Время кобольда

Глава 24. Аспид

Я смотрел на так и не повзрослевшие лица своих бывших выпускников. Микульчик без возражения открывал капсулу за капсулой. Они не казались спящими. Они казались покойниками, которым не дают окончательно умереть при помощи электрического вуду. Провода, шланги, электромиостимуляторы и массажёры. Капсулы поддерживают жизнь тела, пока их сознание… Где? Где-то. Я уверен, что оно есть и чем-то сильно занято. Не таковы мои ребята, чтобы просто впасть в кому.

— Активность мозга у всех очень высокая, — подтвердил мою убеждённость доктор. — Они упорно над чем-то работают.

— Микульчик, но так же нельзя.

— Наверное. А как можно? Если их отключить, они умрут. Если их не отключать — наверное, умрут тоже. Но не сразу. И, может быть, не все.

— Почему всегда приходится выбирать между херовыми и совсем херовыми вариантами? Не отвечай, это риторический вопрос.

***

В гостиной — Эдуард и Настя. Беседуют. Настя немного смутилась, Эдуард — ничуть. Смотрит нахально и уверенно, с ехидным превосходством. Мы с Михой иногда играем в шахматы — почти на равных, потому что он маленький, а я просто хреново играю, — так вот, у него такое лицо делается, когда он продумал пакость на пару ходов вперед, а я никак не догадаюсь, какую именно. В случае Михи это мило. В случае Эдуарда — нет.

— Настя, можно тебя отвлечь?

— Да, иду. Потом договорим, Эдуард.

— Вы уже «на ты»? — не удержался я, пока мы поднимались по лестнице.

— Пап, я знаю, что он тебе не нравится. Давай не будем это обсуждать?

Вот и всё. Ответа: «Нет, всё равно будем», — ситуация не предусматривает. Если настаивать, разговора не получится, только поссоримся. С воспитанниками я в таких случаях могу прибегнуть к манипуляциям, хитростям и софистике, но на дочь это не действует. Она меня слишком хорошо знает.

«Не будем обсуждать», — это означает, что ситуация её эмоционально затрагивает. Имеет право. Но какого чёрта её затрагивает Эдуард?

Когда дети вырастают, то родители перестают быть их проблемой. Но они остаются проблемой родителей. Анизотропный процесс.

— У тебя было дело, или ты просто хотел обломать разговор?

— Дело.

— Внимательно слушаю.

Тон сухой, как коробка силикагеля. Дочь мной недовольна.

— Мне нужно посмотреть Дораму.

— Это общедоступная трансляция, пап. Уверена, ты сумеешь подключиться сам.

— Мне надо посмотреть с тобой. Я никогда не смотрел линию, где Джиу, я не замечу разницы, если она есть.

— Это связано с нашими ночными… гостями? — смягчилась Настя. — Ты сказал, что они не актёры… А кто?

— Думаю, персонажи. Не спрашивай, как это возможно.

— Заинтриговал, — призналась она. — К тебе или ко мне?

***

У Насти очень чисто и строго. Как будто не она превращала в уютную помоечку свою комнату всё время, пока мы жили вместе. Запрещённую к уборке (и для меня, и для Марты) помоечку, где девочка чувствовала себя комфортно, как упавший в мусорное ведро опоссум. Теперь живёт одна — и поди ж ты, стерильно. Мы уселись на кровать, и она расшарила для меня трансляцию. Кобальт учёл второго зрителя, проекция развернулась.

Теперь мы смотрим сбоку и чуть сверху на неторопливо едущий по дороге мотоцикл. За рулём коренастый Степан, сзади, почему-то спиной к нему, сидит Отуба. Ноги в высоких грубых ботинках упираются в задние фонари. В коляске, свесив ноги наружу, развалилась Джиу.

Эффект Дорамы — стоит заинтересоваться чем-то, план меняется. Теперь я смотрю на Джиу вблизи, как будто с точки над носом коляски. Выглядит красиво, но немного по-киношному. Впрочем, это ведь и есть нечто вроде кино, не так ли?

Удовлетворив моё любопытство, камера (на самом деле, никакой камеры нет, но так привычнее) даёт общий план. Мотоцикл, негромко, но внушительно бормоча двигателем, катится по знакомой дороге.

