Воронцов. Перезагрузка. Книга 6

Глава 20

Утром, умывшись и позавтракав, я вышел во двор и увидел, что возле флигеля, в котором, кстати, так и продолжал жить Митяй, меня уже поджидал Савелий Кузьмич. Судя по тому, как он переминался с ноги на ногу и то и дело поглядывал на дорогу, ведущую из Уваровки, он не первую минуту стоял там. Кузнец был одет по-дорожному: поверх рубахи накинут потёртый, но добротный тулуп, шапка, сапоги начищены, а у ног стоял небольшой походный мешок с пожитками. Видать, хотел с самого утра выехать, но не мог себе этого позволить, не попрощавшись со мной.

Заметив меня, кузнец выпрямился и одёрнул тулуп, словно собирался на важную встречу, а не в дорогу.

Я подошел к нему и протянул руку, здороваясь.

— Доброе утро, Савелий Кузьмич, — сказал я, с удовольствием вдыхая морозный, утренний воздух.

— Доброе утро, Егор Андреевич. Вот, пора мне уже в Тулу. Заказов у меня много осталось недоделанных, да и ваши тоже нужно сделать.

— Ну да, ну да, — кивнул я, и не удержавшись от лёгкой подковырки, добавил: — Да и Иван Дмитрич, наверное, ждёт с докладом.

Савелий Кузьмич сначала стушевался, его брови сошлись на переносице, а глаза беспокойно забегали. Но увидев, что я улыбаюсь, он понял, что это шутка, и тоже позволил себе лёгкую улыбку, прячущуюся в бороде. И аккуратненько подтвердил:

— Да, вы знаете, и это тоже, — ответил он, покачивая головой.

— Пока ты не уехал, вот что тебе скажу, — я понизил голос, хотя вокруг не было никого, кто мог бы подслушать. — Я тут думаю кое о чём перетереть с Иваном Дмитриевичем. И если там всё срастётся, то, думаю, с тобой можно будет наладить производство подшипников.

При слове «подшипники» брови кузнеца поползли вверх.

— А это как, Егор Андреевич? — спросил он, и было видно, что, он заинтересовался.

— Ну, это такие переходники, — начал я объяснять, машинально рисуя в воздухе руками очертания детали, — которые можно поставить на вал и закрепить в недвижимой поверхности. И вал сможет крутиться так, что не нужно будет каждый раз смазывать. И трение не будет.

Савелий Кузьмич кивал, впитывая каждое слово. И видно было, что мысленно уже прикидывал, как такая вещь может быть сделана, из какого металла, какой прочности должна быть.

— Их можно много где использовать, — продолжил я, видя его заинтересованность, — от сложных механизмов по типу турбины или колеса водяного до обычных колёс в телеге.

Кузнец смотрел на меня с нарастающим любопытством.

— А ещё… — я сделал театральную паузу, наслаждаясь эффектом, произведённым на мастера. — Ладно, это потом, — сказал я, отмахнувшись, как будто речь шла о чём-то обыденном.

Но было заметно, что Савелий Кузьмич всё-таки ждал продолжения. Его поза, наклон головы, напряжённый взгляд — всё говорило о том, что он не прочь услышать подробности прямо сейчас, дорога в Тулу могла и подождать. Однако я решил не растрачивать все идеи сразу — пусть кузнец вернётся домой с желанием сотрудничать дальше. Иногда недосказанность работает лучше подробных объяснений.

Вместо этого я перевёл разговор на другую тему:

— Так, ты лучше скажи, ты Петьке на все вопросы ответил? А то ведь он у нас тут за кузнеца.

Савелий Кузьмич, оторвавшись от мыслей о подшипниках, энергично закивал:

— Да, конечно, всё, что спрашивал, всё ответил! И даже больше — кое-какие тонкости рассказал по ковке, по спайке металла.

— Ну и хорошо, — ответил я, довольный тем, что Петька получил урок от опытного кузнеца.

Мы вышли на середину двора.

Набрав полные лёгкие воздуха, я, улыбнувшись, громко крикнул:

— Степан!

