Воронцов. Перезагрузка. Книга 6

Глава 13

Утром я проснулся от непривычной тишины. Никаких криков торговцев за окном, никакого стука колёс по брусчатке, никто не барабанил в дверь с очередной срочной новостью. Я позволил себе ещё несколько минут неги, растянувшись на соломенном тюфяке, застеленном льняной простынёй. Впервые за много дней я действительно выспался.

Потянувшись до хруста в суставах, я свесил ноги с кровати. Прохладный утренний воздух заставил меня поёжиться. Умывшись водой из кувшина, стоявшего на грубо сколоченном столике у окна — вода, к слову, была ледяной и мгновенно прогнала остатки сна — я оделся и вышел. Пока одевался, в голове проскочила мысль — а не «придумать» ли центральное отопление. Пусть и отдельно в каждом здании, но почему бы и нет⁈

Спустившись по скрипучей лестнице в общий зал таверны, я остановился на последней ступени, заметив, что за одним из столов уже сидел Иван Дмитриевич, одетый в строгий тёмно-синий сюртук. Судя по его безупречному виду и бодрому взгляду, он проснулся задолго до меня и уже успел привести себя в порядок.

— А, Егор Андреевич! — он приподнялся, приветствуя меня. — Доброго утра вам. Как почивали?

— Отменно, благодарю, — ответил я, присаживаясь напротив. — Даже не помню, когда последний раз так хорошо высыпался.

Заметив, что в таверне начали хлопотать служки, я предложил:

— Может, перекусим? Я бы не отказался от чего-нибудь горячего.

Иван Дмитриевич слегка поморщился и решительно отмахнулся:

— Нет-нет, Егор Андреевич, пойдёмте прямиком к Глебу Ивановичу. Он нас уже ждёт, да и накормят нас там знатно. Поверьте, его повара готовят куда лучше, чем здешние. — Он понизил голос и добавил: — К тому же, мне докладывали, что ночью ему стало лучше.

Я согласился, хотя желудок мой предательски заурчал, требуя завтрака. Но интерес пересилил голод — нужно было проверить его состояние после капельницы.

Мы быстро дошли до дома градоначальника. Несмотря на ранний час, вокруг сновали чиновники с бумагами и просители, надеющиеся попасть на приём. При виде Ивана Дмитриевича охрана немедленно расступилась, пропуская нас внутрь.

Поднявшись по широкой лестнице на второй этаж, мы прошли по длинному коридору. Возле дверей в светлицу градоначальника дежурили двое стражников, которые лишь коротко кивнули, увидев нас, и распахнули тяжёлые резные двери.

Глеб Иванович полусидел на кровати, опираясь на пышные подушки. Его лицо сегодня заметно порозовело. Глаза, ещё вчера затуманенные, сейчас смотрели ясно и даже с некоторым озорством.

Я внимательно осмотрел больного. Да, улучшение было очевидным. Капельница с физраствором сделала своё дело — отёк спал, кожа приобрела нормальный цвет, дыхание выровнялось. Даже губы, вчера синюшные и потрескавшиеся, сегодня выглядели здоровыми.

— Ну как, эскулап, жить буду? — весело спросил Глеб Иванович, протягивая мне руку для пожатия. Вчера он едва мог шевелить пальцами, а сегодня его рукопожатие было крепким, почти как у здорового человека.

— Похоже на то, — улыбнулся я, проверяя его пульс. Ровный, сильный, без перебоев. — Как самочувствие? Головокружение есть? Тошнота? Боли?

Глеб Иванович, заметив моё довольное выражение лица, воодушевился ещё больше и начал чуть ли не причитать:

— Да мне уже хорошо, батюшка! Уже и встать готов, и делами заняться, — он бросил недовольный взгляд на Любаву, сидевшую в углу комнаты с вышиванием в руках. — Да только вот жена запрещает, ссылаясь на то, что вы запретили вставать и велели лежать. Как это… «постельный режим»! — воскликнул он, взмахнув руками. — Мне лежать уже надоело! Государственные дела ждать не могут!

