Время кобольда

Глава 13. Кэп

— Доброе утро, Кэп!

На меня смотрит удивительно некрасивое женское лицо. Его черты напоминают неудачно размазанный по сковородке блин.

— Я Натаха! — радостно скалится оно кривоватыми жёлтыми зубами. Над верхней губой небольшие усики, брови внушительно-кустисты, под ними прячутся крошечные бесцветные глазки.

Отодвигается, и я вижу, что женщина по-своему гармонична — с фигурой ей не повезло так же, как с физиономией. И почему она лежит рядом со мной в… Ах, нет, не в кровати. На брошенных на пол какого-то пыльного склада матрасах. Мы что, бомжующая пара? Я настолько никчёмен, что не нашёл никого симпатичней этой говорящей тумбочки? Почему «Кэп»? Я бывший моряк, что ли? «А теперь вот я бичую, так как списан подчистую с китобоя-корабля», — всплыла в памяти строчка.

Ага, стихи, мы, значит, помним. А кто таков и где проснулся — нет. Очаровательно.

За спиной что-то зашевелилось.

— Привет, Кэп! Я Сэкирь!

Симпатичная азиаточка. Может быть, я не безнадёжен. В зеркало бы глянуть.

— Вы ни хрена не втыкаете щас, Кэп! — Натаха как бульдожка — дружелюбна так же, как и уродлива. Кажется, что сейчас оближет от избытка чувств. — Но это пройдёт! Чуток потерпеть — и память вернётся! Почти вся! А чего не вспомните — мы с Секой вам расскажем!

— А есё у вас бумазка есть, где вы всё записываете! Вот она! Но там сначара неправирьно! Вы писете, сто мне нерьзя верить, а это не так! Вы узе передумари! Я хоросая!

Азиатка прильнула ко мне сзади так, что организм бодро отреагировал. А ещё мне нужно в туалет.

— Сортир там, Кэп! — сказала Натаха, заметив мой ищущий взгляд. — Но душа нет. Мы тут все немного не розами пахнем. И да, увидишь чёрную страшную бабу — не удивляйся. Приблудилась.

Страшную? Если страшнее неё — то как бы до сортира успеть добежать.

Негритянка спит на матрасе в соседнем ряду стеллажей. Страшна разве что для тех, кто не видел негров, а так — обычная. Губы чёрные варениками, расплющенный широкий нос, кучерявая жёсткая волосня. Худая, костлявая, ноги длиннющие. Выглядит измученной даже во сне. Видать, жизнь не балует.

А вот в сортире…

— Эй, как вас там… Натаха и… — позвал я тихо.

— Чего, Кэп? Бумага кончилась?

— Это так и должно тут висеть?

За проходящую под потолком трубу привязан дешёвый дерматиновый брючный ремень, в его петле повис сизо-серый негритос. Ну кто ж так вешается? Продел в пряжку, сунул башку и с унитаза шагнул. Ремень и не затянулся толком. Вон, до сих пор ноги подёргиваются.

— Блядь, Сэмми, дебила кусок! — расстроилась Натаха. — Я его приподыму, а ты режь. Вот тебе ножик, сама точила…

Женщина без видимого усилия приподняла то ли негра, то ли его тело, я, встав на многострадальный унитаз, перерезал ремень. Вытащил его в помещение и вернулся чтобы воспользоваться, наконец, санузлом по назначению.

Когда вышел, мне открылась дивная в своей сюрреалистичности сцена — Натаха, стоя на четвереньках, впилась в губы дохлого негра могучим поцелуем, а из-за стеллажа на это смотрит глазами страдающей от запора жабы перепуганная негритянка.

Прервав поцелуй, женщина налегла на грудную клетку удавленника — аж рёбра захрустели, и я понял, что она просто проводит реанимационные мероприятия. Видимо, он ещё не совсем дохлый. Твою мать, да что тут происходит вообще? И где это «тут»?

— Давай я сердце, а ты вентиляцию.

