Время кобольда

Глава 21. Кэп

Таскать туда-сюда контейнеры три раза в день — та ещё история. Без нас никто не хочет покидать этаж, будут лучше грызть замороженное пюре. Но при этом смотрят как на врагов народа. Поставили бы к стенке, но пистолет один, и он у меня. А если бы нет? Линчевали бы?

Да запросто. Последствия в таких случаях никого не волнуют, коллектив всегда туп и беспощаден, воспроизводя самые древние из мер социальной защиты. Накинуться толпой и растерзать того, кто не такой, потому что он, возможно, опасен.

— Стасик, меня достало. Я вам не дед Мазай. Нет ничего сложного в том, чтобы пройти несколько пролётов лестницы.

— Кэп, нельзя жить в обществе и быть свободным от него! — скорчил пафосную рожу любитель дешёвых цитат.

— Переселяйтесь туда насовсем, — встряла Натаха. — Тут всё равно воды нет. Ни помыться, ни посрать. Говном уже весь этаж пропах, во всех унитазах нагажено всклень.

— Но… — растерялся Стасик. — А как же…

— А что тут ловить-то? — удивился я. — Кровати ваши? Тумбочки? Всё это есть и там. А чего нет — притащим. Один хрен делать нечего, чего б не размяться?

— Кэп-сама деро говорит!

Стасик мнётся и отводит глаза. Потом решается.

— Я покажу.

В своей комнате он, кряхтя, отодвинул шкаф от стены. Смотрит укоризненно, но я не собираюсь ему помогать. Мало ли что он задумал.

В стене выбрана неровная ниша глубиной в два кирпича.

— Вот ты сраный граф Монте-Кристо!

Стасик выдалбливал острой железкой раствор и вынимал кирпич за кирпичом. Достиг немногого, но даже такой результат внушает уважение. И не побоялся же маникюр испортить!

Тут же лежит инструмент — обмотанный изолентой обломок ножовочного полотна.

— Ах ты воришка! — возмутилась Натаха.

— Это общественная необходимость!

— Попытка выкопать себе нору не тянет на общественное деяние, — возразил я.

— Это не нора, а выход!

— Тупо, — презрительно сказала Сэкиль.

— Погоди, Сека. А правда, что будет, если сломать стену?

Все задумались.

— Мы выйдем отсюда! Выйдем на свободу! — убеждённо заявил Стасик.

— Заткнись… — оборвала его Натаха. — Какую, в задницу, свободу… Ты правда думаешь, что всё так просто?

Я пытаюсь мысленно визуализировать план этажа. Выходит, что действительно эта стена относительно него наружная. Если предполагать, что какая-то «наружа» вообще существует.

— Вот проковырял ты, допустим, дырку. А дальше что? Прыгать с парашютом из трусов?

— А с чего ты взял, что этаж высоко?

Все снова задумались. То, что по лестнице можно спуститься так же, как и подняться, ни о чём, по большому счету, не говорит. Потому что если спускаться достаточно долго, то спустишься обратно на свой этаж, как по лестнице Эшера. Тут вообще всё такое… Эшерское.

— Я бы проковыряра и грянура. Одним гразком, — вздохнула Сэкиль. — Интересно зе…

У запасливой Натахи нашлось ещё несколько железяк, и мы вгрызлись в стену, как шахтёры-стахановцы. Скоблим, долбим, ковыряем раствор. Расшатываем и выколачиваем кирпич. Если не идёт — забиваем в щель деревянный клин и поливаем водой. Пока долбим другой, разбухшая древесина отламывает этот. Продуктивность метода не высока, но какой толщины вообще может быть эта стена? Три кирпича? Четыре?

Оказалось — шесть. Очень капитальная стенка. Выдернутый кирпич полетел на пол, а мы столкнулись бошками у квадратной дырки.

Воздухом свободы оттуда не веет. Ничем особо не веет. Темно. Какое-то помещение. Фонарик выхватывает лучом только стену напротив.