Я переглянулся с его супругой, которая лишь тяжело вздохнула, словно этот разговор повторялся уже не в первый раз.

— Правильно ваша жена говорит, — твёрдо ответил я, усаживаясь на стул у кровати. — И пусть я не врач в полном смысле этого слова, но в общих чертах симптоматику понимаю. Вы лучше детально расскажите, как себя чувствуете.

Пока Глеб Иванович заверял меня, что он здоров как бык и готов хоть сейчас идти в бой, я достал из сумки всё необходимое для приготовления нового раствора. Отмерил соль, разбавил её дистиллированной водой. Затем установил бутылку в специальное крепление. Деревянная конструкция надёжно удерживала ёмкость на нужной высоте.

Глеб Иванович проследил за моими действиями и скривился, как ребёнок, которому предстоит горькое лекарство:

— Что, опять будете колоть? — спросил он с явной неохотой.

Я лишь кивнул в ответ, продолжая подготовку:

— Надо, Глеб Иванович, надо. Последний раз, я полагаю. Для закрепления результата.

Удивительно, но он, несмотря на своё высокое положение, не стал спорить. Молча, с выражением стоического смирения на лице, протянул руку. Я протёр кожу в сгибе локтя куском ткани, смоченной в спирте, пережал ремнем руку и аккуратно ввёл иглу в вену. Кровь медленно заполнила трубку — значит, игла вошла правильно. Я закрепил её полоской чистой ткани, чтоб та лучше держалась.

— Пока капельница делает своё дело, вы, Глеб Иванович, лучше бы накормили нас чем-нибудь, — вмешался Иван Дмитриевич. — А то мы с утра маковой росинки во рту не имели.

Глеб Иванович заметно оживился, получив возможность проявить гостеприимство даже в своём положении. Он кивнул слуге, стоявшему у двери, и тот немедленно исчез, отправившись исполнять приказание.

Пока мы завтракали — а кормили нас действительно по-царски: свежайшие пироги с разными начинками, мясные закуски, каша, сваренная на молоке, мёд и крепкий чай — я периодически поглядывал на капельницу, проверяя, что всё идёт как надо.

Через два часа, когда бутылка опустела, я аккуратно извлёк иглу из вены градоначальника и перевязал его руку чистой тканью.

— На этом, пожалуй, лечение можно считать законченным, — объявил я, собирая свои инструменты. — Но обязательно нужно соблюдать диету и режим. Никакого вина и крепких напитков в течение недели. Только чистая вода, морсы, травяные отвары. Из еды — лёгкие супы, каши, варёная рыба, никакого жирного мяса, никаких солений и копчёностей. И очень важно — никаких сильных физических нагрузок! Организму нужно восстановиться. Через неделю, если всё будет хорошо, вернётесь к обычной жизни.

Глеб Иванович слушал мои рекомендации с заметным нетерпением, но всё же кивал, соглашаясь. Его супруга, напротив, внимательно ловила каждое слово, явно намереваясь строго следить за соблюдением всех предписаний.

— Благодарю вас, Егор Андреевич, — произнёс градоначальник, когда я закончил. — Вы буквально вырвали меня из когтей смерти. Как мне отблагодарить вас, Егор Андреевич? — в его голосе звучала искренняя признательность. — Вы же понимаете, что спасли мне жизнь? Лекари мои уже отходную готовили читать.

Я отмахнулся:

— Да ладно вам, Глеб Иванович. Земля круглая.

Он сначала нахмурился, явно не понимая сути поговорки, но потом его лицо разгладилось, и он широко улыбнулся.

— Да-да, круглая, Егор Андреевич, — произнёс он, отпуская мою руку. — И ещё раз вам спасибо за моё спасение.

Мы с Иваном Дмитриевичем вышли на улицу.