Мой голос эхом прокатился по двору, спугнув пару воробьёв, копошившихся под лавкой.

— Да тут я, — почти сразу отозвался он.

Оказывается, Степан всё это время крутился у колодца, наполняя бочку водой для хозяйственных нужд. Увидев меня, он отставил очередное ведро и выпрямился, готовый выслушать поручение.

— Смотри, Степан, — сказал я, указывая в сторону кузнеца, — беги сейчас к ангару. Найди Захара, пускай он организует пару человек, чтоб Савелия Кузьмича в город проводили. И перед отъездом пусть обязательно кто-то из них ко мне зайдёт.

Степан, кивнул, показывая, что всё понял, и тут же сорвался с места, направляясь к ангару.

Савелий Кузьмич, наблюдавший эту сцену, с уважением покачал головой:

— Хорошо у вас тут всё налажено, Егор Андреевич. Слушаются вас люди. Уважают.

— Что есть, то есть, — ответил я, пожимая плечами.

Мы медленно пошли в сторону дома.

— А насчёт этих… подшипников, — вдруг снова заговорил Савелий Кузьмич, которому, видимо, не давала покоя новая идея. — Вы мне потом чертежик сделаете? Или описание хотя бы?

— Обязательно, — заверил я его. — Как только с Иваном Дмитриевичем договорюсь, сразу же отпишу тебе. И чертёж пришлю, и описание подробное — как делать, из чего лучше… Всё как полагается.

Кузнец удовлетворённо кивнул.

— Буду ждать, Егор Андреевич, — сказал он, поглаживая бороду. — Такое дело, я чувствую, важное может выйти.

Я же зашел в дом, взял лист бумаги и на секунду задумался: что бы такого написать, чтобы и не обидеть, и дать понять, что не надо свой нос совать, куда не просят?

Подумав немножко, я в итоге написал короткую записку: «Кузнеца не вздумай обижать, он мужик правильный. А будут вопросы — приезжайте сами.»

Я перечитал текст ещё раз, водя пальцем по строчкам, и подумал, что больше добавлять ничего не нужно. Краткость — сестра таланта, особенно когда имеешь дело с такими людьми, как Иван Дмитриевич. Лишние слова только размоют смысл, а тут всё ясно и недвусмысленно.

Сложив записку, я отдал её Никифору:

— Наказываю тебе, чтобы ты Ивану Дмитриевичу лично в руки передал, — сказал я, глядя ему прямо в глаза и слегка сжимая его плечо для убедительности. — Причём первым делом, как только приедешь в город. Понял?

— Всё сделаю в лучшем виде, Егор Андреевич, — кивнул Никифор, бережно пряча записку за пазуху. — Не сомневайтесь.

Они запрыгнули на лошадей, те тронулись с места гулко застучав копытами по мёрзлой дороге, и вскоре всадники скрылись за поворотом.

Только проводили гостей, как ко мне подошёл Ричард.

— Доброе утро, Егор Андреевич, — произнёс он с лёгким акцентом, который, несмотря на все его старания, выдавал в нём иностранца.

— Доброе, Ричард, — ответил я, кивая на свой дом. — Пойдём.

Мы зашли в дом, где уже было прибрано после вчерашнего вечера. Я достал небольшую шкатулку. Открыв её, я показал Ричарду иглу. Игла поблескивала в утреннем свете, попадающем через окно, — тонкая, изящная, с идеально заточенным острием.

Ричард аккуратно взял её, как самое дорогое сокровище.

Он очень долго рассматривал иглу на свет, на просвет, крутил её между пальцами, изучая, как она выглядит. Затем осторожно потрогал кончик, проверяя, насколько она острая.

В итоге Ричард сделал вывод, и в его голосе звучало неприкрытое удивление:

— Да она же из серебра, Егор Андреевич! Но твёрдая…

— Именно, — ответил я, наблюдая за его реакцией с лёгкой улыбкой.