Натаха кивнула и снова впилась в пухлые негритянские губы своими. Энтузиазм такой, что он сейчас, кажется, надуется, как воздушный шарик, и взлетит к потолку. Я налёг на грудную клетку и понял, что умею делать непрямой массаж. Помню не головой, а руками.

Через десять нажатий-вдуваний негр задёргался и замотал головой, пытаясь увернуться от энергичных оральных взаимодействий.

— Жить будет, — констатировал я и оставил их с Натахой наедине. После таких медицинских процедур она, как честный человек, должна на нём жениться. И нет, я ничего не перепутал.

***

— Привет! — кивнул я откровенно паникующей негритянке. — Меня, кажется, зовут Кэп.

— Здравствуйте, — осторожно ответила она. — Я, кажется, не знаю, как меня зовут.

— Абутой тебя кличут! — откликнулась Натаха.

— Абуто, да… Как я могла забыть? А кто вы и где мы?

— Я Натаха, этот висельник-доброволец — Сэмми, там ещё где-то в углу Сэкиль.

— Привет! — помахала азиатка узкой ладошкой.

— А вот где мы — спроси чего полегче. Вчера была версия, что в аду.

— Я не помню, что было вчера…

— Тут вы с Кэпом товарищи по несчастью, он тоже всё забывает. Но у него хоть бумажка есть, и мы с Сэкиль. А про тебя мы мало знаем, извини. Но не бойся, к вечеру что-то вспомнишь. Хотя вряд ли обрадуешься.

Да, у меня же есть бумажка! Надо хоть почитать. Я вернулся в угол и уселся на матрас, Сэкиль тут же уютно прижалась ко мне сбоку. Кажется, у нас с ней было. Знакомое ощущение.

«Прочитай внимательно!» — а как же. Непременно.

Закончив читать, немного посидел в осмыслении того, что было у меня не только с Сэкиль. Но и с Абуто, и даже — ни за что бы не поверил — с Натахой. Хорошо хоть, не с Сэмми. Кстати, как он?

— Кэп, прости, но зря вы меня откачали.

— Это Натаха, к ней претензии. Я с утра вообще не понимал, что происходит. Ну, висит в сортире кто-то. Может, тут так принято… Сейчас более-менее вспомнил. Тебя опять накрыло?

— Да, Кэп. Ночью проснулся и подумал, что умер во сне. А потом понял, что умер раньше. А потом — что и не был живым никогда. И что мы все в аду, но я в него попал не по делам своим, а был тут всегда, я его часть. И это было абсолютно невыносимо. Я пытался разбудить вас, но никто не просыпался, все лежали как мёртвые куклы, хотя мёртвый как раз я. Я понял, что мёртвому живых не добудиться, мёртвым место среди мертвецов и попытался себя убить, хотя как можно убить мёртвого? И не умер, хотя было очень больно и не хватало воздуха, и окончательно понял, что мёртвый. А потом, наверное, всё же умер, потому что ничего не помню.

— Просто ремень у тебя говно. Недозатянулся, пряжку перекосило. Вот и таращило тебя от кислородного голодания. Как шея?

— Болит зверски. И вся грудь в синяках.

— Ну и какой же ты мёртвый? Мёртвые не болеют. А грудь — это я тебе сердце запускал.

— Сказал бы спасибо, но, думаю, зря вы. Сейчас-то я нормальный, но ночью опять накроет, и всё заново. Вы уж меня не откачивайте тогда.

— С этим к Натахе, я всё равно не вспомню нихера. Знал бы ты, как это бесит.

— Может, ты мне пистолет оставишь, Кэп? Я хоть застрелюсь, это надёжно.

— Оставить пистолет наглухо ебанутому суициднику? Это ты зашибись придумал. Нет уж, Сэмми, кто знает, как тебя в следующий раз растаращит. Может, ты решишь, что тебе скучно быть мёртвым в одно рыло, и нас перестреляешь. Мы тебе лучше верёвочку какую найдём получше. И, кстати, можно вешаться не в сортире? Что за пошлость? Сортир для другого дела нужен.

