Вперед в прошлое – 7

Глава 18 Рыба в мутной воде

Блоки жвачек и шоколадных батончиков, что я купил на оптовых складах в Мытищах, а также круглые печенья в пачках влезли в клетчатую сумку, поставленную в ногах. Прикрыв ее увесистой упаковкой цветных пакетов, я трясся на задней площадке «Икаруса», вцепившись в ручку сиденья, где сидела толстенная тетка, которой этого сиденья точно было мало. Позади, еле доставая до поручня, стоял деревянный, как Буратино, дед, и постоянно заваливался на меня. Пришлось свободной рукой прижать пакеты к груди, чтобы их не помяли и они не потеряли товарный вид.

Был удивительно солнечный теплый день, нехарактерный для октября. Глаза отвыкли от яркого света, и солнце слепило. Казалось, что золотисто-оранжевые деревья, выстроившиеся вдоль дороги, тоже сияют и слепят.

Наконец я вылез из душегубки, поправил перекошенную одежду и отправился к метро. Увидев валютный ларек, где был обозначен курс доллара, я направился к нему. На оптовых складах за рубли ничего продавать не хотели, брали только в долларах по официальному курсу 1:1100. Обменять рубли тоже нигде не получилось, потому что валютчики хотели за один доллар 3000 рублей, а иногда и больше. Я заглянул в окошко ларька. Внутри сидела полная лоснящаяся женщина, накрашенная, как проститутка.

— Почем доллары? — спросил я.

— Рубли беру по курсу 1:3000, — буркнула она.

Я присвистнул. Думал, менялы в спальных районах не такие жадные — ага, размечтался.

— А доллары почем берете?

— Курс 1:1100, ослеп, что ли? Мальчик, иди отсюда, не создавай очередь!

Мне в затылок дохнул мужик в соболиной шапке.

— Рубли возьмешь?

Тетка назвала тот же курс, что и мне, мужик погрустнел, отошел вместе со мной, тяжело вздыхая. Вот где сверхприбыль! По законам жанра, когда все уляжется, курс должен выровняться, но будет чуть выше, чем в сентябре. Даже если доллар поднимется до соотношения 1:1500, если я продам мужику оставшиеся сто двадцать баксов, то подниму сто тысяч вообще ни на чем!

Рискнуть?

— Сейчас везде такой курс, — решился я, чувствуя, как в горле становится горячо и кровь тарабанит в висках. — Пишут один, заманивают, а по факту доллар в три раза дороже.

— Упыри! — Мой собеседник зыркнул на ларек и пожаловался: — Три месяца копил на сапоги жене, что теперь будет?

— Да ничего не будет, пошумят и успокоятся.

Качнув головой, мужик посмотрел на ларек.

— Все-таки решили менять? — уточнил я.

Мужик кивнул. Безобидный на вид дядька: сальные волосенки, впалые щеки, очочки, свитер с оленями.

— Не советовал бы, — снова предупредил его я, но он шагнул к ларьку, тогда я выдохнул:

— Поменяйте мне по две пятьсот за доллар.

Все, обратного пути нет. Дядька повернул голову, спросил с интересом:

— Сколько у тебя есть?

— А сколько надо?

— Пятьдесят. Откуда у тебя столько?

Хриплым голосом я ответил:

— Дома взял, дед ногу сломал и идти не может. Менять собрался, но жаба задавила. Она тысячу за доллар хочет, пусть идет лесом!

— А вдруг они у тебя фальшивые? — недоверчиво прищурился дядька.

Я кивнул на ларек.

— Если будете брать, можно проверить. Будете? Проверять?

Посопев с полминуты, мужик махнул рукой.

— А и давай.

Мы вместе подошли к ларьку, я отдал тетке три десятки и одну потертую двадцатку.

— Скажите, пожалуйста, они настоящие? В смысле, не поддельные?

Тетка протянула пухлую руку, всю в золотых перстнях, забрала деньги. У меня сердце чуть не оборвалось, я нервно сглотнул слюну. Капля пота защекотала позвоночник.

— Настоящие. Меняем? — В темноте окошка мелькнул блестящий глаз.

И как теперь деньги вернуть? «Отдайте, я передумал?» Может и послать.

— Две тысячи рублей за доллар, —начал торговаться я. — Папа сказал, менять только так.

Мужик за моей спиной занервничал, что утекают денежки по выгодному курсу, засопел.

— Иди ты нафиг! — огрызнулась валютчица. — Две тысячи! Придумал тоже мне. Тысяча двести и проваливай. Нашелся умник, завтра рубли превратятся в фантики, и куда их?