— Сейчас нам нужно в канцелярию, к нотариусу, — сказал Иван Дмитриевич, поправляя свой камзол и отряхивая невидимые пылинки с рукавов. В его движениях чувствовалась некоторая нервозность, но голос звучал уверенно.

— Что, патент будем оформлять? — спросил я.

— Ну а как же, Егор Андреевич, без этого никак, — ответил он с лёгкой улыбкой.

— Ну что ж, надо так надо, — согласился я. — Пошли.

Канцелярия располагалась в двухэтажном каменном здании с колоннами у входа. Внутри пахло сургучом, бумагой и чернилами — запах, который, казалось, не менялся столетиями. Полированные деревянные панели на стенах, массивные шкафы с документами и тяжёлые бронзовые подсвечники создавали атмосферу солидности и основательности, присущую государственным учреждениям во все времена.

В канцелярии нас встретил полноватый мужик с круглым лицом и маленькими, но очень внимательными глазками, один из которых был спрятан за круглым пенсне. От него на версту тянуло мелким офисным чиновником — таких же я встречал и в своём двадцать первом веке. Меня аж передёрнуло. Они меня и в моём времени достали так, что смотреть на них не мог без содрогания.

Но, к моему удивлению, мужик оказался вполне нормальным. Возможно, дело было в присутствии Ивана Дмитриевича, чей авторитет явно распространялся и на эти стены. Чиновник не стал тратить время на пустые разговоры и сразу же приступил к делу. Он достал бумагу, перо, чернильницу и начал оформлять грамоту с такой сосредоточенностью, словно от этого зависела судьба государства.

Не исключено, конечно, что в нашем случае сыграло роль именно положение Ивана Дмитриевича. И скорее всего, чиновник уже знал, о чём пойдёт речь, потому что уточнений практически никаких от него не следовало. Перо скрипело по бумаге, выводя замысловатые завитушки официального стиля, а я наблюдал за процессом, размышляя о странности происходящего. Кто бы мог подумать, что я, человек из будущего, буду оформлять патент на эфирный наркоз в канцелярии уездного города девятнадцатого века?

В итоге оформили патент на эфир, где, помимо тонкостей, которые были необходимы в местной юриспруденции, было прописано, что я передаю рецепт и технологию изготовления государству в лице Ивана Дмитриевича. При этом от дальнейшего использования и продаж роду Воронцовых по моей линии причитается одна сотая от всей прибыли. С сего момента до скончания веков.

Чиновник с особой тщательностью вывел все формулировки, время от времени макая перо в чернильницу и стряхивая лишние капли на край. Он явно гордился своим каллиграфическим почерком — каждая буква была выведена чётко, без помарок и исправлений.

Подписали в трёх экземплярах. Я наблюдал, как свет от свечи играет на свежих чернилах, делая их блестящими, словно маленькие чёрные бриллианты на бумаге. Один экземпляр остался в канцелярии, второй — у Ивана Дмитриевича, а третий он торжественно вручил мне.

Я тут же спросил Ивана Дмитриевича про активированный уголь. Он слегка задумался, словно взвешивая что-то в уме, а потом решительно кивнул чиновнику, и тот, поняв без слов, принялся составлять новую бумагу. Там тоже отписали моему роду один процент.

«Ничего, пусть будет», — подумал я, наблюдая, как перо снова заскользило по бумаге, выводя юридические формулировки.

Пока чиновник оформлял документы, слегка высунув от усердия кончик языка, я тихонько спросил Ивана Дмитриевича про иные знания, о которых мы говорили и упоминали у него в кабинете. Но он едва заметно покачал головой и многозначительно посмотрел на меня, давая понять, что пока и этого достаточно. Я не стал настаивать — времени впереди было много, а спешка в таких делах могла только навредить.

Подписав новый патент опять-таки в трёх экземплярах, мы с Иваном Дмитриевичем вышли на улицу.