— Иди в жопу, Кэп, — обиделся Сэмми и, поднявшись, ушёл в свой угол.

Подумаешь, какие мы нежные…

— Знаешь, Кэп, я вспомнила… — подошла ко мне негритянка.

— Всё?

— Откуда мне знать, всё или нет? Сравнивать не с чем.

— Логично, — согласился я.

— У нас с тобой отношения, или нет? Я помню, что мы…

— Сношения у вас, — сердито сказала Натаха, — обычный разовый трах. Животное начало. Мужикам вообще без разницы, в кого совать.

— Это ты про себя? — с невинным видом спросила Абуто и через секунду валялась на полу, прижатая могучим коленом.

— Попизди мне тут, кучерявая! — злобно зашипела женщина.

— Так её, Натаса! — поддержала из угла Сэкиль. — Ведьму сёрную!

Негритянка утробно взвыла, по-змеиному выкрутилась, изогнувшись всем телом, и вдруг оказалась на ногах, оставив у Натахи в руке клок жёстких кудрявых волос.

— Н-на! — стоявшая на коленях женщина получила хлёсткий удар длинной чёрной ногой по лицу и опрокинулась назад.

— Ах ты блядь…

— Н-на! — голова Натахи сухо и громко стукнулась об пол, глаза её закатились.

— Сюка! Сюка! — из угла в два прыжка вылетела Сэкиль с длинным полумечом-полуножом в руке. — Полуси!

Негритянка легко уклонилась и провела эталонный лоу-кик — маваси гери гедан, но азиатка приняла его на нижний блок, сократила дистанцию и на развороте врезала ей локтем в живот. В следующую секунду я врубился между ними, одновременно блокируя клинок Сэкиль и толчком отправляя на пол Абуто. Весовая категория решает.

— Хватит, девочки. Повеселились — и будет. Сэкиль, отдай железку. Отдай, я сказал, порежешься, — я выкрутил тесак и отбросил в угол. — Абуто, ещё раз махнёшь на меня ногой — оторву и вставлю пяткой в жопу. Я серьёзно.

— Ох, моя башка… — застонала, поднимаясь с пола, Натаха. — И где эта чёрная сволочь?

— Ты на меня напала! — крикнула Абуто, ощупывая образовавшуюся на голове залысину.

— А ты думай, что говоришь! А то остатние волосья повыдергаю!

— Ручки коротки! И ножки! И жопа!

Негритянка нервно пританцовывала, меняя опорную ногу и держа руки на среднем уровне. Неплохо движется.

— Ах ты манда костлявая!

— Ты мою манду не щупала!

— Пусти, Кэп, я ей въебу! — рвётся из моих рук Сэкиль.

Охренеть ситуация.

— А ну, прекратили! Нашли время!

— Прости, Кэп! — первой опомнилась Сэкиль. — Нервы!

— Да не нужен мне ваш Кэп! — крикнула Абуто. — Тоже мне ценность! Кошки влюблённые!

— Вот и помни, сто он нас!

— А хоть бы и влюблённые! — в запале брякнула Натаха. — Не твоё дело, головёшка! Держись от него подальше!

Моего мнения, как я понимаю, тут вообще никто не спрашивает. Хоть драка прекратилась. Все расползлись по углам. Ну, кто первый?

Натаха.

— Прости, Кэп, я зря залупилась. У меня на тебя прав никаких нет и быть не может. Хочешь трахать черножопую — кто ж тебе запретит? Извини ещё раз, всё время забываю, что я тебе никто.

— Ты мне друг, Натаха. Настоящий хороший друг. Это важнее, чем «трахать». Это она мне никто. Пока. Но, может, ещё станет другом. В любом случае, последнее, что нам сейчас нужно — это передраться. Вы друг друга поубиваете, Сэмми повесится, останусь я тут один, как дурак. То-то будет красота!

— Прости, больше не буду. Но и она пусть… А, ладно, плевать, правда. Ногами махать она горазда, но в другой раз я буду готова.