Она что же, не отдаст мне доллары⁈

Вспомнилась история, которую рассказывала очень смазливая девушка, подруга бывшей жены. Если с ней пыталось познакомиться бычье, которое не терпит отказа, она начинала: первое — умничать, второе — рассказывать, что ее отец — подполковник Угро. Говорила, что срабатывало безотказно, как фумигатор — на комаров, и быки незаметно и тихо исчезали.

— Вы тут людей обманываете! — наехал на нее я. — А есть официальный курс! И он тут у вас написан! Папа знает, он милиционер! Так что меняйте нормально или верните деньги!

Окошко раскрылось полностью, высунулась та же пухлая рука, звеня золотыми цепями, ткнула мне баксы чуть ли не в лицо.

— Вали отсюда, а то охрану позову!

Пальцы разжались, я подхватил деньги в полете и побрел прочь, мужик топал следом и канючил:

— А может, по две тысячи за рубль?

— Тихо! — буркнул я, проходя мимо двух крепышей, глядящих на нас заинтересованно — возможно, это и есть охрана, и, если начну менять деньги прямо тут, мне не поздоровится.

Топал я, пока быки не исчезли из поля зрения, мужик плелся следом, как бездомный пес, и не думал о том, что я, возможно, заманиваю его в ловушку, где уже ждут здоровенные лбы, готовые отнять честно заработанное. И ведь менты не станут ничего расследовать, не до того им сейчас.

Оглядевшись по сторонам, я остановился на открытом пространстве возле скамейки, еще раз посмотрел на мужчину.

— По две? — жалобно попросил он.

— Я ведь тоже рискую. Вдруг это ваши деньги фальшивые? Их-то мы не проверили. И рискую, если меняла окажется права, и начнется война.

Поджав губы, мужчина безропотно отсчитал деньги, протянул мне. Пересчитывать пришлось долго, купюры были разными: и сотенные, и пятисотки, и пятитысячные, почти все изрядно помятые. В пачке оказалось на три тысячи больше, я вернул излишек и отдал доллары, напутствуя этого несчастного:

— Никогда больше так не делайте. Вас могут обмануть и избить.

— Но ты же… школьник! — округлил глаза мужчина, его губы затряслись.

— Я мог быть приманкой. Мог завести вас в подворотню, где ждут подельники, а валютчица с нами заодно.

Ненадолго задумавшись, он сказал, вытирая вспотевший лоб:

— Но ведь и я — мог!

— Потому я и говорю, что рискую.

— Спасибо, —уронил он и, шаркая ботинками, пошел прочь.

Я спрятал деньги, огляделся, подхватил сумку, пакеты, и пошел к метро, не переставая озираться. Деньги будто жгли нагрудный карман, так и казалось, что все знают о моих накоплениях. Подумать только, пятьдесят штук — просто из воздуха! Вчера весь день торговал, таскал тяжести, и меньше вышло. Еще же есть с собой семьдесят баксов. Рискнуть?

Сердце снова заколотилось. Наверное, ну его, во второй раз может не повезти.

В метро толкучки не было. К двенадцати я прибыл домой, сбросил балласт, положил деньги в книгу — еле влезли. Оставил десятку, рассчитывая, что добираться придется на такси, да и хотелось к приезду деда накупить вкусного, порадовать его. Взгляд остановился на телефоне, и вспомнился Каналья. Как он пережил мамин отказ? Вдруг запил?

Желание это узнать победило необходимость ехать к деду, тем более срочности никакой не было. и я набрал бабушку, но никто не подошел к телефону — видимо, она в летней кухне слушала радио или работала в огороде.

По пути к станции Перово я заглянул в гастроном.

В магазине, по-столичному просторном, было малолюдно, только две согбенные старушки в шапках и зимних пальто медленно двигались вдоль пустых прилавков. Я рассчитывал купить сыра, молочку, творога, печенья и, если повезет, колбасу. Какой там! На полках стояли лишь сухари для панировки, трехлитровые банки с консервированными помидорами, зелеными, как головки утопленников, да резиновые плавленые сырки. Весной на даче я уронил половинку такого сырка на землю и положил на муравейник, но муравьи попробовали угощение и есть не стали. Никто — ни птицы, ни слизняки — не прельстились плавленым сырком, он там недели две валялся и, наверное, до сих пор лежит. Может, все не все сырки одинаково резиновые, но проверять не хочется.

Молодец дед, что запасся продуктами!

Горожане заходили в магазин и удалялись, видя тотальное опустошение — кто молча, кто с руганью. Ничего, есть тушенка и крупы, на десерт вскрою печенье.

