, не при детях.

Да и устанешь всех-то.

Он хотел мне что-то сказать, но я его проигнорировал, молча пройдя в кабинет.

— Привет, Нетта. Это был хреновый опыт.

— Я ещё не спросила.

— Но собиралась. А ведь есть люди, которые делают это за деньги. Чёртовы мазохисты.

— Так плохо?

— Всего за один сеанс я почувствовал себя паршивым отцом, хреновым директором, безответственным типом и унылым говном. Может, так оно и есть, но я прекрасно бы обошёлся без тыканья меня в это носом.

— Прости, я не знаю, как тебе помочь, — расстроилась Нетта.

— Ничего, зато про тебя я не проболтался. А то был бы ещё и шизофреником. А как проводит время этот Эдичка?

— Эдичка?

— Или Эдуардик. Надо проверить, что его больше бесит.

— Знакомится с детьми. Некоторые идут на контакт, большинство — нет. Но они привыкнут, ты знаешь.

Знаю, да. Дети с хроническим дефицитом любви. Любое направленное на них благожелательное внимание рано или поздно получит ответ. Сироты очень уязвимы для манипуляций. Даже, чёрт меня подери, я.

— Хотел проинспектировать кухню, но Антонина его выгнала.

— Молодец Тоня.

— Хотел попасть в комнату с капсулами, но не смог открыть дверь, там директорский код. Та же история с пациентами — медотсек для него закрыт. Зачем-то ходил в подвал, но там нет камер, не знаю, что он делал. Вышел через две с половиной минуты. Пытался войти в технические помещения, но я поставила твой код и туда. Просто из вредности.

— Спасибо, солнце моё. Ты умница.

— Не за что, Антон. Тебе не кажется, что пришло время общего собрания? Дети растеряны, им надо объяснить происходящее.

— Попроси их прийти в спортзал, всё равно пора на тренировку.

***

В спортзале на этот раз собрались все. Те, кто участвуют в тренировках, в спортивной форме, остальные — кто в чём. Мода на скин-толк привела к минимизации одежды, наряды подростков оставляют как можно больше кожи открытой, что иногда выглядит… Неоднозначно. Но это моё субъективное мнение старого пердуна, которому непривычно смотреть на юных девушек в абсолютно прозрачных, как целлофановые пакеты, майках с нарисованными цветочками, прикрывающими только соски. В конце концов, они юны и прекрасны, так что пусть их. Дресскод только на занятиях и официальных мероприятиях, а это — неофициальное.

— Итак, народ, — начал я, — собрал вас, чтобы озвучить происходящее, пока вы не навыдумывали всякой ерунды сами. Главное — я остался вашим директором, так что, если кто-то мечтал от меня избавиться, обломитесь.

Воспитанники зафыркали, выражая, я надеюсь, несогласие с постановкой вопроса. Картинки зарябили на коже, но я ничего не понял. Мне недосуг погружаться в бездну визуальных смыслов.

— Неглавное — у меня теперь есть заместитель, и это не мой выбор. Простите за прозу жизни, но нам иногда приходится принимать чужие решения. Давайте попробуем относиться к нему без предубеждения, оценивая по действиям, а не по словам. Это не всегда получается, но пробовать всё равно надо.

— Скользкий он какой-то… — сказала Карина. — Мягко стелет.

— Возможно. А возможно, и нет. Согласись, у вас не было времени его узнать. Дадим ему шанс. Третировать его, как вы умеете, тоже не стоит. Негатив порождает негатив, а нам не нужны внутренние разборки. Если возникнет конфликт — обращайтесь ко мне.

— Тондоныч, — обратился ко мне умненький (иногда слишком) Артур, — мы поняли, что Эдуарда Кактотамевоевича нам навязал город, и вам он не нравится. Не нужно играть словами, мы уже не маленькие. Но я не понимаю, зачем. В чём цель?

— Знаешь, Артур, я не хотел бы обсуждать это здесь и сейчас. В первую очередь потому, что сам не уверен в ответе. Во-вторую, потому что данная информация не требует от вас никакой специальной реакции. Если ты очень хочешь поговорить об этом — приходи, обсудим.

— Я приду, — кивнул мальчик. На его плече, открытом майкой на лямочках, появилось что-то очень мрачное.

— И я, — упрямо сказала Карина, отзеркалив на своем предплечье его картинку. Она в кимоно, и плечи закрыты.

— Разумеется.

У них с Артуром симпатия, хотя более разных детей ещё поискать.

***

— О, у вас тут митинг? — раздался голос от входа.

— Эдичка? — вслух удивился я.