— Ой, это же…

— Жижецк, — подтвердил я, — насыпная дорога на дамбу.

— Офигеть. Они, правда, персонажи! Пап, как это?

— Не знаю. Прими как данность. Давай дальше смотреть.

— Но… Как же их локация из Дорамы? Ведь зрители не поймут, почему они вдруг на каких-то болотах… Ой, а нашу встречу в Макаре тоже показывали? А я была чёрт те в чём…

— Думаю, Настюх, это видим только мы с тобой. Дорама же нелинейна, хотя я понятия не имею, как это работает.

— Никто толком не понимает. Что-то там про топологию, много математики. Ой, смотри, подъезжают!

Мотоцикл съехал с дороги и, переваливаясь на кочках, подкатился к низкому бетонному зданию с железной дверью. Я бывал внутри — там насосная станция, не дающая болотам обводняться. На самом деле, мы зовём это место «болотами» по инерции — теперь это, скорее, заливные луга. Трясина отступила дальше, и туда по-прежнему не добраться. Во всяком случае, поверху.

Отуба спрыгнула с мотоцикла, подошла к двери и, взявшись руками, рывком сдёрнула навесной замок, вывернув дужку. Ого.

Условная «камера» нырнула за ребятами внутрь — они ходили, внимательно рассматривая оборудование, но ничего не трогали. Насосы периодически включались — то один, то другой. Недолго работали, наполняя помещение неприятным тяжёлым гулом, потом щёлкали контакторы, и всё затихало. Автоматика продолжает контролировать уровень грунтовых вод, не требуя вмешательства человека. Хотя оно наверняка возможно. Честно сказать, не представляю, в чьём ведении сейчас это хозяйство. Где-то в городе есть какой-то пульт управления? Может быть, проникновение в насосную зафиксировано, и туда уже выдвигается полиция?

Команда Джиу не стала дожидаться. Увидев, всё, что хотели, они аккуратно притворили дверь, вставили в ушки изуродованный замок, погрузились на мотоцикл и покатили в город — кружным путём через дамбу. Мы некоторое время смотрели, как они едут, потом отключились.

— Знаешь, уже как-то совсем по-другому смотрится, — сказала задумчиво Настя. — Как будто подглядываешь.

***

В моей комнате сидит в кресле и болтает ногой Фигля.

— Я её впустила, ничего? — спросила Нетта.

— Я пришла, ничо? — спросила Фигля.

— Конечно, — ответил я обеим. — Рад, что ты наконец вышла из своей комнаты.

— Ништо, — отмахнулась девушка, — пора нам с тобой, Аспид, делом заняться. Время-то уходит.

— А чего это оно уходит?

— Завтра — Большая Луна. Не ждать же следующей. Кто знает, сколько мёртвым по земле ходить позволено? И не надо так на меня смотреть. Лечил ты меня как мог, старался, ценю. Но ты не Балий, не тебе мёртвое живым делать.

— А Балий может?

— Надеюсь на то. Или боюсь. Не решила ещё. Не знаю цены. Но спрошу.

— А если дорого запросит?

— Поторгуемся. Может, на двоих нам скидку дадут?

— А мне-то зачем торговаться?

— Ты всё думаешь, что живой? Ну, думай дальше. А детишек выкупить не хочешь? Или с глаз долой — да из сердца вон?

— Что ты о них знаешь, Фигля?

— Мало, Аспид. Это же ты их новому Хозяину скормил. С тебя и спрос будет.

— Не знал я, Фигля.

— Не впервой я эти слова от тебя слышу. И как, стало легче?

— Ничуть.

***

— Гражданка начальник?

— У тебя есть для меня новости? — Лайса хмурится, моя проекция её от чего-то отвлекает.

— Я нашёл проводника к Сумерле. Это не Клюся, но тебе, как я понимаю, без разницы. Завтра в ночь выходим.

— На Большую Луну? Логично. Но я бы всё же поинтересовалась личностью проводника, если ты не против.

— Фигля.

— Но она же…

— Ей, скажем так, лучше.

— Знаешь, проводник с суицидальным комплексом, или что там у неё…

— Скорее антисуицидальным. Она уверена, что уже умерла. Впрочем, это не важно.