— Но это совсем другая история, как она делалась, — продолжил я, присаживаясь на скамью и скрещивая руки на груди. — А касательно самой иглы скажу такое, что именно этой иглой я и ставил капельницу.

Ричард посмотрел на иглу уже совершенно другим взглядом.

— Вы же научите меня, Егор Андреевич? — в его голосе звучала мольба.

— Ну, я же тебе обещал, — сказал я, кивая в знак подтверждения.

Ричард немножко постоял, задумавшись, и вдруг выдал:

— Знаете, Егор Андреевич, вот когда весной ваша жена родит… Я вернусь к себе на родину. Вы представляете, сколько всего полезного я могу принести в свою страну!

Его голос звучал возбуждённо, слова вылетали быстро, словно он не мог сдержать переполнявшие его эмоции. Глаза блестели энтузиазмом, а руки жестикулировали, будто уже демонстрировали новые методы лечения соотечественникам.

Я очень пристально посмотрел на него. Наверное, даже чересчур. Мой взгляд был тяжёлым и серьёзным, как никогда ранее. Ричард замер, его энтузиазм внезапно угас, словно пламя свечи на сквозняке. Он не мог понять, в чём была такая перемена во мне.

В комнате повисла тишина.

— Знаешь, Ричард, — начал я медленно, взвешивая каждое слово, — то, что я тебе сейчас скажу, очень важно.

Мой голос звучал негромко, но каждое слово, казалось, заполняло всё пространство комнаты. Я смотрел прямо ему в глаза, не отводя взгляда ни на секунду.

— И прошу тебя выслушать, обдумать, понять и сделать единственный правильный выбор.

Ричард стоял передо мной, замерев, как статуя. Его руки, всё ещё сжимающие серебряную иглу, опустились, а лицо приобрело серьёзное выражение человека, готовящегося услышать нечто жизненно важное.

— Я слушаю вас, Егор Андреевич, — произнёс он тихо, и в его голосе появились нотки настороженности.

— Во-первых, Ричард, тебе никто не даст вывести эти знания из России — сказал я, глядя прямо в глаза англичанину. — Я даже думаю, что без меня или моих людей ты даже далеко от Уваровки не уедешь.

Ричард было вскинулся, его лицо покраснело от возмущения, а руки сжались в кулаки так, что побелели костяшки. В его глазах мелькнула смесь гнева и страха — реакция человека, который внезапно осознал, что он не так свободен, как думал всё это время.

Но я поднял руку, не давая ему сказать. Этот жест — спокойный, но решительный — остановил поток слов, готовых сорваться с его губ.

— Ты не в плену, — продолжил я, смягчив тон. — Просто ты иностранец, а времена сейчас предвоенные.

Я сделал паузу, давая ему возможность осознать сказанное.

— У вас там вообще война идёт, поэтому за тобой наблюдают. И прекрасно знают, какие знания ты получил здесь, в России.

— Во-вторых, — продолжил я, подавшись вперёд и понизив голос до почти шёпота, — в своей стране ты числишься перебежчиком, тебя считают предателем. Поверь мне, информация достоверная.

Глаза Ричарда расширились. Эта новость явно стала для него ударом. Его пальцы, только что сжатые в кулаки, теперь бессильно разжались и легли на колени. Тень пробежала по его лицу, словно облако, закрывшее солнце.

— И даже, я предполагаю, даже если ты доберёшься до своей страны целым и невредимым и захочешь что-то рассказать о медицине или о каких-то технологиях, то тебя сначала укоротят на голову, а только потом изъявят желание слушать.

Последние слова я произнёс с горькой усмешкой.

Ричард замер. Он настолько погрузился в свои мысли, что даже не шевелился, и показалось, что даже дышать перестал. Его лицо приобрело восковую бледность, а взгляд остановился на одной точке — он смотрел сквозь меня, сквозь стену, возможно, видя перед собой картины своего возвращения домой и последствий этого шага.

Только спустя несколько минут, которые я его не трогал, давая обдумать все возможные варианты, он наконец шевельнулся. Его взгляд снова сфокусировался на мне, но теперь в нём не было ни гнева, ни страха — только глубокая задумчивость и, возможно, принятие.

