Вперед в прошлое – 7

Глава 8 Тот, кто в ответе

В самолете на меня накатила усталость, наверное, потому что перепсиховал. Меня просто размазало тонким слоем по реальности. Я откинул спинку сиденья и вырубился, едва сомкнул веки. Перед глазами закружился калейдоскоп событий этого бешеного дня, их захлестнуло темнотой, а потом меня вышвырнуло в белую комнату с монитором.

Первой мыслью было — сволочи, дайте поспать!

Второй — что, опять⁈ Но я ничего не сделал!

Или все-таки сделал? Если дело в Инне, так то было вчера, и моей заслуги в ее спасении нет…

Мысли оборвались, когда включился экран. В этот раз я сразу узнал Питер — припорошенного снегом Медного всадника ни с чем не спутаешь. Смеркалось. Люди, кутаясь в пуховики и шубы, надолго не задерживались возле достопримечательности. Сделают снимок — и бегом, бегом в тепло. Было ветрено, и снег летел почти горизонтально.

Время на таймере останавливается: 19. 02. 2029!

Не желая видеть, как гибнет прекрасный город, я закрыл глаза… Точнее, попытался их закрыть и не смог, еще с минуту вынужден был смотреть на площадь сверху, потом — заглядывать в лицо каждому человеку, чтобы в полной мере прочувствовать: они живые, и им суждено умереть прямо сейчас.

Инверсионный след, слепящая вспышка — и я проснулся. Сердце тарабанило — то ли от волнения, к которому нельзя привыкнуть, то ли от осознания, что время катастрофы сместилось на полгода. Полгода!

И все-таки — что я эдакое совершил? Надо понимать, это событие произошло после того, как мы свергли Джусиху, и до посадки на самолет.

Единственное, что я сделал — сумел правдами и неправдами пробраться в самолет. Это стоило мне усилий и нервов…

Или именно в этом и дело? Я не хотел, боялся, но пересилил себя и смог? Черт побери! Вот же оно! Вот почему ушел взрослый — реальности нужнее я такой, какой есть, трусоватый, сомневающийся, но упорный, из меня может получиться именно то, что надо. Взрослый не мог меняться, потому что все в себе уже изменил! А я — могу.

Точно! Помню, был такой непонятный сдвиг на таймере после… после трусов! Когда я до икоты боялся их продавать, но все-таки сделал это.

Меняюсь я — меняется мир, я — тот, кто за него в ответе. Остался один вопрос: девушка с лимфомой — кто она? Или все-таки он?

Осознание меня воодушевило, я окончательно проснулся.

Зная все это, можно попробовать откопать связь отката назад и каких-то моих действий. Потом все-таки был скачок в исходную точку. То есть я принял неправильное решение, что-то сотворил, а потом исправил. Что это за решение?Если бы я понял, было бы проще сопоставить все события и выработать правильную стратегию поведения. Но как я ни скрипел мозгами, не удавалось найти взаимосвязь.

За иллюминатором было темным-темно, только светились огни далекого аэропорта и погрузчиков, снующих туда-сюда. Который час, интересно? И спросить не у кого. Точно больше десяти вечера.

Это же надо! Каждый мой шаг что-то незначительно меняет в реальности. Люди, которые должны погибнуть, но остались благодаря мне, тоже меняют… Или каждый влияет на окружающих и происходящие события?

Перед глазами появилась странная картинка: чернота, а в ней — переплетения миллионов светящихся паутинок. Этот конгломерат пульсировал, одни линии гасли, на их месте возникали другие…

С другого борта самолета началось движение, прерывая ход мыслей. Свет фар мазнул по салону, и я переместился к иллюминаторам с другой стороны. Подъехала машина, похожая на бензовоз, с оранжевыми проблесковыми маячками. Двое сотрудника поставили трехступенчатую лестницу под крылом, что-то там подкрутили, протянули шланг и соединили бензовоз, точнее керосиновоз, с крылом. Пошла заправка! Значит, скоро взлетим!

Не прошло и получаса, как самолет заправили, в салон вошла стюардесса и поманила меня в отделение за шторкой, где собрались остальные бортпроводники. Я последовал туда, женщина проинструктировала:

— Сейчас рассядутся пассажиры с билетами. Некоторые не дождались заправки, разъехались по домам. Вот в этот момент занимай свободное место, потому что потом войдут другие безбилетчики.

— Спасибо, — кивнул я. — Который час?

— Час ночи, — улыбнулась она, я вздохнул — все-таки зала ожиданий в Москве мне не избежать. — В какой аэропорт прилетаем, знаешь?