— Натаха!

— Всё-всё! Уяснила! Никаких драк.

— То-то же!

— Кэп-сама, я ей не доверяю! Я знаю, ты не доверяес мне, а я не доверяю ей, знасит, она в два раза подозрительнее! — Сэкиль косится азиатским глазом на негритянку. — Посему она как ты, а не как мы? Посему нисего не помнит? Это странно!

— А что здесь не странно, Сэкиль?

— Я буду средить за ней, Кэп!

— Да на здоровье. Всё равно заняться нечем.

— Эй, Кэп. Я не хочу обижать твоих женщин, но лучше бы им от меня отцепиться.

— Пожалуй, никто из них не подходит под определение «моя женщина». Не задирай их первой, и всё.

— Почему они не забывают, как мы?

— Не знаю. Если и знал, то забыл.

— Глупо как. А что мы будем делать дальше?

— Пойдём в столовую.

— В столовую? Ах да. Еда. Думаешь, она там ещё есть?

— Вот и проверим.

— Мне снова кажется, что мы входили на другом этаже, — сказала Натаха, осмотревшись на лестнице.

Ей никто не ответил, всем уже плевать. Сориентировались по меткам на стенах, пошли вниз, к нашему.

— Странно, дверь закрыта.

— Изнутри, — подёргал Сэмми.

— Кто там ломится? — послышался с той стороны испуганный голос.

— А кто там заперся? — спросил я.

— Эй, Кэп, это ты что ли?

— Ну я.

— Так что ж ты не говоришь, что это ты!

— Васятка? — дрогнувшим голосом спросила Натаха.

— А кто ещё? — Дверь открылась. — Привет, Натах. Здоров, Сэм, привет, Абуто, Сэкиль. Уже вернулись? Рано вы сегодня. Нашли что-то?

— Похоже, что да… Понять бы ещё — что именно…

— Ну, Стасик рад будет, он всё под себя гребёт, жопа поляцкая.

Мы слушаем его трындёж и молчим, озираясь. По коридору шляются люди. Кто-то идёт в душ с полотенцем на плече. Кто-то из душа — с мокрой головой. Кто-то в столовую, кто-то просто так болтается. Вон, кстати, Костик, тело которого мы упокоили в морозилке. Весь, целый, с головой на месте. А вон и его мудейшество — народный староста Станислав Анально-Альтернативный. Выступает нам навстречу, весь преисполнен говна. Всё как всегда. Как будто и не было кровавых разводов на стенах, исчезновений и ужаса.

— Кто все эти люди? — спросила Абуто тихо. — Почему этот мальчик знает, как меня зовут? Это похоже на ловушку.

— Не спеши. Я сам не понимаю, что происходит.

— Васятка! Живой, дрочило карманное! — на выдержала Натаха и обняла его, зажав худого парня между сисек.

— Натаха, ты чего? — задушенно пищал он.

— Я вот чего не понимаю… — начал вещать своим самым говнистым тоном дошедший до нас Стасик. — Община вас содержит не для того, чтобы вы…

— Заткнись, — сказал я ему. — Не до тебя.

Он выпучил глаза, но заткнулся.

— Кэп! — тихо сказал мне Сэмми. — А ведь они мёртвые все. Как есть мёртвые.

Проигнорировав возмущенные вопли Стасика и молчаливое удивление остальных, мы ушли в комнату.

— Так, я хочу понять хоть что-нибудь, — сказал я.

— Мне страсно, Кэп, — призналась Сэкиль. — Они какие-то не такие.

— Или наоборот, слишком такие, — задумчиво произнесла Натаха. — Как будто и не было ничего.

— Сэмми, что значит «мёртвые»?

— Кэп, они… Как я.

— А раньше были не такие?

— Я не знаю. Раньше я не был мёртвым. Или не знал, что я мёртвый. Может, они такими были всегда, и я таким был всегда, просто я этого не знал. А может, мы все умерли в ту ночь. Но я ведь хожу и разговариваю, хотя и мёртвый? Почему бы и им не ходить и не разговаривать?