— Ладно, её психическое здоровье — не моя забота. У меня своих проблем хватает. Да чёрт! Уверен? Тебе точно это надо? Хрен с тобой…

Я не сразу понял, что она говорит не со мной, но потом Кобальт расшарил трансляцию, и я увидел Ивана.

— Антон, я пойду с вами.

Лайса закатила глаза и сделала сложное лицо.

— Какого хрена?

Когда-то я всерьёз подумывал его убить. И было за что. Но с тех пор много воды утекло, да и сам он уже не тот.

— Что, паршиво выгляжу?

— Ну…

Когда-то Иван брал у меня на ринге три раунда из пяти. Он моложе, крупнее, у него длиннее руки и были лучше физданные. Сейчас носит спортивные штаны только для того, чтобы ремень брюк не давил на пузо.

— Знаю. Плевать. Я должен пойти с вами. Это не жизнь. Я как мёртвый с тех пор. Ничего не хочу и ничего не могу.

Лайса за его спиной изобразила мимикой: «Да объясни ты ему…»

— Это не оздоровительная прогулка, Иван.

— Я знаю. Мне нужно к Балию.

— Да мне как бы насрать, что там тебе нужно. Мы не в Изумрудный город к Гудвину идём по дороге жёлтого кирпича. Никто не даст мне мозгов, тебе храбрости, а Лайсе мужика хорошего. Кроме того, я тебе просто не доверяю. Лайса, решай свои семейные проблемы без меня. До завтрашнего вечера.

Трансляция отключилась.

***

— Антон, я боюсь.

— Нетта…

— Я знаю. Я не отговорю тебя. Тебя никто никогда не мог ни от чего отговорить, если ты решил. Твоё «Я должен» сильнее даже тебя самого. Но я не могу не сказать — я боюсь.

Мы сидим на её берегу, море тихо шепчет что-то под мостками. Я занял капсулу без веского повода — по расписанию у нас терапевтический сеанс с Фиглей, но она только отмахнулась: «Мёртвые не болеют». Так что это использование дорогостоящего казённого оборудования в личных целях и провоцирование вирт-зависимости. Но мне насрать.

— Я понимаю, что это опасно. Но в моей жизни было полно всякого опасного. Одним больше, одним меньше…

— Однажды твоё везение не сработает. И что тогда делать тем, кто тебя любит?

— Однажды все умирают, Нетта. Я не могу лежать, завёрнутый в вату. Я не ёлочная игрушка.

— Ты прав. И всё же… Знаешь, твоя дочь уже взрослая — но ей будет очень больно потерять тебя. Твой сын уже лишился матери. Он растёт в детдоме, но стать сиротой — это другое. Клюся, у которой всё сложно, но без тебя станет ещё сложнее. Дети интерната, возложившие на тебя все свои надежды. Это правда того стоит?

— Ты не упомянула себя.

— Я не имею значения. Меня просто не станет.

— Ты имеешь значение, — я обнял её за плечи, с наслаждением вдыхая запах волос. — Иногда мне кажется, что только ты и имеешь. Но посмотри на это иначе — любой человек может умереть в любой день. Просто так, от внутреннего несовершенства или несовершенства мира. Оторвался внутри тромб, отвалился от балкона кирпич — и опаньки, «безвременно-безвременно». Говно случается. Нельзя жить, считая шансы, это глупо и не работает. Вероятность смерти я всегда воспринимал как блондинка из анекдота про динозавров: или встречу, или нет. Пятьдесят на пятьдесят.

— У тебя всегда было плохо с математикой, — тихо засмеялась Нетта.

Она прижималась к моей груди, и от её смеха внутри меня что-то сладко вибрировало. Для чего так точна реальность капсулы? Лишний раз напомнить, как никчёмна моя?

— На самом деле, опасность довольно умозрительная. Если бы Сумерла хотела меня убить, у неё было на это полно времени. А Великий Балий вообще, на мой взгляд, страшилка.

— Я боюсь не того, что Сумерла или Балий захотят тебя убить.

— А чего?

— Что ты захочешь умереть сам.

