Война всех против всех

Глава 19 Приручение свирепой львицы

Поцеловать Лаэлию я мечтал еще со времен первого знакомства с ней, а уж запустить руку под тунику и вообще никогда не рассчитывал. Что вы, это была уже цель запредельного уровня.

Поэтому теперь, когда я все-таки решился сделать это и не получил тут же между ног, для меня было так необычно, что я не мог первое время поверить в это. Я имею ввиду, конечно же, поцелуй, а не лапанье девушки, похабные вы мои.

Кроме того, еще одним обстоятельством, сильно изумившим меня, был тот факт, что Лаэлия, оказывается, умела отлично целоваться. Я, как и все окружающие ее мужики, видели в ней в первую очередь крикливую и свирепую бабу, которая умело обращается с мечом и щитом, никогда не прикасается к косметике и благовониям. А на самом деле моя телохранительница, оказывается, умеет целоваться так страстно, что с нею можно позабыть обо всем на свете.

Нашу идиллию прервал идиот Евсений, вошедший в мой шатер с криком:

— Я нашел их, доминус!

Ох нет, что же ты делаешь, тупица, подумал я, с неохотой отрываясь от Лаэлии. Сама же девушка опомнилась и толкнула меня в грудь, а сама отскочила в сторону, будто бы целовалась только что с ядовитой змеей.

Увидев нас, Евсений понял, что совершил ошибку и будто бы поперхнулся дальнейшими словами, но уже было поздно. Кроме того, его глаза даже как-то злорадно, как мне показалось, блестели, когда он обратился ко мне.

— Доминус, я нашел их! Нашел следы вашего дяди. Он отправился на север по одной тайной тропе.

— Хорошо, тогда найди Парсания и отправляйся туда вместе с ним, — приказал я. — А мы утром отправимся следом за вами. Если обнаружите дядю, не надо к нему лезть, просто отправьте к нам гонца, а сами продолжайте наблюдать за ним.

— А как же вы? — Евсению явно не хотелось оставлять меня наедине с Лаэлией.

— А мы отправимся за вами на рассвете. Вы, главное, отправьте к на гонца, — сказал я и добавил: — Ну, чего стоишь, давай, пошевеливайся.

Подождав некоторое время, Евсений вышел из шатра. Мне кажется, он порывался сказать мне что-то, но так и не решился. И хорошо, что не решился, потому что я в это мгновение был уже близок к тому, чтобы приказать увести его и распять на ближайшей скале.

— Что-то я совсем потеряла голову с тобой, Моммилус, — сказала Лаэлия, обмахиваясь ладонью. — Весь день не жрала, а теперь еще и вина выпила. Что ни говори, а ты умеешь свести женщину с ума. Чуть было не воспользовался моей минутой душевной слабости, паршивец.

Я еще не терял надежды.

— Послушай, почему ты всегда зовешь меня обидным прозвищем? — спросил я, наливая ей еще вина и подталкивая тарелку с закусками. — И никогда не называешь «императором»?

Девушка отпила из кубка, осмотрела свои спутанные кудри естественным, чисто женским движением и рассеянно ответила:

— Потому что ты пока что еще не сделал ничего такого, чтобы называть тебя императором. Еще ни один правитель из знакомых мне не сделал ничего выдающегося. Хотя в последнее время ты начал двигаться в правильном направлении. Может быть, скоро я и в самом деле смогу назвать тебя своим императором без зазрения совести.

— Хм, весьма поучительно с тобой общаться, — ответил я и тоже отпил из кубка.

На мгновение наступила тишина и неловкое молчание, а мы посмотрели друг другу в глаза. Я потянулся к ней, чтобы снова поцеловать, но Лаэлия отстранилась и погрозила мне пальчиком.

— Ай-яй-яй, Моммилус, я же говорила тебе, чтобы ты не лез ко мне, не то отрежу член и скормлю собакам.

Но поскольку я уже не мог с собой совладать, то отчаянно продолжил движение вперед, чтобы поцеловать девушку. Она снова подалась назад, но дальше уже было некуда и она вынуждена была остановиться.

Тогда я настиг ее наконец и снова пытался поцеловать, но Лаэлия отворачивалась и толкала меня в грудь. Я схватил ее за руки и навалился сверху, пытаясь прижать к ложу, но тут моя воительница пихнула меня коленом в живот и сама опрокинула на ложе, а затем придавила сверху.