Его очень приятственно перекосило. Надо опробовать вариант с «Эдуардиком».

— Эдуард Николаевич, если угодно. Не меня ли вы тут коллективно обсуждаете? Вам не кажется это непедагогичным, Антон Спиридонович?

— Нет. Ещё вопросы?

— Я вижу, вы собрались проводить тренировку?

— Вы удивительно наблюдательны.

— Премного наслышан. Могу я поучаствовать?

— В каком качестве?

— Возможно, спарринг партнёра для кого-то из ваших учеников? — и уставился на Карину.

— Простите, Эдичка, не будучи уверен в вашей тренерской квалификации, не могу поставить вас в пару к ученику. Нам ведь не нужны лишние травмы?

Соблазн, конечно, велик — потому что если поставить его с Кариной, то травмы, скорее всего, будут. У него. Но нам этого не надо.

— Тогда, возможно, мы разомнёмся с вами, Антон Спиридонович? За себя же вы не боитесь? Возможно, вашим ученикам будет любопытно посмотреть.

Что? Он серьёзно?

— Почему бы и нет?

— Я схожу переоденусь, буду в вашем распоряжении через пять минут.

Ну ничего себе.

— Так, молодёжь? Чего застыли? Тренировку никто не отменял. Кто участвует — разминайтесь и разогревайтесь. Кто нет — это вам не цирк.

Подростки интенсивно просемафорили друг другу накожной живописью.

— А мы сегодня все участвуем, можно же? — осторожно спросил ненавидящий все виды физической активности Артур.

— В режиме физкультуры, — согласился я. — Переодевайтесь в спортивную форму. Карина даст вам общий разминочный комплекс, слушаться её как меня.

Ну разумеется, так все и разошлись, когда грядёт Финальная Битва Бобра с Ослом. И не спрашивайте, кто тут кто. Но пусть хоть разомнутся тогда, всё польза. А то вечно физкультуру норовят сачкануть.

Когда Эдичка (опционально — Эдуардик) вернулся, наряженный в щегольское кимоно, дети уже вовсю исполняли базовую разминку, радуя тренерский глаз. Мой заместитель быстро разогрелся, показывая какое-никакое знакомство с предметом, и заявил о готовности.

***

Спортзал я, став директором, расширил за счёт смежных помещений, и теперь у нас есть свой небольшой ринг. На него мы и прошли. Карина взялась быть рефери. Взмахнув рукой, объявила бой, и я моментально чуть не получил с вертушки по щщам. Эдичка оказался резким, как понос, и молотил по моим блокам с дистанции, пользуясь тем, что у него длиннее конечности. Признаться, не ожидал, но он недурно работает ногами. Тактика у него, правда, сомнительная — не давать мне ответить, постоянно атакуя с наращиванием темпа. Это очень эффектно, со стороны кажется, что я перед ним исполняю роль мальчика для битья. Демонстрирует превосходство, показывает зрелищный бой. Но вот в чём засада — он расходует силы, а я их экономлю. Ему бы наоборот, навязать мне беготню по рингу. Состязание на выносливость он мог бы выиграть за счёт молодости, а вот такой непрерывный раш обязательно заканчивается ошибкой атакующего. И он её сделал, и я её не пропустил.

При соотношении нанесённых ударов сто к одному, я победил. Потому что одного мне хватило.

Где-то на счёте семь он уже мог встать, но благоразумно решил признать поражение. Карина, слегка подпрыгнув, вздёрнула вверх мою перчатку. Собравшиеся устроили волну оваций, криков «ура» и девичьего визга.

— Возможно, я ещё попрошу у вас реванша, — сказал Эдичка, отдышавшись.

— Всегда к вашим услугам, — вежливо согласился я.

— А он не так уж плох, да, Тондоныч? — задумчиво сказала Карина, когда Эдик ушёл.

— Лучше, чем я ожидал, — признал я. — А теперь, друзья мои, давайте разберём его ошибки.

***

— Отец!

— Я за него!

— С тобой всё в порядке?

— Ты в каком смысле? — озадачился я, глядя на ворвавшуюся в кабинет дочь.

— Говорят, тебя чуть не побил Эдуард?

— Серьёзно? Так и говорят?

— Ну. Рассказывают, что он молотил тебя как грушу.

— А что он оказался в нокауте, не рассказывают?

— Говорят, тебе повезло. Ты что, отец, стареешь, что ли?

— Дочь моя, я определённо не молодею, но в данном случае это совершенно ни при чём. Я выиграл бой, не особенно напрягаясь. Эдик лучше, чем можно по нему предположить, но недостаточно хорош, чтобы побить меня.