К отделению неврологии я добрался без десяти двенадцать, приемное время не началось, и меня не пустили. Я ждал на лестничной клетке под дверью, слушая разговор двух женщин. У одной мужа привезли с ушибом мозга — просто шел по улице, где вчера люди собирались на митинг, и получил дубиной по голове от омоновца. У второй сын подрался, не в тот район зашел.

Наконец дверь открылась, выглянула незнакомая медсестра, и я спросил:

— Джемалдинова когда на выписку?

Пропуская женщин, она глянула поверх моей головы и ответила:

— А взрослые есть? Уже можно забирать.

Дед ждал меня на диване в зоне для отдыха, выставив вперед загипсованную ногу, рядом с двумя потерпевшими с перебинтованными головами, возмущался беспределом, который устроил Ельцин и его шакалы. Наверное, придется покупать костыли, иначе как ему по квартире перемещаться?

Увидев меня, дед смолк, поднялся, и, опершись о меня, поскакал к выходу.

— Что там на улице? — спросил он.

— Тепло, почти лето, — отчитался я, но, встретившись с недоуменным взглядом деда, понял, что он имеет в виду уличные беспорядки: — В нашем районе спокойно все. Словно ничего не происходит.

Дед держался молодцом, скакал, как кузнечик, ни голова не болела у него, ни травмированная нога. Мы выбрались из здания больницы. Я оставил его на скамейке радоваться солнышку, а сам побежал к парковке искать таксиста и торговаться. Еле сторговался за тысячу, и деда забрала белая «Волга».

Едва уселся на переднем сиденье, обо мне дед забыл и зацепился языком с таксистом, пропагандируя коммунистические ценности, тот слушал и кивал.

Я смотрел в окно и думал о том, успею ли на Черкизон за трусами, носками и колготками, которыми торговали девчонки. Насколько помню, рынок работал с девяти и до вечера. Еще и куртку себе купить надо: скоро совсем похолодает, да и вырос я из той, что осталась дома. А еще свербела мысль, что надо обменять доллары, их мне передали триста пятьдесят, полтинник я обменял, пятьдесят тысяч заработал. А можно еще триста тысяч из воздуха достать! Нет, не триста, чуть меньше: на рынках-то рублями не берут, на тридцать баксов куплю товар.

Триста тысяч! Триста баксов — из ничего! Это участок в дачном кооперативе! Или — акций винзавода накупить. Или обеспечить деталями мастерскую на месяц вперед.

Безопаснее всего менять по полтиннику или двадцатке, используя ту же схему, что сегодня. На рынке, где много свидетелей, лучше не рисковать. Выбирать нужно одиночные обменники возле станций метро. Но — могут кинуть. Могут дать по голове и ограбить. А может и получиться, в конце концов, сейчас не «Фоллаут», где на тебя из-за каждого угла гули кидаются, большинство людей законопослушных.

Дома дед сразу же бросился к телевизору, даже есть не стал и тем более — спрашивать, как у меня дела. Идея полностью поглотила его. Представляю, как ему тяжело будет наблюдать расстрел Белого Дома.

— Дедушка, тебе что-то нужно? Надо отлучиться, сгонять на рынок за товаром для ребят.

В спальне заработал телевизор, донеслось дедово бормотание. Я открыл книгу, полную денег и засомневался. Жаба насмерть сцепилась с осторожностью. А вдруг запчасти срочно понадобятся, и никто не захочет их продавать за рубли? Я вытащил пятьдесят баксов, представил, что их можно удвоить, взял еще полтинник. Захлопнул книгу. Вспомнил, что нужны деньги на товар, отсчитал их, соблазнился и все-таки взял еще пятьдесят долларов.

Рискну!

Возле нашего метро тоже был обменник. Я остановился на безопасном расстоянии понаблюдать. К нему то и дело подбегали люди, склонялись над окошком, вертя головой по сторонам. Потом кто-то с руганью уходил, кто-то все-таки менял деньги.

Главное, ни гопников, ни охраны поблизости не наблюдалось.

Заприметив необъятную женщину, устремившуюся к ларьку, я пошел за ней. Она спросила, есть ли доллары, ей ответили. Что — я не расслышал, вплотную подходить было нельзя.

— Четыре тысячи? Вы совсем охренели? — густым басом проорала тетка, пнула ларек и поковыляла прочь.

— Какой курс? — спросил я, догнав ее.

Тяжело дыша, она поравнялась со мной и остановилась. Смерила меня взглядом. Не женщина, а скорее бабушка, на губе — самые настоящие черные усы.