— Спасибо, Егор Андреевич, — сказал он тихо.

Его акцент, сейчас проявился сильнее — признак волнения, которое он не мог полностью скрыть.

— После того, как жена ваша родит, — спросил он уже слегка подавленным голосом, — вы меня прогоните? Или сдадите… к… в мою страну?

В его вопросе сквозила нескрываемая тревога.

— Нет, Ричард, — ответил я ему, улыбнувшись. — У меня слишком много на тебя планов, чтобы отдавать такого ценного кадра.

На его лице отразилось удивление, смешанное с облегчением. Брови поднялись, а в глазах появилась искра надежды, которой не было ещё минуту назад.

— Да? — удивился он, выпрямляясь на стуле. — И каких же?

Теперь он смотрел на меня с интересом человека, перед которым внезапно открылась новая перспектива, новая дорога в будущее, о которой он даже не думал.

— Будем с тобой делать больницу, — сказал я просто, как будто речь шла о самой обыденной вещи в мире.

— Какую больницу? — переспросил он, не веря своим ушам.

— Самую настоящую, — ответил я, наслаждаясь эффектом, который произвели мои слова. — Только где — я ещё не решил — здесь, в Уваровке, или же в Тулу тебя определить?

— Егор Андреевич, — сказал он с неожиданной твёрдостью в голосе, — если моё мнение важно, то я бы лучше остался здесь, вместе с вами.

— Посмотрим, Ричард, как оно получится, — ответил я. И мы вышли из дома. Я хотел поехать на лесопилку, показать как и что сделать для токарного станка по дереву, чтоб он был стационарным и уже собирался кликнуть Степана, чтоб тот седлал коня…

Как вдруг услышал истошный крик из своего же дома. Сердце моментально ухнуло куда-то вниз, а потом забилось с утроенной силой. В голове промелькнула только одна мысль — Машенька!

Резко развернувшись, я бросился в сторону крыльца. Не успел я добежать, как на порог выскочила Анфиса — растрёпанная, с выбившейся из-под платка прядью седых волос, с глазами, полными паники.

— Егор Андреевич! Егор Андреевич! — закричала она, размахивая руками. — Маше плохо!

Её голос сорвался на последнем слове, а лицо было таким бледным, что казалось прозрачным.

— Да отойди ты! — сказал я, не злобно, а больше переживая.

Анфиса метнулась в сторону, пропуская меня в дом. Я влетел в сени, сбивая какую-то утварь, стоявшую на пути, и, не задерживаясь ни на мгновение, ворвался в светёлку.

То, что я увидел, заставило моё сердце сжаться. Машка лежала возле кровати. Её длинные волосы разметались по дощатому полу, одна рука была вытянута вперёд, как будто она пыталась за что-то ухватиться перед падением. Видать, упала, пытаясь встать с постели.

Тут же за мной вбежал Ричард.

— Воды! — рявкнул он на Анфису, которая замерла в дверях, прижав руки ко рту.

Она тут же встрепенулась, словно очнувшись от оцепенения, засуетилась и через мгновение подала кувшин с водой. Вода плескалась через край, орошая пол мелкими каплями.

Ричард подбежал к Машке, опустился рядом с ней на колени, и потрогал пульс на запястье.

Я на эмоциях слегка растерялся, стоя как вкопанный возле Машки. В голове пульсировала только одна мысль: «Только бы жива… только бы жива…» Но тут же я тоже включился, опустился рядом с Ричардом, вглядываясь в лицо жены.

— Пульс есть, — коротко бросил Ричард, и эти слова словно вдохнули в меня жизнь.

Он зачерпнул воды из кувшина и побрызгал прохладной водой на щеки Машеньки. Капельки скатились по её бледной коже, как слёзы, но она не шевелилась. Тогда Ричард слегка похлопал её по щекам, при этом покосившись на меня, как бы спрашивая разрешения на такие меры.

Я кивнул, мол, всё правильно, делай что нужно.