— Пахнет… Как тут, — разочарованно принюхалась Натаха. — Ну что, доламываем? Если вынуть кирпичей семь-восемь, то можно запихать туда Сэкиль, она тощая.

— Я стройная. В отрисие от некоторых. Но не надо меня запихивать. Подоздите, я сейсяс.

Азиатка выбежала из комнаты и унеслась по коридору в сторону душевой. Мы с Натахой переглянулись и пожали плечами. Стасик так и торчит у дырки.

— Свет! Там свет! — закричал он, отпрыгнув.

Споткнулся о разбросанные кирпичи, сел с размаху на жопу. В отверстие посветили снаружи фонариком.

— Привет, дятры! — сказала Сэкиль. — А вы думари, всё так просто?

— Как ты догадалась? — спросил я её, когда мы собрались в нежилой комнате. В другом конце коридора, последняя, торцевая.

Если разобрать стену, то можно бегать кругами. По совершенно прямому на вид коридору.

— Это зе пространство Пенроуза. Инасе и быть не могро.

***

На бывшем «горячем», а теперь чуть тёплом этаже Натаха облазила всё — простучала трубы, начертила на вздувшейся штукатурке схемы, долго вникала в логику. Пар всё ещё идёт, на сооружённом из обломков постаменте разогревается еда. Но я без всяких схем и чертежей вижу, что давление упало сильнее.

— Помыться можно тут!

Из косо торчащего обломка тонкой трубы потекла вода, как только Натаха повернула вентиль.

— Советую поторопиться, пока горячая!

— Ура насей Натасе! — Сэкиль, не смущаясь, сбросила одежду и начала намыливаться под тонкой струёй воды. — Мне так этого не хватаро!

Натаха, поколебавшись, последовала её примеру. Я, зная, как она стесняется своего тела, отвернулся.

Когда настала моя очередь, вода уже еле тёплая. Мы постирали бельё, повесили на горячую трубу сохнуть, улеглись на притащенную с нашего этажа кровать.

— Секиль, ты же что-то поняла, да? — спросил я.

— Скорее, вспомнира, — вздохнула азиатка. — Сто-то меняесся, Кэп-сама. Я борьше и борьше вспоминаю.

— Не мни сиськи, Сека. Говори уже, — мрачно сказала Натаха. — Хотя чую, что ничего приятного не услышу.

— Когда-то это быро моей работой. Проектирование топорогии пространства в метрике Пенроуза.

— Что за Пенроуз такой?

— Математик. Он занимарся квантовыми эффектами сознания. Доказар, сто активность мозга — это сусественно квантовый процесс, явряюссийся «объективной редукцией» квантовых состояний пространства-времени.

— Ничего не понял.

— Коррапс ворновой функсии как средствие выбора, соверсаемого субъектом, — вздохнула она.

— Понятнее не стало.

— Невазно. Он есё известен как создатель «невозмозных фигур».

— А не Эшер разве? — проявил я внезапно всплывший огрызок эрудиции.

— Эсер рисовар фигуры Пенроуза. Невозмозный треугорьник. Невозмозный куб. Рестница Эсера — на самом дере рестница Пенроуза.

— Эшер мне почему-то больше знаком.

— Он худозник. Пенроуз — математик. Мало кто знает математиков.

— Но ты знаешь.

— Мозаика Пенроуза — основа топорогического проектирования. Апериодисеское разбиение проскости и так дарее.

— И что это значит для нас?

— Сто выхода нет. Потому сто выходить некуда.

— Вот умеешь ты порадовать, подруга… — вздохнула Натаха. — Пойдемте лучше пожрём.

***

Кухонный лифт тут работает так же, как на нашем этаже. Точнее, на бывшем нашем. Нам дали понять, что не рады и не хотят больше видеть. Разогретую жратву хотят, а нас — нет. Теперь мы достаём мёрзлую еду, ставим на пар, греем — потом гонцы приходят и забирают. Глядя на нас, как на говно.