— Кровопийцы! — Она погрозила кулаком ларьку и пожаловалась мне, думая, что нашла свободные уши: — Покупают за тысячу, продают за три. А вот черта им пухлого! — Толстуха показала дулю ларьку, к которому подошел молодой человек в спортивках.

— Так вдруг завтра война? — сказал я. — Поменяете у меня за две пятьсот?

— Да иди ты козе в трещину! Спекулянт хренов! — буркнула она, удаляясь. Остановилась метрах в двадцати и наградила меня кукишем. — И тебе на!

Парень, судя по всему, обмен произвел, спрятал деньги в карман и убежал. Спустя минуту подошел колхозного видя дядька, остался ни с чем. К нему я подходить не стал, выжидая кого-то более безобидного. Дождался женщину возраста моей матери, перехватил ее и предложил купить доллары по курсу 1:2500.

Она засомневалась в подлинности купюр, мы проверили их у валютчика, как и в прошлый раз, и я стал богаче на тридцать пять тысяч. Воодушевившись, поехал на станцию Новогиреево, присмотрел там обменник. Дождался пожилую женщину, крашеную в блонд, возмущенную беспределом валютчиков, попытался убедить не менять рубли.

Удостоверившись, что это невозможно, предложил ей обмен по своему курсу. О, как она торговалась! Пыталась вытрясти у меня копеечку, как Базилио и Алиса — из Буратино. Убеждала, что я и за полторы тысячи доллары не продам.

— Так мне не к спеху. С баксами-то ничего не случится, они в ходу будут, даже если война.

В конце концов женщина сдалась и, не проверяя деньги, обменяла полтинник. Будто бы наяву я услышал дзынь, как в игровых автоматах.

Едем дальше! Следующая станция — Шоссе энтузиастов!

Здесь я разбогател на двадцать пять тысяч

Авиамоторная! Сорок!

Но я вовремя заметил крепких мужчин, шагающих ко мне с разных сторон. Благо к переходу я был намного ближе, юркнул туда. Догонят — отнимут все заработанное! А там много, очень много.

По эскалатору я несся, перепрыгивая ступеньки и отшвыривая людей, загромоздивших проход. Если поезд задержится, мне хана. Вон уже эти два амбала вниз ломятся!

И тут прибыл поезд на конечную, я запрыгнул в крайний вагон, глядя на преследователей, преодолевающих последние ступени. Заглянул в налитые кровью глаза шагнувшего на перрон амбала и похолодел: он был готов убивать. Но поздно, я успел. Поезд тронулся!

Я глянул на мелко дрожащие пальцы. Все, с авантюрами покончено. Интересно, они догадались, что я отбираю хлеб у валютчика, или поняли, что меня можно ограбить? Без разницы. Раз уж еду назад, заскочу домой, сброшу балласт, все равно обменял почти все и даже чуть больше.

Дед так увлекся новостями, что не заметил хлопка двери. Денег было столько, что книга еле закрылась. Я на всякий случай взял тридцать тысяч рублями — ну а вдруг кто-то согласится рассчитаться в национальной валюте? Плюс полтинник — куртку купить.

Черкизон жил своей жизнью и напоминал исполинский муравейник. Нет — улей, потому что муравьи не гудят. Добирался я туда с Партизанской, через так называемую АБВГДейку (гостиничный комплекс Измайлово), а дальше — за людьми с тележками. Навстречу челноки шли гружеными, волокли сумки, чтобы купленное перепродать в других районах или городах.

Чем ближе к рынку, тем больше валютчиков с табличками, красномордых баб, держащих вроде как заводскую водку, а на самом деле разлитую дома, продавщиц сигарет поштучно и семечек. Романтика эпохи, так ее и разэтак.

К счастью, здесь рубли пусть неохотно, но брали. Правда, с прошлого раза цены подросли процентов на тридцать. На десять тысяч я набрал колготок, на пять — носков, на шесть — женских трусов. Ну вот почти и все, можно уходить. Но я решил прошвырнуться по рядам, посмотреть, что почем, и купить себе куртку, чтобы не выглядеть бомжом. Рассчитывал я, что стоить она будет тысяч тридцать-сорок, максимум пятьдесят.

Пока попадались только джинсы, ветровки, страшные стариковские плащи. Интересно, почем тут кожанки? У нас они стоили 100 долларов и выше, а вдруг они тут вдвое дешевле? Мне еще зимние ботинки нужны, но можно перетоптаться, а вот кожанка…

Ноги сами понесли к рядам с верхней одеждой. Разум зацепился за надпись на картоне «Распродажа! Футболки 500, 1000! Шорты 500, 1000, 2000!» — кричали красные буквы. Ага, ликвидация летнего товара, в Москве зима надолго, а вот у нас такое может пойти. Я остановился, сунулся в коробку. Достал белую футболку с крупными красными буквами USA.