Ее искаженное яростью лицо оказалось напротив моего. Девушка сердито пыхтела, а я чувствовал ее стройное и крепкое тело, плотно прижавшееся ко мне. Крепкие бедра придавили меня внизу, а налитая грудь сильно вздымалась. При этом надо не забывать, что она была одета в кожаные доспехи, а еще сверху был пристегнут красный плащ. То есть, для обороны против чересчур страстных мужчин у нее все было приготовлено.

У римлян не принято носить штанов, что лично я считаю очень удобным в таких случаях. Доспехи Лаэлии прикрывали только верхнюю часть ее туловища, внизу, ниже пояса, была только перехваченная ремнем туника. Под нею, как я понял, у нее ничего не было.

При этом так получилось, что мои обнаженные ноги соприкасались теперь с ногами девушки и это дико возбудило меня, особенно если учесть, как долго я добивался, чтобы оказаться с ней в такой позиции. Почувствовав, как мой член вздымается у нее между ног, Лаэлия поморщилась и сказала:

— Нет, только не это.

Она попыталась отодвинуться от меня и оставить распростертым на ложе, но теперь уже я плотно обхватил ее ногами и прижал к себе.

— Отпусти меня, Моммилус, — не попросила, а отрывисто приказала Лаэлия. — Ты хочешь, чтобы я сломала тебе ноги?

Я внимательно поглядел ей в глаза и вдруг понял, что не вижу в них настоящей злости. Интересно, сколько она уже была без мужчины, наверное, успела затосковать без крепких объятий?

— Можешь сломать мне и руки, и ноги, и голову, но я ни за что не отпущу тебя, — сказал я.

Яростно зарычав, девушка рванулась в сторону и упала с клинии на пол шатра. Я повалился на нее и теперь в очередной раз оказался сверху.

— Уйди, мерзкий ублюдок, — проворчал она и попыталась спихнуть меня, но я уже не дался.

И не сказать, что в этот раз она особенно сильно сопротивлялась. Я буду оценивать свои возможности трезво, при желании Лаэлия в два счета скинула бы меня и отбила бы все внутренности. Но сейчас, как ни странно, когда я прижал ее руки к полу и поглядел на нее, она просто повернула голову чуть в сторону и явила мне свой точеный профиль.

При этом ее нежная шея и ушко, наполовину прикрытые чудесными кудрями, остались соблазнительно незащищенными передо мной и я, конечно же, не стал терять время. Наклонившись, я поцеловал ее в шею, потом в ушко, отодвигая волосы носом, потому что мои руки изо всех сил держали ее.

— Отпусти меня, жалкий урод, — сказала Лаэлия, но сама вдруг подняла бедра и недвусмысленно прижалась ими к моим. — Ненавижу тебя, ненавижу. Если ты сейчас же не отпустишь меня, я тебе яйца оторву.

Угроза, конечно же, существенная, и исходила от девушки, которая вполне могла привести ее в исполнение. Но разве мог я уже остановиться, даже под угрозой потери своих яиц? Я продолжал ласкать шею девушки, затем снова поцеловал ухо и Лаэлия вдруг громко задышала, начала извиваться подо мной и снова прижалась бедрами.

Когда она повернулась ко мне лицом, я поцеловал ее в губы, глядя в ее прекрасные полузакрытые глаза. На этот раз девушка опять страстно ответила мне, причем, когда я осмелел и засунул ей в рот язык, она опять-таки не стала его откусывать, а легонько коснулась своим язычком.

Я уже ликовал победу, но совсем забыл, что подо мною не обычная девушка, а львица. Я продолжал ее целовать, отпустил одну руку и уже начал расстегивать завязки доспехов, но тут Лаэлия снова оттолкнула меня, быстро вскочила и закричала:

— Я тебе сказала, чтобы ты не приближался ко мне, мерзкий уродец! Ненавижу тебя! Не подходи, иначе я убью тебя и не посмотрю, что ты император.

При этом она достала меч, который положила на клинию, когда вошла в шатер, и направила его острие на меня.

— Ты, наверное, думаешь, что я шучу, Моммилус? — спросила она. — Так вот попробуй подойди и ты узнаешь, насколько я зла на тебя. Я выпущу твои кишки на пол этого шатра, я обещаю тебе, попробуй только подойди.