Пар идёт всё слабее, но и промёрзлость еды всё меньше. «Динамисеское равновесие», — называет это Сэкиль. А ещё она говорит: «Экстрапоряция тренда негативная».

Когда память начала возвращаться, оказалось, что она очень умная. Не то что мы с Натахой. Натаха хоть в железках волочёт, а я вообще дурак-дураком. Впрочем, никто из нас так и не вспомнил, как оказался тут. Память возвращается бесполезными кусками. Сэкиль работала на какую-то монструозную кибер-контору, создавала виртуальные реальности. «Дря игр и не торько», — сообщила она уклончиво. Натаха однажды вспомнила, что у неё был мотоцикл, и теперь страдает без него. Я не вспомнил ничего толкового и продолжаю вести беззаботную жизнь дебила.

Ресетить меня перестало, я больше не забываю, что случилось вчера, но зато и помнить нечего. Искать дверь мы бросили, поверив Сэкиль, что вести ей некуда. Утром принимаем душ, пока вода в трубе тёплая. Она согревается за ночь, значит (как оптимистично считает Натаха), где-то есть источник тепла. Греем завтрак. Съедаем свою порцию, остальное отдаём гонцам с этажа. Они выглядят и пахнут всё хуже, но остаются верны себе. Снисходящий до разговоров с нами Васятка говорит, что засрали уже весь этаж в три слоя, включая пустующие комнаты. Даже Стасик впал в тоску и ничтожество. Ковыряет зачем-то стену в коридоре.

— Какую именно? — внезапно заинтересовалась Сэкиль.

Выслушав объяснения Васятки, только рукой махнула — топологию, мол, не обманешь.

Натаха продолжает разбираться в трубах, пытаясь найти уж не знаю что. Наверное, ей просто скучно. Но когда в нашем импровизированном душе вода совсем захолодала, она нашла новый потеплее. И то польза.

Я болтаю с Сэкиль. Иногда мы трахаемся. Больше со скуки, чем от страсти.

Я помогаю Натахе. Иногда мы трахаемся. Примерно по той же причине.

Иногда мы делаем это втроём. Иногда они обходятся без меня. В здешнем безвремении говорить про чувства кажется странным, и секс — это просто секс. Ловлю себя на мысли, что ночные ресеты были счастьем. От памяти одно расстройство. Я вспоминаю какие-то джунгли, какие-то горы, какую-то войну, трупы и гарь, тряское ревущее нутро вертолёта, людей с оружием, смотрящий на меня холодный глаз ударного беспилотника… Но при этом почему-то не ощущаю себя военным.

И мне по-прежнему не снятся сны.

***

Сэкиль так и не вспомнила себя, зато вспоминает работу. Рассказывает свои топологические выкладки. Увлекаясь, переходит на зубодробительную терминологию, я теряю нить рассуждений и слушаю просто так, фоном.

Выражения вроде: «Коллапс макроскопического перепутанного состояния в микротрубочках клеточных органелл дирижируется мембранными белками», — я пропускаю мимо ушей, но кое-что ухитряюсь почти понять. Что мозг индивидуален, но при этом разум — коллективный феномен. И что сознание есть свойство субъекта наделять существованием себя и окружающий мир.

«Есри система представлена суперпозицией двух квантовых состояний, это вречёт за собой суперпозицию соответствующих искриврений пространства-времени, — втирает мне Сэкиль. — Однако такая суперпозиция искриврённых участков пространства-времени явряется неустойчивой и стремится к коррапсу».

Совершенно бесполезная херня эта ваша квантовая физика. Какая разница, что внешний мир одновременно внутренний, если то, что внутри твоей башки, ты не контролируешь так же, как то, что снаружи?