И тут глаза Машки под веками зашевелились. Она чуть глубже вдохнула, и от этого движения я почувствовал такое облегчение, словно гора с плеч свалилась. Ещё мгновение — и она приоткрыла глаза, сначала непонимающе глядя в потолок, а потом сфокусировав взгляд на моём лице.

Я бережно поднял её на руки и осторожно положил на кровать. Её волосы рассыпались по подушке, а глаза, такие родные и любимые, смотрели на меня с испугом и растерянностью.

— Машенька, солнышко, что случилось? — спросил я, взяв её холодную ладонь в свои руки, словно пытаясь передать ей своё тепло.

— Ой, Егорушка, не знаю, — её голос был слабым. — Что-то голова закружилась… А дальше уже вы возле меня…

Ричард наблюдал за ней очень внимательно, его глаза быстро оценивали состояние пациентки.

— Попей водички, — сказал я, подавая ей кружку, которую уже держала в руках Анфиса.

Машенька приподнялась на локте, сделала несколько глотков и хотела было встать с постели.

— Лежи, лежи, — я мягко придержал её за плечи, возвращая в лежачее положение. В её глазах мелькнуло что-то похожее на протест, но сил спорить у неё явно не было.

— Мне уже хорошо, Егорушка, — пробормотала она, пытаясь улыбнуться, но улыбка вышла слабой и неуверенной.

— Ты мне скажи такое, — начал я, присаживаясь на край кровати и внимательно вглядываясь в её лицо, всё ещё бледное, но уже с проступившим лёгким румянцем. — Что ты сегодня кушала?

Машенька задумалась, её тонкие брови сошлись на переносице, словно она решала сложную задачу. А потом на её лице появилось виноватое выражение, и она захлопала глазками.

— Ой, Егорушка, — произнесла она почти шёпотом, — а ничего… С утра не хотелось…

Я почувствовал, как внутри поднимается волна тревоги, смешанной с лёгким раздражением. Как можно было так относиться к себе, особенно в её положении?

— Ну вот тебе и плохо стало, — сказал я, стараясь говорить строго, но не сердито. — Ты же сейчас не одна, а вас двое, и в первую очередь должна думать за двоих.

Ричард, стоявший рядом с кроватью, решительно кивнул, поддерживая мои слова.

— Да, Мария Фоминична, — произнёс он своим глубоким, уверенным голосом. — Нельзя вам не кушать, нужно беречь себя. В вашем положении питание должно быть регулярным и полноценным.

— Слышишь, что лекарь говорит? — напустив важности, сказал я, хотя сам испугался не на шутку.

Ещё бы! При мысли о том, что могло случиться с Машенькой и с нашим будущим ребёнком, мне становилось холодно. Сердце до сих пор колотилось как бешеное, а в голове проносились страшные картины.

Анфиса, стоявшая в стороне, всхлипнула и покачала головой:

— А я ведь, Егор Андреевич, говорила ей. Кашку сварила утром, да только она и ложки не взяла. Всё говорила, что не хочется ей.

Машенька виновато улыбнулась:

— Ну правда, Егорушка. Я думала, что ничего страшного, если раз пропущу…

— Раз пропустишь, другой пропустишь, — проворчал я, но уже без строгости в голосе. Злиться на неё долго я не умел. — И что тогда? Так и будешь падать посреди комнаты?

Ричард деликатно кашлянул, привлекая наше внимание.

— Думаю, сейчас самое важное — накормить Марию Фоминичну, — сказал он практичным тоном. — Что-нибудь лёгкое, но питательное. И чай с мёдом не повредит.

Анфиса тут же встрепенулась:

— Сейчас, сейчас, голубчики! У меня и бульончик есть, и каша гречневая с маслом осталась. Мигом подогрею!

Она выскочила из комнаты, и через минуту из кухни донеслось звяканье посуды и суету у печи. Машенька слабо улыбнулась, глядя на меня:

— Не сердись, Егорушка. Я больше не буду так делать. Обещаю.

Я взял её руку в свои ладони, чувствуя, как постепенно к ней возвращается тепло.