Он, озираясь по сторонам, словно опасаясь, что нас могут подслушать, объяснил, что всё нужно держать в секрете до поры до времени, а вот когда прибудет именно их нотариус из столицы, вот тогда всё и оформим окончательно.

Я же пожурил его за то, что мне придётся снова в город ехать.

— Ну а как без этого, Егор Андреевич? — развёл руками Иван Дмитриевич. — Такие дела требуют личного присутствия. Так что желательно, чтоб к Рождеству вы приехали.

Я кивнул, соглашаясь — куда деваться? Зимняя дорога, конечно, не самая приятная перспектива, но ради такого дела можно и потерпеть.

— А какие у вас сейчас планы? — спросил он.

— Схожу к Савелию Кузьмичу, посмотрю, что там и как с моим заказом, — ответил я. — Пневмодвигатель — штука сложная, хочу убедиться, что все чертежи понятны.

— Моя помощь или содействие нужны? — спросил Иван Дмитриевич, явно готовый продолжить сопровождать меня.

— Нет, спасибо, — отказался я, чувствуя потребность немного побыть одному и собраться с мыслями. — Помню дорогу.

Иван Дмитриевич протянул мне руку и, пожимая её крепким, уверенным хватом, сказал:

— Благодарю вас за помощь, за спасение градоначальника, ну и за то, что… я в вас не ошибся, — слегка замявшись в конце, добавил он.

Иван Дмитриевич повернулся и сделал уже несколько шагов по мощёной улице. Неожиданно он остановился, и, оглянувшись, с лёгкой улыбкой, чуть прищурив глаза, бросил:

— Будете в городе, не забудьте, что первым делом ко мне, — сказал он, поднимая указательный палец, акцентируя внимание на данной просьбе.

— А то вы сами меня не найдёте. Поймайте ещё на воротах, — хмыкнул я.

Тот тоже улыбнулся, но как-то по-особенному — одними губами, в то время как глаза оставались серьёзными, изучающими. Он кивнул, словно соглашаясь с какой-то своей мыслью, развернулся, продолжив свой путь.

Я же, глубоко вздохнув, направился к кузнецу.

Кузница встретила меня жаром и характерным запахом — смесью раскалённого металла, угля и пота. Внутри было светло от огня в горне, который отбрасывал тени на закопчённые стены. Савелий Кузьмич был весь в работе. С обнажённым по пояс торсом, он склонился над верстаком, полностью сосредоточенный на своём занятии. Было видно, что тот подгонял поршень, полируя его изнутри. Мускулы на его руках напрягались от каждого движения, а лицо было таким сосредоточенным, словно он разминировал бомбу, а не изготавливал деталь механизма.

Заметив меня, он не прервал работы, лишь взглядом кивнул на угол кузницы, где на станке под грубым холщовым сукном что-то лежало.

Подойдя к станку, я осторожно приподнял ткань и увидел золотник. В тусклом свете масляной лампы металл блестел, отражая язычки пламени. Работа была выполнена мастерски — каждый изгиб, каждая деталь точно соответствовали моему чертежу. Я провёл пальцем по гладкой поверхности, чувствуя микроскопические неровности, оставленные инструментами мастера.

— Готов? — спросил я, не скрывая восхищения в голосе.

— Да, Егор Андреевич, — ответил кузнец, не отвлекаясь от своего занятия. — Буквально вот только что закончил, а теперь вот за поршень взялся.

— И когда всё будет готово? — спросил я, разглядывая детали будущего механизма, разложенные на верстаке в строгом порядке.

— Да, как и говорил, завтра к утру, — ответил он, выпрямляясь и вытирая руки о кожаный фартук. На мгновение он замер, разминая затёкшую спину, а затем снова наклонился к работе.

— Ну и хорошо, Савелий Кузьмич, тогда завтра утром к вам Фома зайдёт, отдадите ему всё, — сказал я, наблюдая, как ловко кузнец управляется с инструментами. — А сами, как мы договаривались, ещё две таких же штуки сделаете?