— Кэп, открой, это Станислав! Я требую! — раздался стук в дверь.

— Пошёл нахуй, Стасик, — крикнул я в ответ.

Он заткнулся. Но это ненадолго, я его знаю. Даже смерть его не заткнёт.

— Не могу сказать, что мне стало понятнее, Сэмми.

— Что ты от меня хочешь, Кэп? Я сам не понимаю. Если ты меня выставишь за дверь, к этим, я, наверное, забуду всё и стану совсем как они. Буду бродить от столовой к сортиру и обратно, пялить баб в душе и спать без снов. Разве не счастье?

— Так что же ты не идёшь? Никто тебя не держит.

— Что-то не хочется.

— А чего хочется?

— Стать живым.

— Есть идеи, как это сделать?

— Нет. Но пока я с вами, я хотя бы знаю, что мёртвый. И лучше окончательно сдохнуть, чем к ним вернуться.

— Что будем делать? — обратился я к женщинам.

— Дай мне бумагу и ручку, — сказала Абуто. — Я тоже хочу всё записывать.

Я достал из стола свой запас и отделил ей пару листочков.

— Маркер вернёшь, он один.

Она кивнула и уселась за стол. Пусть пишет. Два летописца лучше одного.

— Сэкиль, Натаха? Есть мысли?

— Не знаю, Кэп, но мне от них страсно.

— Я не поняла, Кэп, но я вообще не очень умная. Может, хотя бы пожрём? Дохлые они или нет, но еда-то, наверное, съедобная.

И мы, не придумав ничего лучше, пошли в столовую. На раздаче снова стоит Васятка, котлеты и пюре ровно такие же говённые, как всегда, не лучше и не хуже. Все перестали есть и уставились на нас, но мы не обращаем на них внимания, потому что теперь окончательно непонятно, кто они или что они. И где в этой картине мы.

— Кэп!

— Чего тебе, Стасик?

— Ваше игнорирование возмутительно и недопустимо! И я Стани́слав!

— Стасик, я же сказал тебе, куда идти, почему ты ещё не там?

— Вот так, значит? И с чего такое отношение? Мы, конечно, не друзья, но почему внезапная враждебность?

— Видишь ли, Стасик, — попыталась объяснить Натаха, — тебя тут, возможно, вообще нет. Ты, говорят, помер. И они, — она обвела рукой столовую, — померли. Так о чём с вами разговаривать?

— Так вот в чём дело… — печально сказал Стасик. — А я думал, что вы не догадались… Давайте, ребята!

И он кинулся на меня — тупо всем весом, опрокинув на пол вместе со стулом. Я оказался просто не готов — сидел за столом, ел, не ожидал. Стасик прижал меня, не давая ни ударить, ни вытащить пистолет. Мне требовалась буквально секунда, чтобы сбросить его неумелый захват, но мне её не дали. Сидевшие за столами вскочили и бросились на нас, не дав встать или разорвать дистанцию, и буквально завалили телами. Кто-то орёт, что его укусили, кто-то стонет, получив от меня ногой по лодыжке, сопит, сосредоточенно отбиваясь, упорная Натаха — но мы уже проиграли.

Нас почти не били — Стасик мстительно и неумело попинал меня связанного, остальных вообще не тронули после того, как обездвижили, связав полотенцами и полосами ткани от разорванных простыней. Оттащили, прислонили сидящих к стене, встали полукругом, глядя сверху вниз. Стасик крутит в руках вожделенный пистолет. Обрёл, значит.

— И что дальше? — я сплюнул под ноги Стасику, слюна оказалась красной.

— Ты мне скажи, Кэп. Или кто ты там на самом деле?

— На каком, нахер, «самомделе»? Стасик, ты окончательно тронулся? А вы, люди, что, не видите, что у него кукуха выскочила?

Но они стоят и смотрят молча.