— Вот тут не понял, — я отстранил от себя Нетту, поднял её лицо за подбородок и посмотрел в невозможно прекрасные янтарные глаза.

Она отвела взгляд, отодвинулась и уставилась в море.

— Ты чувствуешь себя несчастным, ненужным, бессмысленным и пустым.

— А, ну это у меня просто депрессия. Чего-то там с серотонином и дофамином. Микульчик объяснял, что в депрессии нет ничего стыдного. Это как диабет — не вырабатывается что-то в организме. Поэтому ты объективно в норме, а субъективно в жопе. Дурацкая химия дурацкого тела, тут я прям тебе завидую. Но таблетки справляются, я не склонен к суициду.

— Дело не в суициде. Если тебе предложат сделку, где ценой будет твоя жизнь, ты можешь согласиться.

— Прекрати, солнце моё глазастое, — я притянул Нетту к себе, — моя жизнь не годится на ценник. Она говна не стоит.

— Просто помни — есть те, кому ты важен.

***

— Ты, конечно, попрёшься?

— Откуда ты?..

— Просто сложила два и два. Ты слишком быстро перестал меня домогаться.

— Клюся!

— Не клюськай! Не в этом смысле домогаться, дождёшься от тебя. А просить отвести к Сумерле. Если такой упертый старый маразматик, как ты, отстал после первого отказа, значит, просто нашёл другой вариант. А кто у нас по кривым дорожкам горазд? Не азовкина ли лихованка? Не Фигля ли, блядво не вестное? Вот я её и спросила, керасть мухортую, необытную.

— И что Фигля?

— Запираться не стала. Ей-то что? Она ж себя в покойниках числит. Гордится даже, сиромаха нетребная. Вот только ей-то на тебя-то насрать, глупый старик. А мне — нет!

— Клюся…

— Не клюськай! Я уже настроилась нажраться на твоём юбилее! Сплясать на столе, лезть целоваться, наблевать на ковёр, нарыдать на плечо — что там ещё делают пьяные девушки? Твои поминки мне этого не заменят!

— Да что вы все как сговорились? Да кому я нафиг нужен!

— Мне! Мне ты нужен, мерзкий старикашка! Над кем я буду глумиться, если тебя не станет? Кто будет пялиться на мою задницу, делая вид, что он выше этого? Блин, Аспид, что за нафиг вообще?

— Успокойся, со мной будет Лайса.

— И что Лайса?

— У неё ножки красивые, но короткие. Я быстрее бегаю. Пока её доедят, уже смоюсь.

— Ну конечно, я прям сразу поверила… А кто «все» сговорились?

— Просто выражение.

— Не ври мне, противный пенсионер. Так, Настюха не в курсе, это точно. Она там с Эдуардом курлычет, тряся оперением, ей не до тебя…

— С Эдуардом? Курлычет?

— До койки у них вроде не дошло, если тебя это успокоит. Но щебечут уже на одной волне. И не говори, что я тебя не предупреждала.

— Предупреждала, — признал я, — а толку?

— Любовь зла, — согласилась Клюся, — вот хоть на меня посмотреть. Но кто же эти «все»? Ребятам бы ты не сказал, ты сволочь скрытная. Сына тем более пугать бы не стал. Лайсе на тебя насрать, у неё свой мужик дурней дурного. О, точно! Твоя воображаемая подружка! Нетта! Знаешь, ты бы иногда к ней прислушивался, что ли. Это самая разумная часть тебя.

— Чойта «воображаемая»? Это мой вирп.

— Их отключили пять лет назад, если ты не в курсе. Когда моя Аркуда попрощалась и исчезла, я рыдала три дня.

— Я знаю, но с Неттой вышла какая-то программная накладка, и она осталась. Да что я рассказываю, ты же её тоже видишь!

— Я и Дораму каждый день вижу, — возразила Клюся. — Но это не значит, что её персонажи реальны.

— Антон Спиридонович, можно?

— Джиу, ребята, почему бы вам разнообразия ради не заходить иногда в дверь?

— Эпический компонент! — сказала в сердцах Клюся. — Команда Джиу, лезущая в окно к Аспиду. Ну, теперь я точно видела всё. Может быть, я тоже персонаж чего-нибудь? Комическая девица небольшого ума, над которой ржут зрители какой-то из линий Дорамы? Нет-нет, не говорите мне, не хочу знать… Я, кстати, Клюся, ваш зритель.