Я поглядел на нее и увидел, что сейчас она нисколько не шутит. Девушка пришла в бешенство от того, что ее защита чуть было не пала под моим натиском. Для того, чтобы это не произошло окончательно, она готова была пойти на самые отчаянные меры, вплоть до убийства.

Я ясно видел, что сейчас она совершенно не в себе и если приближаясь к ней, то вполне может ткнуть мечом мне в живот. В то же время сейчас, с клинком в руках, с растрепанной гривой волос и со сверкающими от ярости глазами Лаэлия была диво как хороша.

И еще я понял, что должен сейчас решиться. Недаром существует поговорка, что трус не завоюет сердце девушки. Она полностью подходила под мою нынешнюю ситуацию, потому что если я сейчас дрогну и отступлю, то уже никогда не смогу стать для нее настоящим императором и господином. Ну и, конечно же, никогда не узнаю, каково это, заниматься любовью с самой настоящей львицей.

Поэтому я, продолжая смотреть ей в глаза, сделал два шага вперед. Если Лаэлия сейчас вытянет руку, то вонзит меч мне прямо в живот. Но я решил рискнуть и поставить на кон все, в том числе и свою глупую распутную жизнь, о которой, собственно говоря, действительно, нечего было жалеть. Потому что, как и говорила недавно девушка, меня еще не за что было любить и уважать, поскольку я так и не сделал еще ничего выдающегося и полезного для других людей.

— Я тебя предупреждаю, Моммилус, — яростно сказала Лаэлия. — Я это не твои доступные шлюшки, готовые прыгнуть в твою постель по первому щелчку пальцев. Еще один шаг и я вспорю твое брюхо. Не доводи меня до греха.

— Если хочешь, сделай это, — сказал я. — Если ты не признаешь во мне человека, который пытается улучшить свою жизнь и жизнь своих подданных, если ты вообще не видишь во мне человека, достойного твоей любви, то ни о чем не волнуйся и просто возьми и вспори мне брюхо. Я только прошу после этого еще отрубить мне голову, чтобы я не мучился так долго. Впрочем, если ты хочешь насладиться зрелищем моих страданий, то отрубать ничего не надо.

Я шагнул вперед и взялся за острый, как бритва клинок обеими руками, затем приблизил его к своей груди и прошептал, глядя Лаэлии в глаза:

— А еще ты можешь просто вонзить этот меч мне в грудь и покончить со мной раз и навсегда. Мерзкий Момиллус больше никогда не будет мозолить тебе глаза.

Я почувствовал, как по моим рукам течет кровь, но не опускал взгляда, пронзая девушку пристальным взором. Она тоже в бешенстве глядела на меня и какое-то время я и вправду был уверен, что мой жизненный путь будет окончен сейчас вот здесь. А затем она вдруг отвела взгляд, обмякла, опустила меч к земле и пробормотала:

— Не могу… Не могу тебя убить, мерзкий ты уродец.

Я подошел к ней вплотную и прошептал:

— Если не можешь убить, тогда люби, — схватил за руку и снова полез целоваться.

Поначалу Лаэлия снова с удовольствием ответила на мои жаркие поцелуи. Она тоже схватила меня свободной рукой и прижала к себе, а затем даже еще немного задрожала от нетерпения.

Я провел руками у нее под туникой, задрал нижние края и коснулся бархатистой кожи на поясе и упругих ягодицах, задел внутреннюю часть бедер, отчего Лаэлия задрожала еще больше. Я задрал и свою тунику тоже, заткнув нижние края за пояс и оставшись, таким образом, голым ниже пояса. Затем я снова совершил ошибку, попытавшись снять с нее доспехи.

Не знаю почему, но она снова превратилась в разъяренную фурию. Засверкала глазами, прорычала:

— Я же предупреждала тебя, что отрежу член, если полезешь!

Меч так и остался у нее в руке и в то же мгновение она ловко схватила мой восставший детородный орган, как раз удобно поместившийся ей в ладонь, и быстро замахнулась, намереваясь его отрубить. Тоненько взвизгнув:

— Только не это! — я хотел вырваться из ее хватки, но это оказалось невозможно.

Меч неуклонно опускался вниз, а остаться евнухом для меня было бы хуже смерти. Поэтому мне не оставалось ничего другого, кроме как подставить свою левую руку в отчаянной попытке предотвратить кастрацию.