А не знаю! Потому что мне все равно.

— Шереметьево, — брякнул я, думая, что неудобно выйдет, если ошибусь, ведь соврал, что меня там встретят.

Стюардесса удовлетворилась ответом — похоже, угадал.

Приехал автобус, выпустил из своего недра сумчатых пассажиров, и они устремились к самолету. В салоне загромыхала ручная кладь, донеслись отдельные голоса, слившиеся в сплошной гул. Посадка длилась минут пятнадцать. Стюардесса («Яна» — было на бейдже) отодвинула шторку, кивнула мне, я выбрался в салон, прошел до середины, нашел свободное место между дедом в бежевом костюме и полной набыченной женщиной.

— Можно? — указал я на сиденье, но дед не обратил на меня внимания. Глухой, что ли?

Я тронул его за плечо и повторил:

— Извините, можно присесть?

Глаза у него были светлыми, будто пораженными катарактой, а веко оттягивала вниз крупная папиллома.

— Нет говорить руски, — развел руками он.

Ясно — иностранец. С большой вероятностью немец, много их сейчас. Ездят по местам, где воевали, или там, где погибли их родственники. Этот как раз по возрасту тянет на оккупанта. Но потомки красноармейцев мстят им и сейчас: пасут, дожидаются удобного момента и грабят. Ворую чаще всего фотоаппараты. Ну а что, легкая добыча, непуганая.

— Can I sit down? — Я указал на сиденье.

Дед встал и пропустил меня. Я оказался зажат между ним и недовольной теткой.

Самое интересное началось через десять минут. Я думал, безбилетных будет двое-трое, но они поперли толпой, да с сумками — мужики и женщины, одинаково злые и замученные. Сумки загромоздили проход и заблокировали дверь туалета.

Немец наблюдал за этим и прозревал, глаза его круглели и круглели, аж бородавка подскочила, открывая обзор. Всего безбилетных было человек двадцать. Помимо занятого мной, было еще свободное место, две тетки сцепились за него и упали на сумки, в это время на сиденье просочился похожий на Голлума шнырь. Сел и вцепился в подлокотники. «Моя пре-елесть».

Вышел мужчина в форме, наорал на дерущихся женщин, пригрозил, что высадит, и они угомонились, но нависли над Голлумом, отпуская язвительные реплики: мужик-де измельчал, Чернобыль, мутации, все дела. Мужик молча терпел, ему было не привыкать.

Безбилетчики нависали над легальными пассажирами, толкались, вызывая ропот. Особенно повезло моему соседу-немцу. Над ним застыл огромный лоб, достал флягу из нагрудного кармана и бухал, никого не стесняясь и роняя капли на дорогой костюм немца. Тот кривился, порывался что-то сказать, но соизмерял размеры свои и противника и держался.

Особенно сюрно звучал инструктаж улыбающихся стюардесс, растопырившихся между сумками. Пристегните ремни, бла-бла-бла, не вставайте ни при каких условиях, бла-бла-бла. Будто они не видят угрюмых стоящих пассажиров, нарушающих правила безопасности перелетов. Что поезда — забитые под завязку скотовозки, что самолеты.

Самолет начал взлетать. Мгновенно прозрев, немец вытаращился на меня и воскликнул:

— Was ist los? Sollte es so sein?

Здоровяк, смачно рыгнув, похлопал его по плечу:

— Сосейн, фрицик, сосейн. Ща ты у меня сосейн сделаешь, чмо шелудивое. За Ленинград ответишь, падла!

Как там в будущем говорят? Кринж. Испанский стыд. Реально стыдно за соотечественников. Не хватает только козы на поводке. А ведь через двадцать лет такое нам же будет казаться дикостью.

— Waswillervonmir? — все не отставал от меня немец, а я не понимал, чего он от меня хочет.

На всякий случай я сказал по-английски, как помнил:

— Please don’t fight with him. This man is drunk.

Не хватало, чтобы немца запинали и случился международный скандал. Впрочем, отчаянный старик должен был понимать, куда он едет. Так же и наши туристы, расслабленные и ожиревшие, в двухтысячных становились легкой добычей во всяких Рио и Манилах.

Самолет начал разгон. Стоячие пассажиры вцепились в спинки кресел. Здоровяк перекрестился и закрыл глаза. А когда авиалайнер дернулся, отрываясь от земли, снова присосался к фляге, допил ее, остолбенел да так и стоял, замерев, пока не объявили, что самолет набрал нужную высоту, и можно воспользоваться туалетом. Туда тотчас потянулась очередь, повеяло сигаретным дымом.