— Нет, Кэп, — усмехнулся этот микродиктатор, — больше ты им головы не заморочишь. Мы теперь всё знаем. Когда мёртвый, то понимаешь за жизнь.

— Мы умираем каждую ночь, Натаха, — сказал смущённо Васятка. — Умираем и не можем умереть, потому что мёртвые. И это хуже ада. И мне плевать, что у нас с тобой было, потому что мы так больше не можем.

— Но вы-то другие, — добавил Стасик, — все, кроме этой аппетитной чёрной жопки. Да, Сэмми? Почему ты с ними, дружочек?

— Ты знаешь почему, — буркнул Сэмми.

— Да, мой хорошенький, знаю, конечно. Потому что они живые. Или хотя бы не мёртвые. И пока ты с ними, ты почти жив, да? Ах, Сэмми-Сэмми, таким надо делиться. Ты же поделишься со своим хорошим дружочком Станиславом, мой чёрный пупсик?

— Оу, Сэмми, я не думара, сто ты гей, — удивилась Сэкиль.

— Я не гей, — мрачно буркнул Сэмми, — просто иногда экспериментирую. А что такого? Мне было скучно. Развяжи меня, Стасик, я такое же дохлое дерьмо, как вы.

— Ты не будешь делать героических глупостей?

— Пусть геройствуют живые.

— Развяжите его, он бесполезный.

Сэмми подняли на ноги и развязали. Он, стараясь не глядеть в нашу сторону, отошёл подальше и уселся за один из столов.

— Что мне делать с вами, Кэп? — спросил Стасик.

— Тебе не кажется, что это надо было продумать до того, как набрасываться?

— Нет. Я знаю, что ответ в вас. Но не знаю, в чём он состоит.

— На что ответ?

— Как нам перестать умирать.

— Не знаю.

— Может быть. А может быть, и нет. Но это неважно. Ты не представляешь себе те муки, которые мы испытываем, и, поверь, мы попробуем всё, чтобы их избежать. Может быть, достаточно просто быть рядом с вами. Может быть, вас надо трахать. Может быть, надо пить вашу кровь. Может быть, вас надо убить и съесть — но это уже последний способ, сам понимаешь. Только если ничего больше не поможет.

— Предложил бы тебе отсосать для начала, но тебе в радость, а мне противно.

— И это попробую, — ничуть не смутился Стасик, — уж больно цена высока. У нас впереди вечность мучений, это отлично мотивирует. Так что, если ты знаешь способ, лучше скажи сам, сэкономим время.

— Хочешь верь, хочешь нет — без понятия.

— Жаль, — вздохнул Стасик, — искренне жаль. Ты, конечно, отвратительно самодовольный гетерошовинист и гомофоб, но я не испытываю радости от того, что придётся с тобой проделать. Ну, почти не испытываю…

Какая всё-таки гнусная у него ухмылочка. И где он научился так связывать? Вообще не получается растянуть узел.

— Эй, — сказала Абуто, — может, меня отпустите? Я тут вообще случайно…

— Вот ещё. С тобой мы тоже поэкспериментируем, нельзя упускать ни одного шанса.

Я почувствовал на своих запястьях чьи-то ловкие пальчики. Сэкиль пытается ослабить узлы. Она тянула и дёргала, но бесполезно — слишком плотно и туго, у неё просто не хватает сил. А меня стянули так, что я пальцев почти не чувствую.

— Тащите кровати, — скомандовал Стасик.

Принесли четыре разобранных кровати, собрали, застелили матрасами. Нас перенесли на них, предварительно сводив в туалет. Не знаю, как женщин, а меня не развязали. Стасик лично оказал мне помощь. Хорошо, что в полночь я это забуду. Надеюсь, завтра я это не вспомню.

Навалившись вчетвером, развязали мне руки и привязали их к раме кровати. Теперь они хотя бы не так затекают. С женщинами поступили так же.

— Может, их сразу раздеть? — предложил кто-то.