Близок локоть…

***

— В этом гравная пробрема ИИ, — вдохновенно рассказывает Сэкиль, — он несубъектен. Для Вселенной он не явряется Набрюдателем, а знасит, не может быть истосьником коррапса квантовых состояний. Не может пороздать событий. В сыроком смысре слова — не Творец.

Мне плевать на проблемы ИИ. Я мягко провожу пальцем по ореолу её соска. Сэкиль хихикает и слегка отстранятся.

— Секотно, Кэп-сама! Когда насяли дерать виртуарьные миры, снасяра дря игр, потом дря всякого другого, оказарось, сто они невозмозны без рюдей. Всё, сто сусествует, сусествует в нас! В том сисре и мы сами. Понимаес?

— Нет… — я медленно веду пальцем по её животу. От пупка вниз, по средней линии, покрытой тончайшим, почти невидимым пушком.

— Да подозди ты! Это вазно! Всякий мир сусествует внутри Творца, а он — внутри него.

— А я сейчас буду внутри тебя…

— Всякое событие в нём — коррапс квантовой ворновой функции, выбор одного состояния из диапазона возмозностей! И диапазон задаётся набрюдатерем, и выбор тозе! Сто ты дераес?

Но поздно, мой палец уже закончил свой путь вниз.

Назовём это «коллапсом волновой функции».

***

— Опять блудили? — Натаха стоит, уперев толстые руки в то место, где у людей бывает талия. — И опять без меня?

Она не ревнует. Отношения в нашем триумвирате далеки и от любви, и от ревности. Они даже от дружбы далеки, пожалуй. Просто вместе мы чувствуем себя хоть чуть-чуть живыми. И если секс помогает — да будет секс. Нам его друг для друга не жалко.

— А я кое-что интересное нашла, между прочим! Одевайтесь, покажу.

— Я думал, ты уже сто раз тут нашла всё, что можно было найти, — удивляюсь я, но трусы натягиваю.

— Я тоже так думала. А поди ж ты. Как много нам открытий чудных!

— Вот! — продемонстриовала она с гордостью. — Экая фигня, зацените!

Здоровенный кусок стены отвалился и лежит на полу, обнажив толстую, в мой обхват, ржавую трубу.

— Ты её зопой сто ри задера?

— Молчи, Сека, моя жопа — моё богатство! Но нет, я вообще не трогала. Труба, видите, лопнула. Прямо внутри стены. Сначала шёл пар, потом он остыл, текла вода… Постепенно размыло. Вода всё ещё течет, видите? Но уже без напора. У нас с напором вообще беда.

Последние дни вода из нашего очередного душа еле течет, да и температура оставляет желать лучшего. Натаха пытается найти другую трубу, но пока без успеха.

— И что в этом интересного, Нат? Ещё одна труба…

— Она уходит не вниз и не вверх. Она уходит в стену. Перпендикулярно. Вот здесь, -Натаха пнула колено трубы внизу, у пола.

Действительно, толстенная труба загибается под прямым углом, переходя из вертикальной (я уже выучил, что это называется «стояк», и ничего неприличного в этом слове нет) в горизонтальную.

— И что?

— Сека, ну хоть ты поняла? — Натаха посмотрела на меня с обидной жалостью. — Тупорогии эти твои…

— А ведь и правда… — Сэкиль смотрит на Натаху с восхищением. — Натаса, ты умниса! Ведь там зе её нету, да?

Она показала пальцем себе за спину.

— Она уходит в стену, но не выходит из стены напротив? — начало доходить до меня.

— А знасит, мы неправирьно представили топорогию места! Там есть сто-то есё!

— Скорее всего, просто техническая шахта, — снизила накал страстей Натаха. — И всё же, я бы поглядела.

— Но как? За трубой стена целая, размыло только нашу сторону. Судя по толщине, долбить мы её можем годами…

— Не надо долбить! Пролезем по самой трубе! Вот здесь на сгибе шов разорвало, а там, верху, видите — болтовой сгон. Если его раскрутить, то мы запросто отломим этот кусок, потому что рычаг тут приличный. Загоним ломик в щель…

— Грубая ты всё-таки зенсина… — вздохнула Сэкиль. — «Ромик в ссерь»… «Нефритовый стерзень в ясмовую вазу» звусит гораздо изяснее!