Икнув, здоровяк улегся прямо на сумки и захрапел. Немец сидел молча и боялся шевельнуться — наверное, английский он все-таки знал и внял моему предупреждению.

Я закрыл глаза. Если сейчас начало второго, в Шереметьево мы будем часа в три ночи. До шести придется кантоваться в здании аэропорта, а дальше… А дальше — не знаю, какой оттуда идет транспорт. В общем, главное — в Москву попасть, а там…

Что — там? Память взрослого, ау!

Обзвонить морги… Несметное количество моргов, Москва-то большая. Потом — больницы, которых тоже очень много. Еще — милицейские участки. Ни одного телефона я не знаю. Есть справочная служба, но нужно просить телефон конкретного учреждения, а я не знаю, что и где находится.

Взрослый я узнал бы все в волшебном Интернете, а так у кого выяснять? Голова кругом. И уговорить себя, что на месте разберусь, не получалось — меня все больше захлестывала паника.

Внизу проплывали светящиеся кляксы ночных городов — я видел это впервые, и картинка казалась новой, безумно-яркой и прекрасной. Завороженный, я забыл о своих проблемах.

Что это за город внизу? Не замечая того, я завалился на набыченную тетку, чтобы лучше видеть землю в иллюминатор.

Она шевельнула кустистыми бровями и оттолкнула меня, как плешивого щенка.

— Извините, — уронил я, — первый раз лечу, засмотрелся — так красиво!

С теткой что-то произошло. Недовольство сменилось удивлением, она посмотрела на меня другими глазами и проговорила виновато:

— Хочешь на мое место?

Я радостно закивал, мы поменялись местами, и я прилип к стеклу, разинув рот. Все-таки память взрослого — не то. Вот они, мои настоящие впечатления и чувства! И это ни с чем не сравнимо.

Тетка перестала быть злобной, она наблюдала за мной украдкой и умилялась. Может, вспоминала свой первый полет.

Вскоре ничего не стало видно — под нами распласталась туча.

— Огромное вам спасибо! — улыбнулся я, предложил пересесть, но тетка отказалась.

Понемногу проступили проблемы, прорезалась тревога — в Москве-то буду новый я! Не потеряюсь ли? Не откажет ли мой-чужой опыт?

Поздно. Я уже лечу. Кроме меня, помочь деду некому.

Вскоре объявили, что самолет идет на снижение, попросили пристегнуть ремни, и мы нырнули в плотное облако. И только сейчас до меня дошло, что это другой климатический пояс, тут моя ветровка не согреет, и, возможно, по утрам уже заморозки.

Когда самолет вынырнул из облака, мы были уже низко-низко, по стеклам хлестал дождь.

И зонт не взял, вот же дурак! Буду надеяться, что автобусная остановка тут рядом. А может, к утру дождь закончится: в Москве погода переменчивая… Но не осенью.

Толчок приземления. Понятные только русским овации в салоне. Напуганный немец тоже похлопал, слабо понимая зачем. Видимо, ради безопасности решил чтить традиции.

Полагая, что мало кто знает английский, ну проснувшийся бык так точно, я посоветовал немцу быть осторожным, спрятать фотоаппарат и не ходить ночью по улицам в одиночку.

Немец покивал и рассыпался в благодарностях на ломаном английском. Обидно стало от мысли о том, что он у себя дома расскажет о стране, которая победила нацизм и которую он наверняка считал великой.

Все изменится, и совсем немного времени пройдет. Откуда, спрашивается, берется все это рыгающее, пьющее из горла бычье? В Союзе ведь все же казались приличными, интеллигентными. Самая читающая нация как-никак.

Народ зашевелился, засобирался на выход — злой, перекошенный и сонный. Торговцы поволокли сумки, освобождая проход. Кровожадные тетки, которых Голлум лишил места, обиду ему не простили и последовали за ним, чтобы вцепиться ему в глотку.

Мне спешить было некуда, я решил выйти последним и наблюдал, как стюардесса Яна пытается добудиться небритого мужчину в кожанке.

Давай, Пашка! Учись превозмогать, это здорово сдвигает время на таймере.

Вышел я последним, вскочил в приехавший за нами автобус, стряхнул капли дождя — волосы были такими густыми, что не промокали.

Холодно! Совсем холодно, градусов десять — не заболеть бы. Вот почему не подумал об этом? Хоть полотенце взял, сделаю накидку Бэтмена, хоть немного согреюсь.

Толпа отправилась в багажное отделение, некоторые пассажиры, грохоча тележками устремились к выходу, а я — в зал ожидания. Бомжей тут, слава богу не было. Были вездесущие челноки, занявшие все сиденья. Те, кому они не достались, спали прямо на сумках, напарники их охраняли, потому что в таких местах всегда шныряли желающие пощупать чужие карманы.