— Ну что же, значит, твой бой получил плохую прессу.

— Плевать. С учениками мы его разобрали, и они больше так не думают. Не могу же я собрать всех и заявить: «Он не мог меня побить, некоторые ситуации не таковы, как выглядят». Это будет совсем уж глупо.

— Не знаю, пап, но он, даже проиграв, набрал очки. К нему теперь относятся иначе. Твоя личная харизма слишком завязана на твою непобедимость.

— Так я и не проиграл.

— Нет, но все, кроме твоих учеников в рукомашествах, братика и Клюси, уверены, что ты был как никогда близок к проигрышу. И в следующий раз можешь проиграть.

— Даже если и так… Ну и что? Никто не выигрывал все бои. Так не бывает.

— Это неважно, потому что их мир всё равно рухнет. Я уже говорила «а я тебе говорила»? Так вот, говорю — я тебе говорила! Эдуард прав — здесь всё слишком завязано на тебя, папа. Это неправильно. Любая твоя ошибка, прокол, провал станет катастрофой рухнувшего авторитета. С одной стороны, они простят тебе что угодно, с другой — не простят ничего.

— Это один из твоих любимых психологических парадоксов, дочь? Я что-то не очень понял его смысл.

— Они верят в тебя, как в бога. Бог может быть жесток или добр, несправедлив или благ, но он не может быть слаб. А ты не бог, пап. Твои силы не беспредельны, и ты можешь ошибиться. «Акела промахнулся», помнишь? Неправильно то, что все их надежды — в тебе, а не в них самих. Ты слишком на их стороне, слишком для них, слишком много места занял в их жизни.

— Должен же кто-то быть за них, когда все остальные против? Они имеют право рассчитывать на меня.

— Они должны рассчитывать на тебя как на директора, а не как на карманного дракона Злого Аспида, который обвил их гнездо бронированным туловищем и готов сожрать любого, кто неосторожно посмотрит в их сторону. Как на старшего товарища, как на педагога, как на ответственного взрослого. Как на друга даже, чёрт с ним — как на замещающую отцовскую фигуру. Но не как на высшую силу. Понимаешь?

— Понимаю. Наверное. Но не знаю, что с этим делать. Я такой, какой есть и делаю то, что могу. Я не педагог, не психолог, я вообще не очень умный. Я попал сюда случайно и делаю, что могу и как умею. Желающие мне помогать как-то не стоят в очереди!

— Прости, пап, не заводись.

— А я завожусь?

— Немного. Я тебя ни в чём не обвиняю, я просто показываю проблему.

— Отлично… Ещё один человек, который считает, что я хреновый директор, занимающий чужое место! И это моя собственная дочь!

— Ну вот, — расстроилась Настя, — опять на ровном месте поругались. Ничего такого я не считаю, но ты сейчас явно не в настроении меня выслушать.

На её плече проявилась грустная картинка.

— Извини, я что-то завёлся. Люблю тебя.

— И я тебя. Приходи в себя, жизнь продолжается. И не пей так много.

— О боже… И ты, Брут?

— Бе-бе-бе! — сказала дочь и гордо удалилась. Некоторые вещи не меняются.

***

— Папа, папа! Как ты ему врезал! — потомок ворвался в кабинет кавалерийской атакой — верхом на Клюсе.

— Ну почему я этого не видела! — заявила с обидой его «лошадка». — И я ничуть не верю, что он мог тебя побить.

— Никто не может его побить! — завопил Мишка. — Папа страшный и ужасный, люди все боятся папу!

Он искренне думает, что это хорошо. Права Настя, хреновый из меня педагог и отец так себе.

— Но учти, Эдуард теперь ходит с таким видом, как будто просто пожалел твой авторитет. Поддался, не стал вставать, и всё такое. Прямо не говорит, но намекает.

— Эдуард — хренуард! — сообщил Мишка.

— Миш, прекрати. Не надо так.

— Бе-бе-бе!

Это что, заразно?

— Там ребята собираются Дораму смотреть, можно я с ними?

— Беги.

Сын ускакал, топоча по коридору.

— Клюся, — спросил я, — а ты поддерживаешь отношения с ребятами, с которыми играла? Со своей первой группой?

— Какое-то время назад — да, а потом как-то отвалились. А что?

— Да понимаешь, мне тут со всех сторон твердят, какой я хреновый директор. Я и подумал, может, те, кто выпустился, и есть показатель того, плох я или нет? Они со мной раньше общались, а потом, как ты выразилась, «отвалились». Я не стал сам активничать, может, им это лишнее. Наверное, зря.