— Ты о чём-то кроме траха думать вообще можешь?

***

Трубу мы отломали. Разумеется, оказалось это не так просто. Пришлось, как выразилась Натаха, «поебстись», и речь идёт не о сексе. И вот мы стоим и смотрим в мокрый ржавый зев.

— А как там вылезать? — спросил я. — Изнутри трубу не открутишь.

— Я надеюсь, — ответила Натаха, — что там есть большой разрыв. Судя по деформации, гидроудар был в ту сторону. Тут только швы расселись, а там могло хорошо так раскрыть.

— Надеесся? Думаесь? Могро? А есри нет? Я зе визу, как ты на меня смотрис! Твоя торстая зопа сюда не прорезет, да?

— Пролезет, наверное, — вздохнула Натаха. — Но я там не повернусь. А ты тощая.

— Я стройная! У меня хоросая фигура! Кэп, скази ей!

— У тебя отличная фигура, — примирительно сказал я, — а Натаху мы любим не за это. Но если кому лезть, то всё же тебе. У меня плечи широкие, у неё таз.

— Таз — это в сём стирают трусы. А у Натаси — зопа. Зописся. Свороси вы, а не друзья… — вздохнула Сэкиль. — Есри я застряну, то буду орать, пока не сдохну! А это дорго! Пусть вам будет стыдно!

— Мы тебя вытащим, если что, — заверил я.

— Конесно-конесно…

И она полезла, толкаясь локтями и коленями. Мы смотрели, как исчезают в трубе подошвы её грязных кед.

— Сама она жопища, — буркнула Натаха. — Вот же вредная баба.

— Я всё срысу! — донеслось из ржавой темноты. — Тут хоросая акустика! А есё тут и правда дырка!

— Между ног у тебя дырка! Точнее можешь сказать?

— Труба консяется, я могу вырезти! Она оторварась!

— Что ты там видишь? — спросил я. — Не вылезай, просто посвети фонариком.

— Тут такой как бы кородесь, прохо пахнет и много крысов! Я боюсь крысов! Я вырезаю обратно!

В трубе зашуршало и вскоре кеды показались обратно. Они стали гораздо мокрее и грязнее. Да и сама Сэкиль…

— Боже, ты как из жопы вынутая! — неделикатно прокомментировала её внешний вид Натаха.

Ржавая мокрая грязь, скопившаяся на дне трубы, превратила азиатку в нечто влажно-коричневое.

— Мне сросьно нузен дус! И переодесся! И заткните сем-нибудь трубу, там много-много крысов! Я их боюсь!

***

Пока Сэкиль отмывалась и отстирывалась, мы завалили трубу строительным мусором. Действительно, только крыс нам тут не хватало.

— Я думаю, это центральная шахта мусоропровода, — сказала Натаха.

— Он, вроде, прилично так в стороне.

— В стороне — этажный ствол. Но мы знаем, что этажи идут со сдвигом, так?

— Ну, наверное…

— Если бы ты Секу реже драл, а чаще слушал, то запомнил бы про лестницу этого, как его…

— Эшера?

— Не, другана его, на «П», математика…

— Пенроуза?

— Вот, именно. Которого тупорогия.

— Топология.

— Слышь, я не дура. Просто Сека так смешно это выговаривает…

— Прости, Натах, вовсе не считаю тебя дурой. Не хотел обидеть.

— Кто меня обидит — трёх дней не проживёт… — пробурчала Натаха. — Видел бы ты мой байк! Интересно, кто на нём теперь гоняет? Надеюсь, мой сын.

— Ого, ты вспомнила сына?

— Очень смутно, Кэп. Его зовут Степан.