— Тогда мы можем не представляться, — буркнул Степан. — Надеюсь, ты моя фанатка? Расписаться тебе на сиське?

— Обойдусь, спасибо. Не для тебя мои сиськи росли, мелкий. Но пара объяснений, Аспид, мне бы не помешала.

— Они идут с нами.

— Только я, — перебила меня Джиу, — у ребят другая задача.

— Не утопите нас ненароком.

— Ты в курсе? Ах, да, Дорама…

— Знаете, ребятки, я ни хрена не поняла, но я пойду с вами, — заявила Клюся.

— На кой чёрт ты нам сдалась? — ощетинилась Джиу.

— Тебя вот не спросила. Это мой личный Аспид, и я его никому не доверю! Поломаете, потеряете, забудете покормить…

— Может, тогда сразу пустим впереди оркестр? — скептически спросил Степан. — Чтобы все знали — цирк приехал!

— Забей, Стёп, — успокоила его Отуба, — все, кому надо, уже в курсе. Пусть идёт, если хочет. Может, ей тоже есть что спросить у Балия.

***

— Пап, а ты любишь маму? — спросил Миха, пока мы наблюдали, как его любимая девочка напропалую кокетничает с приятелем.

Я смотрел на это как-то иначе, чем раньше. Команда Джиу, расположившаяся в гостевых комнатах, поменяла мой взгляд на Дораму.

— Это сложный вопрос, Мих. Я не знаю, как ответить на него правильно.

— Тогда ответь честно.

Уел, мелкий.

— Вон твоя Ксюша, она любит этого Олега? Как ты думаешь?

Да, нехорошо вот так переводить стрелки. А что делать?

Миха насупился — ревнует.

— Они дружат, пап. Они вместе, потому что друзья. Вместе им легче.

— Вот и мы с твоей мамой были вместе, потому что так было легче.

— А потом?

— А потом ей стало легче без меня, чем со мной.

— Ты обиделся?

— Немного. На самом деле я сам в этом виноват. Я не очень чуткий.

— А мне с тобой хорошо, — сказал Миха, — я тебя люблю, ты самый лучший папа.

— Ну, выбирать-то тебе особо не из чего, — усмехнулся я и прижал его к себе. Крепко-крепко, как он любит.

— А если мама вернётся? Вы будете снова вместе? Я бы хотел, чтобы были…

— Не знаю, Мих. Пусть вернётся сначала, а там уж разберёмся как-нибудь.

— Она мне снится, пап. Часто. А тебе?

— Я не вижу снов. Уже давно.

— Это, наверное, скучно. Я всё время вижу.

— И что тебе снится?

— Всякое. Но я люблю, когда мама. Она говорит, что любит меня, и хочет вернуться, но почему-то не может. Это же не на самом деле, да?

— Нет, наверное. Но она, и правда, тебя любит и вернулась бы, если б могла.

— Ой, смотри, смотри, они всё-таки решили идти в тот подвал! — переключился на Дораму Миха.

Вполне возможно, что где-то там, непонятно где, действительно бродят сейчас по тёмному подвалу одинокие дети. Жаль, что я не могу забрать их сюда. Я бы всех забрал, у нас много места.

***

— Нетта, солнце, ты дуешься на меня, что ли?

Тишина.

— Нетта, ну хватит, что за детский сад.

Проекция появилась, но сидит и смотрит мимо. Действительно, обижается.

— Твоё здоровье, любимая моя галлюцинация! — я отсалютовал ей стаканом.

Наконец-то настал вечер, и я могу выпить. Ожидание этого момента даёт мне силы пережить день.

— А если бы я была галлюцинацией?

— Давно уже не вижу принципиальной разницы, — я рассеянно погладил кота, которого у меня нет.

За эти годы я так к нему привык, что почти чувствую мягкую шерсть ладонью. Может быть, однажды смогу потрепать по волосам Нетту. У неё такие красивые волосы!

— Я так давно не вижу снов, что заслужил право на галлюцинации. Иначе реальности становится больше, чем я могу вынести. Я просто столько не выпью.