Стайка беспризорников спала прямо на картоне у стены, укрывшись газетами.

Сидений мне не досталось, я обмотался полотенцем, привалился к стене и сполз на корточки, подложив под зад рюкзак. В зале ожидания пахло потом, носками и трудной человеческой судьбой. Манил огнями ресторан и дьютик, где столько интересного и вкусного.

Живот заурчал. Прости, друг, придется тебе потерпеть.

С улицы вошли два мента, один молодой и длинный, а второй — дядечка лет пятидесяти, с седыми усами и хитрым прищуром.

Кто-то словно шепнул: воспользуйся своим преимуществом! Рука нащупала в кармане купюры. Одна, вторая, третья — три тысячи.

Менты все знают лучше всех, у них везде свои люди и сеть осведомителей. Если деда задержали на митинге, кому как не ментам знать это. Если он в больнице, им будет гораздо проще, чем мне, выяснить, так ли это.

Или — если его тело в морге.

При последней мысли меня передернуло. Превозмогая нежелание надоедать незнакомым людям, тем более — ментам, которые ищут, кем бы поживиться, я встал, сфокусировался на пожилом и двинулся к нему.

Желудок возмущенно завыл, кишки скрутило в узел.

Хочу ли я? Могу ли я? Могу! У этого дядьки наверняка есть дети, а может, и внуки имеются, причем ненамного младше меня. Вдруг удастся разжалобить его, воззвать к его отцовским чувствам? Вон, в самолете даже суровая тетка оттаяла, когда на грубость я ответил по-человечески, и место мне уступила.

— Товарищ сержант, — проговорил я, едва мы с ментами поравнялись.

Дядечка посмотрел без зла, с интересом. вскинул седую бровь, похожую на пучок иссушенной возрастом травы.

— Помогите, пожалуйста! — Я сделал самое жалобное лицо из всех, которые способен был изобразить. — Совсем пропаду, если не поможете.

Молодой мент кивнул коллеге, тот так же кивком отпустил его и устало спросил:

— Ну, чего тебе? Украли что? Потерялся?

— Я знаю, милиция может многое, вы все знаете. У меня дедушка пропал. Я из другого города, вот, только прилетел, он тут совсем один, а вдруг с ним беда случилась? Телефон он не берет, соседи ничего не знают. Вдруг он умер? Помогите! Я вообще тут ничего не знаю, где искать, не знаю, куда звонить — тоже. — Трясущимися руками я вытащил три тысячи. — Пожалуйста! Я понимаю, найти кого-то — тоже труд, тем более вы занимаетесь другим. Понимаю, денег мало, но это все, что есть. Помогите мне найти деда!

Усач склонил голову набок.

— Мне не к кому обратиться! — продолжил натиск я. — Очень за него волнуюсь, вдруг он в больнице прямо сейчас умирает?

— А родители где? — спросил милиционер строгим тоном.

Я сказал правду: остались в городе, работают.

— Ого! — удивился милиционер. — Как же ты на самолет попал? Один? И не побоялся переться в такую даль! Пороть тебя некому!

И снова я сказал правду:

— Попросился на борт. Взяли.

— А родители как тебя отпустили?

— Никак, — пожал плечами я. — Но они не могут лететь вот так сразу, а каждая минута на счету — вдруг дед в больнице? Я его очень люблю. Да, потом накажут, но прежде я найду его.

Сержант брезгливо отодвинул руку с деньгами, отвел взгляд.

— Ну ты отчаянный парень. Идем.

Неужели мне удалось всколыхнуть в нем человеческое? Или это и есть честный мент, которому не наплевать на беды других, и он хорошо выполняет свою работу?

И если я способен менять мир, может, и каждый человек способен? Прямо сейчас, помогая мне совершенно бескорыстно, пожилой милиционер прибавляет реальности пару часов или даже дней.

— Замерз? — спросил сержант на ходу — у него болели колени, и он шагал вразвалочку, как утка.

— У нас на юге почти лето. Торопился и куртку не взял, — признался я.

— Меня Иваном Васильевичем зовут, — сказал сопровождающий.

«Прямо как в фильме», — подумал я и тоже представился.

Мы вошли в каморку с продавленным диваном и единственным столом, где стоял алюминиевый электрочайник, заварник и баночка варенья.

Милиционер оседлал один стул, я уселся на второй.

— Ну, рассказывай, авантюрист, как зовут твоего деда и где он может быть. Попробую помочь.