Лезвие обрушилось на мою руку и сначала я услышал хруст и стук, и только затем почувствовал дикую боль. Глянув вниз, я увидел, что меч ударил мне по предплечью сверху, но, кажется, не перерубил мою руку, а только сломал кость. Впрочем, боль все равно была жесточайшая.

Лаэлия, однако, на этом не угомонилась. Закричав:

— Я же предупреждала тебя, урод! — она вырвала меч из раны на руке и снова занесла его, продолжая при этом удерживать мое изрядно уменьшившееся в размерах мужское достоинство в другой руке.

Я тоже закричал и попытался заслониться от нее, уворачиваясь в сторону, но это было бесполезно и Лаэлия ударила меня по бедру. На этот раз боли было меньше, все-таки моя туника несколько смягчила удар и он пришелся по касательной.

— Ведь я предупреждала тебя, Моммилус, что убью, как бешеную собаку! — снова зарычала девушка и опять замахнулась мечом.

Да сколько можно, в конце-то концов. Хорошо еще, что уворачиваясь от нее во время второго удара, я успел вытащить свой член из ее руки и теперь можно сказать, освободился. Но уйти от девушки с таким большим боевым опытом было непросто и она опять достала меня, на этот раз по ноге, продолжая все также метить мне ниже пояса.

Хорошо, раз так, я должен попробовать вывести ее из строя, решил я и развернувшись к ней лицом, все также с задранной туникой и болтающимся достоинством, бросился навстречу.

Мой маневр оказался для Лаэлии чуточку неожиданным, потому что она ожидала, моего бегства от нее и не думала, что я пойду в контратаку. Это дало мне пару драгоценных мгновений, во время которых я успел добежать до сумасшедшей девушки и столкнуться с ней, причем Лаэлия как раз снова замахнулась мечом и угодила мне по лбу рукоятью.

Перед глазами у меня сначала разлетелись желтые круги, а затем настала сплошная темнота.

Сколько я пробыл без сознания, не знаю, но, очевидно, не так уж и долго, всего пару минут, а то и меньше. Очнувшись, я думал, что уже попал в новое тело, но затем почувствовал, как мою руку туго стягивают перевязкой, а Лаэлия поспешно шепчет:

— Ромул, милый, любимый, пожалуйста, не умирай!

Сначала я не поверил своим ушам и так и продолжал лежать с закрытыми глазами, в то время как девушка тормошила меня, пыталась остановить кровь, отрывая куски своей туники, потому что я слышал треск ткани, а затем обняла меня и поцеловала в губы и снова зашептала:

— Ромул, миленький, пожалуйста, не умирай! Какая же я дура, великие боги, какая же я дура! Что я наделала! Как я могла ранить его!

И напоследок, ко всему тому невероятному безумству, что творилось в последние минуты, будто бы всего этого было мало, сверху на меня лежащего беспомощно и с закрытыми глазами, упали горячие соленые капли. Вот уж чего я действительно ожидал меньше всего, так это того, что Лаэлия заплачет при виде моего поверженного тела.

Тут надо признаться, что пытаясь привести меня в чувство и беспрестанно сокрушаясь о своей глупости, девушка сама не заметила, как прижалась ко мне обнаженными бедрами. Даже не открывая глаз, я ощущал ее голое бедро рядом со своей ногой, потому что она, как я уже сказал, видимо, отрывала куски своей туники прямо снизу, не снимая доспехов. Сейчас, получается, она сидела рядом со мной на коленях, почти обнаженная по пояс, также, как и я, обнимая при этом и прижимая к своей груди.

Чтобы проверить свою догадку, я чуточку приоткрыл глаза, стараясь не обращать внимания на дикую боль в ноге и руке и тут же убедился, что дело обстоит именно так, как я и предполагал. Более того, поскольку Лаэлия держала меня, как ребенка, прижимая к груди, я вдобавок к ее длинным обнаженным бедрам еще и заметил в прорези доспехов прекрасные полушария ее груди.

Короче говоря, все это божественное зрелище привело в движение всю мою мужскую силу, так и оставшуюся на всеобщее обозрение, а затем я вдруг услышал, как Лаэлия сначала причитает:

— Ромул, пожалуйста, не умирай, мой милый Ромул, прости меня! — замолкает, а потом удивленно говорит: — Ромул, что это значит?

Я открыл глаза, схватил ее за шею уцелевшей рукой и грубо сказал:

— Заткнись уже, сука, — а затем повернул к себе спиной, наклонил и вошел в нее сзади.