— Давайте не будем начинать с насилия, — отказал этому озабоченному Стасик. — Возможно, окажется достаточно их присутствия. Пододвигайте стулья, садитесь рядом, ночь уже близко.

Вокруг нас сгрудились люди, каждый старается поставить стул вплотную к кровати и коснуться наших тел. Стасик положил руку мне на живот, и это крайне омерзительно.

— А ну, кончай меня лапать, онанист! — возмутилась сзади Натаха.

Сэкиль и Абуто молчат, я тоже. Разговаривать бесполезно. У моего плеча устроился на стуле Сэмми, и вторую руку Стасик положил ему на колено. Негр поморщился, но руку не сбросил.

— Начинается, Станислав, — говорит кто-то, кого я не вижу. Голос женский.

— Держитесь за них.

В меня судорожно вцепился десяток рук. Некоторые делали больно, будут синяки, но я не обращал на это внимания. Я сосредоточился на том, как тонкое лезвие натахиного самоточенного ножика осторожно подрезает тканевую полосу, которой привязана к кровати правая рука. Молодец, Сэмми, не слил нас. Одной правой маловато, но надо же с чего-то начинать.

— Су-ука, блядь, су-у-ука… — начал подвывать мужской голос за спиной.

— Божемой, божемой, божемой… — вторит ему женский.

— Убейте меня кто-нибудь!

— Не могу больше, не могу!

— Ямёртвая, ямёртвая, ямёртвая…

Руки вцепляются в меня сильнее, кажется, сейчас будут рвать на куски.

— Да больно же блядь, что вы творите! — орёт Натаха.

Треск ткани и крик:

— Прекратите! Не надо!

Кажется, там переходят к более близким тактильным контактам. Ну давай, Сэмми, режь быстрее!

Негр сереет на глазах, глаза его закатываются. Последние волокна — и он оставляет нож в моей ладони.

Слышу звуки потасовки и визг Сэкиль — кажется, там не поделили, кто будет её первым насиловать. Бью освободившейся правой Стасика снизу в нос, чувствую, как ломается хрящ. Угол неудобный, замаха нет, лезвие в руке мешает, но я постарался. Стасик отлетает, отваливаясь от кровати, и я быстро пилю тряпку на левой. Мне никто не мешает специально, вцепляются в руки и ноги, не видя, что происходит. На, получи! Ах ты так? Ты тоже… Теперь ноги.

Они не способны оказать сознательное сопротивление, просто цепляются за одежду и руки, пытаются то ли обнять, то ли повиснуть. Со всех сторон вой и плач, кто-то стоит на коленях, молча и страшно бьётся головой о кафельный пол, словно в пародии на молитву. Сухой мерзкий стук, летят капли крови. Завывающая женщина пытается порвать себе вены алюминиевой вилкой, потом бросает её и с разбегу врезается головой в стену, неловко заваливаясь на бок.

Я аккуратно вытаскиваю у Стасика из кармана свой пистолет, и к нему сразу тянется несколько рук, которые я отбиваю рукояткой. Патроны в дефиците, пусть сами как-нибудь. Сэкиль бешено вращает глазами и пытается кусаться, майка разорвана спереди сверху донизу, штаны спущены, какой-то мужик рвёт с неё трусы, но они прочные, и ей больно. Бью его ногой в копчик, ноги ещё не отошли, удар выходит смазанным, но хватает — отлетает с криком. Натаха каким-то образом освободила одну руку и теперь душит ей Васятку, но тот, даже выпучив глаза и задыхаясь, терзает руками её грудь. Одним движением ножика перехватываю верёвку на руке Сэкиль, сую в освобождённую ладонь рукоять. Кинувшись к кровати Абуто, где кто-то буквально зубами грызет её голое чёрное бедро, вижу краем глаза, как азиатка втыкает лезвие кому-то в пах.

Нападающих много, но они бестолковы, неумелы и не вполне уверены, чего хотят больше — растерзать нас или покончить с собой. Мы бы отбились, я уверен — но тут меня обресетило.