Савелий Кузьмич поднял голову. Он окинул меня внимательным взглядом, словно оценивая мою серьёзность.

— А как же показать, как работает? — спросил он с неподдельным интересом в голосе.

Я подошёл ближе к верстаку, чувствуя волну жара от горна. Поршень, над которым работал кузнец, был почти готов — оставались лишь финальные штрихи. Я представил, как всё это будет работать, когда механизм соберут воедино, и улыбнулся своим мыслям.

— Савелий Кузьмич, я и так подзадержался в городе, — вздохнул я.

Он кивнул:

— Да, видел, что вы тут делали, да и наслышан, что градоначальника спасли, — произнёс он с уважением. Его взгляд стал задумчивым, словно он представлял себе всю эту историю.

— Я же, кстати, от своих слов не отказываюсь, — продолжил я, подбирая с верстака маленькую шестерёнку и разглядывая её на свету. — Приезжайте ко мне в Уваровку, всё покажу, как будет работать.

Кузнец задумался, почесал затылок мозолистой ладонью, и, приняв какое-то решение, со всей серьёзностью сказал:

— А вы знаете, Егор Андреевич. Я же ведь возьму и приеду. Да, вот возьму и приеду!

В его глазах загорелся огонёк любопытства, какой бывает у детей, когда им обещают показать что-то удивительное. Несмотря на свой внушительный вид и суровое ремесло, в этот момент он напоминал мальчишку, предвкушающего приключение.

— Вот и приезжайте, — ответил я ему, улыбаясь этому неожиданному энтузиазму.

— Завтра, как сделаете всё до конца, вот вместе с Фомой и приезжайте, — продолжил я, представляя, как покажу ему действующий механизм, и какое впечатление это произведёт на мастера. — Возьмёте заводного, а потом, когда назад будете возвращаться, кому-то из своих скажу, он проведёт вас на обратном пути.

Савелий Кузьмич улыбнулся, кивнул и сказал:

— Хорошо, Егор Андреевич, так и сделаю.

— Ну, на этом и договорились, — сказал я, протягивая ему руку, а потом на полушаге остановился и добавил: — Савелий Кузьмич, вы цену-то не назвали. Скажите, Фома с вами рассчитается.

— Нет, Егор Андреевич, — ответил кузнец, вытирая руки о фартук, прежде чем пожать мою. — Во-первых, мне самому интересно, что будет из всего этого, а во-вторых, Иван Дмитриевич за всё уплатил.

Его рукопожатие было крепким, как и подобает человеку его профессии — мозолистая ладонь, сильные пальцы, привыкшие держать тяжёлый молот.

— Я лишь покачал головой. Ну, вам виднее, Савелий Кузьмич, — сказал я ему, мысленно отмечая, как далеко распространяется влияние Ивана Дмитриевича в этом городе.

Я вернулся в таверну, где Фома и Захар уже обедали. Трактирный зал был полон народу — купцы, заезжие торговцы, местные ремесленники, все ели, пили, громко разговаривали.

Протиснувшись между столами, я плюхнулся на скамью рядом с Захаром. Тот уже доедал свою похлёбку, вытирая край миски куском хлеба. Фома же неспешно разрезал ножом большой кусок запеченного мяса.

— Спасли градоначальника-то, Егор Андреевич? — спросил Захар, с интересом оглядывая меня.

— Вроде того, — кивнул я, подзывая трактирщика. — Полностью поправится.

Мне тут же принесли миску наваристой похлёбки, от которой шёл пар, и кусок свежеиспеченного хлеба с золотистой корочкой. Я с жадностью набросился на еду, чувствуя, как с каждой ложкой ко мне возвращаются силы.