— Да точно зря. Я не знаю, какой ты директор, но они к тебе нормально относились. Мог бы и поинтересоваться их жизнью, не развалился бы.

— Не хотел навязываться. Понимаешь, когда твой бывший директор спрашивает, «Как у тебя дела?», многие это воспринимают как требование отчёта об успешности и сильно напрягаются.

— Может, и так, — легко согласилась Клюся. — Мне-то пофиг, кто там чего про тебя говорит. Ты за меня вписался, когда всем было насрать, даже мне самой. И снова впишешься, если будет нужно. Здесь каждый знает — Аспид порвётся, но его вытащит. Поэтому, каким бы ты ни был по жизни унылым склочным засранцем, я тебя люблю. И они тоже. А до остальных нам дела нету. Так-то.

— Спасибо, Клюсь, — растрогался я.

— Не бери в голову и не вздумай пускать сентиментальную старческую слезу. Давай лучше думать, как затроллить Эдуарда. Потому что этот роковой красавчик нам ещё крови попьёт. Он безумно обаятельный, даже на меня почти действует, а дочь твоя смотрит на него влажными глазками.

— Правда? Настя?

— Хренастя. Ты не девочка, тебе не понять. Это её типаж. Умом она понимает, что это обаяние хорька, но девочки выбирают не умом. В общем, если ты не хочешь зятя Эдуарда…

— Клюся, не пугай меня так!

— Не зятя, ладно. Но если он ещё немного построит ей глазки, то в койке у неё окажется как раз плюнуть.

— Клюся!

— Что «Клюся»? Твоя дочь совершеннолетняя и давно уже познала плотские радости. Я понимаю, что тебе как отцу слышать это неприятно, но если бы она до сих пор ходила в девственницах, я бы отвела её к доктору. Так вот, этот Эдуард, какой бы крысой он ни был, красавчик именно того типа, на который она западает. Один в один её любимый персонаж в Дораме. Так что либо надевай на неё пояс верности с шипами, либо что-то сделай с Эдуардом.

— Я уж сделаю, — сказал я мрачно. — В следующий раз я его не в нокаут отправлю, а в больницу. Яйца из ушей выковыривать.

— Спорим, следующего раза не будет? Он теперь на спарринг с тобой ни за что не выйдет. Он понял, что ты понял, что он понял… Ну, в общем, ты меня понял. Несложно сообразить, что в следующий раз ты его показательно порвёшь на кучу маленьких эдуардиков, чтобы никто не сомневался, у кого тут самый длинный.

— Клюся!

— Не клюськай! Так вот — он не подставится. Наверное, он рассчитывал тебя побить, но теперь знает, что не тянет. И будет бить тебя там, где он сильнее.

— Это где же он сильнее?

— В разговорах, намёках и интригах. Вот увидишь, через месяц все будут искренне помнить, что это он тебя побил. А на реванш не соглашается, чтобы не унижать старика. И чем сильнее ты будешь настаивать, тем глупее будешь выглядеть.

— Вот же сука, — признал я её правоту. Я не силён в подковёрной борьбе за умы и сердца.

— То-то и оно. Кроме того, ставлю свою гитару против твоих носков, что через неделю половина девочек будет мастурбировать на его вирт.

— Клюся, блин!

— Для тебя новость, что девочки этим занимаются? Или тебя шокирует эта очевидная информация из моих уст? Так мы, вроде, давно знакомы, пора бы привыкнуть. И это будет бо́льшая половина, поверь.

— Убедила, — нехотя признал я. — Природа возьмёт своё. Но если он хотя бы дотронется до кого-то…

— Он не такой дурак, чтобы подставляться под статью. А насчет «морочить дурочкам головы» в кодексе ничего не написано. Сам понимаешь, влюбить их в себя ему будет несложно. Устоят только те, что влюблены в тебя.

— Клюся!

— Что ты всё время «клюськаешь»? Я же простые вещи говорю. Ты ещё скажи, что не догадываешься, кто из контингента к тебе неровно дышит.

— Стараюсь об этом не задумываться.

— Перечислить? Для начала — Карина…

— Не надо, Клюсь, правда. Не хочу знать. А разве Карина не с Артуром перемигивается?

— У девочек всё сложно, Аспид. Она в симпатиях с Артуром, но это другое. Тебя она боготворит как Идеального Мужчину, с ним крутит как с ровесником. Не парься, это нормально.

— Блин, нашла идеал…

— Любовь зла, полюбишь и тебя. По себе знаю. И не вздумай снова «клюськать»!

Я не стал.