— Только маленькие размеры, —лениво сказала продавщица.

Я отобрал десять, попросил выбрать ходовые размеры белых шортиков с полоской на боку, расплатился, утрамбовал сумку. Дальше попалась такая же распродажа, только футболки были вообще по триста рублей. Дешевле грибов. И более приличные, типа «Каппа спорт». Я заработал сегодня двести тысяч, почему бы не привезти подарки друзьям? Будет у нас такая униформа. Футболка побольше подойдет Памфилову, маленькие — Борису, Яну и Алисе. А вот Лихолетова с ее буферами (из памяти выплыла самая выдающаяся часть дедовой любовницы) — вряд ли. Рядом продавались белые носки с черными полосками и черными носками — как раз в тон. Правда, стоили они в два раза дороже, зато были качественными.

Сумка все наполнялась, нагрудный карман, заменявший кошелек, пустел.

Наконец ноги принесли меня к контейнерам с верхней одеждой. Вот они, кожанки! Аж пульс участился, как на голую женщину, так мне хотелось модную куртку, черную! И чтобы много карманов и молний.

«Ты посмотри, какие они уродливые! — проснулся опыт взрослого. — Восемьдесят долларов! Это весь твой заработок, а сейчас такое время, что правильнее вкладывать и умножать деньги, а не спускать их на шмотки».

Сглотнув слюну, я посмотрел на кожанку взглядом взрослого. И правда ведь уродство, как бочонок, и вырез ворота глубокий, как у педика. И как я раньше этого не замечал?

Я поплелся назад, вообще забыв, что мне нужна куртка. На душе было пусто и холодно, как в гнезде, откуда улетела мечта. Спохватился я на выходе из рядов, вернулся, просмотрел куртки и пришел к выводу (не без участия памяти взрослого), что этот бомжацкий прикид не стоит денег, которые за него просят. Вот косухи — другое дело, косухи — классика, но дерматиновых я не нашел, а кожаные стоили от ста баксов.

Уже уходя, я обнаружил в коробке для распродажи джинсовую куртку, утепленную овечьей шерстью.

— Она бракованная? — Я указал на куртку.

Смуглая женщина, то ли узбечка, то ли таджичка, сказала с легким акцентом:

— Маленькая, на подростка. Одна осталась. На тебя.

— И почем?

Гостья из Средней Азии прищурилась, оценила кеды не по сезону, дедову куртку с закатанными рукавами, качнула головой.

— У тебя столько нэт.

— И все же. Вдруг есть? — улыбнулся я.

— Пятдисят.

Я мысленно пересчитал потраченное. Остаться должно чуть меньше, сорок пять пятьсот, если быть точнее, из этого двадцать восемь — рублями.

— Сорок есть, —начал торг я.

К моему удивлению, она махнула рукой.

— Бери за сорок. Два год лежит, миш поест.

Я примерил куртку: чуть велика. Но это и хорошо, на весну сгодится, я скоро как начну расти!

— Беру! — я отсчитал деньги и домой отправился немного счастливый.

Сегодня буду спарринговать с Лёхой, приду прямо вот так, пусть не думают, что я нищеброд!

В квартире деда дверь была распахнута, в зале орал телевизор, в кухне — радио. Дед, разлегшийся на диване, вскочил на одной ноге и подался мне навстречу, тараща сияющие от счастья глаза:

— Наши прорвали оцепление и освободили Белый Дом! Взяли штаб МВД и едут на Останкино! Военные переходят на нашу сторону, псы Ельцина бегут!

Началось.

Я перевел взгляд на телевизор, где бесновалась толпа, ехал горящий БТР, доносились крики и стрельба, а потом камера приблизила окровавленное лицо молоденького милиционера, который закатил глаза, будто умирающая птица, и задергался в агонии.

Чему ты радуешься, дед?

Но главное, я не помнил, чтобы в моей реальности захватывали правительственные здания. Так ли оно было, или произошли изменения, и надо готовиться к большой беде?

На второй план отошли и радость от сотен тысяч рублей, которые буквально на голову упали, и тревога за Каналью, и Чумаков, томящийся в дурдоме, и спарринг с Лёхой, который должен состояться уже через два часа.

Я уселся на диван рядом с дедом. Пусть я просто не помню деталей! Ведь наиболее вероятное альтернативное развитие событий — не победа коммунистов и мир во всем мире, а гражданская война, потому что в стране много, очень много демократов, таких, как Лёха и Лекс, готовый убивать оппонентов, просто им не поступил сигнал к действию.