Жуя хлеб, я посмотрел на Фому, который с видимым удовольствием потягивал квас из деревянной кружки:

— Фома, у меня к тебе будет поручение. Завтра нужно забрать готовую деталь у Савелия Кузьмича.

Тот кивнул, утирая усы:

— Сделаю, Егор Андреевич. А когда обратно в Уваровку?

— Завтра и поедете. Кузнец, кстати, тоже в Уваровку поедет, вместе с тобой, — добавил я, отламывая ещё кусок хлеба. — Так что к утру прикупи пару туш свиней. Как раз промёрзнут по дороге, пока доедете.

Фома одобрительно прищурился, видно было, что идея ему понравилась:

— Сделаю, Егор Андреевич. Тут на базаре свиньи хорошие, упитанные. Как раз к вечеру сторгуюсь. А к утру их разделают.

Захар оторвался от своей тарелки и, вытирая губы рукавом, спросил, глядя на меня с нетерпением:

— А когда мы-то выезжаем, Егор Андреевич?

Я указал ложкой на еду, улыбнувшись:

— Вот доедим и поедем.

Захар тут же выпрямился, словно по стойке «смирно»:

— Вот и отлично, Егор Андреевич! Тогда я пойду коней проверю, подготовлю всё.

Он быстро поднялся и вышел, грохнув дверью так, что пламя свечей на столе затрепетало. Я посмотрел ему вслед, отметив про себя такую расторопность. Видно, и ему не терпелось вернуться домой.

Я продолжал есть, когда вдруг меня посетила мысль. Я аж по лбу себя хлопнул с досады, чуть не расплескав похлёбку:

— Фома, а ты чего мне не напомнил⁈ Ладно, я закрутился со своими делами, ну, а ты-то чего?

Фома смотрел на меня с недоумением, в его глазах читалась тревога — чем тот провинился:

— Что, Егор Андреевич? Что случилось?

Он тут же полез за пазуху, доставая кожаный кошель, туго набитый:

— Я всё продал, всё, как вы велели. И стекло, и фарфор. Вот деньги, до копейки…

Кошель звякнул о стол, когда Фома положил его передо мной. Звук этот привлёк внимание соседей по столу, и я заметил, как один из купцов покосился в нашу сторону с нескрываемым интересом.

— Да не про деньги, Фома, — отмахнулся я, понизив голос и придвигая кошель обратно к нему. — Хотя, — я поднял указательный палец, — они всегда нужны. Себе оставь часть на покупки для Уваровки. Да, может, и тебе что нужно, а то скажешь, что барин купца своего не ценит.

Я подмигнул, и Фома аж чуть не задохнулся от таких слов:

— Да как же, Егор Андреевич⁈ Да вы же… Да…

— Ой, всё, хватит, — махнул я на него рукой, перебивая его излияния. В таверне и так было шумно, незачем привлекать ещё больше внимания. — Я о чём начал-то: гостинцев Машке нужно взять. А то в городе был, приеду с пустыми руками…

Фома аж просиял, в его глазах загорелся огонёк:

— Это… Егор Андреевич, так мы быстро! Давайте пойдём, сейчас всё организуем!

Он уже вскочил, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Я же не спеша допил остатки кваса, вытер губы тыльной стороной ладони и поднялся из-за стола.

Фома уже чуть ли не тянул меня за рукав, наговаривая:

— Пойдёмте, есть тут у меня в одной лавке знакомый купец, там всё у него есть! И пряники медовые, и ленты цветастые, и шали тонкие, что пальцами не ощутишь! Машеньке самое то будет!

— Сюда, Егор Андреевич, — говорил он, указывая на небольшую лавку с цветастым навесом. — У Прохора Ильича такие товары, что и в столице не всегда сыщешь!

Я улыбнулся его энтузиазму. Машенька обрадуется любому подарку, даже самому скромному. Но раз уж я в городе, почему бы не порадовать её чем-то особенным? С такими мыслями я шагнул за Фомой в лавку, звякнув колокольчиком над дверью.