— Поверь мне, нереальность ничуть не лучше. Имей это в виду, когда тебе предложат выбор.

— Нетта, радость моя, может, хотя бы ты не будешь напускать словесный туман? Я привык, что все вокруг ничего не хотят мне рассказывать. Клюся — потому что у неё какие-то замещения и компенсации. Настасья — потому что я отец, и ничего не понимаю. Лайса — потому что у неё служебные тайны. Ребята — потому что я директор. Микульчик — потому что он жопа с ручкой. Один Миха рад всё рассказать, но ему пока нечего. С людьми всегда сложно, я знаю. Но ты, красота ненаглядная, почему хвостом крутишь? Откуда между нами-то секреты?

— Я боюсь, Антон. Мы с тобой сейчас как кот в коробке у Шрёдингера. Мы уже или живы, или мертвы, но не узнаем этого, пока она не откроется. И каждый сделанный мной шаг тебе навстречу разрушает эту суперпозицию.

— Эй, — я допил стакан и налил новый.

У меня впереди целых два стакана, и это прекрасно. Не так прекрасно, как когда впереди три, но лучше, чем когда останется один. Четвёртый я себе пока не разрешаю. Надо оставлять пространство для роста.

— Я не понял аллегории. Если мы внутри коробки, то мы уж точно знаем, живы или нет. Это Шрёдингер пока не в курсе, нужно ли ему покупать кошачий корм.

— Нет, Антон. Факт смерти нельзя наблюдать изнутри неё. Суперпозицию может разрушить только внешний наблюдатель.

— Это для меня слишком сложно, прости, — признал я, попытавшись осмыслить концепцию. — Я не очень умный, ты знаешь.

— Тот, кто умер, никогда не знает об этом.

— Ну ещё бы, его ведь нет. А значит, и знать некому. Но ведь тот, кто не умер, знает это про себя точно! А значит, если есть кому задаться вопросом «Жив ли я?», то это уже готовый положительный ответ. Когито эрго сум и всё такое.

— Смерть — лишь точка на оси времени, за которой тебя нет для Наблюдателя. Момент решения, что коробку пора открыть. В этот момент суперпозиция коллапсирует, хотя Шрёдингер ещё не знает, идти за кормом или за лопатой.

— Нетта, мне стыдно… Вру, не стыдно. Но я чем дальше, тем меньше понимаю.

Второй стакан подходит к концу. Глоток-другой, и всё. Останется один. Это небольшие стаканы, со льдом туда входит сто граммов. Но если класть меньше льда… Нет, это неспортивно.

— Для внешнего наблюдателя время кота линейно. Поэтому он может констатировать его смерть.

— Это я понимаю! — обрадовался я.

— Но для кота это не так. Смерть — внешнее по отношению к нему событие.

— Этого я не понимаю, — я снова расстроился.

Тем более, что в стакане остался только подтаявший лёд. Ничего, впереди ещё один. И он последний. Да, чёрт побери, последний! Впрочем, льда стало меньше, а значит, последний стакан чуть полнее предыдущего. Следующий был бы ещё полнее. Но его не будет. Не будет, я сказал!

— Время и похоже, и не похоже на дорогу.

— Звучит как загадка Безумного Шляпника: «Why is a raven like a writing desk?».

— Если ты проезжаешь на машине через город, то для тебя он начался, какое-то время был, потом закончился. Этим время похоже на дорогу — так человек рядом с тобой родился, жил и умер. Но то, что ты проехал через город, не значит, что его не стало.

— Но в город я могу вернуться!

— А вот этим время не похоже на дорогу. Будучи наблюдателем, мы едем по ней всегда в одну сторону. Но будучи наблюдаемым, не едем вообще. Кстати, ответ на загадку Шляпника — crowquill. Писчее — и одновременно воронье перо. Инструмент фиксации наблюдения наблюдателя, орудие массового разрушения суперпозиций.

— Нетта, но, если смерти нет, то чего ты боишься?

— Что ты для меня или я для тебя станем Наблюдателем. Я хочу остаться с тобой в коробке.

Третий стакан всегда хочет быть не последним. В этом его — и моя — проблема. Однажды это случится.

Но ещё не сегодня.